Текст книги "Жемчужина, выпавшая из короны. Любовный исторический роман"

Орлов кивнул, и она достала откуда-то две пахитосы без мундштуков, но с ватными цилиндриками на кончиках. Закурили.

– Ты у кого снимаешься? – спросила Лена, по мужски выпустив дым через ноздри, – В каком фильме?

Вопрос Леонард абсолютно не понял, но решил схитрить, и ответил вопросом на вопрос:

– А ты? – и внутренне содрогнулся, ибо тыкать даме было совершенно ужасно.

– Я у Гурина, «Океанское Каноэ», историческая лента про первопоселенцев. Атувай в начале времен!

Атувай! Снова это странное слово! Он уже слышал его в прежних снах! Но все остальное пониманию не поддавалось.

– А ты, наверное, из «Мятежа под пальмами»? Белогвардейского офицера играешь? – ошарашила поручика новым вопросом бывшая жертва.

Тот растерянно промолчал, не зная что отвечать. Оглянувшись через плечо на по прежнему вопящую кучку людей, Лена придвинулась ближе, и погладила Леонарда по щеке.

– Приходи сегодня вечером в лагерь! Споём под гитару, потанцуем у костра…

Он автоматически чмокнул руку. Рука отдернулась:

– Что уж Вы так-то, барин! Незачем Вам мне руки целовать!

Над ним стоял Данила, а в небе, и уже довольно высоко, стояло солнце!

Резкий переход от сна к бодрствованию был неприятен, тем более, что Леонард уже собрался принять приглашение Лены. Обозвал Данилу всякими словами, в том числе, почему-то, «антисоветчиком». Что значило сие слово и откуда взялось, он не ведал. Денщик на «антисоветчика» обиделся.

Придя в себя и похмелившись, поручик тщательно, стараясь нечего не упустить, записал сон и перечитал предыдущие записи. Становилось все более интересно. Несомненно, фантазия создала совершенно иной, странный мир, живущий по собственным законам, действующий согласно непознанной логике. Жаль только, что вызвать сей сон нарочно не представлялось возможным. Большей частью Леонарду если и снились сны, то обычные, бессвязные и не запоминающиеся. А часто и вовсе ничего не снилось.

Снова потянулась череда дней, заполненных службой, свиданиями с Вандой Леопольдовной и изысканием средств, чтобы соответствовать достойному образу жизни.

С наступлением холодов конные прогулки баронессы прекратились, и Леонард не без сожаления продал коня. Пытался он поправить финансовые дела игрой, но не преуспел. Кому в любви везет – не везет в карты! Под Рождество, чтобы внести очередной взнос за проценты по закладной, впервые пришлось занять у капитана Петровского пять тысяч. Дал, конечно, но посмотрел странно, как на больного. Доходов с имения, присылаемых дядей ежемесячно, хватало, в лучшем случае, на две недели, ибо он по прежнему покупал любимой женщине дорогие подарки. Долги росли, как снежный ком…

В конце января Леонард прибыл на свидание с мадам фон Брауде имея в кармане перстень с изумрудом – последнее, что нашлось в шкатулке с маменькиными драгоценностями. Не сравнить, конечно, с приснопамятным кулоном, но все же… Ванда Леопольдовна подарком осталась довольна.

Привезя её ночью к себе на верном извозчике Емельяне, снял шубку, сапожки, умудрившись при этом игриво погладить круглую коленку. Дама сердца была в хорошем настроении, и не возражала против вольностей. Наоборот, наклонилась и поцеловала в губы, дразня остреньким языком.

Пили кофий, ели халву с фисташками и засахаренный миндаль. Леонарду миндаль не понравился: крошки застревали в зубах. К тому же этот, почему-то, горчил. Гостья же хрупала сей деликатес от души. От морозца и нескольких выпитых рюмок ликера Ванда стала ещё прекраснее, и поручик начал намекать, что пора, дескать, уже переместиться в спальню.

– Подождите, Леонард Федорович! – увернулась от его объятий красавица, – Знаете что? Мне ужасно захотелось коньяку!

Коньяк был принесен и выпит на брудершафт.

– Теперь мы на «ты»! – засмеялась баронесса несколько более громким, чем обычно, смехом.

И закусила ещё пригоршней миндаля.

