Текст книги "Энциклопедия логических ошибок: Заблуждения, манипуляции, когнитивные искажения и другие враги здравого смысла"

Дедукция

Все люди смертны.

Сократ – человек.

Следовательно, Сократ смертен.

Вы наверняка встречали это рассуждение и раньше. Столько лет прошло, а Сократ никак не упокоится с миром: авторы книг о логике убивают и воскрешают его снова и снова. Причина популярности зомби-Сократа – в определенности вывода: отталкиваясь от некоего общего правила (все люди смертны), мы приходим к частному – гарантированному заключению. В повседневной жизни мы вынуждены ограничивать свои суждения оговорками наподобие «возможно», «скорее всего», «на 99 %», а такой ход мысли дарит нам роскошь стопроцентной уверенности.

Дедукцию придумал (для разнообразия) не Аристотель. Ее следы ведут к Фалесу, которого сам Аристотель считал первым философом. Фалес (или его незадачливый стажер), отталкиваясь от нескольких простых допущений, пришел к ряду выводов об окружностях и треугольниках. Каждый вывод неизбежно следовал из предыдущего, образуя прочную цепь. Но откуда же берутся первые звенья этой цепи?

Как говорят в Турции, про чудо шейха известно от шейха. Иными словами, правильность некоторых вещей самоочевидна – мы сразу, без долгих размышлений, понимаем, что они верны. Такие допущения в математике называют аксиомами, а в риторике – посылками. К эпохе Аристотеля аксиоматический метод был уже настолько развит, что Евклид заложил основы геометрии (их изучают и сегодняшние школьники), исходя из нескольких простых допущений.

•••

Но если дедукция такая древняя и такая распространенная штука, то в чем же главное новшество (или новшества) «Органона»? Прежде всего, он знакомит нас с так называемым силлогизмом – особым шаблоном, состоящим, как в нашем первом примере, из двух посылок и одного заключения. Силлогизмы можно рассматривать как дистиллированную версию хода мысли в диалогах.

Аристотеля не слишком волновала фактическая истинность выводов этих умозаключений – скажем, смертен Сократ или же бессмертен. (Кстати, этот пример, который часто приписывают Аристотелю, распространился только через пять веков после его собственной смерти.) Его интересовала прежде всего сама логика логических выводов. И ради этого он сделал нечто неслыханное и невероятное – полностью игнорируя содержание, положился на переменные.

Все a суть b.

X есть a.

Следовательно, X также есть b.

Этот силлогизм по форме идентичен примеру выше (про Сократа). Формальная логика, которая, собственно, и сосредоточена на чистой форме, а не на содержании, – одна из тех областей исследования, начало которым положил Аристотель.

•••

Неважно, как представлены формальные элементы – переменными или подробными указаниями («смертны», «человек», «Сократ»), – главное, что Аристотель в своем методе опирался на термины. Он пробовал различные комбинации, меняя термины местами или используя «ни один» вместо «все», и выявлял выводы с ошибочной формой. По этой причине логику Аристотеля в то же время называют и логикой терминов (term logic).

Но для того чтобы сосредоточиться на форме вывода, нет даже необходимости привязываться к терминам. И первыми это заметили стоики…

Логика стоиков

Любопытно, что стоицизм, ныне вновь входящий в моду, зародился в эллинистическом мире, который, лишившись независимости после завоевания Александром Македонским, постепенно отходил от демократии. Согласно распространенной трактовке, люди, утратив политическую волю, отказались и от попыток понять и контролировать внешний мир. Вместо этого они обратились к осмыслению своих реакций на внешний мир и управлению этими реакциями. А что им, в конце-то концов, оставалось? Оттого-то в чести и были философские школы, превозносившие стойкость духа, достоинство, внутренний покой[82]82
  Впрочем, это не объясняет, почему римская элита с таким аппетитом набросилась на стоицизм. Один из трех самых известных стоиков – император Марк Аврелий. Уж ему-то грех жаловаться на недостаток политической воли.


[Закрыть].

Словом, современный неостоицизм, который расцвел благодаря интернету, сосредоточен в основном на этической проблематике – на том, как человеку следует жить. Между тем стоики придерживались целостной философии и размышляли не только об этике. Стоицизм – вторая по значимости логическая школа античных времен.

