Текст книги "Жемчужина, выпавшая из короны. Любовный исторический роман"

Вставай, страна огромная!

Вставай на смертный бой!

С фашистской силой темною,

С проклятою ордой!

Подумав, Леонард решился хоть немного прояснить ситуацию. Осторожно тронув за рукав стоящего рядом седого человека в очках и с тростью, похожего на учителя, спросил:

– Извините, сударь… А какие, собственно, у Германии к нам претензии?

– Претензии! – горько усмехнулся тот, – Да завоевать фашисты нас хотят! Поработить! Первое в мире государство рабочих и крестьян им как кость в горле!

«Опять ничего не понятно!» – с отчаянием подумал Леонард.

– Шрам-то откуда, товарищ? Вид у Вас военный, – поинтересовался в свою очередь похожий на учителя дядька.

– Японец мечом рубанул, – охотно объяснил поручик, присматриваясь к собеседнику, казавшемуся странно знакомым.

И тут вспомнилось: Николя! Тот самый, молоденький, что читал в госпитале газету о японском десанте! Вот и якорь, обвитый лентой с девизом, на правой кисти!

– А! Халхин-Гол! – криво улыбнулся постаревший на тридцать шесть лет ветеран Русско-Японской войны, – Значит, воевать Вам дело знакомое. Командиром, наверное, были? Что ж, винтовку в руки – и на фронт, бить гадов. Я бы тоже пошел, да не возьмут… Мне в девятьсот четвертом ногу японским осколком перебило, здесь, под Ново-Мурманском. Хромаю с тех пор, – он показал трость.

– Да-с, ушел в отставку поручиком, но за Веру, Царя и Отечество повоевать ещё раз сочту за честь! Постою за Русь-матушку! – выпятил грудь Орлов, улыбаясь.

Собеседник побледнел и отшатнулся. Несколько голов повернулось в их сторону.

– Парень, да ты кто? – ужасным, свистящим шепотом вопросил, сузив недобро глаза Николя.

Леонард растерялся. Кажется, он сказал что-то не так? Толпа угрожающе надвинулась.

– Товарищи! Это враг! Белогвардеец!!! Шпион и диверсант! – отчаянно взвизгнул бывший офицер флота Российской Империи и замахнулся тростью.

Кинулись скопом, повалили. Чьё-то грузное тело придавило к земле. Больно вонзился в лопатку камешек. Свет померк, кромешная тьма заполнила все вокруг. В следующий момент жаркие липкие губы впились в рот Леонарда, целуя взасос, а чужие проворные пальцы уже расстегивали ширинку, норовя сграбастать самое дорогое.

Леонард запаниковал, не в силах понять, что происходит. В ушах ещё слышался рев толпы, болела спина от острого камня. Тело, плющившее его, было обнаженное, и, на ощупь, женское.

– Ты кто? – булькнул он пересохшей глоткой, прервав на миг настойчивое лобзание.

– Я – Стеша! Стеша Мерзлякова, – ответила женщина, утробно хохотнув, – Мы с Вами, барин, в ресторации вечор гуляли. Ай, запамятовали?

В совершенно кривой голове (странное дело, не болевшей ни капельки!) начало разливаться понимание. Банкет, цыгане, Булдаков, наливающий коньяк в чайный стакан… И бабы, г-м! В смысле – блудницы. Купец и за них заплатил.

– А где мы сейчас?

– Да у Вас на квартире! – был ответ, и приставания возобновились.

Степанида знала свое ремесло, и Красноголовый Воин Леонарда гордо расправил могучие плечи. Сил сопротивляться у поручика не было. «Да и зачем сопротивляться? Пусть делает, что хочет…» – такая мелькнула в мозгу пораженческая мысль. Стешка ловко села на него верхом и взяла инициативу в свои… свою… ну, в лоно, в общем. Леонард лежал не шевелясь, закинув руки за голову, пока невидимая в темноте партнерша отрабатывала гонорар. Когда сей процесс закончился, не было ни удовольствия, ни радости. Только огромная, гнетущая пустота…

