Текст книги "Жемчужина, выпавшая из короны. Любовный исторический роман"

Упомянутый Архангел, начальник над духами, оказывающими помощь людям, остановился и вопросительно посмотрел на начальство. Перун жестом показал на стул. Архангел сел, изящно полураскрыв крылья, чтобы не помялись.

Зал опустел. Перун плеснул себе Боржому, отпил, и сказал негромко, но значительно:

– Наверху есть мнение, что на Атувае назрела необходимость в проповеднике. Язычество пора сворачивать. Подбери подходящего человека.

– Может быть, волевым решением? – почтительно осведомился Гавриил.

– Нет. Не будем нарушать принцип свободы воли. Но заинтересовать кандидата необходимо. Пусть стремится туда попасть, пусть захочет работать с населением. Я думаю, интерактивные сны – это то, что нужно… для начала. Распорядись насчет спецдопуска в мир Атувая с произвольными временными координатами. Операции присваивается кодовое название «Островитянин».

– Будет исполнено, Ваше Шестикрылое Серафимство! – отсалютовал Архангел Гавриил.

Сон Леонарду приснился странный: смуглые крепенькие девушки с цветами в волосах и шуршащих длинных травяных юбках плавно изгибаются в танце и поют на певучем незнакомом языке, а на заднике сцены – по кумачу белыми буквами написано: «Привет участникам смотра художественной самодеятельности ананасоводов!». Среди зрителей преобладали такие же смуглые, крепкотелые черноглазые люди.

Танец закончился, на сцену вышла пожилая женщина в неприлично коротком платье до колен и громовым голосом проревела:

– Антр-ра-акт!

Зрители зашумели и потянулись вон из зала в фойе, где был накрыт буфет. Толстые бабы в нечистых белых халатах быстро разливали напитки, выдавали тарелки с закусками. Очередь двигалась быстро, и вскоре поручик оказался около прилавка.

– Пиво? Шампанское? Лимонад? – отрывисто спросила рыхлая толстуха с веками, выкрашенными в сине-зеленый цвет, и ярко-карминовыми губами, – Бутерброды?

– Шампанское, пожалуйста… – неуверенно промямлил сбитый с толку Орлов.

– Двести? – деловито кивнула буфетчица.

Леонард не понял, но сказал:

– Бутылку!

Баба сунула ему в руки серебрящееся фольгой горлышко и граненый стакан.

– Семь пятьдесят! Следующий!

Сыпанув на поднос горсть монет, нашедшихся в кармане панталон, поручик отошел в сторонку и принялся рассматривать бутылку. Надпись на этикетке гласила: «Советское Шампанское. Сладкое. Горьковский завод шампанских вин». Присутствовало и изображение нескольких золотых и серебряных медалей. Поперек этикетки был синий штамп: «Атувайский республиканский трест кафе и ресторанов». Марка была незнакомая. Хлопнув пробкою, открыл сосуд. Налил полстакана, осторожно принюхался: пахло виноградом. Отпил. Фи! Сладкое, как сироп! И тёплое!

– Пардон, сударыня! Нет ли сухого, и похолоднее? – робко протиснулся он обратно к прилавку.

– Что с базы УРСа завезли, тем и торгую! – неожиданно грубо рявкнула буфетчица, – Сухого погрызть захотел, хаоле! Холодильник третий день чинят, а этот: похолоднее!

– Хлебай, что дают, бледнолицый! – кто-то фамильярно хлопнул Леонарда по плечу, и он проснулся.

Проснулся в недоумении, долго думал, что это может значить. Не придумал. Списал сие сновидение на коньяк и нервное возбуждение. Поворочавшись, снова уснул, уже без снов. До утра.

В пятницу и субботу рыскал по всей Москве в поисках подарка для мадам фон Брауде. Дело было непростое: во-первых, предмет должен был быть достоин красавицы, во-вторых – должен был отражать тонкий вкус дарителя, в третьих – не вызвать подозрений и дурных мыслей у мужа. В конце концов в антикварной лавке в Охотном Ряду нашел кумплект шахмат: белые фигуры из матово-искристого, как иней, серебра, черные – тоже серебряные, но искусно чернёные. И доска: слоновая кость и эбеновое дерево. Антиквар божился, что сей шедевр – работа самого Бенвенуто Челлини. Но доказательств авторства не было, поэтому уступил недорого: всего за две тысячи с половиною, и согласился подождать с деньгами недельку. Подарок, по всем меркам, был царский. Смущала только мысль: а играет ли прекрасная Ванда в сию игру? Подумав, Орлов решил, что, ежели и не играет, то он её научит! А пока будет учить, мало ли, что удастся выиграть!

