Текст книги "Жемчужина, выпавшая из короны. Любовный исторический роман"

– Пошли! – скомандовал Маркел, и все трое зашагали на плетеных снегоступах в полуденную сторону.

К Сибирскому тракту они вышли к ночи. Жрать было нечего, поэтому просто зарылись в сугроб, привалившись к друг-другу и заснули до утра. Когда рассвело, отыскали подходящее место для засады: дорога ныряла в низину и на подъёме делала поворот. Тут могучий Дёмка и повалил поперек пути сосну. Зарядив ружьё, Маркел засел в кустах в трёх саженях от поворота. Ульян натянул на тунгусский лук тетиву и приготовил стрелу. Их, увы, тоже осталось только две. Демьян срубил ёлку и получилась внушительная дубина. Решено было не рисковать, стрелять сразу, как появится подходящая добыча. Кто их знает, проезжающих, многие сейчас с ружьями ездят, с пистолями! Могут и сдачи дать.

– Ты, Дёма, как мы стрельнем, сразу беги и глуши их, дубиной-то! Да не мешкай, а то ещё продырявят тебя! – доступно объяснил атаман боевую задачу рукопашнику Демьяну.

– А меня-то за что? – искренне удивился тот.

Маркел не ответил, только плюнул с досады.

Потянулись, закапали вязким медом секунды, сливаясь в медленные ручейки минут, в речки часов. Миновал полдень. Чу! Едут! До разбойников донесся приглушенный стук копыт и фырканье лошадей.

– Двое саней! – выдохнул на ухо Маркелу Ульян.

Тот кивнул, взводя курок. Двое саней, значит, людей немного, четверо, самое большее – шестеро, ибо едут быстро, легкие сани, не обоз купеческий. Двоих они с Ульяшкой положат, Демка тоже дубиной не промахнется, а потом тех, кто останется, в топоры возьмут! Такая, вот, диспозиция и план баталии.

Правивший передней тройкой ямщик Андрон обернулся, притормаживая, к Булдакову, ехавшему с секретарем, немолодым, щуплым и сутулым дядькой, по имени Христофор.

– Ваше степенство! Тута, значит, опаску надо иметь. В прошлом годе воры-разбойнички аккурат за энтим, вон, поворотом, засаду исделали. Подъём, коней не разгонишь! Целый обоз остановили, пятеро саней. Купцам всю казну пришлось отдать, да порох, да одёжу. Часы тоже! Убивать, однако, не стали никого, – Андрон благочестиво перекрестился.

Булдаков, подумав, велел остановиться. Вылез из саней, подошел к догнавшей их тройке Орлова.

– Леонард Федорович! Приготовьтесь на всякий случай. Андрон волка чует, разбойники, вроде, близко.

Леонард проверил пистолеты, взвел курки. Ямщику Силантию был поручен кавалерийский карабин.

– Может, разведку провести, Михаил Матвеич?

– Да как? Тайга вплотную к дороге. В обход тихо не подкрадешься. Я смекаю, надобно вот что сделать…

– Ну, чего они? – шепотом спросил Маркел, нервничая.

– Остановились, разговоры разговаривают, – ответил Ульян, смотревший из под елки, куда он заполз на пузе.

Маркел выругался. Демьян перехватил дубину поудобнее.

– Во, тронулися! – сообщил Ульян, возвращаясь.

Сани втянулись на подъём… Поворот! И встали перед засекой.

Андрон проворно скатился в сугроб и присел там, за санями, выставив дуло ружья. Маркел выстрелил, целя в толстяка, неподвижно, надо полагать, с испугу, сидящего на своем месте. Пуля чавкнула в тулуп, взлетел фонтанчик пыли. Попал! Ульян, натянув лук, выжидал, выцеливая спрятавшегося ямщика. Вторые сани остановились шагах в пяти.

– Давай, Демьнушка! – скомандовал Маркел, хватая топор.