В спальне, раздев её до рубашки, а сам оставшись в одном презерватифе, Леонард начал приставать с глупостями. Надо сказать, что все их соития до сих пор происходили в так называемой «миссионерской» позе, сиречь, женщина лежит на спине, а мужчина сверху. Ванда категорически не признавала никаких других позиций, ссылаясь на католическую церковь, официально запретившую всё богатое разнообразие секса. А Леонарду хотелось вариантов, да!

Но и сегодня партнерша была тверда в своих убеждениях, как кремень. Даже несмотря на выпитый коньяк!

– Замечательный изумруд! – вдруг мурлыкнула она между поцелуями, любуясь затейливым перстнем, – Ты подаришь мне к нему серьги, милый?

Поручик не успел ответить. Перстень, который был немного великоват, вдруг соскользнул с пальца и закатился под ночной столик. Ванда соскочила с постели, и, встав на колени, стала его там искать. Её круглая попка, обтянутая шелковой голубой рубашкой, свела любовника с ума! Резким движением он задрал подол рубашки и ухватил любимую женщину за бёдра обеими руками, чтобы…

Ванда отчаянно вскрикнула и попыталась вырваться. Но было поздно! С ужасом, от которого потемнело в глазах, пылкий влюбленный увидел… хвост! Ну, скорее, хвостик. Небольшой, вершков шесть в длину. Бывает, Читатель, такое явление анатомии. По научному называется «атавизм». Хвостик, как продолжение копчика. И, ладно бы, ежели белый и пушистый! Нет, он был покрыт редкими жесткими щетинками, а на кончике, как бы, сломан, вроде бульдожьего. Да ещё и дергался от напряжения туда-сюда. Короче, выглядел преотвратно! Молнией сверкнула мысль: «Ведьма!»

– Чур меня! – хрипло каркнул внезапно пересохшим горлом Орлов и отшатнулся, борясь с позывами рвоты.

Ноги подкосились, и он неловко сел на пол. Баронесса, змеёй вывернувшись из-под стола, распрямилась как пружина. Её глаза были широко распахнуты, в них плескалось отчаяние. До сих пор о её тайне знала только покойная мать. Нечего было и думать, что, увидев сие уродство, поручик будет молчать. Не сейчас, так позже обязательно проговорится… И прощай тогда светская жизнь, поклонники, мечты блистать при дворе! Муж тоже бросит, конечно. В монастырь – и то не возьмут… Осознав эту несложную теорему, Ванда, сжав кулаки, шагнула к бывшему любовнику, а глаза её полыхнули такой запредельной яростью и злобой, что Леонард закрылся рукой и забился в угол.

«Говорила гадалка про любовников: восьмой – роковой, да не поверила, дура! Что же теперь делать-то? Убить его? Заманил, дескать, снасильничать пытался… Оправдает суд! А может и не оправдать: денщик молчать не станет, да и извозчик тоже. Покажут на суде, что я сюда много раз приезжала… Ясно, что не песни петь! И – каторга… Да и убить-то, чем?» – все сии мысли вихрем пронеслись в мозгу.

К горлу внезапно подступила тошнота, заболела голова. Красавица открыла рот, пытаясь что-то сказать, но вдруг лицо её побледнело и стало синюшным, струйка слюны потекла из уголка рта. По стройному телу прошла судорога. Упав поперек постели, она прерывисто задышала, как будто не хватало воздуха. Неистово, часто-часто билась синяя жилка на горле. Потом началась рвота, прерываемая жуткими стонами. Леонард ничего не понимал, трясся от ужаса в своем углу. Происходило нечто кошмарное! Руки Ванды бестолково шарили по простыне ещё несколько минут. Затем она хрипло выдохнула и замерла.

Домовой Зиновий видел, как прилетел хмурый и заспанный Ангел Смерти и забрал душу красавицы.

В наступившей тишине Леонард слышал только биение собственного сердца. Ему было жутко, он боялся взглянуть на кровать, на Ванду. Собравшись с духом, встал на подгибающихся ногах. Перекрестившись, заставил себя взглянуть. Остановившийся взгляд мертвых тускнеющих глаз вперился в его зрачки, и поручик, получивший из рук государя Георгиевский крест за храбрость, не выдержал и закричал.