Чай в понедельник пили вдвоем: барон все ещё изволил пребывать в запое. Подарок был принят благосклонно. После чая сыграли партию. Выяснилось, что Ванда Леопольдовна играет довольно-таки неплохо: к эндшпилю Леонард пришел с преимуществом всего в одну пешку и благородно согласился на предложенную дамой ничью. Много разговаривали об искусстве, об отречении Наполеона и ссылке его на остров Эльба. При расставании пылкий влюблённый отважился поцеловать ручку на полвершка выше запястья.

Потекла череда дней. Все мысли поручика были заполнены только одним: как увидеть любимую женщину вновь? Купил гнедого ахалтекинца и присоединился к группе конных поклонников. Встало в копеечку! Чай по понедельникам каждый раз сопровождался теперь подарками, стремительно истощавшими кошелёк: то картина (Рембрандт!), то старинная книга в украшенном драгоценными камнями переплете, то стальная шкатулка, украшенная гранением под бриллианты. (Увы! Подарки эти – почти все – Ванда отсылала в Варшаву, где доверенный маклер продавал их…). Заседание литературного кружка потребовало нового могучего благотворительного взноса. Ну, и всякие мелочи: цветы, духи, торты… Деньги таяли, как сугроб в апреле. Но все окупалось возможностью видеть свою ненаглядную и целовать восхитительную руку все выше. Через месяц исхудавший от любви Леонард был уже в полувершке от локтя!

Читатель! Это тебе не современные нравы, которые показывают по телевизору в сериалах! Герой, дескать, пригласил героиню в кафе, а в следующем кадре они уже в койке кувыркаются! В описываемое время ухаживали за дамами вдумчиво, не торопясь. Кстати, о локте: по неписанному кодексу волокитства, следующий после локтя поцелуй мог быть (подчеркиваю: мог быть, а мог и не быть!) уже в губы! А это, знаете ли…

Не только поручик осознавал важность локтя, как некоего рубежа. Ванда, дитя своей эпохи, тоже знала неписаные правила развития любовной интриги, нарушать которые считалось неэтично. Порядочная женщина (в смысле, не застуканная мужем с любовником и не подвергнутая осуждению обществом, как Анна Каренина из одноименного романа графа Л. Н. Толстого) всегда ведет себя порядочно: и по отношению к мужу, который даже догадываться ни о чем не должен, и по отношению к очередному аманту, которого сама же поощряла. Леонард нравился ей. Красивый блондин, сильный, высокий, синеглазый, щедрый – что ещё надо? Опять же, не просто влюблён, а обуреваем страстию! Времени на подготовку ушло достаточно, чтобы не выглядеть легкодоступной вертихвосткой. Значит, пора сделать вид, что покорена, не может долее сопротивляться нахлынувшему урагану чувств… и рухнуть в его объятия, а то поручик может дольше не выдержать и наделает глупостей: стреляться задумает, или, того хуже, другую бабу найдет! План завтрашнего решающего свидания был составлен уже давно, каждая мелочь учтена. В нужное время дома никого не будет: муж, недавно принявший православие, и прислуга отправятся в церковь: Троица, будет крестный ход. Ванда, как католичка, имеет полное право остаться дома. Леонард, конечно же, предпочтет провести время с нею, нежели в храме. Письмо с просьбой скрасить одиночество всеми покинутой, томящейся в пустом доме, изнывающей по ласковому слову дамы было заготовлено ещё утром. Вечером его доставят пылкому кавалеру…

Глава вторая

– Ваше благородие, письмо!

Голос денщика отвлек поручика от увлекательнейшего занятия: он, высунув от усердия язык, рисовал по памяти портрет Ванды. В стиле Ню. Роскошные формы получились вполне правдоподобно, но лицо никак не давалось, каррамба!

– Надобно говорить: Вам письмо, Ваше благородие! – досадливо поправил он Данилу, беря маленький, надушенный уже знакомыми духами конвертик.

– Знамо, Вам! Нам оно нахрен не нужно… – пробурчал под нос солдат, поворачиваясь, чтобы поскорее уйти: у него стыл чай.

Ножичком из слоновой кости Леонард вскрыл письмо.

