Текст книги "Шесть голов Айдахара"

Но всевышний как будто был против замыслов ханского сына. В это утро Джанибек впервые за долгие дни болезни пришел в себя и поднял голову от подушки.

– Пусть завтра соберутся ко мне на совет эмиры, – сказал он.

О чем хотел говорить хан, никому не суждено было узнать. Слуга шепнул ему о том, что в Сарай-Берке прибыл Бердибек.

Плохое предчувствие охватило Джанибека. Хан был уверен, что сын приехал не с добрыми намерениями, иначе зачем ему было прятаться.

Джанибек велел позвать старшую жену, мать Бердибека, – Токай-Токты-хатун. Глядя на нее исподлобья, с трудом шевеля бескровными от болезни губами, он спросил:

– Где твой сын? Почему ты не сказала, что он приехал в Орду?

Оплывшая от старости, некрасивая женщина стояла перед ханом, и он вдруг не поверил, что когда-то любил и ласкал ее тело. Глаза женщины были пусты, и Джанибек понял, что и он для нее давно уже не существует, и потому Токай-Токты-хатун ничего не скажет, даже если и знает правду о приезде сына.

– Уходи, – велел хан.

Женщина молча, неслышно вышла.

– Пусть войдет Тюре-бий, – приказал он.

Бий, как обычно, был рядом и вошел тотчас же.

– Быть может, ты скажешь мне, для чего приехал в Сарай-Берке Бердибек? – Губы Джанибека тронула недобрая усмешка. – Ну, говори…

Лицо Тюре залила смертельная бледность. Бердибек скрывался в его доме, и если бы хан узнал об этом, то бию наверняка не сносить головы.

– Ничего не знаю, мой повелитель, но если…

Джанибек вяло махнул рукой:

– Неверный пес! Иди и узнай все…

Тюре проворно выскочил из комнаты, где лежал больной хан. Петля аркана затянулась. Надо было действовать, иначе быть поздно. Бий хорошо знал, что будет с ним, если он промедлит. Крупные капли пота выступили на его лоснящемся от жира лице. Вскарабкавшись в седло, он, нахлестывая камчой коня, помчался к своему дому.

Очень скоро в сопровождении Бердибека и десяти нукеров Тюре вернулся во дворец. Стража почтительно расступилась перед ними, освобождая дорогу во внутренние покои. Бий пинком распахнул двери в комнату Джанибека. Лицо его было бледным и решительным.

– Великий хан, я привел вашего сына…– Злорадная усмешка тронула его полные губы.

Джанибек приподнялся на ложе, нахмурил брови. Глаза его испытывающе глядели на Бердибека:

– Почему ты вернулся в Орду, не предупредив меня?

Бердибек наклонился над отцом, словно собираясь просить прощения, и вдруг, вытянув вперед руки, схватил его за горло.

«Совсем как во сне», – мелькнуло в сознании Джанибека. Он попытался вырваться, освободиться от цепких пальцев сына – и не смог.

Последнее, что он увидел, – это размытое, словно в тумане, лицо великого жирау Асана Печального…

Когда Бердибек поднялся на ноги и попятился от неподвижного тела отца, Тюре-бий спокойный и тихий, занял его место. Он обмотал шею Джанибека белым платком, чтобы скрыть кровоподтеки, указательным пальцем правой руки натянул веки на вылезшие из орбит глаза хана.

– Шестнадцать лет справедливо правил Ордой наш хан… Пусть же земля ему будет пухом, – пробормотал Тюре, не глядя на Бердибека, потом решительно вышел из комнаты.

У двери стояли визири, эмиры, беки.

– Великий хан Золотой Орды славный Джанибек скончался, – сказал бий. – Он умер от удушья, его больным легким не хватило воздуха.

Собравшиеся опустили головы.

– Уходя из жизни, наш хан завещал трон своему сыну Бердибеку. Слышал это от хана и свидетельствую это я, новый тюбе-бий Золотой Орды – Тюре.

– Да здравствует хан Бердибек! Да будут долгими его дни! – закричал кто-то из эмиров.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Не напрасно последние дни правления Джанибек-хана были омрачены тревогой. Во всех частях когда-то громадного, а ныне распавшегося на части, подобно расколотому зеркалу, Великого Монгольского ханства крепли, набирали силу тюркские роды. Еще недавно покорные, растоптанные туменами Чингиз-хана, они все чаще выдвигали из своей среды эмиров, готовых взять бразды правления в свои руки.

