Текст книги "Жемчужина, выпавшая из короны. Любовный исторический роман"

Внутри тесноватого помещения царил приятный полумрак и неприятная духота, ибо все окна были закрыты и занавешены. Над головой вертелся, перемешивая густой воздух, огромный цветок, вроде ромашки, но всего о четырех лепестках. За прилавком сидел худенький старичок в очках. На лацкане его потертого сюртучка была прямоугольная брошь с надписью: «Ударник Коммунистического Труда».

– Здравствуйте, сударь! – несколько растерянно поздоровался Леонард, оглядываясь.

На стенах были портреты. И какие портреты! В основном небольшие, вершка три на четыре, и исполненные как бы карандашом, а может – сепией или сангиной, но в мельчайших деталях передающие человеческие лица и предметы окружающей обстановки. Были и красочные, такие же подробные и четкие, но немного.

– Здравствуйте, здравствуйте! – отозвался старичок меланхолично, – Вам на паспорт, молодой человек? Или на комсомольский билет?

– Нет… Я… Это… – бессвязно забормотал Леонард, не зная, что ответить.

– О! Портрет? – оживился старичок, поднимаясь со стула, – Анфас, профиль, три четверти? Шестьдесят на сорок? А, может, в полный рост? Или монтаж? Можем сделать Вас на коне или верблюде! – он показал вглубь помещения, где на фоне разрисованных театральных задников, изображающих пейзажи с пальмами и горами, стояли чучела лошади, верблюда и ослика. А вот кистей и красок видно нигде не было, г-м!

Подталкиваемый старичком, слегка обалдевший Леонард, отказавшись от конного варианта, был усажен на стул. Зажглись невообразимо яркие фонари, которыми светописец долго манипулировал, бормоча что-то себе под нос. Потом попросил приподнять подбородок и чуть повернуть голову влево.

– Замрите и улыбайтесь! – строго приказал старичок и, прихрамывая, отошел к коробке на треноге.

В коробке было круглое отверстие, закрытое крышкой. Зачем-то накрывшись с головой черной материей, и что-то там подкрутив, старичок воскликнул:

– Внимание! Сейчас отсюда вылетит птичка!

Леонард напрягся, но светописец округлым движением просто снял и надел обратно крышку на отверстии. Никакой птички не вылетело!

– Все, молодой человек!

– А… птичка? – глупо спросил поручик.

– Хе-хе! Шутник! Приходите через недельку!

Леонарду не терпелось увидеть свой портрет.

– А нельзя ли быстрее, уважаемый Ударник Коммунистического Труда?

– Можно, но это будет дороже на пять рублей! Через час, если по срочному тарифу!

Выйдя на набережную, наш герой потихоньку побрел в сторону стоящей в отдалении ротонды с колоннами, чтобы посидеть в тени и без помех подумать, осмыслить происходящее. Хорошо бы узнать, какой сейчас год! О, рождественская ёлка! Огромная, вся в игрушках и гирляндах! Странновато выглядит на фоне пальм… И надпись на ротонде: «С новым, 1962-м Годом!». Поручик даже не удивился. А вот огромный портрет улыбающегося человека в круглом шлеме с надписью «СССР» едва не поверг в ступор: это был его знакомый по Парижу, кавалергардский ротмистр, князь Жорж Гагарин! Сколько вместе выпито на совместных кутежах, ошибки быть не может! И надпись подтверждает: «Слава Первому Космонавту Ю. А. Гагарину!». Поразмыслив, Леонард пришел к выводу, что, скорее всего, не сам князь, а потомок – пра-правнук какой-нибудь. Но, чем он прославился? Слово «космонавт» ни о чем не говорило… И шлем… Рядом с Гагариным висело такое же огромное изображение улыбающейся румяной бабы, наполовину торчащей из гигантского кукурузного початка. Надпись гласила: «Кукуруза – царица полей!» – очень, даже на непросвещенный взгляд поручика, спорная концепция. Тут его внимание переключилось на группу голеньких барышень, столпившихся у лавочки в тени пальмы. А на лавочке сидел… Володя Смахтин! Уверенными штрихами карандаша он рисовал барышень, тратя не более двух минут на каждую. Барышни визжали от восторга и совали Володе ассигнации, доставая их из самых неожиданных мест своих микроскопических туалетов. Осторожно подойдя ближе, Леонард, вытянув шею, заглянул через плечо рисовальщика: изображение очередной блондинки выходило несколько стилизованное, но очень грациозное. И лицо очень похоже, несмотря на скупость линий!