Прибежал Данила. Увидев, что произошло, тоже содрогнулся. Но собрал волю в кулак, и помог барину одеться. Дотронуться до мертвой не решился, только накрыл простыней. Почти насильно выволок Леонарда из спальни, заставил выпить воды.

– Что делать прикажете, Ваше благородие? – спросил он, когда хозяин немного успокоился и прекратил лязгать зубами, – В околоток надо бы сообщить…

– Да, да… – автоматически согласился Леонард.

Накинув шинель, он в сопровождении денщика дошел до околотка и сделал заявление о скоропостижной смерти баронессы фон Брауде, Ванды Леопольдовны.

Придя со следственной командой на место происшествия, пристав, оценив всю недвусмысленность ситуации, подверг поручика подробному допросу. Леонарду было все равно, любовь его испарилась, аки воск от лица огня, от предсмертного взгляда Ванды. Равнодушно глядя в пол, он признался, что сожительствовал с мадам фон Брауде, дарил ей подарки. На вопрос, виновен ли он в её смерти, так же безучастно сказал: нет. Пристав, осмотрев труп, следов насилия не нашел, но заподозрил отравление. В столовой обнаружил остатки пиршества, попробовал миндаль и сморщился. Подозрение с поручика решил пока не снимать, и поместил Леонарда под домашний арест. До выяснения обстоятельств смерти. Подумав, пристав изъял на всякий случай пистолеты: молодой, горячий, ещё застрелится офицерик! Затем тело Ванды увезли в судебный морг.

Мрачная новость о смерти при крайне пикантных обстоятельствах первой на Москве красавицы облетела город со скоростью, с коей обычно распространяются слухи, сиречь, мгновенно.

– Ой, бабоньки-и! Энта краля, что на вороном-то по Тверской гарцевала, ведьма оказалась! Померла утресь под полюбовником, ан, глядь – хвост у ней!

– Да я сразу, как её впервой увидела, поняла, что она с нечистой силою хороводится!

– Да как?

– Как, как… Да, по очам ейным, наглым!

– Господа, господа! Послушайте, чего скажу! Мадам фон Брауде найдена мертвой в постели поручика Орлова!

– Ого! Силен поручик! Зае.. г-м, пардон… Заласкал, значит, до смерти!

– Но это ещё не всё! Она оказалась с хвостом! Мохнатым, господа!

– Ась? Мохнатка у баб – место препикантное, хе-хе!

– Вы не расслышали, князь! Возьмите свой слуховой рожок. Хвост, говорю, мохнатый!

– О! Сие экстраординарно, не так ли, господа офицеры? У меня ни разу бабы с хвостом не было!

– Гадость какая! А Орлов-то, стало быть, извращенец!

– Г-м, а глядя на него, никогда не подумаешь…

– Удавил он её, точно Вам говорю: удавил!

– Но, за что, Биби? Ведь у них был такой… гранд амур! Весь город знал!

– Увлекся, наверное, во время амурных ласк. Я своему Коко, ну, тому, чернявому, когда приезжает, всегда говорю: на шею – не дави! А он все равно помучить норовит. Правда, всегда платит втрое.

– А хвост?

– Ой, ежели б у меня был хвост, я бы только радовалась! Клиенты бы валом валили!

– Да нет, отравилась она! Поручик-голубчик её бросить хотел!

– Ага, а яд в изумрудном перстне был спрятан!

– Ой, девки! Как в романах!

– Барышни! Обедать! Что вы все в одних рубашках до сих пор разгуливаете нечесанные!

В среду в кабинет Московского генерала-губернатора, князя Барятинского, секретарь проводил начальника Внутренней Стражи, полковника Иловайского.

– Располагайтесь, Михаил Витальевич! – пригласил хозяин после обмена рукопожатиями.

Присев к столу, полковник положил принесенную с собой папку и пригладил отсыревшие от снега усы.

Лакей принес чай. Какой может быть серьёзный разговор без самовара!

– Чай не пьешь – откуда силу берешь! – пошутил князь, позвякивая серебряной ложечкой в стакане.

Читатель! Внакладку в те времена чай пили только очень обеспеченные люди!

В стакане, кроме заварки и сахара, плескался тоненький ломтик лимона – новейшая московская мода. Сие был русский ответ англичанам, пившим чай со сливками или молоком.

Гость вилочкой поддел ломтик лимона с тарелки и опустил в свой стакан. Надобно привыкать, раз начальство одобряет!