«Милый Леонард Федорович!

Завтра Троица, и все уйдут в церковь: и Петр Иоганнович, и прислуга. Я, конечно, опять останусь дома совсем одна. Зная Ваше доброе ко мне расположение, я прошу Вас помолиться за меня, когда пойдете в храм. Но если, паче чаяния, Вы решите пропустить богослужение, то, может быть, зайдете на минутку разделить со мною завтрак и одиночество? Это будет одиночество вдвоем! Ваша В.»

Ваша! Слово прошуршало от глаз внутрь черепа и там взорвалось немыслимою радостию.

Ваша! В смысле – НАША! Моя! Поручик закружился по комнате, выбрыкивая ногами в шлепанцах. Моментально пришло решение: в церковь завтра не идти, хоть и собирался! Потом отмолит грех. Страдающая от одиночества Ванда сейчас важнее!

Всю ночь ворочался, уснул только под утро. От перевозбуждения опять приснился странный сон: смуглые мужики лезут на купол церкви, стоящей посреди пальмовой рощи, пилят крест, который падает на паперть, вздымая тучу песка. Другие сбрасывают с колокольни жалобно звякнувший колокол. Толпа, состоящая из таких же смуглых мужиков, в большинстве по пояс раздетых из-за жары, и баб с яркими цветами в волосах, дружно ахает и крестится. Молодой бледный парень в кожаной тужурке и картузе с красной пятиконечной звездой вместо кокарды, вспрыгивает на ящик. Триумфально вскидывает руки, и, с криком: «Бога нет!», смачно харкает в небо. Толпа гудит, из неё вылетает кокосовый орех. За ним другой, третий – множество. Один кокос ударяет парня в кожанке в плечо, он падает с ящика, но пятеро военных в странных мундирах песочного цвета и картузах с красными звёздами, палят из ружей с примкнутыми багинетами поверх голов и оттесняют толпу…

Проснувшись весь в поту, Леонард встал и жадно напился.

«Надобно к доктору сходить… Пусть пропишет какой-нибудь микстуру от нервов! Или капли…» – подумал он, – «Приснится же этакая пакость!»

Больше уснуть не удалось. Так и ходил из угла в угол до самого восхода.

Утром, под доносящийся со всех сторон первопрестольной колокольный перезвон, наш герой пешком отправился на свидание. Народ в праздничном платье заполнил улицы, город, украшенный березками, благоухал свежестью. Леонард шел переулками – для конспирации. Вот и дом полковника! К нему Орлов подобрался из-за угла. Постучал. Через несколько невыносимо долгих минут дверь открылась. Ванда, свежая, как родниковая водица, в утреннем платье и с искусно распущенными волосами, стояла и улыбалась ему. Под легкой тканью не было корсета! Эге!

– Я рада, что Вы смогли выкроить время, и навестить меня, несмотря на праздник, Леонард Федорович! – протянула она руку для поцелуя.

Вот он, миг, к которому он шел целый месяц! Рубикон, перейдя который, он увидит новые горизонты и небо в алмазах! Медленно, благоговейно, поручик припал горящими губами к ямочке на локте.

– Ай! – рука отдернулась, – У Вас что, жар? Вы обожгли меня!

– Нет… Я здоров… – удивленно и растерянно, севшим голосом ответил Леонард.

– Тогда – милости просим!

В столовой стол был накрыт на двоих. Английский завтрак: тосты, масло, мармелад, овсянка. Кофий со сливками. Ничего особенного. Перед тем, как сесть, вручил очередной подарок – гравюру Дюрера «Адам и Ева» в раме под стеклом и с подписью автора. Дорогая вещь, восемьсот целковых плачено! И с намеком!

– Вот, позвольте Вам презентовать сию безделицу, Ванда Леопольдовна! В честь месячного юбилея нашего знакомства…

– Но, Леонард Федорович! Вы меня балуете! – Ванда взяла подарок, полюбовалась: скромненько, но со вкусом!

«Пьер нипочем не догадается, что ценная вещь!» – подумала она, практично прикинув, что сия гравюра потянет в Варшаве на тысячу рубликов. Очень хорошо!

Осторожно поставив предмет искусства на каминную полку, повернулась и быстро поцеловала дарителя в щеку. Тот мгновенно обалдел до полного одеревенения! Слегка покраснев (все-таки, баронесса была порядочной женщиной, несмотря на семь предыдущих любовников!), Ванда села за стол.