– Вот, пожалуйте, барышня! – подписав рисунок и поставив дату – 1962 год, протянул ей лист Володя.

Блондинка довольно улыбнулась и поцеловала парня в щеку. Тот покраснел, как свекла.

– Ага! И ты здесь! – положил юному художнику на плечо руку поручик.

– Ой! Барин! – обрадованно обернулся Володя, – А я тута, вот… рисую.

– Вижу. Молодец, одобряю. Денег много заработал?

– Не считал. Но платят, вроде, щедро, – ответил слуга, сковыривая облезающую с носа обгоревшую кожу.

Он хотел сказать что-то ещё, но подошла очередная натурщица, на этот раз – полненькая брюнетка с приятными взору формами, и разговор прервался.

Прикинув, что час, потребный на светопортрет, скоро кончится, Леонард пошел обратно. Старичок сидел за своим прилавком с табличкой «Коллектив коммунистического труда», на которую Леонард ранее не обратил внимания. Слегка удивился: светописец же здесь один, при чем тут коллектив?

– Скажите пожалуйста, сударь, готов ли портрет?

– Готов, досыхает. Сейчас принесу, – старик вышел за дверь и вскоре вернулся, держа плотный лист с изображением нашего героя.

Леонард поразился: это было не просто сходство, это было, как отражение в зеркале! Феноменально!

– Нравится? – довольно улыбнулся светописец.

– Да-а… Но, как Вы такого сходства достигли? Всего за час?

Вопрошаемый пожал плечами:

– Опыт! Я уже сорок с лишним лет фотографией занимаюсь… С Вас одиннадцать восемьдесят.

Нащупав в заднем кармане порток бумажник, поручик протянул его старичку:

– Возьмите, сколько надо, маэстро!

Удивленный маэстро протянул худую морщинистую руку и в глаза Леонарду бросился якорь, обвитый лентой с девизом, полувыцветшая старая наколка.

– Николя! – потрясенно прошептал Орлов.

Тот поднял глаза и, покачав головой, заявил:

– Леонард Федорович! Господин Булдаков сани прислали! Ждут-с!

Сон кончился. Рядом стоял Володя со свечой.

– Проспали, барин! Ямщик говорит, через час выезжать!

Выскочив из постели, Леонард быстренько совершил утреннее омовение в тазике, наскоро помолившись, выпил молока с калачом. Володя тем временем таскал в сани вещи, коих, впрочем, было немного. Сундучок с книгами, кофр с вещами, пара корзин с провизией. Ну, и свой мешок, конечно. Ямщик, квадратный мужик лет тридцати, сидя на облучке, зевал во всю бороду, вывихивая челюсть. Потом, спохватившись, крестил рот, чтобы нечистая сила не влетела.

Управились с погрузкой быстро. Тройка резво взяла с места и помчалась по пустым ещё улицам на рандеву с Булдаковым. В последний момент в сани скользнул Зиновий и просочился в сундучок с книгами. Так он и бросит такого интересного человека! Двух, точности ради, человеков! Такой сон шикарный у обоих, с голыми бабами! Не-ет, он с ними хоть на край света: будет же у них изба когда-нибудь!

Булдаков уже ждал их, нетерпеливо похаживая около своей тройки, сдвинув волчью шапку на затылок. Поздоровался, похвалил за точность.

– Ну, поехали, Леонард Федорович? Как наши татары говорят: Сибирь большой, Москва – ма-аленький!

– Поехали, Михаил Матвеич! – воскликнул Леонард решительно.

– С Богом! – скомандовал Булдаков, и все перекрестились, – Вперед! Прощай, Москва!

Глава десятая

Путь их лежал на Рязань. Через час Москва была уже позади, и снег вокруг лежал чистый, не серый, как в городе, от тысяч дымящих печных труб. Подмосковные деревни, неотличимые друг от друга, сменяли одна другую. Заснеженная равнина тянулась на сколько хватало глаз, рощи и перелески то придвигались к дороге, то отступали. Морозец был небольшой, но тройки бежали шибко, и встречный ветерок слезил глаза и оседал сосульками на усах и бровях.