Стоик Хрисипп (278–206 до н. э.) написал целых 300 трактатов по логике и был для современников даже более весомым авторитетом в этой области, нежели сам Аристотель. Кроме того, этого авторитета он добился, будучи уроженцем Мерсина[83]83
  Мерсин (тур. Mersin) – город, расположенный на юго-восточном побережье современной Турции. В античные времена он носил имя Зефирий. – Прим. пер.


[Закрыть]: в Афины с их знаменитым космополитизмом он перебрался лишь впоследствии. Увы, пределы любознательности Хрисиппа нам неведомы – его сочинения тоже съела собака. Зато мы знаем, что логика стоиков строилась не столько на терминах, сколько на высказываниях.

Если читаете эту книгу, значит, вы хотите развиваться.

Вы читаете эту книгу.

Следовательно, вы хотите развиваться.

Каждая строка в этой структуре, известной в высокоинтеллектуальных кругах как modus ponens («правило вывода»), – это высказывание, выражающее суждение, которое может быть истинным или ложным. Например, то, что вы сейчас читаете эту книгу, либо истинно, либо ложно[84]84
  Это последнее суждение – одна из основополагающих аксиом логики: нечто и его противоположность не могут быть истинными одновременно. Этот принцип, рассмотренный Аристотелем в «Метафизике», позднее прокомментировал Ибн Сина (Авиценна): «Всякого, кто отвергает закон непротиворечия, следует избить, сжечь заживо и уморить голодом. И так до тех самых пор, пока он не признает, что быть битым или не быть битым, гореть и не гореть, голодать и быть сытым – не одно и то же.


[Закрыть]. А вот фраза «Эх, вот если бы все купили и прочитали эту книгу! А я бы тогда приобрел себе скромный островок на Карибах…» высказыванием быть не может: она не истинная и не ложная, это просто мечты.

Вы, наверное, заметили, что силлогизмы Аристотеля тоже содержат высказывания. Выражение «Все люди смертны» должно быть либо истинным, либо ложным. Однако логика терминов исследует это высказывание, деля на множества: «люди» и «смертные существа». А в логике высказываний (propositional logic) эти самые высказывания – своего рода атомы рассуждения, они не дробятся на более мелкие части.

•••

Впрочем, высказывания тоже можно конкретизировать. Форма приведенного выше modus ponens должна быть знакома вам по основам программирования.

If читай or обсуждай, then сверхчеловек.

Читай.

Сверхчеловек.

Выходит, в любой «программе» с такой же структурой третье высказывание тоже будет истинным, если истинны первые два. Полностью отбросив содержание и сосредоточившись на форме в современной нотации, получим:

Ну как, мы дошли до уровня подготовки операторов «Энигмы» во Второй мировой войне?

Не пугайтесь, сейчас мы телепортируемся обратно, в те века, когда эта нотация еще была неизвестна.

Забытые никогда не забудут забывших

Логика высказываний более гибкая по сравнению с традиционной логикой терминов, поэтому она рассматривается как шаг вперед в развитии логической мысли. Но со временем логика стоиков была забыта, и в каком-то смысле это доказывает, что история – не стрела, неуклонно летящая вперед. Даже Аристотель получил свою долю этой общественной амнезии: до XII века западный мир и не подозревал о существовании большей части «Органона».

Едва ли мы в полной мере осознаем, что значит утратить память в таких масштабах. Нам, людям мира, где у самых дурацких фотографий и самых никчемных статей всегда найдется несметное количество копий, кажется нереальным, что целый Аристотель взял и выпал из зоны внимания. Так что же произошло? Почему было забыто это интеллектуальное наследие? И почему о нем снова вспомнили?

•••

Подобно тому, как из-за реформы алфавита[85]85
  Первым этапом реформирования турецкого языка в республиканской Турции стал закон о замене арабского алфавита на латиницу, который вступил в силу в ноябре 1928 года. – Прим. пер.