Утром, рассмотрев случайную подругу – так, ничего особенного, встретишь – не узнаешь, – выдал ей червонец за труды и полтинник на извозчика. Похмелившись рассолом, подробно записал сон. Перечитал. Подумав, стал рисовать по памяти безлошадную повозку и «железного коня». Рисовал Леонард неплохо, творческий процесс увлек. Попутно он осмысливал увиденное. Итак: на этот раз снова удалось увидеть будущее – 1941 год. То, что он именно видит будущее, а не воображает его, поручику было уже ясно. Никакого воображения не хватит выдумать все детали окружающей реальности! Он помнил всё: одежду людей, странный пистолет стражника-милиционера, газету… Прикрыв на миг веки и сосредоточившись, удалось даже прочитать напечатанный без еров и ятей заголовок: «Выступление товарища И. В. Сталина на заседании Центрального Комитета ВКП (б)»

Разве такое вообразишь? Потрогал лопатку, встал, посмотрелся в зеркало через плечо: синяк! Вернулся к столу. И повозка, и железный конь получились очень похоже. Так, сие круглое, между рогами, несомненно, фонарь… Колеса явно каучуковые, ибо не гремели по булыжнику… И вонь от аппарата шла, как от сгоревшей нефти! Устройство паровой машины Леонард себе представлял хорошо, но оставалось совершенно неясным, как она скомпонована на раме. Да и трубы не было, а без трубы какая ж тяга в топке! Выругавшись от бессилия, он закурил.

Домовой под печкой пригорюнился: мало того, что на руках ночью пьяного принесли, так ещё и натощак курит человек! Нет, надо с этим бороться!

Леонард, оставив бесполезные попытки разобраться с техникой будущего, а также с геополитикой (война с Германией!), крикнул Даниле, чтобы подавал завтрак.

После завтрака была запланирована поездка к дяде. Усевшись в сани, одолженные у хозяйственного Михайлова, и нагруженные всякими мелкими предметами, которые Леонард намеревался оставить Орлову старшему для сбережения, поручик велел Даниле трогать. Денщик, одетый в тулуп поверх шинели и обутый в валяные сапоги, чмокнул губами, и лошадка – сытенький буланый мерин, не спеша повлекла их по утренней Москве. Поскрипывал снег под полозьями, пахло дымом из многочисленных труб. На замерзших Патриарших прудах, расчищенных от снега, несколько человек каталось на коньках. Дурачина Бобик увязался следом, и бежал за санями до самой Калужской заставы. Потом понял, что хозяева едут дальше, чем он сможет осилить своими короткими кривоватыми лапами, и отстал.

Погода была благоприятствующая, дорога укатанная. Мерин шел ровной рысью, не особенно и напрягаясь, ибо груз был лёгкий. На всякий случай под медвежьей шкурой у Леонарда содержались два заряженных пистолета и был он при сабле, а у Данилы под сиденьем лежал драгунский короткий карабин. Приходилось предпринимать сии меры предосторожности, ибо на дорогах, особенно лесных, пошаливали разбойнички. Однако, обошлось. Пообедав в сельском придорожном трактире (село называлось Алабино), продолжили путь, дав отдохнуть животному пару часиков. Да и сами придремнули, по обычаю.

Ночевать остановились в Наро-Фоминске. Трактир был довольно большой и относительно чистый. Объяснялось это его новизной:

– Только год, как отстроились, Ваше благородие, – пояснил хозяин, раздувая для постояльцев угли в здоровенном самоваре.

Леонард с Данилой с интересом огляделись: стены трактира были украшены великолепной живописью. Собор Василия Блаженного и Красная Площадь, панорама большой реки с церковкой на высоком берегу и плывущими в небе облаками, золотой фонтан «Самсон» в Петергофе с бриллиантово искрящимися струями и гуляющей рядом нарядной публикой.

Красиво и очень реалистично!

День был постный, поэтому поужинали гречневой кашей с жареным луком и солеными огурчиками. Ну, водочки выпили, конечно – с морозу-то! Потом гоняли чаи с баранками. Прислуживал сын хозяина, худенький парень лет шестнадцати, с льняными волосами, стриженными под горшок и курносым носом. Отчего-то он был хмур и в глаза не смотрел.

– Почто такой мрачный? – спросил Данила, сам под влиянием обильной еды и водочки находившийся в прекрасном настроении.