– Чай не пьешь – откуда сила? Чай попил – опять ослаб! – пошутил он в ответ, и Барятинский рассмеялся.

Некоторое время оба старательно притворялись, что просто так чай пьют, и других дел нет. Этого требовал этикет, ибо встреча была неофициальная. Помнишь, Читатель, русские народные сказки? Сначала гостя положено накормить, напоить, в бане попарить, а потом уж и спрашивать! Затем генерал-губернатор небрежно спросил:

– Что новенького на Москве слышно, Михаил Витальевич?

На самом деле он умирал от любопытства. Скандальное дело о смерти прекрасной баронессы фон Брауде было в ведении судейских, кои официально ему не подчинялись. Прямо у них спросить не позволяла гордость. Но начальник Внутренней Стражи, получив приглашение посетить главного начальника Москвы для приватной беседы, конечно же, прекрасно понял, что интересует князя.

– Да вот, Аркадий Апполинарьевич, хотя бы насчет баронессы фон Брауде. Во вторник утром поручик Орлов заявил о ея скоропостижной смерти в его постели. Из его показаний следует, что они состояли в любовной связи несколько месяцев, и причин убивать Ванду Леопольдовну у него не было. Тело было взято в морг для судебно-медицинского розыска, сиречь, вскрытия. На оном вскрытии было исследовано содержимое желудка. Признано отравление горьким миндалём, ву компренэ? Синильная кислота, содержащаяся в сих орешках, развелась в алкоголе, ну, коньяке, и из-за этого всосалась в кровь чрезвычайно быстро, что и привело к трагическому исходу. Анатом подчеркнул, что миндаля баронесса скушала много, г-м. Несчастный случай! – полковник развел руками.

– Ай-яй-яй! Такая молодая, здоровая, цветущая дама! – сокрушенно покачал головой князь, – Красавица писаная!

– Красавица-то красавица, но анатом отметил уродство: хвост! Оный хвост оказался длиною в шесть с четвертью вершков и покрыт жесткой щетиною. Муж, полковник фон Брауде, на допросе показал, что о сем, равно, как и о супружеской измене, ему было неизвестно.

– Да-а, муж всегда последним узнает… – пробормотал потрясенный Аркадий Апполинарьевич, – Хвост! Господи, спаси нас и помилуй! А что поручик… как его… Орлов?

– Не виноват, стало быть. Сейчас под домашним арестом, завтра освободим.

Князь встал и прошелся по кабинету.

– Сидите, сидите, – остановил он попытавшегося встать полковника, – Вы, вот что, Михаил Витальевич… Не могли бы с этим… Орловым поговорить… лично? Пусть напишет рапорт об отставке, да и уезжает из города побыстрее. Нет человека – нет и проблемы. Так всё быстрее успокоится, а? И фон Брауде тоже: в отставку – и прочь из города. А то ещё дуэль устроят! Скандал, сами понимаете, и так грандиозный, ни к чему его… э-э… усугублять. Ладно бы, просто адюльтер и отравление – бывало и будет такое, но хвост! В народе брожение: ведьма, говорят. Не было бы бунта! Сами посудите: побить могут и мужа, в смысле вдовца, и любовника, раз… э-э… с нечистой силой знались! Народ-то у нас темный, поди-ка, объясни, что сие – просто уродство, и никакого волшебства! Дело до Святейшего Синода дойдет, не сомневаюсь. И до Государя! Спросят нас: какие меры приняты? А мы и отрапортуем, что народному гневу не на кого излиться!

– Так точно, Аркадий Апполинарьевич! Поговорю с обоими! – заверил полковник и отхлебнул чаю, ибо во рту пересохло.

Подслушивавшая под дверью княгиня Елена Валерьяновна отошла на цыпочках с чувством глубочайшего удовлетворения. Информационный голод был утолен сполна! Теперь есть, о чем рассказать подругам, при этом ссылаясь на самый достоверный источник! Она не любила покойную баронессу за красоту, дерзость и богатство, и считала её циничной развратницей и стяжательницей. Наверное, просто завидовала, ибо самой любовника завести никак не получалось!