[Закрыть] мы не сделались за одну ночь неграмотными, Европа не забыла греческое наследие в мгновение ока. Все проще простого: Александр Македонский, который, как мы отмечали, положил конец золотому веку Афин, сам был учеником Аристотеля – тот жил при дворе царя Филиппа в Пелле. Своими походами Александр нес на Восток еще и ученость. Да, в эллинистическую эпоху интеллектуальное господство города Афины шло на спад, но накопленный к тому времени багаж знаний распространялся с реактивной скоростью.

Возвышение Рима тоже не стало концом древнегреческой культуры. Пока легионы империи властвовали над Средиземноморьем, знать перенимала мифологию эллинов, изучала их литературу, усваивала их философию. Точно так же, как турецкие султаны писали стихи на персидском и арабском, римская элита творила на греческом. Детей учили на классических текстах в оригинале. Например, император-стоик Марк Аврелий написал свое главное произведение «Размышления» по-гречески. Кроме того, он не собирался его публиковать – то есть писал для себя, без намерения перед кем-то повыпендриваться.

История Цицерона, титана искусства риторики, тоже дает нам похожую подсказку: когда тогдашний глава Академии, основанной Платоном тремя веками ранее, приехал с визитом в Рим, Цицерон не стал кичиться своим положением, хотя мог бы заявить: «Я сановник, я могущественный консул!» Нет, он явился к ученому мужу как прилежный и восторженный ученик.

Но самым интересным кажется мне пример, связанный не со знаменитостями, а с безымянными рабами. Римляне были падки на показуху. Однако величайшей драгоценностью, какой только мог обладать богатый и культурный римлянин, был не сундук с золотом, а греческий раб. Гоните прочь из головы все привычные ассоциации со словом «раб»: эти рабы обычно выполняли роль семейных врачей или домашних учителей, жили сравнительно вольготно, а на приемах их представляли гостям, словно оригиналы Моне, и те пускались с ними в философские беседы{37}37
  Robert Garland, The Other Side of History: Daily Life in the Ancient World (Chantilly, VA: The Teaching Company, 2012).


[Закрыть].

Интересно, каково это – восхищаться тем, кто полностью в твоей власти, и даже ощущать в сравнении с ним некоторую неполноценность?

•••

Короче говоря, этот мир не достался ни Сулейману, ни Александру Македонскому. Но он не достался и Цезарю – Западная Римская империя рухнула. Конечно, рухнула она не в одночасье: то, что называют «нашествием германцев», было скорее демографическим сдвигом, чем одной-единственной войной, закончившейся катастрофой. Все происходило как в замедленной съемке. Греческий язык в западной части империи год от года звучал все реже, а собрания на виллах с обсуждением классических текстов за бокалом вина становились все более и более недоступной роскошью.

Когда в начале VI века Боэций наконец перевел уйму греческой классики на латынь, интеллектуальной среды, где ее могли бы встретить с распростертыми объятиями, уже не существовало. Поэтому значительную часть этих произведений никто, кроме самого Боэция, так и не прочел. А та часть его трудов, что стала достоянием широкой публики, легла в основу светского образования в Европе примерно на 600 лет… До Якова из Венеции. (Конечно-конечно, вы фыркаете, когда слышите «Намык из Анкары», а как «Яков из Венеции» – так сразу овации.)

•••

Яков наткнулся на «утраченные» части «Органона» в подконтрольном Византии Константинополе. Хотя, конечно, ничего и не было «утрачено».

Пока Запад ходил ходуном, в грекоязычной половине старой империи сохранялось античное наследие. Сильная централизованная власть, принявшая христианство, притормозила развитие науки о логике, но по крайней мере труды Аристотеля были доступны в Константинопольском университете. Когда Яков из Венеции перевел эти сочинения на латынь, начался период их «переоткрытия», который продлится около 100 лет.

Сократ и его ученики. Книга избранных мудростей и красот философии (XIII век). Сократ глазами арабов: тюрбаны, вперед!

На наше счастье, Крестовые походы подхлестнули историю. В четвертый раз крестоносцы двинулись «как-то ночью невзначай»[86]86
  Отсылка к популярной турецкой песне «Bir gece ansızın gelebilirim» («Как-то ночью невзначай я могу прийти») на стихи поэта Юмита Яшара. – Прим. пер.