Одним движением Демьян сбросил шубу, и, оставшись голым по пояс, выскочил с жутким воплем на дорогу, вращая дубиной. Маркел рванул следом. Ульян мелкими шажками обходил тройку, чтобы пустить стрелу в ямщика. Но Андрон ждал этого, и, когда до нападающего оставалось шага четыре, выстрелил первым. Сие короткое расстояние пуля преодолела не успев покинуть облако дыма, и во лбу безносого образовалась дырка. Он, уже мертвый, отпустил тетиву, и стрела безвредно прожужжала в тайгу. Леонард, отбросив доху, под которой он прятался, вскочил в санях с двумя пистолетами. Спины разбойников были в полутора саженях. Бах! Пистолет в левой руке выплюнул дым и пламя. Ну, и пулю тоже. Маркел, в последний момент звериным чутьем почуяв угрозу, дернулся в сторону. Бах! Второй выстрел нашел цель! Пуля, пронизав оленью шкуру, пропахала борозду вдоль ребер атамана. Обливаясь кровью, он упал. Тем временем из вторых саней выпрыгнул Булдаков. Тоже с двумя пистолетами. Без шубы, в одном сюртуке, он двинулся навстречу Демьяну. Выстрел! Пистолет пукнул как-то неубедительно, и пуля, ударившись о лоб разбойника, отскочила. Купец выпучил глаза от изумления, и забыл выстрелить второй раз. Но удар по лбу, тем не менее, возымел эффект: оглушил гиганта на краткий миг! Дубина, занесенная могучей рукой, просто опустилась под воздействием одной лишь силы тяжести, совмещаясь с головой Булдакова. Высокая баранья папаха смягчила удар, и голова осталась цела, но на ногах ушибленный не устоял. Издав победный клич, Демьян снова занес дубину для добивающего удара. Леонард прыгнул ему на спину. Впечатление было как от прыжка на дерево, то-есть, богатырь даже не покачнулся. Но удар был испорчен, и дубина лишь взрыхлила снег. Бросив её, Демьян одной рукой оторвал от себя поручика и швырнул в пространство, как тряпичную куклу. Пролетев сажень, Леонард воткнулся головой в сугроб по пояс. Булдаков, слегка оклемавшись, встал и навел пистолет прямо в середину обнаженного торса. Щёлкнул курок, посыпались искры, но выстрела не последовало. Это обескураживало!

– Чичас! – оскалился Демьян, протягивая ручищи, перевитые мускулами, похожими на корни дуба, к купцу, – Чичас я тебя разберу на холодец!

На лбу его наливалась сливовым цветом здоровенная шишка от пули.

В юности Михаил Матвеевич был неплохим кулачным бойцом. Нырком уклонившись от растопыренных пальцев, он ударил левой в печень, вложив в сей удар всю свою немалую силу. Без малейшего эффекта! Брюшной пресс беглого каторжника был крепок, как стена! Корявые пальцы сомкнулись на горле Булдакова и легко оторвали восьмипудовое тело от земли…

Леонард, судорожно барахтаясь, наконец, выбрался из сугроба, выхватил саблю. Булдаков, суча ногами, хрипел и уже посинел. Подскочив вплотную, поручик замахнулся, чтобы рубануть гада по шее, но Демьян отступил, и заслонился купцом. Легкая мальчишеская фигура мелькнула рядом. Взмах руки и… В следующее мгновение Булдаков грузно шмякнулся наземь, а Демьян, чихая и надрывно кашляя, размахивал руками, как ослепленный циклоп Полифем. Подоспевший Андрон накинул на него веревку. Вдвоем с Леонардом они уронили гиганта и спутали ему конечности. Тот продолжал чихать.

Шумно отдуваясь и кашляя, поднялся Булдаков.

– Отбились, однако! – просипел он и высморкался кровью на снег, – А где третий?

Атамана нигде не было видно. Только красные капли на снегу. Исчезла также левая пристяжная и мешок с провиантом, закутанный в тулуп, дабы ввести разбойников в заблуждение. Тулуп тоже исчез. Пока Демьян дрался, Маркел, видя баталию проигранной, ужом скользнул к саням, двумя ударами ножа перерезал упряжь, схватил, что под руку попалось и ломанул в тайгу. Погони не будет! Дураки они, что ли, по бездорожью лазить!

Так и случилось: не погнались.

– Ну, ты молодец, Володя! Выручил! – хвалил слугу Леонард, – Как ты его сообразил, табаком-то! Сразил, аки Давид Голиафа!

Володя застенчиво улыбался. Подошли секретарь и ямщик Силантий.

– Что ж ты не стрелял, дурачина? – приступил к нему Андрон, потрясая кулаками.

– Никак невозможно было, в своих мог попасть! – оправдывался тот, – Да вы тута и без меня распрекрасно справились!