Османские тюрки крепко оседлали земли, прилегающие к Средиземному и Черному морям. Тюркские племена все настойчивее диктовали свою волю ханам Золотой Орды.

Первым из повиновения потомкам Чингиз-хана вышел Джагатаев улус – на землях Восточного Туркестана, Мавераннахра и Семиречья правили эмиры тюрки. Особенно чувствовалось их влияние в Мавераннахре.

В свое время, как и все потомки Чингиз-хана, Джагатай получил от отца четыре тысячи монгольских воинов вместе с семьями. Воины были представителями родов жалаир, барлас, каучин и арлат.

Аулы рода жалаир стали кочевать вдоль побережья Сейхун-дарьи, не удаляясь далеко от города Ходжента. Только много лет спустя часть рода ушла в Семиречье – в долину реки Аксу и к озеру Алаколь. Барласы избрали местом своей кочевки степи близ Шахрисабза, по Кашкадарье вплоть до селения Джизак. Арлаты и каучины расселились по берегам Джейхун-дарьи.

Шли годы, и обстоятельства заставили эти роды объединиться. Так появились каучин-жалаиры и арлат-барласы. Эмиры этих родов, ссылаясь на то, что их предки наравне с чингизидами в свое время покоряли эти земли, стали чаще претендовать на власть. Раздоры между знатью привели к разорению земель по восточному берегу Сейхун-дарьи, городов Семиречья и Восточного Туркестана.

Когда бывшим Джагатаевым улусом стал править дервиш Халел, принадлежащий к одной из ветвей Чингизова древа, влияние мусульман усилилось, а на кочевые монгольские роды обрушились немилость и гнев.

Монголы не захотели мириться с таким положением. Отступив из Мавераннахра, на востоке когда-то подвластных Джагатаю земель они образовали свое ханство Манглай-субе [11]11
  Манглай-субе – край, граничащий с улусами тюркских эмиров, или аймак, расположенный на переднем крае.


[Закрыть], названное впоследствии Моголистаном. В его состав вошли южная часть Семиречья, земли от Иссык-Куля до городов Кашгар и Куча в Восточном Туркестане.

После смерти Казан-хана монгольский бек Болатши из города Кульджи привез в Аксу семнадцатилетнего юношу Тулук-Темира, сына одного из монгольских эмиров. Но Болатши объявил людям, что юноша рожден от сына Тубы – Эмель-ходжи, а следовательно, является прямым потомком Чингиз-хана. Причину того, что до этого никто не слышал это имя, бек объяснил тем, что Тулук-Темир родился через несколько месяцев после смерти своего отца Эмель-ходжи.

Поверили ли монгольские эмиры рассказу Болатши или нет, но появление потомка Чингиз-хана устраивало их, и они подняли Тулук-Темира на белой кошме, объявив его ханом Манглай-субе.

Тулук-Темир оправдал ожидания. Он оказался грозным ханом. Воспользовавшись распрями между тюркскими эмирами, он вновь подчинил себе Мавераннахр.

Неведомы пути, которые уготовила судьба каждому, и ни один из живущих на земле никогда не может знать, где и с кем пересекутся его дороги. Судьба иль случай, обстоятельства или время свели в эти годы в Мавераннахре людей, непохожих и разных по своим устремлениям: Асыгата – сына бунтаря Акберена, улема Ардака и Хромого Тимура.

Асыгату было три года, когда умерла его приемная мать Бубеш. Следы отца и матери после их бегства из Семиречья затерялись где-то в горах и долинах Восточного Туркестана. Шайка бродяг-разбойников, которых в те годы было много на дорогах Золотой Орды, подобрала сироту и продала его на невольничьем базаре Хорезма бездетному караванбаши.

Так начиналась новая жизнь Асыгата. Когда мальчик подрос, караванбаши стал брать его с собою, и он увидел Кашгарию и Кульджу, столицу Золотой Орды – Сарай-Берке и множество других чужеземных городов. Уже в двадцать пять лет Асыгат самостоятельно водил караван по Великому Шелковому пути в Иран и Ирак.