[Закрыть], намереваясь взять Иерусалим и все на свете, но, лишь перейдя порог, передумали и на всякий случай разграбили главный центр христианского мира. Мало того, они обосновались на территории Византии и создали собственное государство со столицей в Константинополе – Латинскую империю. Так начался процесс, который привел к переезду на Запад множества классиков и специалистов.

В результате этого ускоренного переоткрытия корпус логических трудов разделился надвое. Знания, накопленные до XII века, назвали «старой логикой» (Logica Vetus), а новое собрание – вы знали, вы знали! – «новой логикой» (Logica Nova). В «новой логике» есть один любопытнейший момент: значительная ее часть была переведена не с греческого, а с арабского и содержала множество оригинальных комментариев. Наконец-то мы добрались до «наших» краев…

Исламский мир и темные века

Это замечание – что наследие древних греков сохранили и даже развили именно мусульмане – в Турции можно услышать довольно часто. И хотя подробности обычно опускаются, подтекст ясен: «На Западе сейчас смотрят на нас сверху вниз, но, если бы не мы, там сейчас было бы средневековье, а ночные горшки опорожняли бы с балконов».

В обществах, переживших травму крушения империи (таких, как наше), комплексы – обычное дело. То, что наши деньги после Эдирне[87]87
  Имеется в виду осада Адрианополя (современный Эдирне) во время Первой Балканской войны войсками Балканского союза в 1912–1913 годах. Потеря Адрианополя стала решающим поражением османской армии и положила конец войне. – Прим. пер.


[Закрыть] превратились в фантики, не мешает нам затевать воображаемые походы. Политический ислам лишь растравляет наши комплексы, а из-за понимания истории, все более оторванного от реальности, нарастают противоречия, которые мы сегодня и лицезреем. Настоящий порочный круг.

•••

Ирония в том, что, если бы исламские мыслители, которых наши правые (в первую очередь) поднимают на щит в своей борьбе за самобытность, жили сегодня, те же правые обвиняли бы их в «низкопоклонстве перед Западом».

Возьмем хотя бы аль-Фараби: он родился в Центральной Азии, жил в Багдаде, испытал влияние эллинистической Александрийской школы, что в Египте. То ли тюрок, то ли перс, писал на арабском. Его герои – греки, часть учителей – сирийцы, а один из самых выдающихся учеников – еврей из Кордовы[88]88
  Моше бен Маймон, или Моисей Маймонид, самый влиятельный еврейский мыслитель Средневековья, написал свой труд по логике – «Статья об искусстве логики» – на арабском.


[Закрыть]. Скажите на милость, если бы этот человек жил в наши дни, он что, записался бы в «Серых волков»[89]89
  «Серые волки» – турецкая военизированная молодежная организация под патронажем Партии националистического движения, придерживающаяся идеологии пантюркизма и национализма. – Прим. пер.


[Закрыть] Партии националистического движения? Лепил бы на свой Fiat Doblò османскую тугру[90]90
  Тугра – персональный знак османского правителя, содержащий его имя и титул. – Прим. пер.


[Закрыть]? Между исламской цивилизацией, породившей аль-Фараби и ему подобных, и турецко-исламским синтезом, в котором варимся мы, – непреодолимая пропасть.

Те, кто бьет себя в грудь и заявляет «Мы потомки Фатиха!», тоже садятся в лужу. Тот, кого вы называете Фатихом, – султан Мехмед II Завоеватель, покоривший Константинополь в 1453 году, – воспитывался не только на Коране, но и на рассказах о походах Александра Македонского, и на «Илиаде», и на «Шахнаме». Больше того, он прекрасно знал языки, так что мог читать эти произведения в оригинале.

И известно, что он сделал с туркменскими беями и их имуществом. Если бы он сейчас подался в политику, не видать бы ему голосов. «Где патриотизм, где национальные интересы?» – пеняли бы ему. Впрочем, Фатих бы и не стал клянчить у нас голоса…

Так что же надстроили исламские мыслители над писаниями Аристотеля? Они просто «наложили кучу поверх кучи господина», как в фильме «Благородный Фейзо»? И да, и нет.