Глава седьмая

В четверг после завтрака Орлов сидел в кабинете, подперев голову обеими руками, и, бессмысленно таращась в окно, думал, как жить дальше. Старая жизнь разбилась в мелкие дребезги. Умерла Большая Любовь, образовав в душе саднящую пустоту. Все остальное теперь казалось незначительным, мелким. Отсутствие денег… да перебьется он как-нибудь! Шепотки и ухмылки за спиной? Плевать! Со службы придется уйти, и доживать свой век в деревне… Хотя и деревни он, скорее всего, скоро лишится. За неуплату по закладной пойдет имение с молотка. Ну, и пес с ним! Почему-то, было жаль Петра Иоганновича, которому наверняка было ещё хуже. Леонард просто так дома сидит, хотя бы и под домашним арестом, а полковнику – хлопот полон рот: похороны, и вообще…

У дверей позвонили и вошел Данила.

– К Вам пришли, Ваше благородие! – подал он визитную карточку.

– Проси! – не глядя приказал поручик.

Вошел Иловайский. Орлов с ним лично знаком не был, но в лицо знал.

После взаимных приветствий, полковник начал:

– Визит мой, Леонард Федорович, совершенно неофициальный, но, тем не менее, имею сообщить, что арест с Вас решено снять. Мадам фон Брауде отравилась горьким миндалем. Несчастный случай.

Леонард кивнул: мол, понял, продолжайте. Полковник поерзал в кресле: щекотливое, все-таки дело!

– Не думаете ли Вы, что в сложившейся ситуации наилучшим выходом было бы уехать из Москвы? Уйти в отставку и… – он изобразил руками нечто вроде полета шмеля.

– Мне некуда ехать, – грустно ответил Леонард, – Куда бы я не поехал, всюду обо мне будут сплетничать.

«Он прав!» – подумал Иловайский, – «Такой эпохальный скандал не скоро забудут. Даже в Европе не скроешься, даже в Сибири.»

Вслух же сказал:

– Вы человек молодой, энергичный. Я постараюсь Вам помочь. А рапорт об отставке всё-таки напишите.

– Что, прямо сейчас? – вяло удивился поручик.

– Да-с, сейчас. Зачем оттягивать? Кстати, барон фон Брауде тоже предпочел в отставку уйти. Уезжает в Лифляндию сразу после похорон. У него там имение.

Леонард взял лист и перо, придвинул чернильницу, и быстро написал рапорт. Расписавшись, подал бумагу Иловайскому.

– Вот и отлично! – пробормотал тот, дуя на чернильные строчки, – За сим, разрешите откланяться!

Поручение генерала-губернатора было выполнено.

Вот он и отставник с пустяковым пенсионом! Нет, право слово, куда деваться-то? Можно, конечно, пожить у дяди, он примет, но тётя Мотя… Да и положение приживала претит.

Леонард представил, как целыми днями он бесцельно слоняется по дому и от безысходности пьянствует. Б-рр!

Невеселые мысли прервал новый визит. На сей раз это был поручик Михайлов.

– Лёня! Ты, говорят, в отставку подал? – с порога загремел он.

«Быстро же слухи распространяются!» – с досадой подумал Леонард, – «И часа не прошло!»

– Да, вот, решил, что хватит с меня воинской службы.

Михайлов уселся в кресло.

– Понимаю… А что делать собираешься?

– Не знаю пока. Но из Москвы уеду. Начну новую жизнь.

Александр сочувственно кивнул. Посопев, вытащил конверт.

– Я, это… Мы с фон Теофельсом с мечами разобрались хорошенько… Получилось, что не доплатил я тебе. Вот, возьми. Здесь пять тыщ, – краснея и отводя глаза, он протянул конверт, – Пригодятся.

Леонард понял его и деньги взял.

– Спасибо, Саня! Ты настоящий друг!

Михайлов сконфуженно улыбнулся. Помолчали. Разговор не клеился.

– Как Ненила поживает? – спросил, чтобы сказать хоть что-нибудь, Леонард

– Ты знаешь, Лёня, Ненила-то у меня в тягостях! – выпалил Михайлов радостно.

– Ну да?! Поздравляю! А как же презерватиф?

– Порвался в первую же ночь, – развел руками будущий отец, и, помявшись, добавил:

– Ну его! Не понравилось нам обоим.

– С дитём-то, как решишь? – поинтересовался, улыбаясь, Леонард.

