Текст книги "Энциклопедия логических ошибок: Заблуждения, манипуляции, когнитивные искажения и другие враги здравого смысла"

А как это не делается: трудности убеждения

Не печалься, когда люди превратно толкуют

твои слова: они слышат твой голос,

но в их умах лишь собственные помыслы.

РУМИ[65]65
  Джалаладдин Руми (1207–1273) – выдающийся персидский поэт-суфий и исламский богослов, жил и умер в Румском султанате, на территории современной Турции. Похоронен в городе Конья. – Прим. пер.


[Закрыть]

Несмотря на все способы убеждения, которые мы с вами разобрали, договариваться с людьми или манипулировать ими не так-то просто. Помимо умения убеждать, важна еще и готовность поддаться убеждению.

Вспомните: когда вы в последний раз меняли свою точку зрения по какому-либо вопросу? Я не о выборе любимого сериала, а о религиозных воззрениях или о конспирологических теориях, которые вы излагаете по пьяни. Не о партии, за которую вы проголосовали в прошлом году, а о ваших политических убеждениях. Какова вероятность переубедить человека, уверенного, что мы не можем разрабатывать cвои триллионные залежи бора исключительно из-за секретных статей Лозаннского договора[66]66
  Лозаннский мирный договор – международное соглашение, подписанное в 1923 году в швейцарской Лозанне и официально оформившее распад Османской империи после Первой мировой войны. В Турции распространен конспирологический миф, будто Лозаннский договор был заключен на 100 лет и содержит секретные статьи, ограничивающие суверенитет страны в области добычи полезных ископаемых. – Прим. пер.


[Закрыть]?

•••

Убеждать человека при помощи логики – все равно что пытаться столкнуть его с обрыва: сработает, если он и так бродит у края, раздумывая, не прыгнуть ли. Но вы не дотолкаете до обрыва человека, сидящего в сотнях километров от него, посреди пустыни. Посредством этой аналогии (согласен, с привкусом психопатии) я пытался донести, что люди поддаются убеждению лишь в определенных вопросах, в определенном направлении и до определенной степени. Да, сократический метод может усыпить бдительность собеседника и заставить его вас выслушать. Да, если вы похожи на своих слушателей, это повышает вероятность, что вас воспримут серьезно. Да, триада этос–логос–пафос в сочетании с правильным кайросом рождает мощную синергию – не хуже, чем трио Метин–Али–Фейяз[67]67
  Метин–Али–Фейяз – комбинация имен трех футболистов турецкого клуба «Бешикташ»: Метина Текина, Али Гюльтикена и Фейяза Учара, составлявших в начале 1990-х знаменитое атакующее трио. – Прим. пер.


[Закрыть].

Но мы пользуемся этими приемами скорее для того, чтобы подкрепить свои убеждения, – менять их нам ни к чему. В спорах по принципиальным для себя вопросам мы ведем себя не столь гибко, как при выборе сериала на вечер. Мы защищаем краеугольные камни своей идентичности до последнего нейрона. И, как вскоре увидим, даже самые умнейшие и образованнейшие из нас не застрахованы от этой слабости.

•••

«Революция, как Сатурн[68]68
  Помните людоеда Кроноса из введения? Так это он.


[Закрыть], пожирает своих детей».

Таким образом Жак Малле дю Пан (впрочем, кому только не приписывали эту хлесткую фразу) описал якобинский террор после Великой французской революции. Он имел в виду то безумное время, когда многих революционеров, ранее считавшихся «леворадикальными», казнили как симпатизантов монархии.

В начале прошлого столетия свершилась еще одна великая революция. Она преодолела все политические границы, докатилась до пределов Ойкумены и за несколько лет поглотила своего самого прославленного отпрыска. Этого отпрыска звали Альберт Эйнштейн (мне всегда нравился этот мем).