– Ухаживайте же за мной, Леонард Федорович! Положите овсянки! Теперь полейте сливками!

Лёня вышел из ступора и завтрак начался. Он намазывал тосты мармеладом и глотал их не жуя и не чувствуя вкуса. В кофий забыл положить сахар, выпил залпом, чуть не обжегся. На вопросы хозяйки отвечал невпопад, из-за чего сильно смущался. Ванда, наоборот, была сама уверенность.

После завтрака воцарилась несколько неуклюжая пауза. Как пловцы, знающие, что пора прыгать в незнакомую реку, оба медлили. Разговор увядал. Ванда встала первая, Леонард поспешно вскочил следом.

– Пойдемте в будуар, Леонард Федорович! Я Вам спою. А потом Вы споёте для меня! Только, чур, то, что я захочу!

И они пошли в будуар. Петь песни, конечно.

Будуар был в отделан вишневых тонах: и обои, и бархатная кушетка, и кресла. В углу – клавесин красного дерева. При виде кушетки наш герой напрягся. Ну, не весь. Частично. В смысле, некая часть его организма сильно напряглась.

Усадив слегка одеревеневшего от предвкушения (угадайте, чего!) Орлова в кресло, Ванда, аккомпанируя себе на клавесине, спела парочку модных романсов, чем повергла своего поклонника в бурный восторг, выразившийся в громовых аплодисментах и неуклюжей попытке поцеловать исполнительницу в… (угадайте, куда!). Она жеманно отстранялась, дразня кавалера.

– Теперь Ваша очередь, господин поручик!

Леонард сел за инструмент.

– Что прикажете спеть? – спросил он, перебирая в уме свой не очень богатый репертуар.

– Да уж не «Марсельезу»! Спойте мне строевую: «Бережок» – лукаво сощурилась искусительница.

Певец поперхнулся и покраснел до самых ключиц от неожиданности.

– Но, Ванда Леопольдовна… это же… там неприличности! – залепетал он.

– Ничего-ничего! Мне про эту песню рассказывали. Пойте! – настаивала дама, – Так хочется неприличного! Да не стесняйтесь, здесь ведь, кроме нас, никого нету!

И поручик (куда же деваться!), аккомпанируя себе мажорными аккордами, запел срывающимся голосом песню, слышанную им от донских казаков в Париже. Мелодия сильно напоминала «Yellow Submarine», которую Пол Маккартни напишет полтора века спустя. Странное, необъяснимое совпадение!

На Хопре, Хопре реке,

На зеленом бережке

Спал в тени казак младой,

Белотелый и нагой.

Три сестрицы мимо шли,

Казака они нашли.

Уд евонный увидав,

Бечь собралися сремглав.

Но решили подождать,

И принялись обсуждать

То, что есть у казака,

А у девок нет пока!

Припев:

Меньшая коснулася – говорит: червяк!

Средняя помяла – и сказала: жила!

Старшая схватилася – и сказала: кость!

Что ж сие на самом деле было?

А казак проснулся вдруг,

Увидал девиц вокруг,

Потянулся и сказал:

Я приятный сон видал!

Девки тут же убежали,

Только пятки засверкали!

Для них тайной осталось:

Червяк, жила или кость!

Припев:

Меньшая коснулася – говорит: червяк!

Средняя помяла – и сказала: жила!

Старшая схватилася – и сказала: кость!

Что ж сие на самом деле было?

Ванда хохотала, упав на кушетку. Леонард не мог поднять глаз от стыда.

– Ой, не могу! – донесся до него томный голос, – Прямо, дышать нечем! Леонард Федорович, помогите же мне, ослабьте застежку!

Леонард устремился на помощь страждущей. Встав на колени, расстегнул одну пуговицу на лифе, затем другую, третью… Две очаровательные полусферы, увенчанные розовыми коронами сосков, вдруг упруго высвободились из корсажа. Ой!

Белые, сдобные руки Ванды обвили шею Орлова. Последовал поцелуй, долгий, как вечность, крепкий и сладкий, как ликёр «Доппель-Кюммель». Затем ещё один, и ещё. Много поцелуев! Через некоторое время, сочтя артиллерийскую подготовку достаточной, Леонард предпринял штурм Ворот Счастья. Взметнулись кружева нижних юбок, обнажились стройные ноги в шелковых чулках…

Неожиданно красавица вывернулась из-под него и села, тяжело дыша и раскрасневшись.