Однажды среди невольников, которых гнали в Багдад, он увидел светловолосого, голубоглазого мальчика лет десяти. Тот был истощен, едва брел за караваном, и ясно было, что ему не осилить пути. Асыгат не был богатым человеком, но он сумел уговорить хозяина, чтобы тот продал ребенка ему. Мальчик оказался орусутом, и звали его Арсением.

В Багдаде за умеренную плату, договорившись с муллой, выходцем из Дешт-и-Кипчак, Асыгат устроил Арсения на учебу в медресе. Чтобы скрыть, кто он и откуда, мальчику дали новое имя, созвучное с прежним, – Ардак.

Потянулись годы. Ардак оказался сообразительным – ум его был быстр и цепок, легко усваивал книжные премудрости. Бывая с очередным караваном в Багдаде, Асыгат навещал Ардака. Мальчик давно превратился в юношу. Он свободно владел арабскими и кипчакскими языками, знал на память многие священные мусульманские книги, читал книги по астрономии и математике.

Кипчаки говорят: «У беды сорок лиц». Случилась беда с Асыгатом. На караван, который он вел, напали разбойники. Разграбив товары, убив купца, оставшихся в живых погонщиков и самого караванбаши они продали на невольничьем базаре.

Можно было считать, что Асыгату повезло: его купил один из жителей Багдада. Не было предела горю Ардака, когда он узнал об этом. У молодого улема было много знаний, но, как это часто бывает в жизни у таких людей, совсем не было денег. Рассчитывать на выкуп не приходилось, и тогда они решили бежать.

Только благодаря Асыгату, который знал дороги и тропы, ведущие в Дешт-и-Кипчак, им удалось уйти от погони.

* * *

Безрадостную картину увидел юный улем в Ферганской долине. Города лежали в запустенье, ремесленники разбрелись, бросив свои мастерские, обезлюдели базары. Дехкане, возделывающие поля, были изгнаны с насиженных мест тюрками-скотоводами, и там, где еще недавно зеленели хлеба и раскрывали свои белые коробочки кусты хлопчатника, паслись стада баранов. Кочевникам требовался простор, а поскольку на их стороне была сила, они уничтожали каждого, кто вставал на их пути.

И тогда Ардак направился в Самарканд. Но и здесь было неспокойно. Весь Мавераннахр напоминал большой котел, в котором начинает закипать вода, – между потомками Джагатая и тюркскими эмирами завязывалась жестокая и яростная борьба. Все чаще произносили люди имя Хромого Тимура.

В Золотой Орде не сходили с языка три имени: Урус, Тохтамыш и Едиге-батыр. Все они были равными, и еще ни один из них не проявил себя настолько, чтобы стать первым среди равных, но каждый был отмечен перстом судьбы и каждому было предначертано то, ради чего появился он на земле.

Урус принадлежал к чингизидам, ему недавно исполнилось двадцать семь лет. Высокий, быстрый в движениях, скорый на поступки, он был в полном расцвете сил.

Тохтамыш по происхождению тоже чингизид. Он на десять лет моложе Уруса и пока еще напоминал молодого сокола, только что оперившегося и готового подняться в небо. Но первые самостоятельные дела его и поступки говорили за то, что сокол будет смел и добычлив.

Едиге-батыр был моложе Уруса на целых одиннадцать лет и происходил он из рода ак-мангит, предки которого преданно служили ханам Золотой Орды. Несмотря на молодость, имя его уже было хорошо известно в Дешт-и-Кипчак. Коренастый, широкогрудый, он прославил себя в борцовских поединках. Но не только на богатырскую силу юного Едиге обращали внимание, но и на светлый ум.

В год смерти Джанибека Урус стал правителем золотоордынского улуса Белая Орда. Еще задолго до этого эмиры Белой Орды все чаще стали оставаться на зимовку в окрестностях городов Отрар, Сауран, Женди, Барчкент. Местные жители постепенно привыкли к ним, и когда правителем улуса сделался Урус, он без всяких осложнений превратил город Сыганак в свою ставку, объединив вокруг себя кипчакские роды, кочевавшие от гор Улытау до Аральского моря. Укрепившись, Урус все реже оглядывался на Сарай-Берке.