Парень промолчал. За него ответил трактирщик:

– Да вот, поучил его сегодня отецким ремешком, а то вожжа моему малому под хвост попала: бродягою захотел стать! Желаю, говорит, весь мир обойти-объехать, море-окиян увидеть да горы огнедышащие. Во сне, говорит, видит! А увиденное в тех снах на парсунах рисует. Я-то, сперва, ругался: зряшное занятие, расход один, но, как проезжающая барыня купила две доски аж за пятьдесят рублев, а через неделю – барин немецкий ещё одну, за тридцать, так перестал. Пущай малюет, хоть и небольшой, а прибыток! А шляться по миру – блажь!

– Правда, живописец? – с интересом спросил парня Леонард, – Как звать?

– Владимиром, – коротко буркнул тот, переминаясь с ноги на ногу.

– Что ж, Володя, покажешь свои парсуны? – улыбнулся Орлов поощряюще.

Владимир пожал плечами:

– Поглядите, коли охота!

В небольшой задней комнате, судя по всему, служившей жилищем и мастерской одновременно, он, зажгя свечи в самодельных деревянных подсвечниках, сдернул мешковину с доски размером примерно аршин на восемь вершков.

Леонард ахнул: яркими красками на доске был изображен тропический остров! Волны набегали на широкий золотой пляж, окаймленный пальмами, в отдалении возвышалась конусообразная гора со снежной вершиною. Два небольших парусника в бухте великолепно передавали масштаб. Остров из его, Леонарда, сновидений! Та самая бухта, где лицедеи высаживались из длинных спаренных лодок, украшенных резьбой!

– Вот ещё, барин, – потеплевшим голосом, видя интерес поручика, сказал Владимир, поворачивая к свету новую доску.

На ней была праздничная толпа украшенных цветами и каучуковыми прозрачными шарами людей, охватывающая полукругом знакомую статую лысого господина в кургузом сюртуке. Частично виднелось и здание с колоннами при красном флаге на крыше. Ново-Мурманск! Детали были выписаны великолепно! Люди были смуглые, женщины с цветами в волосах. Леонард живо вспомнил свой сон про награждение ананасоводов.

Имелось ещё три картины, но изображали они места, незнакомые поручику: мрачные, острые скалы, о которые разбивался прибой; барханы песка, над которыми виднелись яркие купола и минареты города-крепости; озеро, с отражающимся в нем утесом и двумя львами, скрадывавшими на берегу небольшое стадо зебр. Все реалистично и мастерски исполнено.

– Вот… ты все это… во сне? И в зале тоже? – потрясенно поинтересовался Леонард, – А рисовать где учился?

– Самоучка я, – в серых глазах живописца блеснула гордость.

– Ты не самоучка, ты, брат, самородок! – строго сказал поручик, – Вот, эти две парсуны, продашь? Сто рублей даю, серебром!

– Согласен! – кивнул Владимир, вроде даже равнодушно, как будто деньги не интересовали его.

– Тогда подпиши свою фамилию и год обозначь, в уголке. Так положено.

– А какую фамилию писать? По пачпорту мы Обнинские, поелику из крепостных батя выкупился у князя, а по уличному – Смахтины! – наморщил лоб Владимир.

– Пиши обе! – подумав, решил Орлов, – Смахтин-Обнинский!

И парень, окунув малую кисточку в горшочек с черной краской вывел в уголках картин свой автограф.

– Я в Аляску еду, – после недолгого молчания сказал Леонард, – Через всю Россию и Сибирь. В Америку. Хочешь мне послужить? Полмира точно увидишь! А мешать твоим художествам я не стану.

– Я бы поехал! Служить я могу. И стряпать, и… – страстно ответил Володя, но в глазах его плеснула тоска, – Да батя не отпустит.

– А я с ним договорюсь! – весело воскликнул Леонард.

Слуга был так и так нужен, а этот парень ему сразу приглянулся, да и сны он видел те же самые, можно и обсудить иногда.

С трактирщиком удалось договориться довольно быстро. Сначала он уперся:

– Никак невозможно, Ваше благородие! Кто ж, как не Вовка, мне в трактире помогать будет? Да и прибыток от его малевания ощутимый! – он позвенел десятком империалов, полученных только что за две парсуны, – Две дочери у меня, его моложе, на них надежды мало: замуж выйдут – и нету их. А хозяйка моя едва по дому управляется: коровы, свиньи, огород… Хозяйство большое!