– Посля Рязани степи вскоре начнутся, вот тама ветра – ажно дух иной раз пресекается! – пообещал ямщик многозначительно, – Эвот, только отъехали, а у камельдинера Вашего уже нос приморозило – лупится!

Леонард присмотрелся: и вправду, курносый Володин нос облезал!

– Вова! Ты что, впрямь, нос поморозил?

– Нет, барин, наоборот. Сгорел на солнышке. И шея, между прочим, тоже! – озабоченно ответил слуга, трогая упомянутый орган пальцами.

Ямщик сие заявление принял за добрую шутку, и посмеялся. Зимой на солнце обгореть, гы-гы-гы!

– Погоди, ты что во сне видел? – негромко спросил Леонард, холодея от предчувствия.

– Ново-Мурманск! Набережная, пляж, люди голые – грех смотреть было сперва. Я там на лавочке сел, начал наброски делать, так барышни набежали: нарисуй, да нарисуй их! Ну, я портретов с дюжину сделал. Деньги давали! А потом Вы подошли, одобрили, спросили, много ли заработал, – также негромко рассказывал Володя.

– Год, год какой был? – задал проверочный вопрос хозяин.

– 1962-й! И елка стояла, с игрушками!

Пораженный, Леонард надолго замолчал. Получалось, что они одновременно видели один и тот же сон, а, по сути, находились в иной реальности! Ведь, ежели двое видят одно и то же, значит, это… это… сложнее, чем просто сон! Вникнуть глубже Орлов не сумел.

– Вот что, Вова. При первой возможности я тебе бумаги куплю, карандашей, угля, сангины – все, что скажешь. Рисуй все, что вспомнишь! И те наброски, про Лондон, тоже проработай в деталях! Может, это для российской науки важно. Для меня – тем более.

Ободренный таким образом Володя попытался рисовать на ходу, но скоро бросил: трясет, да и руки замерзли, насилу отогрел.

После обеда, всего за час, пока хозяин и купец отдыхали, парень нарисовал панораму пляжа и набережной, елку и портрет Гагарина. Всё в точности!

– А люди где? – строго нахмурил брови Леонард, – Голые, то-есть?

– Посля ужина изображу, барин! Сразу не успел, времени маловато было, – пообещал рисовальщик.

И действительно, утром на рисунке было всё на месте: переполненный голыми телами пляж с несколькими запомнившимися колоритными фигурами – толстая баба в складках жира и широкополой шляпе на голове, уплетающая булку, играющие в мяч через сетку мускулистые парни, пожилая сестра милосердия в белом халате, взвешивающая всех желающих на весах (кстати, так и осталось непонятным: зачем?).

Закончив рассматривать рисунок, Леонард твердо приказал:

– Кроме меня, сии рисунки никому не показывай! И про сны не рассказывай тоже никому, кроме меня.

– Понял, барин! – кивнул Володя и улыбнулся застенчиво, – Ещё за блаженного сочтут!

И они поехали дальше. На восход солнца.

В Рязани закупили в лавке большой запас рисовальных принадлежностей. Володя был счастлив: служить барину Леонарду Федоровичу было необременительно, времени, чтобы заниматься любимым делом, было достаточно.

Потянулись дни долгого путешествия, похожие друг на друга как близнецы. Отправлялись в путь до света, обедали и отдыхали часок в трактирах, потом новый перегон, ужин и ночлег. Ночлег… В комнатах для проезжающих было то чисто, то не очень, то просторно, то тесно. Раз в неделю парились в бане, договариваясь о том с трактирщиком за плату. По ночам донимали клопы. Из-за клопов человеки перестали видеть свои красивые сны, и Зиновия сие зело удручало, ибо он остался без увлекательных зрелищ и возможности собирать человеческие эмоции. Домовой неоднократно пытался оградить своих человеков от сих мерзких кровососов, взывая к совести местных запечных сущностей, но тем его просьбы были пофигу. Хозяева – вот, дескать, их забота, а проезжающие и так перебьются. Клопы же – народ гордый, древний и независимый. Кровь, конечно сосут, но не просто так, для пропитания, а ещё и для сохранения генофонда человечества! Без крайней необходимости на них не шикнешь, да! Сам же Зиновий на чужой территории радикальные меры супротив сих членистоногих паразитов принимать опасался: могли неправильно понять и намять бока. Раскинув умишком, на очередном ночлеге попытался заинтересовать местного домового по имени Равиль, объяснив, что ежели тот усмирит клопов, то будет шанс совместно посмотреть новый цветной художественный сон! Долго, размахивая ручками, в лицах изображал предыдущие сны Леонарда и Володи. Равиль впечатлился, провел с клопами соответствующую разъяснительную работу, в результате коей они все дружно передислоцировались в матрас Булдакова, крепко потеснив аборигенов. Булдаков всю ночь не спал, ибо был покусан втрое, утром встал злой, весь в расчесах и с головною болью. Зиновий же получил от Равиля в глаз и был выруган обманщиком, ибо человеки хоть и спали без помех, но снов не видели. Никаких!