Бердибек, сев на трон Золотой Орды, старался не замечать своеволия Уруса. На севере зашевелились булгары, башкиры, мордва, да и из орусутских земель приходили новости неясные, противоречивые, но чудилась хану в них скрытая угроза. Поэтому, когда на Москве умер князь Иван, Бердибек, боясь дальнейшего усиления этого княжества, дал ярлык на княжение во Владимире суздальскому князю Дмитрию Константиновичу. В Москве это вызвало недовольство, но выразить его вслух пока никто не решился. Все, казалось, оставалось по-прежнему. Крепкой и могучей выглядела Золотая Орда, но изнутри ее ядро грыз червь по имени смута, и все чаще скрещивали свои сабли соперники, стараясь или приблизиться к трону, или, наоборот, уйти от него подальше, чтобы не чувствовать на своем затылке ханского подозрительного взгляда.

* * *

Иноходец с черной блестящей шерстью неслышно скользил средь высоких трав. Всадник, рыжий, с загоревшим до красноты угрюмым лицом, беспрестанно подхлестывал его камчой, торопил. Порой он беспокойно оглядывался по сторонам, объезжал кусты и подозрительно прислушивался к топоту коней его личной стражи, которая мчалась вслед за ним, отстав на расстояние, равное половине полета стрелы. Человек верил своим нукерам и не верил. Последнее время подозрения все чаще овладевали им, и потому глаза человека всегда оставались настороженными, а поступки делались странными, непонятными для близких ему людей.

Кто этот человек, бегущий от своей тени? Куда и зачем спешит он? Разве может спасти от смерти стремительная скачка? Разве не на земле рожден он и разве ему не известно, что предначертанное судьбой происходит быстрее, чем мчится лучший в степи тулпар, и стремительнее, чем летит стрела?

Знает все это хан Золотой Орды Бердибек, только не хочет верить. Разум его словно охвачен огнем, а в сердце поселился страх, который не покидает его ни днем ни ночью.

Вот и сейчас спешит он с верными своими нукерами в низовья Итиля, туда, куда совсем недавно откочевала со своим аулом младшая жена его отца Джанибека – Тайдолла с восьмимесячным сыном. У Бердибека и у мальчика матери разные, но отец один, а значит, в жилах их течет одинаковая кровь – кровь великих чингизидов. Не на смотрины торопится хан. Страшный замысел гонит его вперед. Чудится ему, что восьмимесячный брат его растет не по дням, а по часам и скоро наступит время, когда он захочет сесть на золотой трон. А разве может отдать его Бердибек кому-нибудь, если сам он заплатил за него смертью отца – мудрого Джанибека?

Мальчик совсем маленький. Ну и что из этого? Хан хорошо знает, что бедняк может разбогатеть, а ребенок вырасти. И тогда… Нет, во всем следует слушаться тюбе-бия Тюре. Этот хитрый человек умеет видеть сквозь землю и напрасно не бросит слова на ветер.

Сразу же после того, как Бердибек задушил отца и сел на трон Золотой Орды, Тюре сказал Бердибеку:

– Крепость или слабость трона зависит от хана, который на нем сидит. Смерть же хана в руках его родственников и потомков. Коль хочешь спокойно сидеть на троне, уничтожь всех, кто ведет свою родословную от Узбек-хана. Только тогда сон твой будет спокоен.

Долго думал Бердибек над словами бия. И выходило так, что Тюре прав. Разве не доказывало правоту его слов то, что он сам ради трона не остановился перед тем, чтобы убить родного отца? Страх черной змеей вполз в душу хана и больше не покидал ее.

Вскоре он пригласил на праздничный той во дворец двенадцать двоюродных братьев – отпрысков пятерых сыновей Узбек-хана от младших жен: Тынышбека, Ырынбека, Туктыбека, Тайтибека, Даулетбека. Ни одному не суждено было уйти с тоя. На рассвете их вынесли из дворца с отрубленными головами.