Вопрос был деликатный. Дети, рожденные от крепостных, обычно официально не признавались, и считались также крепостными.

– Признаю своим! – твердо заявил Александр, – Моё будет отчество и фамилия! Воспитаю, образование дам, и вообще…

– А жениться на Нениле будешь?

– Зачем? Нам и так хорошо! Она в доме хозяйка, ключница. Я с ней при всех радостях женатой жизни, а сам холостой! Чего же лучше? А жениться – это эпатаж! – рассудительно ответил помнящий о своем дворянстве и месте в обществе Михайлов.

Посидев ещё немного, товарищ ушел.

Вечером припожаловал нетрезвый капитан Петровский.

– Вы нас не ждали? А мы припёрлись! – громогласно объявил он с порога.

Крепко стиснув Леонарда в объятиях, предложил:

– Выпьем, Лёня? Душа горит!

– Выпьем, конечно. А что с душой?

– Ну, так ты же нас покидаешь, в отставку вышел! А я к тебе привязался!

Данила принес коньяк и закуски. Выпили молча.

– Представляешь, Лёня, я наследство получил! – похвастался Петровский, вытирая усы, – Двоюродная тетушка преставилась две недели назад. Сорок две тыщи капиталу и имение в Тамбовской губернии: семь тысяч душ! Только вчера от стряпчего письмо получил. Хочу отпуск взять, да съездить, посмотреть, что там и как.

– Г-м, а у меня на наследство видов никаких! Дядюшка женился недавно, и потомство уже намечается.

– Да ты што-о? В его-то годы? – сделал вид, что поразился Петровский (о свадьбе Орлова старшего знавший) и налил по второй, – За молодых!

Выпили за молодых. В голове слегка зашумело.

– Вася… Я тебе должен… – собравшись с духом начал Леонард немного погодя.

– О! Точно! – воодушевился капитан, – Давай на долг в картишки сыграем? Красное-черное?

– Я не могу… – растерялся поручик, но товарищ уже достал из кармана колоду.

– Глупости! Фортуна, знаешь… Выиграешь – и ничего не должен! Давай, твои красные!

Он тщательно стасовал колоду и протянул Леонарду.

Тот, поколебавшись, взял карту. Десятка червей!

– Ну-ка, теперь я! – сосредоточенно сдвинул брови капитан и потащил карту из середины.

Если выпадет черная масть, то все придется повторить сначала. Если красная – то он проиграл. Выпала бубновая дама.

– Везет тебе! – с завистью пристукнул по столу Петровский, – Ещё разок, на отмазку!

Снова Леонард вытянул красную карту – туза червей. Капитан – тройку червей.

– Вася, ей-Богу… – начал наш герой смущенно.

– Да, – согласился тот горестно, и выпил ещё коньяку, – Не прет мне сегодня!

Он достал из кармана толстенный бумажник и отсчитал пять тысяч пятисотенными.

– На третий раз не рискну, Лёня. Не мой сегодня день!

Бутылка скоро опустела и друзья расстались, ибо было уже поздно. Проводив Петровского, Леонард отправился в спальню: добрый коньяк расслабил тело и душу, сгладил острые углы бытия, навеял дремоту. Лекарство, однако!

Убирая со стола, Данила взял колоду, забытую гостем. Странно: карты в ней были, почему-то, только красных мастей…

Вечером полковник Иловайский отправился в ресторацию. Ему было одиноко и скучно кушать дома. Жена ещё на Рождество уехала в имение со старшей дочерью и зятем. Дочь Катерина ожидала первенца и не хотела рожать нигде, кроме родной деревни Передолье, где жила повивальная бабка, принимавшая и её, и сестру Полину, и брата Аркашу. Жена и дочь регулярно писали Михаилу Витальевичу письма, заверяя его в полном своем благополучии, но он все равно немножко волновался. И скучал.

В зале он, к своей радости и удивлению, увидел старинного своего друга – графа Резанова, сидевшего за столиком с монументального вида купцом. Несколько лет назад его назначили служить в Иркутск начальником гарнизона. Деликатно сплавили из столицы как бы в ссылку за дуэль с неким августейшим лицом. Никто в той дуэли не пострадал, но, тем не менее, пришлось уехать. Писал друг Сережа редко, только на Рождество, Пасху, ну, и день ангела.