На самом деле он просто струсил, ага!

– Что с этим будем делать, Михаил Матвеич? – поинтересовался Леонард, показывая на связанного, всё ещё чихающего разбойника.

– Допросим сначала, а потом решим, – отозвался Булдаков после короткого раздумья, – Порох, что ли подмокший был… Впервые вижу, чтоб от башки пуля отскочила! Ну-ка, костер разведите! И притащите его одежу, голый же!

Пока Володя собирал валежник, ямщики усадили пленника и закутали в шубу. Зачерпнув снега, протерли глаза. Вскоре тот перестал чихать и угрюмо воззрился на победителей.

– Кто таков, рожа? Беглый? Чьих холоп? – просыпал на связанного вопросы Булдаков.

– Демьян, сын Никифоров, по прозванию Хиляк. И никакой я от бар не беглый! Только с каторги ушел, – доступно объяснил своё социальное положение силач-лесоруб, – А теперя, поелику вы меня в плен взяли, извольте покормить, господа хорошие!

Подумав, он веско добавил:

– Положено!

Леонард нервно захихикал, Булдаков откровенно заржал. Ямщики тоже.

– Ладно, покормим! Володя! Дай ему хлеба!

Володя принес ковригу ржаного мерзлого хлеба.

– Руки развяжите! – потребовал Демьян, зорко примечая, где в санях лежит провиант.

– Щас, мы разбежались и развязали! И так поешь! – возразил Булдаков, с опаской держась в сторонке.

– А перекреститься? – искренне возмутился разбойник.

– А вот, Андрон тебя перекрестит! – нашелся купец и довольно осклабился.

Ямщик протянул ковригу Демьяну, и, в самом деле, перекрестил его. Схвативши хлеб связанными руками, тот с урчанием вгрызся и в пять минут проглотил все.

– Спасибочки, господа купцы, за доброту вашу! – вежливо поблагодарил Демьян, – А теперича…

Он натужился, и, громко пукнув от натуги, порвал веревку. Перекатившись на глазах у изумленных путешественников на два шага в сторону, он схватил воткнутую в снег саблю Орлова и освободил ноги. Все онемели от изумления. Опомнившись, попятились. Ни поручик, ни купец не озаботились перезарядить пистолеты, не говоря уже об Андроне.

– Я, значить, пойду, – спокойно объявил Демьян, – Счастливо оставаться!

Протянув руку к саням, он ухватил мешок с провиантом, зашвырнул саблю далеко в снег, и неторопливо зашагал в тайгу.

Стряхнув оцепенение, все дружно повернулись к Силантию, единственному, стоявшему с заряженным карабином, но не стрелявшему.

– А я чо… Я – ничо! Я сам обалдел! – оправдывался он, ёжась под укоризненными взорами товарищей.

И тут звонко, заливисто засмеялся Володя. Через секунду нервный смех сразил всех. Смеялись до посинения, до икоты, до боли в подреберье! Потом постепенно успокоились, выпили по чуть-чуть универсального лекарства, и продолжили путь. До Томска оставался день езды.

Глава одиннадцатая

В ту ночь устроились на ночлег в съезжей избе, ибо в деревне той ни трактира, ни кабака не было.

– Как же вы без кабака сущежительствуете? – ворчал Силантий, которому очень хотелось снять стресс после приключений в тайге.

– Был трактир, да сгорел летошний год. Постояльцы курить изволили, ну, а спали на сене, – объяснил хозяин, рябой лысый дядька неопределенного возраста, и перекрестился.

Звали его Митродором. Все тоже дружно перекрестились. Закончив таскать вещи, достали уцелевшие припасы, собрались ужинать. Пока варилась каша, выпили водочки из своих изрядно оскудевших запасов под соленые огурчики, поднесли и хозяину.

– Расскажи-ка, любезный, какие новости в сих местах? – хрупая огурцом, предложил Булдаков.

– Да какие у нас новостя… Что проезжающие расскажут, то и новостя, – пожал плечами Митродор, – Вот вы рассказали про разбойников, теперя сия новость дальше пойдет гулять… А давайте, я вам лучше сказку расскажу?

– Сказку? А давай! – ухмыльнулся Булдаков, усаживаясь поудобнее.

Все остальные тоже приготовились слушать.