– Я тебе его жалование за три года вперед выплачу, – настойчиво предложил Леонард, – А потом высылать будет, сколь договоритесь. Насчет же девок… Выдай их за подходящих мужиков, да и прими зятьев в дело!

Трактирщик зачесал в затылке, активизируя сим массажем скальпа мыслительный процесс.

– Сколько же Вы ему жалованья положите? – спросил он, начесавшись досыта, – Вовка парень расторопный, смышленый да грамотный! Даже и дроби знает. В руках все так и горит!

Сговорились на семи рублях в месяц (да, Читатель, такие были ставки тогда!) на всем готовом. Леонард тут же отсчитал триста рублей золотом и ассигнациями (ассигнации шли дешевле серебра). Корявыми буквами трактирщик написал расписку.

– К сему Елпидифор Смахтин руку приложил, – шевеля губами прочел он последнюю строку, и старательно расписался.

Ударили по рукам.

– Вовка! – мощно воззвал Елпидифор, – Поди сюды!

Сын появился мгновенно.

– Вот, поедешь, значит, с их благородием господином Орловым. Служи им на совесть! – внушительно напуствовал его папаша.

Встав на колени, Владимир поцеловал отцу руку. Тот в ответ перекрестил юношу.

Переночевав, тронулись в путь ещё до рассвета. Владимир взял с собой только сменную рубаху и портки, ну, ещё портянки. Остальной его багаж составляли краски и кисти. Он смирно сидел рядом с Орловым, с любопытством вертя головой.

– Я ведь, барин, нигде допрежь не бывал, окромя нашей деревни-то! – рассказывал он застенчиво, – В 1812 её француз разорил да пожег. Князь с княгинею опосля приезжали, охали, мол, где деньги взять, имение восстанавливать? А батя и подкатился к ним, дескать: выкупиться на волю желаю! За три тыщи серебром князь вольную-то нам и подписал. Батя-то давно трактир держал, на оброке. Ну, сюда перебрались, место бойкое, аккурат четверть пути от Москвы до Калуги, многие ночевать остаются. Трактир – дело прибыльное. Батя, может, даже в купцы запишется!

Данила, тоже внимательно слушавший парня, грустил. После стольких приятных лет необременительной службы денщиком ему теперь придется возвращаться в полк… А до оставки ещё долгонько!

– Часто ты сны-то видишь? – негромко задал самый интересующий его вопрос Орлов.

– Да не так, чтобы… Когда в неделю раз, когда и реже. Иногда и так бывает: как узнаю от проезжающих про красивое место: ну, там, Санкт-Петербург, али Саратов, так молюсь на ночь Пресвятыя Богородице, чтобы хоть на краткий миг сие место увидеть. Получалось несколько раз!

– А как ты знаешь, что именно то самое место видишь? Санкт-Петербург али Москва – города приметные, а, скажем, Саратов? Откуда ты знаешь, что не Нижний Новгород? – каверзно прищурился Леонард.

– Ну, у людей же спросить всегда можно… – наивно похлопал белесыми ресницами Володя.

– Э-хм… Да, действительно! – смутился Леонард, и перевел разговор на другую тему:

– Водку пьешь?

– Нет, барин, не люблю я её!

Данила хмыкнул.

– Молодой ты ещё! Подрастешь – полюбишь…

Глава девятая

К обеду доехали до дядиного сельца Балабаново. Одним концом оно выходило прямо к тракту и длинной улицей тянулось версты три на восток, переходя в липовую аллею. Барская усадьба стояла на небольшом холме, у подножия которого раскинулся пруд, живописно окаймленный ивами – целое озерцо, населенное любимыми дядей карпами и карасями. Сейчас, зимой, пруд был расчищен от снега, и на нем катались на коньках деревенские мальчишки. Один из них, издалека увидев приближающиеся сани, рванул к подъезду – предупредить о прибытии гостей. За это полагалась награда: грошик или пряник. Так что, подъехав, поручик обнаружил на крыльце дворецкого Нафанаила и трёх лакеев. Кухаркина дочь, Агриппина, держала на подносе хлеб-соль.

– С приездом, батюшка Леонард Федорович, – тепло поздоровался Нафанаил, спускаясь с крыльца.