– Подождите! – прошептала она, – Наденьте вот это!

Леонард непонимающе воззрился на маленький бумажный конвертик в её руке.

– Кесь ке се? – пробормотал он смущенно.

– Сие есть презерватиф (preservatif, – презерватив, иначе – кондом. Авторский перевод с французского)! – пояснила баронесса совершенно естественным тоном.

– А… пуркуа?

– Вы были во Франции, а там – французская болезнь! Спали же Вы там с женщинами? Спали-спали, не отпирайтесь! Я не хочу рисковать! Да и от зачатия нежелательных детей предохраняет.

Наш герой слышал об этом изобретении краем уха. Презерватифы изготавливались из специальным образом обработанных аппендиксов слепой кишки ягнят. Стоили они очень дорого, и широкого распространения в народе не имели. Пользовались ими, в основном, супружеские пары, когда, по мнению врача, женщине было опасно для жизни иметь детей: порок сердца, почечная недостаточность, узкий таз, сахарная болезнь и т. п. В словах Ванды был резон: французская болезнь – штука темная, мало ли: сегодня здоров кавалер, а завтра – уже нет! Да и беременность, конечно, явление нежелательное…

Однако лично сим изобретением пытливой человеческой мысли наш бравый поручик ранее не пользовался, а потому слегка растерялся.

– Но… Дорогая… Я… Я не умею! – выпалил он, покраснев.

– Ничего! Я помогу! – дама поощрительно поцеловала его в губы и принялась за дело.

От прикосновения нежных пальчиков то, что увяло во время сего диалога, снова расцвело и зазвенело. Процесс облачения Красноголового Воина в броню возбудил и Ванду: ланиты порозовели, глаза заблестели, придавая ей ещё больше очарования. Завязав кокетливым бантиком крепежные тесемочки презерватифа, и убедившись, что он не сползет, задышала глубоко и учащенно. Носом. Последовал ещё один поцелуй и шепот:

– Только никогда не трогайте меня за мой нижний бюст, хорошо, милый? Я этого не выношу!

– Хорошо… – последовал хриплый ответ, и Ворота Счастья впустили героя.

После четырех нелегких раундов восхитительной борьбы Победитель и Победительница оторвались друг от друга и привели в порядок одежду.

– Вы умеете ставить самовар, Леонард Федорович? – улыбнулась Ванда, ещё более обольстительная, чем прежде, – А то более некому!.

– О, конечно! – улыбнулся в ответ Леонард, подкручивая растрепавшиеся усы.

– Тогда давайте пить чай! Страшная, знаете ли, жажда!

За чаем хозяйка щебетала, как ни в чем ни бывало, гость же несколько смущался. Следующее свидание было назначено на понедельник, то-есть – на завтра. Но муж… Как быть с ним? Ванда обещала придумать что-нибудь, дабы полковник не мешал общаться.

Когда, после шестого стакана (тоже в кишках пересохло!), Леонард собрался уходить, Ванда прильнула к нему всем телом, крепко поцеловала в губы и прошептала доверчиво:

– Теперь я Ваша женщина… Вы будете заботиться обо мне, Леонард Федорович?

Поручик пылко пообещал заботиться, не очень хорошо представляя, впрочем, как он это будет делать.

На улице подумал и зашел все-таки в церковь, помолился, хотя и недолго. Раздал на милостыню всю мелочь нищим на паперти. Скрюченная в дугу полуслепая бабка, получившая полтину, перекрестила Леонарда и прошамкала беззубым ртом:

– Спаси тя Христос, барин, за щедрость твою! Помолюся за тебя. Дела тебе грядут большие: Веру Православную людям нести. Бог в помощь!

– Я, бабка, вообще-то, военный… – растерянно ответил наш поручик, относившийся к религии, скажем так, не очень ревностно.

– Нынче-то военный, а станешь – кахуна! – веско, но непонятно произнесла бабка, – За морем-окияном, где хлебушко на деревьях растёт.

«Спятила старая!», – понял Леонард, – «Как это: хлеб на деревьях растет? И, какая-такая кахуна?»

Хотел переспросить, но бабки уже не было. Исчезла, как дым растаяла.

Пожав плечами, двинулся своей дорогой, и, вроде бы забыл даже про странную бабку, но предсказание зацепилось в голове остреньким крючочком.