И Митродор начал:

– В некотором царстве, в некотором государстве, жил да был Иван—боярский сын, богатый да красивый, на царевой службе, значить, состоял. И встренул он однажды красну девицу Маланью, да таку пригожу, что голову потерял: глаза звёздами небесными сверкают, личность белая, уста – малина спелая. Стал молодец-боярин к ней приступать:

– Поцелуй, мол! Шибко ты мне люба!

А она его провоцирует:

– Задарма, что ль? Принеси мне, добрый молодец, сундук злата-серебра, тогда поцелую!

Собрал Иван—боярский сын полный сундук злата-серебра, принес ей. Поцеловала его красна девица в уста сахарные, и так-то ему понравилось, слаще мёду показалось! Стал он к ней опять приступать:

– Обними, мол!

А она кокетничает, ибо корысть в ней взыграла:

– Принеси мне, добрый молодец, сундук каменьев самоцветных, тогда обниму!

Пошел Иван—боярский сын, насобирал каменьев самоцветных по всему царству, сложил в сундук. Ну, принес девице. Посмотрела она на каменья те, с ладони на ладонь пересыпала – хороши, так и сверкают! Обняла она добра молодца так, что у того аж сердце зашлось! Стал он в третий раз к красной девице приступать, мол, выходи, дорогая Маланьюшка, за меня замуж! А девица-то, видя, что дело всерьёз пошло, куражится:

– Моё самое дорогое дорогого и стоит! Принеси мне, боярин, адамант невиданный, синий, как море-окиян, как небушко вечернее, как васильки-цветы во ржи, тогда, может, и выйду!

Закручинился добрый молодец, но отправился адамант искать. Долго ли, коротко ли искал, всех встречных-поперечных расспрашивал, только узнал он, что адамант заветный Змей Горыныч сохраняет, а гнездо у него – за тридевять земель. И на корабле плыть пришлось, и на коне ехать, и пешком идти. Нашел-таки Иван—боярский сын гнездо Змея Горыныча: аккуратное такое, из молодых березок да ив сплетенное, мягкой травой-муравой устлано. Набрал полное пузо воздуху и давай кричать:

– Дома ли ты, Змей, по прозванию Горыныч?

Тот высунулся:

– Дома я, давно тебя жду, Иван-боярский сын.

Добрый молодец и говорит:

– По добру ли, по здорову ли, Чудо-Юдо?

– Заходи в мое гнездо, Иванушка, чувствуй себя как дома, – отвечает Змей Горыныч, – Извини, что сижу: встать не могу, яйца высиживаю – хозяйка моя отлучилась! Рассказывай, что тебя в дорогу позвало да ко мне привело?

Боярский сын вошел в гнездо и стал намекать:

– Отдай адамант синий, невиданный, а не то мой меч – твои головы с плеч!

Засмеялся Змей Горыныч, загрохотал, будто пушки стрельнули:

– Зачем тебе, Иван-боярский сын, адамант?

Отвечал ему добрый молодец:

– За сей адамант невиданный, как море-окиян синий, выйдет за меня замуж девица Маланья и отдаст самое свое дорогое, чего слаще во всем мире нету!

Покачал головами Змей Горыныч:

– Адамант такой един во всем мире! Но любовь настоящую даже и за него не купишь! Молвит Иван—боярский сын:

– Мила мне Маланья! А принесу ей адамант – и тоже мил буду!

Вздохнул Змей-Горыныч, дым из ноздрей выпустил:

– Что ж, бери, не драться же с тобой!

И протянул Ивану – боярскому сыну самоцвет в два кулака величиною, синий, как море-окиян, как небушко вечернее, как васильки-цветы во ржи. Красоты невиданной, неописуемой!

– Бери, – говорит, – Да помни: самое дорогое у девицы взять только по любви можно, только тогда оно навсегда дорогим-то останется для обоих! А ежели без любви, но за плату, хотя бы и за большую, то не будет счастья, а одно лишь разочарование. Адамант сей, когда в руках у неё окажется, сразу силу волшебную окажет: ежели не станешь ты Маланье по настоящему люб, девица за жадность наказана будет и сделается тебе противна!

Взял Иван самоцветный адамант, в платок шелковый завернул, да в обратную дорогу отправился. Пешком шел, на коне скакал, на корабле плыл. Пришел к Маланье.

– Вот, – хвалится, – Малаша, принес я адамант невиданный, синий, как море-окиян, как небушко вечернее, как васильки-цветы во ржи!