Агриппина с поклоном поднесла хлеб-соль. Леонард отломил корочку, окунул в солонку, положил в рот. Вкус родного дома! На секунду стало немного грустно. Проглотив хлеб под внимательными взглядами дворни, поцеловал девушку в сочные губы.

– Ух, ты, симпатичная! – и погладил по голове.

Агриппина тихонько вздохнула и на миг приникла к молодому барину всем телом.

– Здорово, молодцы! – гаркнул Орлов-младший по военному.

– Здра-жла-ваш-бродь! – весело отозвались мужики.

Леонард прошел в дом.

– Что дядя? Матрена Людвиговна? – спросил он, раздеваясь.

Один из лакеев, опустившись на колени, переобул молодого барина в ковровые домашние туфли.

– В добром здравии-с, Леонард Федорович, – отвечал дворецкий, – Сейчас как раз обед, переодеваются они.

Проведя его в столовую, где срочно ставили на стол ещё один куверт, Нафанаил деликатно встал в сторонке, у столика с напитками.

Леонард огляделся. Он не был у дяди несколько лет: то командировка в Великобританию, то война… Ничего вокруг не изменилось. Вот портреты родителей в тяжелых золоченых рамах, вот портрет самого Всеволода Никитича в парадном мундире… Ан, нет! Вот и новое! Сверкающий свежими красками портрет тёти Моти! Живописец явно польстил ей, несколько сгладив острые черты лица и добавив бюста.

За спиной раздались шаги, и Леонард обернулся. В столовую рука об руку входили дядя и его жена.

После взаимных приветствий и поцелуев сели за стол.

– Нафаня! Налей-ка нам ржаной! – распорядился Всеволод Никитич.

Мужчинам проворно налили водочки из запотевшего графинчика. Даме – белого вина.

– Ну, за государя! – поднял обязательный тост хозяин.

Опорожненные рюмки тотчас наполнили снова, ибо между первой и второй перерывчик небольшой. Не закусывая, Орлов старший чокнулся с племянником и женой:

– Со свиданьицем!

На этот раз закусили обстоятельно.

– Какие новости привез, Лёня? – вытер усы салфеткой дядюшка.

Вопрошаемый помедлил, собираясь с духом.

– Я, дядя, вышел в отставку.

– Вот это да! – выкатил на племянника глаза Орлов старший, – Ну, рцы далее!

– Это… Поступил на службу в Российско-Американскую Компанию, уезжаю в Аляску. Собственно, приехал попрощаться…

– А имение? На Мюллера оставляешь? – подался вперед Всеволод Никитич.

– Имение, увы, продадут скоро… за долги. Я хотел Вас просить: возьмите к себе все, что можно из скарба, до моего возвращения!

Новость была ошеломительная, и дядя выпил перцовки, чтобы активизировать скрытые резервы мозга.

– Однако! Ну, имение твое я куплю… наверное. Негоже в чужие руки-то отдавать! А в Аляску ты надолго ли?

– На двадцать лет…

– Н-да-а… Навряд ли увидимся… – покачал головой Всеволод Никитич.

Не проронившая до сей поры ни слова Матрена Людвиговна тихо радовалась про себя: двадцать лет – срок большой. Племянничек убывает на край Земли, когда ещё вернется, ежели вернется вообще, а значит, проблем с ним не будет в смысле наследства!

В дальнейшем разговоре Леонард изворотливо уклонился от объяснения причин, подвигших его на столь радикальные перемены в жизни. Про Ванду не рассказал – стыдно было. Поедет дядюшка в Москву и сам все узнает. А он, Леонард, будет уже далеко…

Вечером, после ужина, Володя впервые прислуживал новому хозяину: стелил постель, не доверив это горничной, согревал простыни грелкой с углями, помогал переодеваться в ночную рубаху. Свечу поместил в блюдечко с водой – на случай, если барин уснет, не загасив. На ночной столик положил книгу, указанную поручиком, и поставил чашку с водой.

– Что нибудь ещё прикажете, барин? – осведомился он деловито.

– Нет, все отлично… А впрочем… Постарайся сегодня Лондон во сне увидеть! – полушутливо посоветовал Леонард, умащиваясь на мягкой перине.

– А это чего, Лондон? Земля такая? – серьезно спросил Володя.