Первый залп революции – статью об общей теории относительности – услышали немногие. Отчасти из-за малоизвестности Эйнштейна, то есть нехватки этоса, а отчасти из-за «чрезмерной революционности» его идей. Мы как приматы, ежегодно меняющие предыдущую модель телефона на новую, привыкли к постоянному прогрессу во многих сферах жизни. Но крушение аксиом, остававшихся незыблемыми в течение тысячелетий, – редкость, и естественно, что принятие нового проходит болезненно. Осознание того, что время не абсолютно – то есть у каждого свой собственный поток времени, – как раз и было крушением такой аксиомы. Если идея относительности – обрыв, то вся публика сидела посреди пустыни[69]69
  Вся, да не вся. Эрнст Мах называл абсолютное пространство и абсолютное время всего лишь гипотезами, Лоренц и Пуанкаре использовали в своих построениях разные временны́е точки отсчета. Новаторство Эйнштейна состояло в идее, что это не просто математические приемы для удобства и что никакого «истинного времени» в действительности не существует.


[Закрыть].

Франсиско Гойя. Сатурн, пожирающий своего сына (1819–1823). «Вам с кетчупом?»

Даже общая теория относительности, обнародованная несколькими годами позже, не прославила Эйнштейна: сложно было не подавиться концепцией искривления пространства-времени в виде гравитации. Эйнштейн оказался в центре внимания лишь в 1919 году, после наблюдений Эддингтона за полным солнечным затмением, то есть спустя 15 лет после выхода его первой статьи.

Но тут случилось нечто любопытное: эффект этоса обернулся против самого Эйнштейна. Он стал чересчур знаменит. Авторитет этого человека настолько вышел за рамки его области знаний, что само слово «Эйнштейн» превратилось в синоним слова «гений». Хотя попытки Эйнштейна объединить гравитацию и электромагнетизм под единой теоретической крышей («теория всего»), начатые в 1920-х годах, раз за разом проваливались, газеты подавали каждый его шаг как новую революцию. Уж если кто и совершит прорыв, так это он! Но задача так и осталась нерешенной. Ведь Эйнштейн, хоть публика этого и не замечала, безнадежно отстал от времени.

Ирония судьбы: семена той революции, в конце концов поглотившей Эйнштейна, он посеял сам – в тот же год, когда опубликовал свои идеи по теории относительности. Статья, ознаменовавшая конец ньютоновской физики, и работа, предвещавшая крах мировоззрения самого Эйнштейна, вышли с разницей в несколько месяцев. Хотя самым известным плодом его «чудесного» 1905 года (вошедшего в историю науки как annus mirabilis), вместившего четыре важные работы, считается e = mc², Нобелевскую премию Эйнштейну принесло исследование фотоэффекта.

Работа, в которой была введена концепция фотона, заложила основу квантовой физики. Но позднее Эйнштейн сочтет эту теорию чересчур радикальной и до конца жизни будет упрямо отсиживаться в своей пустыне, твердя: «Бог не играет в кости».

•••

Я привел этот пример не только ради того, чтобы показать, что и гениальность не панацея. Мы полагаем, что физика зиждется на логосе – вернее, на его чистейшей форме, на математике, – но, как видите, даже наука может пасть жертвой личных предубеждений.

Разумеется, на науку сильно влияют и общие ценности эпохи. Знаменательное совпадение: Филипп Ленард, получивший Нобелевскую премию по физике в том самом annus mirabilis, «чудесном» 1905-м, в будущем радостно вступит в ряды нацистской партии, объявит труды Эйнштейна «еврейской физикой» и возглавит движение «Немецкая физика» (Deutsche Physik). Наивно ждать, что люди, посвятившие жизнь фундаментальной идее – неважно, политической, религиозной или научной, – вдруг прозреют и развернутся на 180 градусов, стоит им увидеть свет контраргументов.

Такие фанатики, как Ленард, – безнадежные случаи, но ведь и Эйнштейн не смог совершить этот разворот. Он понимал, о чем толкуют юные квантовые физики, – они говорили с ним на одном научном языке (логос). Он верил в их талант и добросовестность (этос). Но с точки зрения чувств он никак не мог принять мысль, что в основе мироздания лежит случайность (пафос). Эта мысль противоречила самым базовым его ценностям – и он посвятил остаток дней поиску альтернативных объяснений.