К Масленице добрались до Оренбурга, где у Булдакова были какие-то дела. Решено было отдохнуть три дня. Путешественники заняли лучшие, трёхрублевые нумера в гостинице «Императорская», на берегу бывшего Яика, а ныне, согласно указу государыни-императрицы Екатерины II, Урал-реки.

– Вот, Леонард Федорович, и достигли мы предела Европы! – показал на реку Булдаков, стоя у окна, – Далее – Азия-с!

Леонард с любопытством присмотрелся: Азиатский берег совершенно не отличался от Европейского. В душе он ожидал чего-то более выразительного.

– Пойдемте, голубчик, сегодня в ресторацию! – оживленно предложил купец, – Но, сначала – в баню! Здесь есть добрая баня, даже и с бассейной! Плавать возможно, лепота!

Баня для благородной публики и впрямь, была шикарная: мраморный бассейн, бронзовые завитушки, мозаика по стенам, изображающая покорение Сибири Ермаком. Парилка тоже была добрая, из чисто выскобленных липовых досок. Парились от души, исхлестали до прутьев с десяток веников, потом подолгу мокли в бассейне, лениво плавая кругами. Володя был прямо-таки расплющен окружающей роскошью.

В предбаннике выпили пивка – местного, но очень хорошего, к удивлению Леонарда. Булдаков, захорошевший от пива (а выпил он целую дюжину, ибо жажда одолела!), пространно рассуждал о будущем Сибири, о таящихся в недрах сей земли богатствах, об изобилии рыбы в реках и зверья в тайге.

– Народишку маловато, рук рабочих не хватает! – жаловался он, – Кабы Царь-батюшка разрешил людишкам сюда переселяться да на землю садиться, в двадцать лет держава втрое, вчетверо обогатилась бы! Но – крепостное право!

Леонард, плохо понимавший в хозяйственных вопросах, больше слушал, вставляя иногда односложные замечания и междометия.

Вечером, отдохнув пару часиков после бани, отправились в ресторацию. В меню было столько вкусняшек, что у Леонарда, уже успевшего отвыкнуть от благородной пищи, потекли слюнки: щи, борщи, солянки, супы; пельмени уральские, сибирские и китайские; беляши татарские; рыба белая и красная десяти сортов; икра красная и черная; бешбармак, плов, самсы, манты… Ну и блины, конечно! Эх, навались! Для разгону взяли блинов с рыбкой и икоркой под водочку. После пятой или шестой, для лучшего усвоения пищи, заказали малороссийского борща с пампушками, выпив под него доброй перцовки. Потом вдумчиво принялись за пельмени… Пельмени – еда серьёзная, и требуют много водки. В общем, наелись так, что из горла торчало! И напились тоже, да! На десерт Булдаков заказал большой кремовый торт, который съел практически в одиночку, ибо Леонард смог осилить лишь малюсенький кусочек. В гостиницу вернулись в необычайно добром расположении духа. Булдаков, пошептавшись с коридорным, договорился о женском обществе для себя. Предлагал и Орлову, но тот отказался, чувствуя себя удавом, проглотившим целого кабана. Не до плотских удовольствий! Пройдя в свой нумер, Леонард со стоном облегчения повалился на кровать. Володя, обедавший в трактире более воздержанно, помог раздеться.

– Не нужно ли чего, барин? – заботливо поинтересовался он, поправляя подушки.