Замыслив недоброе, Бердибек был последователен. Каждый, кто доводился ему хотя бы дальним родственником, один за другим уходили в потусторонний мир. Смерть у каждого была разной. Один ломал позвоночник, упав с коня на охоте, другому доставалась чаша кумыса с ядом, третий исчезал вообще неведомо куда. Наконец наступило время, когда уже некого было убивать, и тогда снова появился Тюре-бий. Он-то и напомнил, что у младшей жены Джанибека есть восьмимесячный сын. Отступать было некуда. Оставалось убить и младенца.

Сквозь угарный кровавый туман, который застилал разум Бердибека, пробивалась иногда мысль: для чего так упорен в своих советах Тюре? Ему-то какая корысть от того, что хан уничтожит всех своих родичей? Бий уже немолод, он получил то, что хотел, и ему пора было успокоиться. Бердибек гнал от себя сомнения. Тюре всегда был предан ему, и разве не он научил, как стать ханом?

Откуда было знать Бердибеку, опьяненному пролитой кровью, что замыслы Тюре черны как ночь и простираются они так далеко, что даже страшно подумать? Бий один знал о всех делах хана, и не беспокойство о его благополучии толкало Тюре давать ему советы. Бердибек и не заметил, что давно похож на быка, которого ведут на волосяном аркане, привязанном за железное кольцо, продетое в нос. От бия невозможно было уйти, скрыться. Советуя, он давно повелевал.

Однажды, мучимый кошмарами, Бердибек решил убить всех, кто хотя бы что-то знает о его расправах с родственниками. На Тюре-бия обратил он свой взор. Но, когда решил исполнить задуманное, вдруг почувствовал, что сила и ярость покидают его, а на место них приходит страх перед этим человеком.

Вот и на этот раз, незадолго до нынешней поездки в низовья Итиля, все решил за Бердибека бий. Он без приглашения явился во дворец, без доклада, открыв дверь огромным животом, вошел в ханские покои. Крохотные глазки на заплывшем жиром лице настороженно глянули на Бердибека. Но едва Тюре успел сделать шаг, как черный щенок впился зубами в его ногу. От неожиданности бий взвизгнул, попятился к двери, едва не упал. Хан зло захохотал. Страх Тюре обрадовал его. Толстый, большой, хитрый бий испугался маленького щенка.

Раздосадованный Тюре, стараясь скрыть растерянность, выхватил из-за пояса камчу и замахнулся на щенка. Стоящий у дверей на страже туленгит прикрыл собаку своим телом, подставив спину под удар. Щенок принадлежал хану. Схватив его на руки, туленгит выскочил за дверь.

Бердибек продолжал хохотать. Бию сделалось не по себе. Он не любил и боялся, когда смеялся хан, особенно так, как сейчас, – лицо все в морщинках, а глаза холодные и пустые.

– Оказывается, и всесильный бий может испугаться? – сказал Бердибек.

– Еще бы…– Тюре уже овладел собой и пытался происшедшее свести к шутке. – Испугаешься, если в твою ногу вцепится ханский волкодав.

Но не за тем пришел к Бердибеку бий. Последнее время его тревожили поведение и поступки хана. Нутром, привыкший изворачиваться и лгать, Тюре почувствовал грозящую ему опасность. Надо было запутать следы, заставить Бердибека думать о другом, и поэтому, присев на почетное место, рядом с ханом, бий вкрадчиво сказал:

– Щенок – это щенок… Каким он будет, когда станет большой собакой? Сегодня он кусает за ноги, а завтра вцепится в горло…

Бердибек насторожился.

Тюре заметил это и не подал вида. Он продолжал:

– Все зависит от того, чему учат щенка, пока он маленький… Младшая жена твоего отца Тайдолла-хатун… Каким молоком станет кормить она своего сына? Не вырастет ли из него волчонок? Не наступит ли такое время, когда начнет он подстерегать тебя, чтобы вцепиться в горло? Тайдолла-хатун, наверное, думает о мести, ведь она любила Джанибека, а ты…

– Замолчи! – крикнул хан. Глаза его потускнели, он облизнул пересохшие губы. Перед мысленным взором встало давнее, но не забытое.