Увы, Эйнштейн так и не обрел желанного душевного покоя. Даже на смертном одре в 1955 году он не отказался от классического подхода и провел последние мгновения жизни, вглядываясь в свои формулы[70]70
  См. документальный фильм Einstein's Unfinished Symphony (BBC Horizon).


[Закрыть].

•••

У Макса Планка, предводителя квантовой революции, поглотившей Эйнштейна (а ведь Планк был одним из первых, кто поддержал теорию относительности!), есть прекрасное наблюдение – оно касается нашей способности менять убеждения. Обычно его цитируют в сокращенном виде – «Наука движется вперед с каждыми похоронами», – но оригинал еще лучше: «Новая научная истина не убеждает оппонентов, не заставляет их увидеть свет; она одерживает победу лишь потому, что ее оппоненты в конце концов умирают и вырастает новое поколение, уже знакомое с нею».

Когда: прошлое культуры дискуссий

Рассуждение, логика, дискуссия, искусство убеждения, софизмы… Все это – не изобретения. В любую эпоху в любой точке мира было полным-полно тех, кто противился новому, занимался самообманом, вводил в заблуждение собеседников, пытался манипулировать толпой. Но это разные вещи – делать что-то, осознавать, что́ именно ты делаешь, и систематически изучать это в рамках культуры дискуссий. Последнее требует более высокого уровня осознанности. И вот что любопытно: если мы проследим, откуда взялись все эти сложные концепции, то обнаружим, что все дороги ведут в один-единственный город. Добро пожаловать в дивные Афины, где не только изучали способы убеждения – их институционализировали, сделали частью системы управления и системы образования…

Из чего сделан афинский спор

Поскольку мы то и дело говорим о Платоне и его ученике Аристотеле, вам может показаться, что к ним и сводится вся история Афин. Но на самом деле Платон родился в год смерти Перикла (429 год до н. э.), одного из «отцов-основателей» афинской демократии, – то есть на исходе золотого века Афин. Пелопоннесская война (против Спарты) уже через несколько лет обернется катастрофой, а спустя век Александр Македонский подчинит себе весь полуостров, фактически положив конец этому эксперименту с независимой демократией.

Таким образом, речь не просто об одном городе – об относительно коротком отрезке его истории. Теоретический фундамент понятий, которые я перечислил в начале этой главы, был заложен – если не считать краткие периоды тираний – всего за два века[71]71
  Для некоторых процессов сложнее определить дату начала, чем дату завершения. Демократия не нагрянула в Афины посреди бела дня. Хотя реформы Солона и сыграли важную роль, большинство историков принимают за точку отсчета афинской демократии антиаристократические реформы Клисфена, осуществленные приблизительно веком позже (508 год до н. э.).


[Закрыть]. А раз так, вот вам задача со звездочкой.

Почему эти основы были заложены в Афинах, а не в долине Инда? Почему мы не начинаем с Египта, где благодаря инженерным достижениям и совершенству бюрократической машины замахнулись на такой безумный проект, как пирамида Хеопса, еще за 2 тысячи лет до Перикла? Почему в Китае не появились свое «Государство» (политическая философия и утопия), своя «Риторика» (искусство убеждения), свой «Органон» (логика), а если и появились, то не дошли до наших дней?

С безграничной самоуверенностью, которую некогда вселила в нас книга «Ружья, микробы и сталь»[72]72
  Научно-популярная книга Джареда Даймонда (Даймонд Дж. Ружья, микробы и сталь: История человеческих сообществ. – М.: АСТ, 2022), за которую он получил Пулитцеровскую премию. – Прим. пер.