– Это, брат, город в Англии. Самый, слышь, большой на Земле. Река через него течет, Темз. Я там был.

– Постараюсь, барин, – коротко пообещал Володя и вышел, притворив за собой дверь.

Дворовой девушке Агриппине не спалось. Перед внутренним взором стоял статный молодой барин. Последний раз он был здесь пять лет назад, и запал в сердце девичье! Ни тогда, ни теперь он на неё, конечно, даже внимания не обратил, но сегодняшний поцелуй жег губы. Как же так, уезжает аж на двадцать лет! Оттудова даже и в отпуск не приедешь! Говорят, когда солнышко встает, в той земле, Америке, оно уже садится, во, как далеко!

Агриппине летошний год сравнялось девятнадцать. Барин уж и жениха подыскал, кузнецова сына Леонтия. На следующую осень свадьба… Но Леонард Федорович был ей мил, несмотря на свою полнейшую недоступность, а Леонтий – нет. Конечно, говорят: стерпится – слюбится… А может, удастся Леонарда Федорыча уговорить с собой взять? Стряпухой, али, там, горничной… Лишь бы рядом быть!

Не раздумывая долее, она тихонько, чтоб не разбудить мать, встала, и босиком пошла, стараясь не наступать на скрипучие половицы, в покои гостя.

Морфей уже мягкими крылами навевал Леонарду приятную дремоту. Зевнув, он отложил книгу и задул свечу. В спальне было немного душновато, перестарались, печку топивши. Откинув одеяло так, чтобы были прикрыты только ноги, он закинул руки за голову и смежил веки. Но скрипнула дверь, лёгкие шаги босых ног прошлепали по полу, и в следующий миг он обнаружил себя в объятиях крепких девичьих рук! Соленые слезы упали на его лицо. Вот это да!

– Эй! – негромко позвал он, – Ты кто такая, а?

– Агриппина я, барин! – был ответ сквозь сдерживаемые рыдания.

Леонард растерялся. Агриппина… Ну, да! Кухаркина дочь!

– Люблю я Вас, Леонард Федорович! – страстным шепотом продолжала меж тем девушка, щекоча своим жарким дыханием ухо молодого барина, – Как жить без Вас буду – не ведаю! Возьмите меня скорее, а я молиться буду Пресвятыя Богородице, чтоб дитё Ваше понести… – она принялась неумело, громко чмокая, целовать губы и щеки Леонарда.

Он осторожно обнял её. Крепкое тело круглилось под руками, но не вызывало никаких ответных чувств, кроме жалости к бедняжке. Угораздило же её влюбиться в него, бестолкового!

– Да погоди ты, Агриппина! Не надо, грех это! Да и день постный… Ничего у нас с тобою быть не может, уезжаю я… навовсе, значит. На двадцать лет!

– Ой, барин! Хоть миг, да мой! – руки девушки жадно зашарили по телу поручика, трогая за самые заветные места, но тот оставался индифферентен.

Чувствуя, что необходимо усилить натиск, девица зашла с главных козырей. С шелестом упала на пол её рубашка. Две тверденьких грудки нежно скользнули по коже, приводя в смятение целомудрие и наводя на грешные мысли. Горячее, прерывистое дыхание обжигало шею. Нефритовая Пещерка Агриппины, уже увлажнившаяся росой вожделения, коснулась напрягшейся плоти Леонарда. Искушение лезло через край, как квашня из кадки! Молодой человек сопротивлялся отчаянно, но чувствовал, что вот-вот сдастся, ибо дева была зело настойчива и преодолевала оборону редут за редутом! Красноголовый Воин был уже почти готов выбросить белый флаг! Дабы избежать такого конфуза, Леонард крепко обнял агрессоршу и встряхнул.

– Миленький Вы мой, желанный! – поникнув, шептала она, глотая слёзы, – Возьмите меня с собой! Все, что хочете, буду делать! Хоть стряпкой, хоть горничной, хоть портомоей! Верная буду, как собака! Пожалейте!

– Взял бы я… Да там, в краю далеком, будет не до тебя! – непреклонно возразил Леонард.