А сам, стало быть, смотрит на неё. Она же на него и не глядит, адамантом любуется, и в очах её не любовь светится, а одна лишь алчность.

– Ладно, – отвечает, – назначай день свадебный!

А у Ивана все давно договорено! Сыграли они свадьбу, ночью пошли, значить, в опочивальню. Иван-то к ней со всем пылом, ан, глядь – сзади-то у молодой жены хвост вырос! Как Змей-Горыныч и предсказал, стала ему Маланья в одночасье противна…

Тут Митродор замолчал.

– Ну!? – нетерпеливо воскликнул Булдаков, – А дальше-то?

– Тут и сказке конец, а кто слушал – молодец! – засмеялся Митродор.

Булдаков выругался вполголоса, помянув мать хозяина в причудливом контексте. На Леонарда сказка почему-то произвела тягостное впечатление.

Комнат было всего две, поэтому поручик с Булдаковым, Володей и секретарем Христоформ легли на набитых сеном матрасах в той, что побольше, а ямщики – в другой, маленькой. Перед сном все шестеро долго молились, благодаря Господа за избавление от смерти. Хозяин на всякий случай, заложил дверь на крепкий засов. Мало ли, вдруг разбойнички припожалуют!

Домовой Зиновий устроился под печкой с местным мохнатиком Михеем. Тот скучал, потому и пустил пришельца – для компании. Не каждый день домовые из самой Москвы приезжают!

– Слышь, Зиновий! – теребил гостя Михей, – А ты царя видел?

– Нет, царь в Санкт-Петербурге жительствует. В Москву только короноваться приезжал, но мне поздно сказали, опоздал я посмотреть.

– А царевы хоромы видел?

– Хоромы видел. Кремль называется.

– Ну, так расскажи! – умоляюще попросил Михей.

– Ой, Кремль, как Кремль! Стена вокруг, с башнями. На главной башне – часомерие.

– Часомерие!?

– Ага, огромное, отовсюду видать! Время стрелками показывает. А потом музыку звонит колоколами и бить начинает.

Михей притих, потом робко спросил:

– Это… за что же, бить-то?

Зиновий вздохнул. Как объяснить этому дремучему домовому всю сложность, величие и красоту столичной жизни?

На его счастье долго объяснять не пришлось: у человеков начался сон.

– Смотри, смотри! Редкий случай! Сейчас такое покажут! – толкнул он Михея.

Тот, охочий до зрелищ, присоединился к просмотру.

На этот раз Леонард оказался на палубе корабля. По прежнему светило тропическое солнце, но остров, видимый с расстояния верст тридцати, был другой, незнакомый, и явно небольшой, с одинокой горушкой посередине. Корабль был броненосный пароход, даже палуба стальная, как убедился поручик, притопнув по ней каблуком. Могучие пушки, укрепленные в башнях, привели его в восхищение: калибр был огромный, свинья пролезет!

«Вот это оружие!» – восторгался Леонард, – «Сильней не придумаешь! Наверное, наводка паровой машиной осуществляется… Да и ядра такие здоровенные вручную не поднять!»

Окрест виднелось ещё несколько пароходов-броненосцев, но поменьше.

Завыла сирена, от звука которой поручик присел и зажал руками уши. Вокруг забегали моряки, один из них схватил Орлова за руку и повлек за собой.

– Давай, Лёня! По местам! Сейчас начнется!

Человек сей был Леонарду совершенно незнаком.

Место поручика оказалось в носовой орудийной башне. Плюхнувшись на сиденье напротив широкой смотровой щели, он завертел головой. Обстановка! Знать бы, что дальше делать! Пред ним было множество приборов и рукояток, смысл которых он постичь не мог. Несколько матросов также заняли свои места, и среди них оказался Володя.

– Внимание! – проквакало громкоговорящее устройство, – Минутная готовность! Всем надеть светофильтры!

Кто-то сунул в руку Леонарда очки с черными стеклами. Надев их, он посмотрел на низкое солнце: оно нисколько не слепило. Сквозь толщину брони донесся рокочущий звук: что-то высоко в небе приближалось к эскадре. Выглянув из-за края очков, Леонард увидел летательный аппарат, похожий на огромную серебристую птицу, но с неподвижными крыльями. Аппарат пролетел над островом и исчез из виду.