– Ничего-о… Иди к себе, добрый вьюноша, дай помереть спокойно! – томным голосом отпустил его хозяин, чувствуя, что веки неудержимо слипаются.

Домовой Зиновий, также откушавший блинков, принесенных Володей, поерзал под печкой в компании двух пушистых упитанных мышей: гостиница была большая, и на все нумера здесь домовых не хватало. Стало быть, он тут хозяин!

Человек захрапел, и домовой выжидающе напрягся. Его долготерпение было, наконец, вознаграждено. Расположившись поудобнее, Зиновий принялся смотреть чужой сон.

Снова это был Ново-Мурманск! Безжалостно палило полуденное солнце, и обливающийся потом Леонард стоял в толпе, плотно стиснутый чужими, тоже потными, боками, спинами и животами. Собственно, это была не просто толпа, а гигантская очередь, головой упиравшаяся в двери здания с надписью «Промтовары». Хвост же тянулся на полверсты и исчезал за углом улицы. В двери запускали десятками, и Леонард, судя по номеру, написанному чернильным карандашом на ладони, должен был оказаться там через какие-нибудь минут сорок. Очередь тревожно гудела и волновалась, периодически плюща кого-нибудь о стену или косяк. Четверо конных милиционеров с багровыми от жары и тяжкой службы лицами бдительно следили за порядком.

– А чо дают-то? Чо за дефицит?

– Нынче все дефицит!

– Да, говорят, какого-то Конан-Дойля дают…

– А это лучше, чем кримплен?

– Не знаю, возьму пару пачек на пробу!

– Да нет, сегодня электротовары…

– Ну!? Телевизоры?

– Щас! Аппараты самогонные, гы-гы-гы!

– А чугуны, не знаете, есть?

– Есть. И чугуны, и ухваты!

– Ой, бабоньки! Чугуны нынче дают!

– А по скольку в одни руки?

– Да зонтики складные дают, а вовсе не чугуны!

– Сказано же: электротовары!

Никто не знал, за чем, собственно, очередь, ибо вошедшие в «Промтовары» не возвращались. Видимо, их с покупками выпускали через заднее крыльцо.

«Почему я стою здесь? Мне же ничего не надо!» – такая вертелась в голове поручика философическая мысль. Но покинуть очередь он не мог: во-первых, толпа напирала немилосердно, во-вторых, было даже интересно, за чем ажиотаж.

Очередь, между тем, жила своей, особой жизнью. Несколько раз с криком: «Вас тута не стояло!» из неё извергали каких-то людей. Те пытались возмущаться, доказывать свою сугубую причастность к процессу, но народный приговор был окончательный и назад изгоев не пускали. Каждый раз это сопровождалось воистину тектоническими сдвигами людской массы, и в результате одного из них наш герой, непривычный сопротивляться хаосу, оказался закрученным вокруг собственной оси, на манер винта. Руки и ноги его были скованы в причудливых позициях, как в индийском танце. Мало того, правая рука случайно и вовсе попала в неприличное место. Стоящая впереди крепкотелая тетка томным голосом мурлыкнула Леонарду:

– Слушай, хаоле, ты руку-то повыше передвинь, если вынуть не можешь! Так хоть не отдавишь, да и мне приятней!

Смутившийся Леонард, чья рука и в самом деле была больно ущемлена между мощных бедер говорившей, попытался выдернуть кисть, но сим движением только пихнул кого-то в живот локтем.

– Ты чего пихаешься, мужик? Стой смирно, Ёкэлэмэне! – сдавленно пропыхтели сзади.

Обозванный «мужиком» дворянин Орлов перестал дергаться, осознав тщету своих усилий. В результате рука осталась на прежнем месте, впрочем, повыше на пару вершков. Ладонь находилась теперь, фигурально говоря, у самого истока жизни.

– Вот, теперь правильно! – снова мурлыкнула тетка, с юмором покосившись через плечо.

Справа кто-то обстоятельно рассказывал, как на прошлой неделе в Южноокеанском «Универмаге» выбросили коньки для фигурного катания, но только мальчиковые.

– Как будто у населения одни пацаны! Ясное дело, девичьи-то коньки для своих дочерей захапали! И у директора две дочери, и у зама, и у продавщиц племянницы! И у начальника торга тоже две дочки и свояченица!

– Да на кой они нужны, те коньки? Каток уже пять лет не работает!