Это случилось в год, когда он стал правителем Ширвана и Аррана. Бердибек хорошо помнил это время. Он велел тогда привязать голову Мелик Ашрафа на высокий шест и воткнуть его возле главной мечети Тебриза. Знать приходила к новому правителю, чтобы сказать слова почтения, преподнести богатые подарки. Должен был состояться большой той по случаю удачного похода, но Джанибек, сославшись на нездоровье, не остался в Тебризе, а повернул своих коней в сторону Дешт-и-Кипчак. Вместо себя хан оставил свою младшую жену Тайдоллу-ханум – дочь черкесского князя.

После того как закончилось празднество, Бердибек решил уйти из Тебриза в богатые травами степи Деркамазума, так как близ города не оставалось кормов для кипчакской конницы. Обычай велел попрощаться с младшей женой отца. Тайдолла-ханум готовилась к возвращению в Сарай-Берке, но Бердибека встретила приветливо. Он и раньше обращал на нее внимание, но сейчас, в полумраке комнаты, молодая женщина показалась ему прекрасной. Не в силах скрыть проснувшееся в нем желание, Бердибек шагнул к Тайдолле-ханум, протянул руки, чтобы обнять ее, но она, стройная и гибкая, отступила в сторону, сорвала висящую на стене камчу и хлестнула ею по ковру у ног ханского сына.

Тайдолла-ханум не хотела ссоры, но побледневшее ее лицо было гневным и непреклонным и большие темные глаза сделались совсем черными. Пересилив себя, женщина с трудом улыбнулась:

– Я хотя и моложе вас, но по мусульманским законам являюсь одной из ваших матерей.

Бердибек опомнился. Ему, трусливому по натуре, сделалось очень страшно. Что, если о том, что хотел он сейчас сделать, узнает отец?

– Простите, ханум, – сказал он просительно. – Я зашел к вам только для того, чтобы попрощаться. Пути наши расходятся, и, быть может, надолго. Велики владения Золотой Орды, длинны степные дороги…

Они еще поговорили немного, и ни один из них ни словом не напомнил другому о том, что произошло.

Нет, не забыл Бердибек те минуты позора, тот страх, который он пережил тогда в присутствии Тайдоллы. Сейчас память услужливо напомнила ему все детали того события. Ярость тугим комом подступила к горлу. Как смела она, дочь черкесского князька, хлестнуть камчой ковер у его ног?! У ног будущего хана Золотой Орды! Как смела она не допустить его к себе?!

Тюре-бий, наблюдая за Бердибеком, понял, что стрела его попала точно в цель и теперь хан будет думать только об этом. Он мысленно возблагодарил аллаха и старую Токай-хатун за то, что она напомнила о Тайдолле. Бий понимал, что мать хана сделала это не из-за того, что действительно верила, что восьмимесячный сын Тайдоллы когда-нибудь станет угрожать Бердибеку. В это мог поверить только сам обезумевший хан, а потому она и мстила сопернице.

Джанибек взял Токай-хатун в жены, когда ей было пятнадцать лет. Тогда она была чиста лицом, светла и красива. Сорок лет прожили они вместе. Хан брал молодых жен, но по-прежнему любил ее и за советом шел к ней. Так было до тех пор, пока не появилась юная Тайдолла. С этого времени сердце Джанибека больше не принадлежало ей. Очень хорошо поняла это Токай-хатун, когда Джанибек метался в бреду во время болезни. Только имя соперницы повторял он сухими губами, словно напрочь забыл, что у него есть жена, которая подарила ему наследника. И после, когда все-таки пришел в себя, все спрашивал, не приехала ли Тайдолла.

Трудно было не полюбить прекрасную горянку. Юная, стройная, с огромными черными глазами, где бы ни появлялась она, повсюду слышался звонкий и веселый смех. Как мог не полюбить ее хан, в жилах которого уже начала остывать кровь, и желания все реже нарушали его долгий, похожий на осень сон.

Но то, что нравилось мужчине в Тайдолле, не могло нравиться женщине-сопернице, тем более что Токай-хатун видела, что горянка искренне любит Джанибека. Страшная смерть хана потрясла его младшую жену.

Нет давно Джанибека. Забыть бы старое, потушить в душе ненависть, но не может сделать этого Токай-хатун: ведь недаром она из рода чингизидов, где не знают пощады и не умеют прощать. Задумала она подослать убийцу к молодой женщине, но узнала, что та сама хотела наложить на себя руки, когда погиб хан, и отказалась от этой мысли: разве можно унизить человека смертью, если он сам ее ищет?