[Закрыть] (удостоенная, к слову, Пулитцеровской премии), мы можем немного порассуждать о коренных причинах, даровавших греческому полуострову особое преимущество:

● безуспешные попытки тиранов захватить власть;

● гористый ландшафт, допускавший существование независимых городов-государств (полисов);

● гражданское самосознание, развившееся благодаря общему врагу – персам;

● фаланга – стандартный боевой строй пехоты в ту эпоху[73]73
  Согласно одной из теорий, простолюдины-гоплиты, составлявшие фалангу, постепенно сформировали новый средний класс и демократизировали общество. Война перестала быть поприщем для подвигов аристократов, а превратилась в бойню, где сплоченность рядовых граждан проверялась на прочность. Эта сплоченность была буквальной: каждый гоплит нес в левой руке щит, которым защищал не только себя, но и воина слева. Закономерно, что среди тех, кто сражается в полном смысле плечом к плечу, зарождается гражданское самосознание. См.: Donald Kagan and Gregory F. Viggiano, eds., Men of Bronze: Hoplite Warfare in Ancient Greece (Princeton, NJ: Princeton University Press, 2013).


[Закрыть].

Фотография фаланги, которую я сделал во время Фермопильской битвы. #nofilter #300друганов #востокпротивзапада #леониднашбосс #мерзнем

Уверен, вы можете вообразить и другие причины. Но для нас главное, что в Афинах возникло и утвердилось хотя бы минимальное представление о равенстве. Иначе не было бы ни возможности убедить толпу посредством разума и слова, ни даже необходимости ее убеждать. О чем можно спорить с фараоном – наместником богов? О чем договариваться с китайским императором, чья легитимность подтверждена в небесной канцелярии?

•••

Мы разобрались, какие условия были характерны для Греции в целом. Но чем же среди множества греческих полисов выделялись Афины? В конце концов, Коринф был богаче, Фивы – обширнее, Сиракузы – великолепнее. Значит, «минимальное «представление о равенстве» – необходимое, но все же недостаточное условие.

Приведу самое, на мой взгляд, весомое доказательство этого тезиса: Спарта, извечный соперник и идеологический антипод Афин, несмотря на свое военно-олигархическое устройство, во многих отношениях была даже более эгалитарной. Все мужчины, что богатые, что бедные, занимались одним и тем же ремеслом (военным), подолгу жили в одном и том же месте (в казармах) и общались друг с другом как с равными («Эй, чувак, слышал, что эти долбаные афиняне учудили?»).

Это равенство отчасти касалось и женщин. Вопреки нормам эпохи, они получали базовое образование, владели имуществом, вели семейные дела. Аристотель даже высмеивал спартанцев: «Вами правят ваши женщины». Это и само по себе было абсурдно – издеваться над «мужественностью» потомков царя Леонида, но Аристотеля несло: он связал упадок Спарты с тем, что женщины обладали правом голоса и правом собственности. (Хотя мы-то знаем: Спарту сгубила любовь падишахов – я хотел сказать, царей – к удовольствиям и наслаждениям.)

•••

В Спарте также утвердился принцип разделения властей (Турция могла бы поучиться, для нас это до сих пор непостижимо): там был не один царь, а два. Они происходили из разных родов и «уравновешивали» друг друга. Более того, за ними приглядывали пятеро эфоров, отвечавших за внутреннюю безопасность и судебную власть, и совет старейшин (герусия). И эфоров, и членов герусии выбирал народ. Таким образом, простой гражданин мог критиковать царей, а эфоры могли их сместить.

Однако, несмотря на все это, спартанцам недоставало личной свободы. Я не говорю о рабстве – оно было константой эпохи. Но в Спарте все вращалось вокруг защиты государства, и жизнь каждого «свободного» спартанца была расписана от рождения до смерти: как себя вести, на ком жениться и т. д. Да, он мог критиковать решения царей, но не мог ставить под сомнение тот факт, что Спарте вообще нужны цари. Не мог заявить: «Надоело воевать, пойду-ка я в художники, у меня, кажется, талант». Афинянин Сократ мог открыто восхвалять отдельные стороны спартанского строя, но невозможно представить, чтобы спартанец так же превозносил афинский строй. В военном государстве, где культивируется единообразие и единомыслие, ненормально не то что славить врага – даже иметь разные мнения по одному вопросу.

•••

По правде говоря, спартанцы питали такое отвращение к разногласиям и спорам, что, если ученик отвечал слишком многословно или начинал вдаваться в подробности, учитель кусал его за палец{34}34
  Paul Cartledge, Spartan Reflections (Berkeley: University of California Press, 2001).