– Ничего, ничего! Моряки в этом году обещали лёду наморозить! Крытый Дворец Спорта, а как же! Гордость флота!

– Ха-ха, наморозят они! Всю химию давно с холодильников слили да на самогонку перегнали, мне сосед Ванька-мичман рассказывал! Даже и угощал – добрая самогонка! Только зрение посля неё садится…

– Болтун ты, Костя, и находка для шпиёна!

– Не, флотские в горисполкоме твердо обещали: к празднику, мол, каток откроем!

– Эй, вы там и в самом деле, потише, про моряков-то! Они ж секретные! Неровен час…

– Да пошел ты! Кто на Атувае этого секрета не знает?

В дверях появилась женская голова в съехавшем набок рыжем парике:

– Товарищи-гражданы! Остались только с керамическими! С нержавеющими кончились!

Вопль разочарования пронесся над толпой, но все остались на месте, никто не ушел. В двери рванулась очередная десятка. Измученный жарой и миазмами толпы Леонард был следующим.

Минут через десять его втолкнули в душное помещение и больно прижали животом к прилавку. Приказчица, по здешнему – продавщица, откинув со лба мокрую прядь, рыкнула, обнажив золотые клыки:

– Среднюю или большую?

– Давайте обе! – не растерялся Леонард, понятия не имевший, что он приобретает.

Ничего, на досуге разберется!

– Сорок восемь восемьдесят в кассу! – не удивившись, скомандовала владычица дефицита, и наш герой бодро переместился к грозного вида машине с клавишами. Управляющая машиной другая золотозубая атувайка приняла деньги, нажала что-то. Раздался треск, из щели высунулась узкая лента серой бумаги. Зажав в кулаке сдачу, Леонард вернулся к прилавку и протянул чек (так это называлось) продавщице. Взамен он получил две увесистые картонные коробки – одну побольше, другую поменьше, перевязанные бечевкой. Открыл было рот, собираясь спросить, что сие такое и для чего предназначено, но новые страждущие покупатели уже нетерпеливо подталкивали его в спину. Вывалившись на свежий воздух, Леонард отошел в скверик и опустился на траву. Зубами развязал бечевку на той коробке, что побольше, открыл. Глазам его предстал непонятный прибор, не похожий ни на что, виденное раньше. Надпись на нем гласила: «Лупилка-лущилка электрическая «Белочка-2». Открыл вторую коробку: тоже прибор, несколько похожий на первый, «Давилка-обдиралка электрическая «Медведик—1». Да-а…

Застенчиво, бочком к нему приблизился пожилой атуваец.

– Мил человек, лупилку не уступишь? Я червонец накину!

– Может, и продам, – задумчиво ответил Леонард, – Ежели скажешь, для чего она предназначена.

– Да как же! Она, это… кедровые шишки лущит. И ещё яйца вареные лупит, и лук!

– А разве здесь кедровые шишки есть? – удивился поручик такому применению прибора.

– Нет, конечно! Но мне шурин с Сибири написал, что, ежели у нас лупилки когда-нибудь выбросят, то покупать обязательно – он за неё машинку для круговой вырезки ананасов пришлет, весной в Хабаровске купил.

До Орлова стало доходить: вместо Сибири нужные там приборы послали на Атувай, а ананасные машинки, на фиг там не нужные, завезли в Хабаровск (знать бы, где это!). Но, почему? Логике сие не поддавалось…

– Ладно, забирай! – протянул он прибор нуждающемуся в нем человеку.

Тот подхватил коробку и вложил в руку Леонарда ассигнации. В этот момент к ним быстро подошли двое крепеньких молодых людей. Один из них показал издалека красную книжечку и представился:

– Старший лейтенант Петренко, ОБХСС.

Другой зашел за спину, отрезая путь к оступлению.

– Значит, спекуляцией занимаемся, гражданин? – вкрадчиво спросил Петренко, кивая на коробку с «Белочкой-2» в руках понурившегося дядьки, уже сообразившего, что совершить взаимовыгодный товарообмен с далеким шурином вряд ли удастся.

– Пардон, сударь, я не понимаю, о чем Вы, – вежливо ответил поручик.

– Ну да, не понимает он! А кто только что перепродал вот, ему, дефицитный аппарат с наваром? Пушкин? Это, гражданин, статья – до трёх лет! – весело улыбнулся старший лейтенант в штатском платье.