Через несколько секунд на острове возникла гигантская вспышка, ослепляющая даже сквозь черные стекла очков! Она была ярче солнца, да что там – ярче десятка солнц! Леонард закричал от жути, и не услышал собственного крика. Вспышка стремительно расширялась, превратившись в огненный шар, начавший подниматься ввысь, рождая одновременно гигантское черно-серое облако в форме гриба. В этот момент океан содрогнулся, и броненосец тряхнуло. Нет, не качнуло на волне, а именно тряхнуло, как будто он стоял на тверди! Леонард клацнул зубами и больно прикусил язык. Чудовищный гриб тем временем рос, поднявшись уже на несколько верст в воздух. «Шляпка» его клубилась, закручиваясь по краям. Наконец, до ушей донесся грохот взрыва, и ударная волна. Броненосец как будто хлестнуло великанским кнутом, так он содрогнулся. Огненный шар уже попритух, и Леонард дрожащими руками снял очки. Остров, казалось, перестал существовать. На месте его было видно лишь какое-то пятно. Взявшись за рукоятки прибора, похожего на подзорную трубу или телескоп (это был дальномер), поручик сфокусировал его на острове. Линзы услужливо приблизили берег. Небольшая горушка исчезла полностью. Пальмы – тоже. Пустыня посреди океана… Гриб закончил подниматься и навис зловещим зонтиком. Ширина его достигала уже десятка верст в поперечнике. «Ножка» истончилась. Порывы ветра, странного, пульсирующего, забарабанили, зашуршали по броне башни. Леонард сообразил, что это падает на них грунт, вышвырнутый взрывом с острова.

«Конец… света?» – подумал он неуверенно и стал читать молитвы – все, какие только мог вспомнить.

Ожило громкоговорящее устройство.

– Товарищи офицеры, старшины и матросы! От имени Верховного Главнокомандующего, генералиссимуса Иосифа Виссарионовича Сталина, ЦК ВКП (б), Совета Министров СССР, командования Тихоокеанского Краснознаменного Флота и от себя лично поздравляю вас с успешным выполнением учебно-боевой задачи! Сегодня, 29 августа 1949 года, на полигоне острова Моку-Ману Атувайской Советской Социалистической Республики, впервые в истории была испытана советская атомная бомба – плод усилий самых передовых ученых нашей Родины и всего советского народа! Пусть империалистические реакционные силы всего мира знают, что Советский Союз приготовил достойный ответ на их посягательства! На удар мы ответим ударом! Никто не рискнет теперь развязать атомную войну, ибо гарантии мира во всем мире находятся в наших, товарищи руках: могучих мозолистых руках Рабоче-Крестьянской Красной Армии и Военно-Морского Флота! Под мудрым руководством нашего дорогого вождя, товарища Сталина…

«Так сие было… оружие?!» – дошло до поручика. Ему сделалось нехорошо, затошнило, заболела голова, забурчало в животе от ужаса. Оружие такой мощи! Представил себе, как падает «бомба» на город – и содрогнулся. Пожары, да что там – пожары! Все разнесет в пыль! Это чудовищно… И нет спасенья.

Командир эскадры ещё продолжал говорить. Что-то о наградах, о специальных привилегиях и повышении в чинах для всех участников испытаний, но Леонард уже не слушал. Отвернувшись от смотровой щели, он увидел бледное до синевы лицо Володи с огромными остановившимися глазами. Сознание постепенно померкло, и наступила темнота…

Зиновий с Михеем дрожали от ужаса под своей печкой.

– Ни фига себе, сеансик! – бормотал Михей, закатывая глаза и яростно скребя бок, – Такое покажут, такое покажут… Не, такого нам не надо! Чуть не обгадился! И чешусь теперь, как шелудивый, ага, экзема обострилась на нервной почве! Теперь шерсть повылазит…

Зиновий пришибленно молчал. Что он мог сказать в свое оправдание? Что раньше человеки видели во сне голых баб и прочие приятные вещи?

Эмоций, впрочем, насобирал, хоть отбавляй, только очень горьких.

Как из глубины, из темной, вязкой воды, выплывал поручик, пробуждаясь. Поняв, что не спит, осторожно открыл правый глаз: предутренняя серость сочилась в окно. Жив! Заворочался медведем Булдаков, закашлялся, прочищая горло, секретарь Христофор. Володя, где Володя? Его нет в комнате!