Исламский мир познакомился с греческим наследием в области риторики и логики в IX веке благодаря ближневосточным христианам. После знакомства потребовалось немало времени, чтобы заполнить эту тысячелетнюю пропасть и добавить оригинальные трактовки.

Например, Ибн Рушд из Андалусии, известный как «Комментатор» – за то, что перевел и прокомментировал труды Аристотеля, – жил в те же годы (1126–1198), когда Яков из Венеции занимался своей переводческой работой в Стамбуле. Ибн Сина, известный также как Авиценна, крупнейший специалист Востока по Аристотелю, жил всего лишь веком раньше, а западный религиозный мыслитель Фома Аквинский, соединивший христианство с античной философией, – веком позже.

То есть освоение наследия Аристотеля в этих разных регионах (Андалусия, Италия, Иран) произошло довольно поздно и почти синхронно. Европа барахталась в темных веках, а исламский мир столетиями двигал вперед философию? Нет, такого не было. Будь разрыв настолько велик, было бы невозможно объяснить, как Европа позднее совершила настоящий научный скачок.

Конечно, исламский мир не монолитен – он вмещает различные школы мысли. Самая интересная для нас – аристотелевская традиция, идущая от аль-Кинди (IX век) до Ибн Рушда (XII век). Я говорю «аристотелевская», но имею в виду неоплатонизм. Аль-Кинди, считающийся отцом арабской философии, не мог примирить политеизм древних и ислам, поэтому сосредоточился на мистицизме и концепции единства в неоплатонизме, а также провел связь с суфизмом. Это стало возможным благодаря исламизации Египта и быстрому переводу на арабский наследия неоплатоников из Александрийской библиотеки.

Этот процесс донес до исламских мыслителей произведения наподобие «Органона»: они, конечно, не имели ничего общего с мистицизмом, однако составляли основу базового неоплатонического образования. Таким образом, в некотором смысле суфизм стал троянским конем для неоплатонизма, а тот – для идей Аристотеля. Вскоре Аристотеля удостоили титула «Первый учитель» (муаллим-и эввель), а это что-нибудь да значило.

•••

Впрочем, каким бы великим ни был Аристотель, главная цель аль-Кинди состояла не столько в защите философии одного человека, сколько в защите философии как таковой. Он стремился показать, что попытка постичь истину посредством разума совместима с исламским богословием. Суть дебатов, развернувшихся между аль-Кинди и его оппонентами, сводилась к следующему: логика – это инструмент, полезный лишь в определенных областях, или наука с собственными законами, которая станет фундаментом мышления в любой сфере, включая религию?

Если верно второе, то специалисты, знающие аристотелевскую логику, смогут через эту призму изучать религиозные тексты и толковать их. Представители других школ мысли не слишком радостно восприняли такую возможность, грозившую подорвать их влияние. Они восстали против идеи логики как фундаментальной науки и попытались ограничить ее роль в философии. И в результате обнаружили, что им противостоит «Второй учитель»…

Восхождение «Второго учителя» на вершину мудрости

Аль-Фараби (872–950) удостоился прозвища «Второй учитель», поскольку посвятил жизнь толкованию идей Аристотеля. На самом деле он был мудрецом-многостаночником, но, увы, большинство его сочинений… правильно, съела собака. К счастью, до нас дошли сотни страниц его комментариев к «Органону». Следует отметить, что это был особый «Органон» – он включал не только труды о логике и софистике, но и «Риторику», и «Поэтику». Аль-Фараби охотно принял это расширение, ставшее золотым стандартом неоплатонического образования, и утверждал, что все эти темы объединяются под сенью логики. Аналогия с восхождением на вершину, к которой он прибегал в своих объяснениях, – одна из самых доступных трактовок Аристотеля.

1. Пока мы на равнине, у нас есть только безымянные понятия.

2. Восхождение мы начинаем с языка, то есть с именования понятий. Мы выделяем такие понятия и классы, как «человек», «нобелевский лауреат», «Иммануил, застолбивший место в списке бестселлеров The New York Times».