Ещё с полчаса она плакала и уговаривала Орлова, приводя разнообразные аргументы, вроде: там же баб совсем нет, а ежели и есть, то нерусские, некрещеные! В полюбовницы не годятся! Щей, и тех сварить не сумеют! А уж она бы и щи, и блины, и пироги каждый божий день стряпала бы – мамаша научила! И плотские утехи тоже – когда угодно, хоть белым днем; как угодно, даже по стыдному, и сколько его душеньке угодно! Ой, неужели барину прямо сейчас не хочется тела белого, девичьего? Но ничего не помогало, поручик был тверд, как кремень, в своем благородном решении не трогать девичью честь и в глубине души гордился этим. Во, какая могучая Сила Воли! Он знал, что девке выходить замуж, а жених, ежели выяснит, что невеста «не честная», то всю жизнь будет потом попрекать, мягко говоря, поленом по хребту. Короче говоря, выпроводил в конце концов ночную гостью, подарив на память серебряный образок Богородицы, висевший у него на цепочке вместе с крестиком, и наказав молиться за него, грешного. После её ухода долго не мог уснуть, шибко телесно возбудился, значит. Красноголовый Воин был на грани истерики! Леонард боялся даже дотронуться до него, дабы не впасть в грех рукоблудия.

«Утоплюсь!» – твердо решила Агриппина, возвращаясь к себе, – «Или в монастырь уйду!»

Забегая вперед, Читатель, скажем, что ни того, ни другого не произошло. Поревела и успокоилась, вышла замуж, родились дети, потом внуки… Но образок, барином дареный, не снимала до самой смерти в 1869 году! Такая вот, немного грустная история…

А у Леонарда после ухода несостоявшейся подруги в голове родилась и долго вертелась песенка с немудрящей мелодией:

Миленький ты мой!

Возьми меня с собой!

Там, в краю далеком,

Назовешь ты меня чужой!

Милая моя!

Взял бы я тебя!

Да там, в краю далеком

Чужая ты мне не нужна…

Ты знаешь эту песню, Читатель…

После завтрака, обговорив напоследок с дядей всё, о чем только мог вспомнить важного, Леонард отправился в обратный путь. Булдаков предложил ехать с ним до Иркутска, и наш герой согласился. В компании-то, веселее!

Сани были нагружены домашней снедью: соленья, варенья, колбасы, окорока – щедрый дар Всеволода Никитича, уронившего при расставании не одну слезу.

– Смотри там, Лёня, береги себя! Ежели что – возвращайся, чай, не чужие!

Но Леонард знал, что сюда он более не вернется.

В Наро-Фоминске не останавливались – ни к чему зря травмировать Володю встречей с родней. Обедали верст на десяток дальше, в трактире с огромной вывеской, обещавшей путешественникам «Самую доподлинную русскую еду», а также «Отдельныя нумера для благородных господ». Обедали все вместе, за одним столом. Еда оказалась не хуже и не лучше, чем где бы то ни было. Впрочем, было чисто.

– Да, Володя! – вспомнил Орлов, доедая десерт – моченые яблоки с клюквой, – Сон-то, видел? Про Лондон?

– Видел, барин, – степенно откладывая ложку ответил новый слуга, – Только туман там был густющий, и говорили все не по нашему. Но кое-что рассмотреть удалось! Вот, извольте взглянуть!

Он достал из мешка альбом для зарисовок, подаренный Леонардом накануне. Свинцовым карандашом на первой странице был нарисован порт со множеством кораблей, люди, бредущие по сходням с тяжелыми тюками на спинах. Это был набросок, детали не были проработаны. На второй странице было нарисовано готическое здание, которое невозможно было спутать ни с каким другим! Вестминстерское Аббатство! Рисунок также не был завершен, но, тем не менее, впечатляющ. Сомнений не осталось: Володя действительно был там во сне. Есть над чем подумать!

В Москве Орлова ждало письмо от Булдакова. Он напоминал, что выезжать им завтра рано, просил не опаздывать. Распростившись с Данилой, и дав ему премию в пятьдесят рублей, поручик обошел опустевшую квартиру. Недолго он тут прожил, но сколько всего случилось! Видеть он никого не хотел: со всеми близкими людьми и друзьями простился, дела закруглил. Переночевать – и вперед, к новой жизни!

