Текст книги "Энциклопедия логических ошибок: Заблуждения, манипуляции, когнитивные искажения и другие враги здравого смысла"

Новый айсберг

Давайте разместим идеи Фрейда, которые мы обсуждали до сих пор, на новом айсберге. То, что мы называем сознанием…

1. Не единичная структура – оно состоит из параллельно работающих частей.

2. Мы осознаём гораздо меньше, чем нам кажется.

3. Даже та часть, которую мы осознаём, не вполне рациональна.

С первого взгляда становится ясно, что Ид не идентично бессознательному, а Эго не идентично сознанию. Бессознательное и предсознательное в той или иной мере охватывает каждый компонент. А вот со второго взгляда мы замечаем важную особенность: наш рассудок довольно текуч – в духе темы преображения, знакомой нам по мифологии. Содержимое одного отсека может легко перетечь в другой. Как это происходит?

Представьте себе, что у вас семейный поход в оперу. Если на выходе вашу невесту подстрелят из-за мафиозных разборок, Эго получит травму и, вероятно, вытеснит ее в бессознательное, подавив… Простите, это был сценарий третьего «Крестного отца», адвокаты сделали мне предложение, от которого невозможно отказаться, так что перейдем к другому примеру.

Скажем, вы впервые идете в оперу. Вы наверняка призадумаетесь: что надеть, как себя вести. Есть негласные правила – ознакомившись с ними, вы решаете, что надо им соответствовать. Поздравляю!

Надводные части Эго и Суперэго пришли к согласию. Но спустя какое-то время такой наряд становится для вас привычным. И если в один прекрасный день ваш ребенок спросит: «А почему нельзя ходить в оперу в шортах?» – вы машинально ответите: «Детка, это неприлично». Иными словами, вы уже не приводите аргументов, а просто выносите моральное суждение. Вы усвоили, интернализировали то, о чем прежде размышляли и что подвергали сомнению, погребли это под толщей воды.

В остальной части Суперэго находятся некоторые культурные ценности – куда более масштабные, чем привычка наряжаться в оперу:

● религиозные убеждения;

● права животных;

● предпочтения в музыке и еде;

● любовь к застолью с ракы и рыбой под Мюзейен Сенар[30]30
  Мюзейен Сенар (1918–2015) – легендарная турецкая певица, одна из самых известных исполнительниц традиционной турецкой музыки. – Прим. пер.


[Закрыть].

Часть каждой из них находится над водой, часть – на уровне воды, а часть – в глубине. Например, если мы обсуждаем концепцию «свобода слова», наш разум тут же устраивает обыск в предсознательном и предоставляет необходимые сведения в распоряжение Эго. В свою очередь, Эго при необходимости пользуется этим материалом, пытается более или менее связно рассуждать – и мы чувствуем, что все под контролем. Но если заглянуть глубже, в основе понятия свободы слова лежит более широкий ряд ценностей – либерализм, который исподволь, незаметно для вас, направляет ваши суждения и определяет ваши аргументы в дискуссии.

Если такие усвоенные вами ценности складываются воедино, как кусочки пазла, они образуют мировоззрение (или, как сказал бы Фрейд, Weltanschauung). Это идеи, которые Эго некогда изучило, осмыслило и даже наверняка с кем-то обсудило, но со временем они, как осадок, опускаются на дно и принимают форму айсберга. Нам очень сложно воспринимать идеи, которые не укладываются в этот шаблон, а если мы все-таки их восприняли, то затрудняемся оценить. И даже если вдруг нам удалось оценить эти идеи, то вспомнить и усвоить их – настоящий подвиг. Для наших мыслей куда важнее отвечать нашим текущим убеждениям, чем соответствовать внешней реальности.

•••

На мой взгляд, самое любопытное в новом айсберге – то, что даже Эго не целиком находится над водой. Возможно, войдя в зрительный зал оперного театра, вы были всецело поглощены шевелюрой человека перед вами, которая ритмично колыхалась в такт его шагам, а сами неосознанно следовали кратчайшим путем к своему креслу. Или, скажем, некий символизм в сюжете оперы, который поначалу от вас ускользнул, всплыл на поверхность некоторое время спустя, когда вы уже почти засыпали, – причем всплыл в понятном вам, расшифрованном виде. Словно ваш мозг продолжал работать над этой загадкой в фоновом режиме.

Чтобы это объяснить, нам придется пойти дальше Фрейда. В его представлении бессознательное было заполнено мыслями, которые по мере погружения все более упрощались, желаниями, которые становились все более примитивными, символами, которые понемногу превращались в абстракцию. Там не было места для высших мозговых функций. Та часть нашего разума, которая решает проблемы, придумывает аргументы, а если не получается – то логические уловки (или сразу сознательно пускает их в ход), находилась сверху. Если так, то каким образом вы рассчитали кратчайший путь к своему креслу? Или у бессознательного есть иная функция, помимо роли «хранилища сексуальных желаний и детских травм»?

Коллективное бессознательное

Есть «я» во мне, что за пределами меня и более меня.

Есть «ты» в тебе, что за пределами тебя и более тебя.

БАРЫШ МАНЧО[31]31
  Барыш Манчо (1943–1999) – турецкий рок-музыкант, певец, автор песен, актер и телеведущий, один из самых продаваемых и титулованных исполнителей Турции. – Прим. пер.