Время было далеко за полдень, и есть хотелось, как из ружья. Ещё бы, после стольких физических… нет, скорее, физиологических усилий! Решил зайти в ресторацию, ибо денщик Данила был отпущен на весь день по случаю праздника и дома кушать было абсолютно нечего, кроме холодных закусок: всяких колбас, ветчин, сыров, паштетов, солений-варений-маринадов и сырых яиц. Не стряпать же самому!

Подходящее заведение отыскалось неподалёку. Затейливая жестяная вывеска, явно стоившая хозяину немалых денег, возвещала: «Ресторация «Европейская». Ниже, более мелкими буквами: «Французская, немецкая, русская кухня». Недавно открылись, допреж их тут не было. Ну-ка, ну-ка…

Швейцар с поклоном отворил дверь и голодный путник мгновенно погрузился в ядреную душноватую атмосферу дразнящих кухонных запахов. Подлетел метрдотель:

– Милости просим, Ваше благородие! Прикажете отдельный кабинет-с? Или в зале столик?

Из-за столика под пальмой в кадке уже махал только что вышедший из мужской комнаты капитан Петровский. К нему Орлов и направил свои стопы. В компании обедать не в пример веселее!

Расцеловавшись троекратно по случаю праздника, друзья сели. Приблизился лакей во фраке и белых нитяных перчатках:

– Чего изволите-с?

Посовещавшись, офицеры патриотически заказали все русское: икорку, грибы в сметане, селедку с отварным молодым картофелем, солянку московскую с растягаями, поросенка с гречневой кашей, мороженое. Ну, и напитки, а как же!

Услужающий налил водочки из запотевшего графинчика – не трактир, чай, где брякнут заказанное на стол, а далее – сам справляйся. Молодцы, борются за культуру обслуживания! Выпили за государя, затем – за праздник. Закусь была замечательная!

– Жизнь прекрасна, не так ли? – принюхался к принесенным растягаям Петровский, – Во всяком случае здесь и сейчас! Я, пожалуй, приду сюда и вечером. Покутить немножко с Шарлоттой.

Шарлотта Листневская был псевдоним его содержанки, в прошлом инженю-кокетт заезжего Львовского театрика. По паспорту она была Ганна Скоропад. Вот уже три месяца они жили душа в душу, и капитан не мог нарадоваться: нежная, страстная, отлично умеющая экономить, сия черноглазая мадемуазель, тем не менее, одевалась с умопомрачительным шиком, прекрасно соответствуя своему блестящему Васе.

– Аксиома есть утверждение очевидное, не требующее доказательств, – кивнул Леонард, чьё простое физиологическое счастье многократно усилилось крепкою водочкою и вкусною пищею.

– Во-во! – оживился Петровский, – Без доказательствов! Играли мы намеди в Аглицком Клобе. В Блэк Джэк, ну, ты знаешь. Я, Назаров, Мещерский, какой-то штатский шпак из казначейства… забыл фамилию. Назаров с Мещерским к полуночи упились, унесли их. Игра, в общем, по нулям: ну, может, тыщу проиграл, не более. Штатский заскучал, ушел в нужник и не вернулся. Тут подходят двое англичан – флотские, в синих мундирах. Что уж они в первопрестольной делают – ума не приложу! Ведь отсюдова до морей хоть на юг, хоть на север – далеконько скакать. Спрашивают, значит: сыграем? А, давай! На кон по сотенке поставили. Они, значит, вдвоем, на одну руку. Я банкую. Моряки просят вторую карточку, третью, четвертую. Остановились. Я открываю свою: туз! Вторую – шестерка! Семнадцать! Довольно с меня, говорю. Британцы: у нас – двадцать! И денежки сгребают. Я обалдел: показать бы надо, да? А они, эдак надменно: сэр! Джентльмэнам верят на слово, сэр! И тут, – капитан драматически выдержал паузу и понизил голос, – Тут… кэ-эк поперла мне карта! Веришь ли, за два часа все свои недоимки отыграл!

С видом триумфатора он достал бумажник толщиною с оглоблю и отсчитал шесть пятисотенных.

– Вот, прими с благодарностью!

Три тысячи, одолженные почти месяц назад, вернулись к Орлову. Тот вытаращил глаза, ибо так скоро их не ожидал.

– Так что, ежели в денежках нужда случится, завсегда к нам обращайтесь, Ваше благородие! – довольный произведенным эффектом, Петровский захохотал.