– До трёх лет… чего? – глупо переспросил Леонард, уже понимая, что вляпался в неприятную историю.

– Зоны, гражданин, зоны! – уже не сдерживаясь, захохотал Петренко, – Лесоповал, значит! Поедешь в Сибирь, хаоле, у костерка погреешься, баланды вкусной похлебаешь от пуза!

– Но я… – дернулся Леонард.

Напарник Петренки положил могучую руку поручику на плечо, тоже фыркнул и заявил:

– Пайка там большая, это верно! Молоко топленое очень от переедания пользительно!

Разлепив склеенные отекшие веки, Леонард увидел стоящего у изголовья Володю с крынкой в руке. Жадно выпив молоко с вкусной пенкой, почувствовал, что пузо получило облегчение, да и голова тоже. Жалко было оборвавшегося сна: так и не успел выяснить, для чего предназначался «Медведик-1», электрическая давилка-обдиралка. Кряхтя, он поднялся и побрел в нужник.

Зиновий под печкой был от увиденного в восторге: какой накал страстей, а интрига вообще выше всяких похвал! Детектив!

Весь день, пока не пришло время снова идти с Булдаковым в ресторацию, Леонард анализировал записанный сон. К сожалению, в этот раз Володя не участвовал, зарисовывать приборы пришлось самому. Но что можно судить по внешнему виду? Интересная зацепка, тем не менее, была: оба устройства были названы «электрическими».

Стало быть, эксплуатировали электрическою силою! До головной боли, до звона в ушах Леонард напрягал мозг, пытаясь представить, как электричество лущит кедровые шишки и лупит скорлупу с яиц. И шелуху с лука, г-м! Но так и не представил, воображения не хватило. Одно было несомненно: электричество в будущем будет покорно воле человека, и его применят для выполнения всякой тяжелой и нудной работы!

«Наверняка будут электрические пушки, электрический телеграф – уже сейчас ведутся опыты! Да мало ли что ещё! Электрический театр, например, в котором на сцене под музыку будут плясать электрические заряды. Ежели их припудрить металлическою пылью, то очень может красиво получиться! А может, и музыкальные инструменты будут электрические!» – рассуждал инженер Орлов, дав волю полету фантазии и представляя себе электрический барабан и фанфары.

Три дня отдыха, заполненные обжорством и пьянством, пролетели быстро и было решено догулять Масленицу до конца. Нескончаемые блины колесами вертелись в глазах Орлова и его работодателя. С рыбкой белой и красной, с селедкой, с пелядью, с икрой черной, всех видов, и красной, кетовой. Водка, водка, водка – прозрачная, настоянная на зверобое, на кедровых орешках, на китайском лимоннике… Допьяна, впрочем, Леонард более не напивался. И старался не переедать, помятуя, что чревоугодие – тяжкий грех. Но блины! Румяные, масленые… Искушение! Бороться с ним было нелегко… Несколько раз Булдаков подбивал поручика на блудоход, но тот всякий раз отказывался. После драматической смерти любви к Ванде Леопольдовне в душе молодого человека образовалась рана, нуждающаяся в длительном заживлении.

Володя Смахтин в этом разгуле участия не принимал, водку не пил, рисовал все, что видел вокруг. Увидев его за этим занятием, хозяин трактира, почему-то назвавший своё заведение «Лондоном», подрядил парня расписать стену в зале – чтоб, значит, красиво было. Володя управился за три дня, использовав свои Лондонские рисунки. В результате на стене появилось окутанные легким туманом здание Вестминстерского Аббатства и набережная Темзы.

– Ты, паря, талант! – восхищался трактирщик, расплачиваясь, – Хоромина – как правдашная, хоть шшупай её, да и река, быдто живая – эвон, стремнина играет!

В первый день Великого Поста, отпившись квасом, опухшие и отекшие, но славно отдохнувшие путешественники продолжили передвижение в пространстве. Надо было поторапливаться, чтобы успеть в Иркутск до наступления теплой погоды.

– Не поспеем по зимнику – беда, надолго застрянем. Дорога рассиропится, реки вскроются, половодье! А наши-то Сибирские реки не чета Расейским! Даже Волга-матушка пред ними, яко отроковица пред взрослою бабой! – оживленно вещал Булдаков.