[Закрыть].

Такой же подход применялся и в делах государственных. Как-то однажды, во время конфликта с соседними Фивами, спартанцы какое-то время слушали фиванских послов, пытавшихся уныло торговаться, а потом прервали их: «Надо иметь или больше сил, или меньше претензий»{35}35
  Плутарх. Застольные беседы. – М.: Эксмо, 2008.


[Закрыть].

Слово «лаконично», то есть «кратко и по существу», происходит от названия спартанской земли – Лаконии. Ничего удивительного, верно? Но цена этой лаконичности – бессчетные искусанные пальцы и обиженные послы.

А теперь задумайтесь: смог бы Платон написать свои полные тонкостей «Диалоги» в такой культуре? Смог бы Аристофан поставить в Спарте свои антивоенные пьесы? Да еще и в разгар войны, когда сыновья многих зрителей взяты в плен и обращены в рабов?

Уникальность Афин – в их сравнительном эгалитаризме, либерализме и плюрализме. Подобно Багдаду эпохи Аббасидов[74]74
  Аббасиды – династия арабских халифов (750–1258). Эпоха Аббасидов – период расцвета исламской государственности и культуры. – Прим. пер.


[Закрыть], Флоренции времен Ренессанса, Нью-Йорку XX века, это было место, куда стекались изгнанники и вольнодумцы всех мастей и, вдохновляя друг друга, создавали нечто доселе немыслимое. Один из трех самых прославленных сынов Афин, Аристотель, не был урожденным афинянином. А ведь речь о временах, когда даже жителя соседнего города считали «чужаком».

Современники прекрасно осознавали это преимущество. В первый год войны со Спартой на традиционной церемонии общественных похорон Перикл вместо обычных дежурных фраз о героизме врубил эпическую музыку в духе Ханса Циммера и напомнил афинянам, за что они сражаются. Эта речь, пересказанная Фукидидом в «Истории Пелопоннесской войны», была не столько панегириком павшим, сколько одой демократии, меритократии и космополитизму города[75]75
  Едва ли случайно, что знаменитая Геттисбергская речь Линкольна времен Гражданской войны в США так напоминает эту эпитафию Перикла.


[Закрыть]. Афины заслуживали этих похвал даже больше, чем считал Перикл: кажется, ни в одну другую эпоху ни одна столь малая общность не порождала за такой короткий срок такое число гениев в разнообразнейших областях.

Запихнуть самый известный в истории лаконичный ответ в лаконичную же сноску? Нет, на это я пойти не могу.

Итак, Филипп II, отец Александра Македонского, захватив множество полисов, отправляет на юг, в Спарту, послание с несколько зловещим намеком: «Как я должен прийти: как друг или как враг?»

Ответ состоит из одного слова: «Никак».

Разъяренный царь в своем втором послании сыплет угрозами: «Если моя армия вступит на вашу землю, я уничтожу ваши посевы, порабощу ваших людей и разорю ваш город».

Ответ не заставляет себя долго ждать: «Если».

К счастью, «если» так и не случилось. Филипп обошел Спарту стороной, приговаривая: «Связываться с психами – себе дороже».

Филипп фон Фольц.

Перикл произносит надгробную речь (1852)

Яйцо, курица и демократия

Афинская демократия построена на трех базовых институтах, каждый из которых строился вокруг споров и ораторского искусства:

● народное собрание, в котором принимали участие все граждане (экклесия);

● городской совет, состоявший из представителей 10 фил – городских территориальных единиц (буле);

● суд присяжных (дикастерий).

Конечно, понятие «гражданин» в Афинах – как, впрочем, и везде до недавнего времени – охватывало только свободных мужчин. Афинян в то время было около 250–300 тысяч человек, а «афинских граждан» среди них насчитывалось не более 30–60 тысяч. Всего лишь переполненный стадион. Оставшееся население составляли женщины, дети, рабы или легальные мигранты{36}36
  John Thorley, Athenian Democracy (London; New York: Routledge, 2001).


[Закрыть].