Домовой Зиновий в щёлочку внимательно смотрел, как человек укладывается спать. Жалко было с ним расставаться: не обижал, кормил-поил, в тепле содержал. А самое главное – сны у него интересные! То-есть, не каждую ночь, а только иногда, но тем не менее. Последний сон был хорош: как человек жуликов задержал. Р-раз, кулаком! И с ног долой! Два! Другой тоже. Прямо боевик! А про войну вообще было супер! Трах-тарарах! Ба-бах! Банзай! Ур-р-а-а! И саблей хрясь-хрясь! Здорово!

Домовой любил подсматривать сны. Во-первых, самому интересно, во-вторых – человеческих эмоций можно насобирать, а они для домовых – как для человеков водочка!

Из употребленных эмоций Зиновий производил внутри себя уют, который и напускал в жилище. Сие споспешествовало рождению у человеков новых эмоций. По научному такое явление взаимовыгодного сосуществования называется «симбиоз».

Заснув, Леонард обнаружил себя на набережной, окаймляющей широкий, знакомый пляж. «Ново-Мурманск!» – сразу сообразил он. Именно здесь он принял бой с японцами, вон там стоял вражеский боевой пароход, а оттуда пришел… как его… «Великий Князь Сергей», броненосный линейный корабль, от пушек которого содрогался весь остров. Но сейчас все было по другому, по мирному. На пляже и на набережной было не протолкнуться от голых людей! То-есть, их было столько, что даже эротическим это зрелище не выглядело! Женщины, барышни и девочки – все были прикрыты лишь скудными лоскутками цветной ткани на бёдрах и на груди, мужчины же, без различия возраста, даже и грудь не прикрывали, ограничиваясь тем, что во время Орлова называлось жюп труссэ – коротенькие, по самый пах, штанишки. Все чувствовали себя совершенно естественно и непринужденно, гуляли, разговаривали, пили напитки, закусывали. Но, в основном, лежали на песке, подложив под себя полотенце или простыню, хотя солнце палило нещадно. Странное, однако, занятие! Ещё Леонард заметил, что практически все голые – европейцы. Местные были одеты, хотя бы и легко, и занимались делом: торговали с лотков сластями, напитками и мороженым – вон, тележка с надписью «Мороженое», шли куда-то с сумками и мешками. Встревоженно взглянув на себя, Леонард с облегчением понял, что одет: рубаха и странные, вытертые на коленях синие портки с двойными швами, почему-то простроченными желтой нитью. И на том спасибо! На ногах же была странная обувка с подошвой из каучука и матерчатым верхом.

Какая-то бабка, торгующая резными фигурками и кулончиками из сандалового дерева, встретилась с ним взглядом:

– Бледненький какой! Дикарь? – негромко спросила она.

– Что, что? – не на шутку удивился Леонард.

– Ну, койка нужна, хаоле? Или комната? – деловито поинтересовалась торговка, – Койка полтинник, комната – рупь двадцать. До моря – пятнадцать минут. Здеся, на Портовой.

Поняв, что ему предлагают гостиницу, бледный дикарь в кавычках вежливо отказался и пошел дальше. Над пляжем гремела песня:

У самого синего моря,

Где чайки летят на просторе…

Дельфины, дельфины, другим морям

Расскажите, как счастлив здесь я!

Внимание поручика привлекло огромное, саженей пять в высоту и две в ширину, изображение худющей улыбающейся барышни в облегающем синем мундирчике с золотыми пуговицами и маленькой синей же шляпке, похожей на пирожок с кокардой. В руке она держала странный предмет, отдаленно напоминающий птицу, а над головой её читалась надпись: «Летайте Самолётами Аэрофлота!». Леонард долго рассматривал сию парсуну, пытаясь разгадать её смысл. Неужели люди научились летать? Или это потребно понимать в переносном смысле? Пожав плечами, двинулся дальше, разглядывая витрины и вывески: «Пельменная №12» – ну, это понятно, пельменями, значит, торгуют, на дюжины; «Парикмахерская» – парики делают; «Туалеты» – платье мужское и женское, вон и литеры: «Мыслете» и «Живете». Странная, однако, лавка: без витрины и вообще без окон… А вот эта непонятная: «Фотография»! Напрягши мозг, расшифровал, припомнив древнегреческий: Фотос – свет, Графо – пишу. Получилось: «Светописание». Решил зайти.