Улыбаясь, Иловайский подошел к столику:

– Позволите присесть, господа?

– Ба! Кого мы лицезреем! Мишель! – вскричал Резанов, вскакивая и тиская полковника в объятиях, – Садись, садись! Познакомьтесь, Михаил Матвеич: полковник Иловайский, Михаил Витальевич.

Пожав руку купцу, Иловайский занял место за столом.

– Какими судьбами к нам, в первопрестольную? – осведомился он.

– Проездом, из Санкт-Петербурга. Хлопотал о переводе обратно в полк, но… – Резанов скорчил рожу, – Говорят, рановато! Придется ещё пару годиков в Иркутске посидеть! А заодно с господином Булдаковым, – кивок на купца, – о делах поговорить.

Он налил, не спрашивая, водки всем троим. Метрдотель, узнавший высокое начальство, уже почтительно ожидал заказа с тремя лакеями.

– Любезный! – повернулся к нему Резанов, – Распорядись там… – он изящно покрутил в воздухе ладонями.

– Понимаем-с! – согнулся в поклоне мэтр, и через минуту стол был уставлен всякими вкусняшками и батареей бутылок.

– Да зачем столько-то! – смутился Иловайский, – Я только покушать зашел!

– Вот и кушай, что хочешь! – ободрил его граф и выпил, не дожидаясь тоста.

Булдаков извинился и вышел в ватерклозет.

– Что за дела у тебя с сим купчиной? – спросил полковник, прожевывая ломтик буженины с хреном.

– Да, понимаешь, покойный брат Николаша долю имел в Российско-Американской Компании, а я унаследовал. Вот Булдаков – он один из совладельцев, самого Шелехова зять, и хочет эту самую долю у меня выкупить. Уговаривает, обхаживает, как красну девицу! – Резанов хохотнул.

– А ты?

– А я пока ломаюсь, как пряник копеечный! Единовременно деньги-то выйдут небольшие, а каждый год с прибылей капает неплохо. И ещё больше прибыли будут, лет через несколько. Сам Государь заинтересован!

Иловайский пожал плечами.

– Для меня это все китайская грамота: паи, прибыли, проценты всякие…

– Э-э, не скажи, Мишель! На одно жалованье да доходы с имения нынче жить скучно: жизнь-то, дорожает! А предпринимательство денежки приносит немалые. За этим будущее – капитализм называется!

Вернулся Булдаков и принялся за поросенка с кашей.

– Расскажите, тезка, как у вас в Аляске дела обстоят? Индейцы не досаждают? – поинтересовался полковник.

И Булдаков, уже подогретый водочкой, стал рассказывать. О недавней постройке городка Ново-Архангельска и Форта Росс, о промысле морского зверя, о золотых россыпях где-то на реке Клондайк, о которых, правда, знали только индейцы, приносившие иногда фунт-другой золотого песка и самородков. Рассказывал он и о торговле с Китаем и Северо-Американскими Соединенными Штатами, о пограничных спорах с гишпанцами в Калифорнии. Язык у купца был подвешен прекрасно, и вечер затянулся.

– Делов, прожектов – не счесть! Ежели всё правильно организовать, деньги рекою потекут! – гудел он в бороду, – А людей толковых не хватает! По строительству, по фортификации особенно. Оно, конечно: не каждый в такую даль поедет, хотя бы и за большие деньги! Тратить-то их особо негде!

В глубине уже слегка замутненного сознания начальника Внутренней Стражи зашевелилась мысль.

– Кажется, я могу помочь Вашей нужде, компании, то-есть. Куда для разговора человека прислать? Инженер, артиллерист-фортификатор.

– Благодетель! – экспансивно воскликнул Булдаков, роняя тарелку на пол, – Век за Вас Бога молить буду! Образованный инженер вот так нужон! – он чиркнул ребром ладони по горлу, – А пришлите его ко мне в гостиницу «Европейская», я там остановился в семнадцатом нумере. Как его фамилия-то? Звать-величать?

– Орлов, Леонард Федорович, – коротко ответил Иловайский.

Посидев ещё немного, купец, извинившись – мол, рано вставать утром, дела! – покинул компанию.

– Нет, ты слышал, Мишель? Промысел морского зверя, торговля… Чтобы я такую дойную корову продал? – ухмыльнулся Резанов, – Ни за что!