По правде говоря, и свободные граждане тоже не были равны. При Солоне народ делился на четыре группы по уровню дохода, и самая многочисленная – феты (от мелких землевладельцев до городской бедноты) – была лишена права занимать большинство государственных должностей. Они могли участвовать в народном собрании, но буле, который и определял повестку собрания, целиком состоял из более обеспеченных граждан[76]76
  Даже Французская революция не разорвала эту связь между доходом и гражданскими правами. Всеобщее избирательное право принесла только революция 1848 года. И, разумеется, опять-таки лишь мужчинам. Сами понимаете.


[Закрыть].

•••

Несмотря на все эти ограничения, афинское народное собрание было классическим символом прямой демократии. Важнейшая его особенность состояла в том, что это был не совет «представителей»: граждане напрямую участвовали в решении вопросов государственной важности. Иными словами, вместо того чтобы раз в три-четыре года плестись, кряхтя и вздыхая, к избирательной урне «выполнить свой гражданский долг», как это делается у нас, они собирались раз в неделю и обсуждали все на свете: объявление войн, торговые соглашения, планы благоустройства, большие политические игры, в которые втягивают Афины, передел территорий и ресурсов на Пелопоннесе… Только подумайте: все те разговоры, которые вы ведете, попивая ракы, можно лично вести в парламенте!

Любой гражданин имел право присутствовать и высказываться на любом собрании. Но, конечно, тысячи людей не могут прийти к консенсусу сократическим методом, и обращение к толпе было отдельным искусством. И, возможно, в самом рафинированном, самом дистиллированном виде оно практиковалось не в народном собрании и не на рыночных площадях, где философы читали лекции, а в судах.

Мы с вами уже видели на примере казни Сократа: в Афинах и правосудие было прямым[77]77
  Согласно Аристофану, если на собрании не удавалось набрать кворум в 6 тысяч человек, стражники протягивали посреди агоры свежевыкрашенную веревку и сгоняли народ к месту сбора («На рынке шум. Забегали афиняне: // От красных жгутьев стражников спасаются!»). Перемазанных красной краской граждан, которые все же пытались уклониться от участия в собрании, штрафовали. Самое интересное в этом деле то, что охранники были рабами. Иными словами, кучка рабов пасла свободных граждан, как стадо овец, чтобы те шли и пользовались своими гражданскими правами.


[Закрыть]. Не было, скажем, адвокатов, вопящих: «Ваша честь, я протестую!» Впрочем, и судей, на которых можно было бы вопить, не было. Истец и ответчик выходили друг против друга, три часа подряд выступали перед жюри из сотен присяжных, выбранных жребием, после чего проводилось голосование. Как правило, решение выносилось до захода солнца.

Вред от превращения правосудия в состязание по ораторскому искусству и обаянию очевиден, но я далеко не уверен, продвинулись мы в этом вопросе или, напротив, откатились назад. Мы профессионализировали правосудие. США – со своей-то профессиональной армией – постоянно воюют, но народ этого не ощущает. Так и мы не чувствуем правосудия, не живем правосудием – мы лишь надеемся, что где-то вдалеке от нас оно вершится само собой.

А вот для афинянина справедливость была не абстрактным понятием, а коллективным упражнением в рассуждении, эмпатии и… да-да, логике с ее ошибками и осознанными уловками. В более прогнившей системе люди находили бы выход в грубой силе, но в Афинах умение складно говорить и выстраивать систему аргументации ценилось не меньше звонкой монеты. Иными словами, афиняне построили демократическое правовое государство вовсе не потому, что случайная генетическая мутация наделила их недюжинными способностями к логике. Наоборот, именно потому, что они сумели построить правовое государство с разделением властей, они так преуспели в искусстве спорить и рассуждать.

Связь между логикой и софизмами

Логика приведет вас из точки А в точку Б.

А халай[78]78
  Халай – турецкий народный танец. – Прим. пер.


[Закрыть] – куда угодно.

МАХМУТ ТУНДЖЕР[79]79
  Махмут Тунджер (род. 1961) – турецкий певец, актер, ведущий и бывший футболист туркменского происхождения. – Прим. пер.