– Благодарю, Базиль, пока не нужно, – улыбнулся Леонард.

Выпили за удачу. С энтузиазмом. Лакей принес поросенка.

– Слушай! – пришурив нетрезвые глаза, воззрился на блюдо Василий, – Вроде похож на кого-то! Не пойму только, на кого!

– Брось, Базиль! – хрустя соленым огурцом возразил Леонард, – Это же свинья! К тому же – жареная.

– Показалось, значит… Нет! Все-таки похож! На покойного полковника Юсупова. Такие же глаза: маленькие и раскосые… Покинул сей грешный мир два года назад, – Петровский махнул рюмку и перекрестился.

– Пал в бою? – без особого интереса поднял бровь Леонард, – Или?

Упомянутого полковника он не знал.

– О, брат! Такая история! – капитан проглотил поросятину, запил розовым анжуйским, – Был у него роман. С кем – не скажу. Замужняя дама, г-м. За год разорила нашего татарина дотла!

– Правда, что ль, татарин? – искренне удивился Леонард такому обороту.

– Да нет… Нормальный русак. Предки у него были из Золотой Орды, отсюда и фамилия. Э, о чём бишь я? Ага.. В долги влез огромные. Имение, дом в Петербурге – все пошло с молотка. И дама, значит, говорит: адьё, мон шер, мерси за всё! И бросила воздыхателя. Как жить человеку? Без денежков ещё кое-как можно. А без любви? И из семьи он ушел. Гол, как сокол, и голову приклонить негде. Ну, и застрелился наш Юсупов. Вот! А на похоронах шепоток прошел, что полковник – четвертый, кто с сей роковой дамой разорился. Три предыдущих случая – в Риге, в Варшаве и в Гельсингфорсе.

– Неужто тоже застрелились? – поразился поручик, широко распахнув глаза.

– Да нет… говорят, сдержались. Только живут на одно жалованье, представляешь? – Петровский передернулся, – Жалкое существование!

В молчании доели поросенка. Затем Леонард решил посетить туалетную комнату – шесть стаканов чая, выпитые в гостях, настырно просились на свободу.

«Надо же, какие женщины бывают… прямо паучихи! Высосут все до капли – и бросают жертву! Какая уж тут любовь, одна корысть! Притворщицы!» – думал он по пути.

В туалете обнаружил, что забыл снять презерватиф. Мысли сразу же заискрились, радужно заблестели. Ванда… Что же ей, чаровнице эдакой, подарить завтра? Осторожно стянул полупрозрачный чехольчик, прополоскал под рукомойником. Завернул в носовой платок. Пригодится ещё!

Вернулся к столу и с аппетитом принялся за мороженое. Петровский же больше ковырялся ложечкой, вылавливая цукаты и орешки.

– Завел бы ты себе подругу, Лёня, – не поднимая взгляда, вдруг сказал он серьёзно, – Знаешь, как мне с Шарлоттой здорово! Заботится обо мне… и вообще… Уют создает! У неё подруга есть, Ниночка, тоже актриска. Хорошенькая, спасу нет! Давай, познакомлю, а?

– Мерси, не надо, Базиль. У меня все в порядке по этой части.

– Замужняя? – капитан по прежнему смотрел в стол.

Леонард не ответил.

– Смотри, Лёня. С замужней всякое может быть, особенно с… красавицей. Вон, Юсупов…

Поручик побагровел:

– Я Вас попросил бы, господин Петровский…

– Всё, всё! Молчу! – вскинул руки тот, – Проехали и забыли! Эй, человек, подавай кофий!

Обед закончился нормально, но намек старшего товарища, едва не приведший к ссоре, оставил в душе Леонарда неприятный осадок. Впрочем, кратковременно.

При расставании капитан предложил собраться вечером здесь же, гульнуть от души.

– Я с Шарлоттой прибуду, она Ниночку приведет тебе для компании! Мне на ушко шепнул услужающий, что вечером цыгане приедут! Шампанского заморозим пару дюжин, а? И на полную катушку: Ой, ручеек мой, ручеек! Ходи шибчей, черноголовый! Ромалэ! Эй, чавэла! И сделаемся пьяные и веселые!

– Цыган люблю… Но сегодня в офицерское собрание хотел пойти, там холостяцкий ужин полк устраивает. Неудобно пропустить, я же новенький, – отговорился поручик, вспомнив о воинском долге.

Петровский только вздохнул.