Михаил Витальевич хохотнул. Потом разговор зашел о семье, о детях. Резанов рассказал о сыне Алексее, проходившем обучение в Морском Корпусе.

– Пишет мне: мол, жениться хочу! Это за два-то года до окончания! Всю карьеру погубить, ведь, по уставу, гардемарин должон быть холостой и жить в казарме. Я ему пишу: отчислят тебя, дурака! А он: и пусть! У меня любовь! Ву компренэ?

– У меня с Аркашей тоже была такая история, – кивнул Иловайский, – Так я ему написал: сынок, чтобы спать с девицею, не обязательно на ней жениться! А ежели она не даёт, значит, ты плохо просишь! Не бывает девиц, которые не дают, бывает мало шампанского! Представляешь, подействовало!

Резанов восхищенно заржал, и, отсмеявшись, спросил:

– Не возражаешь, ежели я тебя в письме Алёшке процитирую? Очень уж крепко сказано: не в бровь, а в глаз!

– Валяй! – махнул рукой полковник.

Разошлись друзья-циники только за полночь.

А поручику в отставке Орлову снилась война. С огромного, дымящего черным дымом из труб, корабля на пляж уже знакомого острова взвод за взводом высаживались солдаты, держа над головой ружья с примкнутыми багинетами. Флаг на корабле был незнакомый: красный круг на белом фоне. Офицеры, командующие десантом, стояли с саблями, нет, мечами необычной формы наголо, и яркое солнце дробилось на полированной стали. Ещё один корабль, поменьше, стоял поодаль, наведя жерла пушек прямо на Орлова. Прикрывал своих. Лес на много саженей был искорежен, там и сям виднелись поваленные пальмы, огромные ямы. Тухло воняло порохом и ещё какой-то химией, незнакомой поручику.

«Был артобстрел!» – понял он, – «Но, однако, какой же мощности пушки должны быть, чтобы так все разнести?»

Справа и слева от него цепью лежали солдаты в зелено-бурых мундирах и картузах. Странного вида устройство на колесиках и с толстым дулом, похожее отдаленно на пушечку, стояло в обложенном мешками с песком небольшом редуте. Только калибр, насколько мог разглядеть Леонард, был не пушечный, а смехотворно малый: менее ружейного. Так, на глаз – линии три. Впрочем, ружья солдат были того же калибра. Саженях в пятидесяти вправо виднелся ещё один, такой же загадочный агрегат. Сзади петляла через лес дорога, по которой, переваливаясь на ухабах, удалялось в сторону видневшегося в версте города несколько телег с ранеными. Ещё несколько раненых не оставили позицию, их перевязывали две сестры милосердия в белых косынках с красным крестом. Офицер в картузе с кокардой и портупее, на которой висела сабля и пистолет в кобуре, скомандовал:

– Без приказа не стрелять! Пулеметы начинают по моей команде, остальные ведут беглый огонь!

Десант, тем временем, построился на пляже в колонну. Вражеский офицер отдал неслышимую на расстоянии команду, и отряд, силою батальона в четыре, двинулся к просвету в деревьях, где было начало дороги.

– Ну, ребята… За Веру, Царя и Отечество! – сняв картуз, перекрестился офицер, и взмахнув саблей, скомандовал:

– Огонь!

Словно палкой провели по забору – звук, совершенно странный и непонятый поручику, сопровождался фонтанчиками песка на пляже аккурат перед колонной наступающих, до которых было саженей сто. Скорость стрельбы была фантастическая!

«Сие, значит, и есть пулемет!» – смекнул Леонард, вытягивая шею, чтобы рассмотреть действие грозной машины получше.

Солдаты принялись палить из ружей, да не залпами, а вразнобой, как Бог на душу положит. Поручик подивился такой тактике.

– Прапорщик! Выше прицел, растудыть твою едрить! – отчаянно крикнул офицер, но десант, проворно рассыпавшись цепями, уже резво бежал к лесу с криком «Банзай!»

Многие падали от ружейного огня, другие сами, приостановившись, стреляли на ходу. Орлов обнаружил, что в руке у него сабля.

Когда изрядно поредевший противник был уже саженях в десяти, офицер скомандовал:

– Вперед, в атаку! Покажем им русский штык!

И все бросились вперед под крики «Ура!»