После смерти Джанибека аул Тайдоллы откочевал в низовья Жаика. И только через год встретились женщины на берегах Итиля. Неприятной новостью стало для старой ханши известие о том, что за это время Тайдолла родила сына. Жизнь вернулась к горянке, и она снова обрела радость.

Токай-хатун не хотела верить, что ребенок рожден от Джанибека. Она высчитывала сроки, но все было верно. И тогда с новой силой вспыхнуло желание мстить. Теперь Тайдолла была уязвима. Надо было или убить ее сына или разлучить ее с ним.

Вот тогда-то и позвала к себе старая ханша Тюре-бия:

– Слышал ли ты, достопочтимый бий, что у нашего сына хана Бердибека появился брат?

Тюре кивнул, но ни радости, ни печали по этому поводу не выразил, ожидая, что скажет дальше Токай-хатун. Старуха никогда не звала его для праздных пустых разговоров.

– В тринадцать лет мужчина, бывает, создает семью, – вздохнув, сказала ханша. – Не успеешь оглянуться, как сын Тайдоллы станет взрослым джигитом. Родственники его по матери – коварные и смелые черкесы… Не захотят ли они увидеть его на троне Золотой Орды? Что тогда станет с Бердибеком? – глаза Токай-хатун, мутные от старости, не мигая смотрели на Тюре.

– Все так, моя госпожа, все так…– поддакнул бий.

– И быть может, поэтому не выходит Тайдолла замуж…– продолжала ханша. – Если сын станет ханом… Разве радость замужества сравнится с такой радостью?

Тюре-бий хорошо понимал, что Токай-хатун недоговаривает многого. Едва ли ее так пугает восьмимесячный ребенок. Пока мальчик вырастет и захочет стать ханом, хвост козла, как говорят кипчаки, дорастет до неба, а хвост верблюда упрется в землю. Да и будут ли они сами и хан Бердибек к тому времени еще живы? Нет. Не страх за завтрашний день заставил старуху говорить, а месть, которая подобно горячим углям от уже погасшего костра, все еще жжет ее душу. И все же Тюре-бий был рад тому, что сегодня услышал. Совершенно случайно мать хана подсказала ему, куда теперь следует направить Бердибека и тем самым обезопасить себя.

Сейчас, сказав все это хану, Тюре ликовал в душе, видя, что брошенное им зерно упало на благодатную почву.

Глаза Бердибека помутнели, и казалось, что он видит что-то такое, чего не видит бий.

Мысль об убийстве сына Тайдоллы завладела им без остатка. Тюре знал эту особенность хана. Сейчас его можно было просить о чем угодно, и он, не в состоянии вникнуть в суть, легко поддастся уговорам и согласится на все, о чем ни попросишь его. Давно уже пугали бия события, происходящие в крымском улусе. Там крепли, набирали силу люди, которые со временем могли стать помехой его честолюбивым замыслам.

– Великий хан, дошел слух, что мангытский бий Муса выдал свою внучку Суюмбике за одного из сыновей тверского князя Александра, которого в свое время твой дед Узбек велел обезглавить.

– Ну и что? – Глаза хана блуждали. Он был весь во власти своих мыслей. – Я дал на это свое согласие…

Тюре вздохнул:

– А в прошлом году ты, великий хан, отдал Крым в управление Гиассидин-оглану. А ведь дочь его сына Хаджи-Керея взял себе в младшие жены муж твоей дочери Мамай…

Хан досадливо махнул рукой. Откуда ему было знать, что Тюре-бий давно с вожделением посматривал на Крым, мечтая прибрать этот улус к своим рукам. Бий только никогда не говорил об этом вслух, ожидая благоприятного момента. Заводить об этом разговор было рано, так как Гиассидин-оглан сидел в Крыму крепко, да и был он из рода чингизидов.

– Выходит, потомкам рода Мусы стоит еще породниться с литовскими князьями, и тогда…

– Что будет тогда?! – досадливо перебил Бердибек.

– Тогда… Тогда могут объединиться княжества Литовское, Тверское, Крым и Саксин. А это большая сила…

– А разве мне следует их бояться? Разве Золотая Орда обессилела и не может справиться с непокорными родами?