Придя домой и отдохнув пару часиков, Леонард вновь озаботился темой подарка. К антиквару не пойдешь, закрыто всё по случаю праздника… Стал рыться в ящиках письменного стола. О, вот это подойдет, пожалуй! Открыл шкатулку с маменькиными драгоценностями: среди серег, брошек и прочих колье и перстней там лежали золотые дамские часики с золотой же витой цепочкой – музыкальный брегет в форме сердечка с бриллиантовой буквой «Веди» на крышке (матушку крестили Варварой). Венецианская тонкая работа, не Китай какой-нибудь! И цены немалой: дядя рассказывал, что двадцать шесть душ крепостных папенька за них отдал вместе с хутором. Осторожно завел часы ключиком, приложил к уху: идут! Тикают! На секунду засомневался: все же, маменькина память… Но представил, как улыбнется Ванда при виде подарка, её поцелуи и объятия – и сомнения отпали. Нашел подходящую бархатную коробочку, завернул в цветную бумагу и перевязал розовою ленточкою. Полюбовался: вышло замечательно.

Хлопнула дверь, и на пороге кабинета появился Данила. Был он изрядно выпивши, но на ногах держался, и даже умудрился доложить заплетающимся языком, что рядовой Прухин из увольнения прибыл. Откозырял кривовато левой рукой. Что поделаешь, праздник есть праздник!

– Иди, проспись, пьяница! – добродушно приказал хозяин, – Чтобы утром был трезвехонек, у меня завтра дел много.

– Так точно, Ваше бл… блгродие! Данила – кремень мужик, не подведет! – с чувством ответил денщик, и сев, почему-то, за письменный стол, уснул.

Бывает, Читатель, что нет сил дойти до постели, г-м.

Выругавшись, Леонард задумался. Не тащить же на себе в койку! Не барское это дело. Да и не поднять такого борова в одиночку. (Вот ты, Читатель, пробовал ли когда-нибудь поднять пьяного? Согласись, очень тяжело: все равно, что бочку воды поднимать. Только без бочки!) Но и за столом оставлять – не дело.

У дверей зазвонил колокольчик. Открыв, Леонард увидел сослуживца по батальону – поручика Михайлова. Тот был уже навеселе.

– Лёня! Готов ли ты? Проезжал мимо, дай, думаю, зайду, вместе поедем! – загрохотал он, – И носовой платок одолжи, силь ву пле, я свой потерял.

Его большой нос, формой напоминавший картошку, шевельнулся над усами.

Рассеянно вынув из кармана платок, Леонард протянул его товарищу.

– Я сейчас, только денщика разбужу. Уснул, скотина, за моим письменным столом.

– Ну, так дай ему в ухо!

– Не поможет, его сейчас хоть ножами режь – не проснется. Попробую водичкой!

Но и вода не помогла. Данила только мычал и ворочался, уронил со стола чернильницу.

– Ещё поливай! – азартно посоветовал Михайлов, – Уши потри, помогает!

– Да куда ещё лить-то? И так уже целое болото… – загрустил Леонард.

– А, слушай, так до завтрева провозимся, а там офицерики все вкусное съедят! Нукася… – могучий Михайлов присел, и, протяжно пукнув от натуги, взвалил на себя Данилу, – Показывай, куда его!

Пьяного кулем свалили на койку в его каморке.

– Ну, все! Поехали! Но, Лёня, в ухо ты ему завтра все-таки дай!

– Всенепременно! – отозвался Леонард, поправляя на товарище съехавший эполет.

И они, сев в коляску терпеливо ждавшего извозчика, покатили веселиться.

Вечер прошел задорно. Офицеры пили и закусывали. И опять пили. Шампанское лилось рекой. Окрупоривали бутылки дюжинами и получался залп! Многие получали пробками в лоб, но не обижались. Капитан Ольшанский из второго батальона, известный своею меткостию, на пари пробкою погасил свечу на десяти шагах! Правда, забрызгал пеной всех зрителей вокруг, ибо для пущей мощности выстрела бутылку надлежало взболтать. Выиграв ящик рому, он сразу же угостил всех желающих. Тут общественность удивил лихостью комполка, заявив, что изобрел необыкновенно вкусную смесь, которая пьется, как олимпийский нектар! И продемонстрировал незамедлительно, смешав ром пополам с портвейном в пивной кружке. После чего сразу же выпил. Залпом! Повторить никто не рискнул.