Ямщикам было велено погонять, не жалея лошадок. Дневные перегоны удлиннились на час. Но – везло! Весна стояла холодная, оттепели случались редко.

Закутанный в шубу Маркел Шорников сидел у костра, внимательно поглядывая на кипящий котел с похлебкой. Весна – время голодное. Огненного боя осталось всего несколько пуль, да пороха на донышке пороховницы. Шибко не поохотишься! Поэтому в похлебке были только грибы, собранные по сучкам да дуплам, куда их схоронили белки по осени, и последняя горсть пшена. Подошел Ульян с охапкой хвороста. Его костистое лицо с откушенным в давней кабацкой драке носом выражало добродушную покладистость. Он принимал жизнь такой, как она есть: сегодня голодаем – ничего, завтра будет новый день, будет и пища. Если для этого надо кого-нибудь зарезать – пожалуйста! Людей он резал легко и угрызений совести потом не испытывал. Старый варнак, трижды бежавший с каторги, он, тем не менее, подчинялся атаману шайки беспрекословно.

«Стар, да крепок!» – покосился на Ульяна Маркел с уважением. Вместе они бежали с каторги, убив стражника ради завладения ружьём. А на каторгу Шорников попал, в общем, за пустяки: в рыло дал барину, ибо шибко обиделся, когда тот, прямо у него на глазах, стал жену Анисью тискать. Недаром Маркел слыл лучшим кулачным бойцом в деревне! От того удара нос у барина Константина Валерьевича превратился в блин. Поболев с недельку не приходя в сознание, ихнее благородие капитан Локтев приказал долго жить. Ну, и… В кандалы заковали Маркелушку – и в Сибирь!

– Кликни Дёмку, – негромко кинул атаман Ульяну, – Сварились грибы.

Вскоре, зевая во весь рот, пришел Демьян – третий член шайки, до этого спавший в шалаше. Он был прост и незатейлив, как дерево. Силы было много, поэтому ума ему было не надо. Если дела никакого не было, он спал. Всерьез рассказывал, что однажды в начале рождественского поста завалился на печь, а проснулся аж на Масленицу, продрых всю зиму навроде медведя!

– Отошшал только шибко, да в глотке пересохло! А тут блины! Отъелся, однако…

На каторгу он попал, выражаясь современным языком, за нанесение тяжких телесных повреждений, повлекших стойкое расстройство здоровья потерпевшего. Будучи лесорубом по ремеслу, он однажды пришел к местному кабатчику взять взаймы рубль. Тот рубль дал, потребовав отдать два рубля в установленный срок и взял в залог топор – более у Демьяна ничего ценного не нашлось.

– А чтоб ты про проценту не забыл, Демьянушка, я рупь у тебя лучше прямо сейчас возьму! – ласково заявил кровосос-ростовщик.

И, ведь, забрал!

Выйдя от него, лесоруб задумался. «Рупь в долг взял, ещё один рупь тоже должен, и топор в залоге… И, ведь, все, вроде, правильно?» Разум возмущенный, тем не менее, постепенно закипел. Кипел, кипел… два дня, а потом, не найдя предохранительного клапана, на третий день сорвал башню! Пришел Демьян в кабак, и на глазах у изумленной публики согнул противного гада-эксплуататора в бараний рог. То-есть, в буквальном смысле, да! Спина у того не выдержала и сломалась. Дали пять лет, учтя смягчающие обстоятельства. Но на каторге было скучно, и Демьян предпочел бежать вместе с Маркелом и Ульяном.

Втроем они сели вокруг котелка и стали по очереди черпать варево ложками. Хлеба не было, поэтому, когда поели, в животах недовольно бурчало. Ничего, завтра они выйдут к большой дороге, а там… Маркел пощупал спрятанное в поясе золотишко, отобранное у одинокого старателя ещё осенью. Примерно фунта два… В Томске он попытается продать. Тогда можно будет даже пачпорт купить, фальшивый, конечно. Но, прежде, чем в город идти, приодеться надо! В звериных шкурах-то, ведь, сразу загребут! Одежда за год, проведенный в тайге, истлела и развалилась. Спасибо тунгусам, сменяли осенью на водку несколько оленьих шкур. И шубы пошил Ульян, и шапки, и портки.