3. По мере развития языка мы начинаем давать названия и метапонятиям – «понятиям о понятиях» («категории», «противоположности»), в результате чего переходим на метауровень мышления. На этом этапе, когда выявляется взаимосвязь между логикой и языком, мы можем формулировать осмысленные высказывания.

4. Достаточно поразмыслив над своими мыслями, мы переходим к их развитию: строим силлогизмы, состоящие из высказываний. Высказывания могут быть истинными или ложными. Силлогизмы же, если их форма верна, становятся «совершенными», если нет – «несовершенными». Первое научное исследование логике в «Органоне» посвящено совершенным силлогизмам[91]91
  «Первая аналитика». Поскольку переводы Боэция не получили массового распространения, до XII века никто на Западе не читал эту часть трудов Аристотеля. А вот аль-Фараби читал.


[Закрыть].

5. Наконец мы добрались до вершины. Здесь мы применяем логику для неопровержимых доказательств. Для доказательства нужны две вещи: безукоризненные силлогизмы и безукоризненные посылки. Иными словами, правильные мыслительные шаблоны наполняются истинными посылками. И, следовательно, выводы также будут неоспоримо истинными, а силлогизм – верным[92]92
  «Вторая аналитика». Эта часть, считающаяся вершиной логики, тоже была недоступна Западу – до Якова из Венеции. Обратите внимание: чистое знание, полученное таким путем, Аристотель и аль-Фараби называют «наукой». Для нас же наука не дает достоверного знания.


[Закрыть].

6. Вдоволь полюбовавшись пейзажем с вершины, мы начинаем спуск с другой стороны горы. Первая остановка – диалектика. Мы уже встречали этот термин. Согласно трактовке аль-Фараби, диалектика – попытки людей, умеющих правильно мыслить, опровергнуть друг друга. Здесь прослеживается структура, напоминающая сократический метод: одна сторона задает вопросы, другая вынуждена занять определенную позицию. Как только позиция четко обозначена, спрашивающая сторона пытается, опираясь на нее как на посылку, прийти к выводу при помощи совершенных силлогизмов. Но не к любому выводу, а к тому, который противоречит посылке. Почему? Потому что это докажет ложность посылки отвечающей стороны. Однако у оппонента тоже есть право возразить. Словом, стороны дискутируют, тщательно подбирая формулировки и стараясь полагаться на корректные умозаключения.

7. Диалектика – качественные попытки опровержения доводов оппонента. Этажом ниже обитают низкопробные опровержения («софистические опровержения»). Безотносительно посылок, сама форма этих аргументов ущербна.

На этом классический «Органон» заканчивался. Но аль-Фараби продолжает спуск.

8. Предыдущие ступени базировались на формате силлогизма. То есть в основе доказательства, диалектики и софистики – одна и та же грамматика, разница лишь в качестве. Но риторика не укладывается в эту формулу! Ораторское искусство не сводится к доводам, которые можно втиснуть в формат силлогизма. Толпу можно увлечь и тем, что приятно слуху. По мнению Ибн Рушда, который впоследствии будет комментировать труды аль-Фараби, обычный метод философов – доказательство, а метод Корана, обращающегося к массам, – риторика.

9. Дальше всего от неопровержимости доказательства отстоит ступень поэтики. Цель поэтического творчества – не доказать, не выиграть спор, не ввести в заблуждение, не убедить. Его цель – ввести человека в иное душевное состояние. Согласно аль-Фараби, это общественно полезный прием: те, кто впал в это душевное состояние, более податливы, если их слегка подтолкнуть простой риторикой.

Почему же аль-Фараби, поднявшийся на вершину мудрости, не остался там, а продолжил спускаться вниз? Почему он не помчался за колесницей Зевса, а рухнул на землю вместе со своей черной лошадью? Да потому что наши возможности ограниченны и мы не всегда можем внятно обосновать свое мнение. По мнению аль-Фараби, истинный мудрец должен знать диалектику (чтобы обсуждать субъективные вопросы), распознавать ловушки софистов, уметь донести свою мысль до толпы посредством красноречия и дотягиваться до чужих сердец искусством поэзии. Если комментарии аль-Фараби носили разъяснительный характер, то комментарии Ибн Сины расширяли оригинал: им суждено было стать причиной серьезных разногласий…