Раздался стук в дверь, и вошел хозяин.

– Здорово ночевали! – приветствовал он, – А парень ваш уже и завтрак приготовил!

За завтраком Леонард тихонько спросил у все ещё бледного, с синими кругами под глазами Володи:

– Видел?

Тот кивнул и потупился.

– Обязательно зарисуй! – жестко приказал поручик, – А при первой же возможности – красками!

К вечеру приехали в Томск. Ужинали в ресторации, ночевали в гостинице. Главной новостью, сообщенной владельцем ресторации, хорошего знакомого Булдакова, было возвращение Наполеона Буонапарта с острова Эльба.

– Снова войско собрал, говорят, а король-то французский, Луи Бурбон, бежал из страны без памяти! Теперь опять в Европах война!

Поручик крепко подивился упорству самозванного императора: надо же, битому, выходит, неймется!

– Ничего, Государь-Император крылышки сему галльскому петуху подрежет! – выразил общее мнение Булдаков, – Вы, Леонард Федорович, Париж брали – и ещё раз возьмут! А Буонапарта, раз он такой задиристый, я бы на цепь посадил!

Орлов с сомнением покачал головой. Несомненно, дело было серьёзное, с далеко идущими последствиями. И совершенно непредсказуемое!

Перед сном Володя показал зарисовку:

– Вот, барин, изобразил, как просили…

Леонард глянул и содрогнулся: жуткий гриб нависал над беззащитным островом, в точности, как во сне! Все детали переданы скрупулезно.

– Спасибо, Володя. Отлично нарисовал, – похвалил он парня, – Теперь иди, отдыхай. Завтра в путь, до Пасхи надобно в Иркутск поспеть.

Володя не уходил, мялся. Затем, решившись, спросил:

– Леонард Федорович, неужто сие и впрямь оружие? Как представлю, что его супротив людей шарахнут, аж мороз по коже! Одной такой бомбой можно любое войско уничтожить, либо город…

Поручик мучительно задумался, затем ответил так:

– Скорее всего, сие есть оружие устрашения. Ведь, ежели после взрыва, от города, скажем, ничего не останется, то разве сие победа? Пустыню завоёвывать никому не нужно. Надеюсь, не применят…

Но в голосе его не было убежденности. Чтобы успокоиться, утром сходили в церковь.

Снег в тайге лежит до начала июня. Но, тем не менее, приходилось торопиться: оттепели случались все чаще, подмораживало только по ночам. Дорога из укатанной, легко скользящей под полозьями саней, стала рыхлым месивом подтаявшего снега, грязи и навоза. Движение замедлилось

– Шибко лошадок не погонишь, только шагом, и лишь иногда – «трюпком», уж Вы нас упардоньте, Ваше степенство! – оправдывались ямщики в изысканных выражениях в ответ на настойчивые вежливые просьбы Булдакова ехать быстрее.

Пришлось смириться. Главная закавыка была в том, что реки могли вскрыться в любой момент. Но везло! Лёд держался стойко, не желая уступать натиску весеннего тепла. До Иркутска оставалось всего ничего. Дни становились все длиннее, дорога все хуже. И вот настал день, когда путешественники подъехали к реке, название которой Леонард не озаботился узнать.

Река была шириной саженей в сто. Санный путь пересекал её наискосок, а выше по течению была видна полынья, в которой журчала темная стылая водица. Течение было быстрым. Андрон тпрукнул и остановил лошадей.

– Пройду, посмотрю, как лёд, – сообщил он путешественникам, и, взявши длинную слегу, осторожно сошел на замерзшую гладь.

Пройдя почти до середины, вернулся.

– Ну? – вежливо рявкнул Булдаков, стоявший в расстегнутой шубе и куривший пахитосу.

– Две трещины, аккурат на стремнине, Ваше степенство. Но лёд толстый.

– Полагаешь, опасно? – спросил Леонард, тоже пускавший дым.

– Да кто ж его знает… С одной стороны смотреть – сани легкие, могут и проскочить. А ежели критически, – Андрон с удовольствием произнес ученое слово, – То лучше бы в объезд. Здеся направо взять, да реку-то и обогнуть.

– Велик ли крюк получится? – Булдаков раздраженно бросил в снег окурок.

– Да верст пятьдесят. То – дорога летняя.