[Закрыть]

Мы знаем, что софисты прибегали к доводам, вводящим в заблуждение, и даже зарабатывали на этом, а прочие афиняне их за это критиковали. Но первым, кто не стал ныть, а сел и попытался установить правила этой игры, был – ну пожалуйста, сделайте вид, что вы удивлены, – Аристотель. В сочинении «О софистических опровержениях» – строго говоря, первой энциклопедии логических ошибок и уловок – он сначала рассказывает про такие понятия, как вывод, опровержение, довод, следствие, посылка, потом делит любое утверждение на две части: исходные допущения и полученное заключение. А затем рассматривает 13 типов вводящей в заблуждение связи. Для нас особенно важен критерий введения в заблуждение – собственно, это подчеркивается и самим названием труда. Речь не о любых ошибках и уловках, а именно о «софистических»: обманных («мнимых», как пишет Аристотель в своей книге) опровержениях, к которым часто прибегали софисты.

Если совсем строго, то у Аристотеля нет книги с таким названием. Поскольку его сочинения, предназначенные для широкой публики, съела собака, до нас дошли только конспекты лекций для школы, именовавшейся Ликей. (Этимология слова «лицей» восходит к названию этой школы, но правильнее рассматривать ее как научно-исследовательский институт.) Последующие руководители Ликея постепенно собрали все сохранившиеся записи. Теперешний стандартный свод трудов великого афинянина составлен из компиляций, сделанных ровно через 300 лет после смерти Аристотеля его последователем с Родоса по имени Андроник.

Андроник принял важное решение – включить «О софистических опровержениях» в сборник «Органон», посвященный логике и состоявший из шести частей[80]80
  «Органон» Аристотеля включает шесть произведений: «Категории», «Об истолковании», «Первую аналитику», «Вторую аналитику», «Топику» и «О софистических опровержениях». – Прим. пер.


[Закрыть]. Вероятно, он следовал по стопам предшественников. Если уж на то пошло, вполне естественно, что люди той эпохи, когда в моде был Платон, задумывались об «идеальном» рассуждении и связывали его с логикой – наукой о безупречной истине.

Увы, эта ассоциация сохранилась до XX века. Не случайно мы до сих пор приравниваем софизмы к логическим ошибкам (logical fallacy). Хотя из софизмов, разобранных Аристотелем, половина связана не с логическими, а с языковыми уловками (дадим слово самому философу: «Одни опровержения – от оборотов речи, другие – не от оборотов речи»). Кто знает, если бы труд «О софистических опровержениях» был включен в другой сборник – «Риторику», возможно, публика гораздо раньше уяснила бы, что эта тема связана скорее с коммуникацией и психологией, нежели с чистой логикой. Глядишь, и поведенческая экономика возникла бы раньше[81]81
  В средневековые арабские переводы «Органона» также добавляли «Риторику» и «Поэтику»: во второй части «Риторики» тоже рассматриваются некоторые софизмы.


[Закрыть].

•••

Итак, мы в тупике: с одной стороны, нельзя отделить историю логических ошибок и логических уловок от истории самой логики. С другой – очень легко заблудиться в дебрях науки о логике. Например, работая над этой главой, я решил прочитать книгу Патрика Харли «Краткое введение в логику» (A Concise Introduction to Logic). Отзывы обещали, что она «простая» и «понятная». Кроме того, в самом названии были слова «краткое» и «введение». Я думал, что подстраховался: быстренько пробегусь по знакомому материалу – и дело в шляпе. Какое там! Книга оказалась нагромождением терминов на 700 с лишним страниц.

Перед глазами только и мелькало – P, q, neither, nor. Мало того – словно тревожась, не слишком ли кратким вышло это введение, издатели приложили к книге еще и компакт-диск. Не желая подвергать вас такой же пытке, я предлагаю обойтись без всеобъемлющего изложения истории логики. Будем свободны как птицы – давайте прыгать с ветки на ветку. Начнем с очень простого вопроса: какой подход отождествляет логику с рассуждением как таковым и какой тип мышления возводится на пьедестал в рамках этого подхода?