– Кто возьмется сказать, как все может произойти, великий хан? Сила ломает силу… В Крыму окреп Мамай. Эмиры слушаются и охотно выполняют его приказы. Ну, а если их поддержат османские тюрки, тогда…

– Разве мы заняты ловлей мышей и глаза наши смотрят в землю? – раздраженно перебил Бердибек. – Мы всегда вовремя видим тучу, если она осмелится подняться над Золотой Ордой.

– Все правильно, великий хан, – с сомнением в голосе сказал Тюре. – Но Муса – твой сват, а Мамай – муж твоей дочери…

– Разве я не расправился даже с самыми близкими, когда они осмелились замыслить против меня недоброе? В любой день готов я обнажить свой меч против того, кто посягнет на величие Золотой Орды.

– Великий хан, разве ты не чувствуешь, что опасность уже не за горами?

Бердибек зло отмахнулся от слов бия:

– По-твоему, куда ни повернешь голову, повсюду ждут меня враги?

Тюре понял, что разговор пора заканчивать. Бердибек не забудет того, что сегодня услышал. Нужно только ждать и в нужный момент подбросить огонек в сухой хворост.

– Я не говорю так… Крым, конечно, далеко от Сарай-Берке, а мощь твоя велика и сила не знает равных… Сын Тайдоллы – главный твой враг сегодня…

Зеленые глаза хана сузились.

– Вели готовить коней, – приказал он, и вздрагивающая ладонь его легла на рукоять сабли…

* * *

Летит, словно птица, стелется своим длинным телом в высоких травах иноходец Бердибека. Уже и ночная роса пала на травы, и бока коня сделались черными и блестящими от ее крупных капель. Близок аул Тайдоллы. Чуткий слух воинов улавливает, как лают собаки, а ноздри слышат запах кизячного дыма.

Не останавливаясь, не прячась, проскакал хан к самому большому шатру аула, без труда угадав, что именно Тайдолле принадлежит он. Спрыгнув с коня, бросив повод подскакавшему следом за ним нукеру, он рывком откинул расшитую узорами занавеску, закрывавшую вход в шатер…

Неярко горел светильник, и молодая женщина, сидя на подстилке из белых войлоков, кормила грудью ребенка. При виде Бердибека кровь отлила от ее лица: материнское сердце подсказало ей, что не напрасно приехал в ее аул хан —быть беде. Тайдолла крепко прижала к себе ребенка, закрыла его хрупкое тельце руками.

Бердибек медленно подошел к ней. В безумных, расширенных глазах его играли отсветы пламени светильника.

Он протянул вперед руку с камчой и брезгливо спросил:

– Это и есть твой сын?

– Он твой младший брат…– губы женщины вздрагивали, лицо кривилось.

– Где твоя камча? – вкрадчиво спросил Бердибек.

Тайдолла не поняла вопроса:

– Какая камча?

– Та, которой ты угрожала мне?

Женщина опустила голову:

– Прости меня, великий хан…

– А если не прощу?

Тайдолла молчала.

– Ты станешь моей рабыней…

– Да…

– Дай мне ребенка.

Женщина еще крепче прижала сына к себе.

– Зачем он вам, великий хан? – взмолилась женщина. Она знала: рассчитывать ей на чью-то помощь не приходилось.

Бердибек засмеялся:

– Я убью его.

Тайдолла увидела глаза хана – расширенные, безумные – и поняла, что пощады не будет.

– Ради аллаха!.. Не трогайте моего сына!.. У вас один отец, одна кровь течет в ваших жилах!.. Лучше убейте меня!..

– Ты мне нужна живая.

Бердибек шагнул к женщине и рванул из ее рук ребенка. Малыш громко заплакал. Хан поднял крошечное тельце над головой и со всей силы бросил его себе под ноги.

Казалось, Бердибек не слышал дикого крика Тайдоллы. Он стоял бледный, крупные капли пота стекали по его вискам, а бескровные губы шептали:

– Это тебе за то, что ты хотел стать ханом, это тебе за то…

Потом, словно очнувшись, Бердибек сказал:

– После того как справишь сорокадневные поминки, я заберу тебя к себе.

Хан повернулся и, нетвердо ступая, пошатываясь, пошел из шатра.