Предложенный путь был едва различим под сугробами. Пятьдесят верст по снежной целине… Надо кому-то идти впереди, торить тропу… Целый день займет, ночевать в тайге придется. Сие не улыбалось.

– Через реку, но не по протоптанному, а левее взять! – беззаботно предложил Леонард.

– Э, так могет ещё хуже быть! – возразил Андрон, сморкаясь, – Тама снег глубокий, ничего не видать. Вдруг да полынья?

Некоторое время ямщики спорили между собой при активном участии Булдакова. Затем Силантий снял шапку, и, со словами:

– Все в руке Божьей – и живот и кончина человеков! – перекрестился.

Предложил:

– Едем, значит, прямо. Авось, проедем! Только сани надобно разгрузить, а вам, господа хорошие, пешочком перейтить.

Вещей было немного, но тяжелый сундук с поручиковыми книгами и домовым Зиновием нести было некому. Оставили на берегу, чтобы вернуться за ним позже. Потихоньку, гуськом пересекли реку. Трещины во льду были неширокие – так, в ладонь. Следом, свистя и щелкая кнутом по конским крупам, на большой скорости пронесся Андрон. Удачно. За ним, в той же манере – Силантий.

– Ну, теперь идите, принесите сундук! – распорядился Леонард.

Ямщики замялись.

– Трещины-то, разошлись маленько, Ваше благородие. Боязно! Давайте лучше вот как: малец Ваш пущай осторожненько перейдет, он легонький, да веревку привяжет. А мы вытянем волоком.

Володя кивнул и скинул тулупчик. Ему вручили моток веревки и слегу. Не задерживаясь, он перебежал реку и закрепил веревку на сундуке.

– Тяните! – крикнул он весело.

– Нет, паря, ты, однако, сам сначала перейди! – крикнул ему в ответ Силантий.

И Володя побежал через реку. Все напряженно следили за ним: вот он пробежал полпути, вот приблизился к трещинам, перепрыгнул их, вот две трети пути миновал… Все шумно выдохнули, когда парень, наконец, ступил на твердую землю. Обошлось!

Оба ямщика, поручик и Булдаков взялись за веревку. Сундук скользил по льду исправно. Вот опасное место… Прошел! До берега оставалось всего сажени две, когда вдруг раздался громовой треск, а затем гладь реки вздрогнула и пришла в движение, топорща глыбы голубого, искрящегося на солнце льда, наползающие друг на друга. Начался ледоход! Все маленько растерялись, и тянуть сундук на миг прекратили.

– Тяни! Тяни шибче! – зарычал купец, опомнившийся первым, и рванул веревку со всей силы.

Сундук проехал ещё сажень. Но льдина уже оторвалась от берега, и лукаво сверкнула полоса воды. И полоса расширялась! За время, потребное, чтобы сделать вдох, она достигла аршина!

– Тяните! Пущай в воду упадет, здеся мелко, достанем! – азартно вопил Андрон, – Не то унесет в Ангару!

И сундук плюхнулся в реку.

Ужас, нахлынувший на Зиновия вместе с ледяной водой, не поддается описанию! Как сущность сугубо домашняя, он и воду-то в своей жизни видел, разве что, в ведре! Все нутро его закрутило винтом от холода, конечности поскрючило: всю жизнь в тепле, под печкой, а тут – на тебе, искупался в полынье! Рванувшись, домовой выбрался из сундука через узкую щелочку, в панике оттолкнулся от крышки, уже скрывавшейся под водой, и ракетой взмыл в воздух, приземлившись на берегу рядом с человеками.

Увидев сей рекордный трюк, люди вздрогнули и попятились.

– Чур меня, чур! – зачурался Силантий.

Секретарь Христофор, крестясь, зашептал молитву.

Булдаков вдохновенно произнес длинную фразу, состоявшую из слов, перешедших в русский язык от монголо-татарских оккупантов.

Поняв, что засветился, Зиновий прыжками удалился в тайгу на всех четырех. Затем незаметно вернулся и спрятался в санях под лавкой. Нашел утерянный человеками орех, засунул за щеку, успокоился. Ничего, обойдется! Никто ничего не понял в сумятице!

– Кто сие был-то? – сиплым от испуга голосом спросил Леонард.

– Вроде – крыса, Ваше благородие! А, может, и бурундук, – объяснил Андрон, переводя дух, – Прятался, стало быть, в сундуке, ишь!