[Закрыть]

Когда Карл Густав Юнг впервые встретился с Фрейдом, который был старше его на 20 лет, они 13 часов кряду обсуждали труды самого Фрейда{13}13
  Peter Gay, Freud: A Life for Our Time (New York: W. W. Norton, 1988).


[Закрыть]. Если бы я столько времени проговорил с новым знакомым, то, наверное, к утру сочетался бы с ним браком. Впрочем, эти двое тоже заключили своего рода брак и приступили к совместной работе. Вскорости Фрейд предложил кандидатуру Юнга (которого уже рассматривал как своего преемника) на пост первого председателя IPA – Международной психоаналитической ассоциации. Все эти детали делают последующее «предательство» Юнга еще более пикантным. Со временем Юнг сочтет теорию бессознательного Фрейда неполной и слишком уж сосредоточенной на сексуальности. Да, в нашем разуме было нечто, погребенное необычайно глубоко, но самой интересной была та часть, которая принадлежала не индивиду, а виду: коллективное бессознательное.

О том, что инстинкты приобретаются не путем личного опыта, Юнг прекрасно знал. Чтобы бояться змей, вовсе не обязательно столкнуться со змеей и быть ужаленным самому: некоторые вещи слишком опасны, не стоит постигать их методом проб и ошибок. Но что, если мы наследуем из коллективной памяти своего вида не только инстинкты, но и некоторые паттерны мышления и верований?

Юнг заключил, что причина постоянного появления сходных образов в мифологии и фольклоре разных культур, невзирая на расстояния и огромные различия между ними, кроется именно в этом наследии. Исходные формы образов, которые по мере приближения к поверхности становятся все более и более разнообразными, он нарек архетипами.

Как и в случае с эйдосами Платона, мы можем видеть лишь отражения архетипов, но не способны познавать их напрямую, непосредственно. Например, в каждом есть элемент «тени» (shadow). Грубо говоря, это наша часть, которая более или менее соответствует Ид: мы ее подавляем, поскольку она не уживается с обществом. Но, помимо нашей личной тени, существует и архетип Тень, общий для всех. Кстати, вы прекрасно знаете этот архетип и называете его «дьявол». Дьявол – отраженная на поверхности форма Тени.

•••

Конечно, образ дьявола изменчив – от культуры к культуре, от эпохи к эпохе. Наш, когда он впервые вышел на сцену в первой книге Ветхого Завета, имел облик змея, ставшего причиной изгнания Адама и Евы из рая, – но у него было не так-то много реплик. Однако в последующие столетия его роль и описание беспрестанно менялись: в «Божественной комедии», средневековом произведении, он предстает чудовищем с тремя лицами и шестью крыльями, как у летучей мыши, тогда как в поэме «Потерянный рай» Мильтона, творившего на заре эпохи Просвещения, становится прекрасной, харизматичной и даже трагической фигурой. Поскольку говорящие змеи и чудовища в наше время кажутся нелепыми, современные изображения наподобие «Адвоката дьявола» (1997) берут за основу шаблон Мильтона и пытаются сосредоточить внимание на убедительности и притягательности дьявола, на его бунтарской сущности.

По мнению Юнга, мы постигаем такие древние символы, как змей, и популярные в наше время образы путем культуры – как навязанные сверху. Однако за этими отражениями кроется общая тьма, ощущаемая каждым человеком. Иными словами, то, что облегчает усвоение культурных представлений, таких как дьявол, – это их совместимость, созвучие с архетипами в основании айсберга. Вот почему понятие дьявола так распространено, хоть его внешний облик и изменчив. Если вы заметили, коллективное сознание (популярные верования и убеждения эпохи) и коллективное бессознательное (паттерны, унаследованные от древних времен), точно так же, как инь и ян, пребывают в динамическом противостоянии: они борются друг с другом, питают друг друга и перетекают одно в другое.

Ну хорошо, а сами архетипы образовались случайно? Где источник нашего наследия? Тезисы Юнга довольно туманны. Поскольку он интересовался оккультизмом и всякой паранормальщиной, понятие коллективного бессознательного можно трактовать как некую загадочную связь между всеми людьми – и даже между всеми живыми существами. Именно поэтому его можно приспособить и к старинной вере в вахдат аль-вуджуд (суфийская концепция о «единстве бытия»), и к учениям нью-эйдж; именно поэтому оно сохраняет свою популярность. Но мы применим несколько более «современный» подход…

Иероним Босх. Сад земных наслаждений (1490–1510). В правой части триптиха мы видим чудовище, из-за котла на голове известное как «Принц ада»: оно пожирает несчастных грешников

Спокойно, атеисты: теория эволюции устояла

Помните Дарвина? Когда мы с вами в последний раз с ним виделись, он не смог присутствовать на дебатах об эволюции в Оксфордском университете, и, невзирая на все старания Гексли, его идеи в скором времени утратили популярность. Так длилось до начала XX века, вплоть до появления синтетической теории эволюции, объединившей теорию естественного отбора с теорией наследственности Менделя. В наши дни образ Дарвина олицетворяет скорее этот синтез, нежели оригинальную теорию.

Юнг тоже был продуктом этой эпохи – эпохи СТЭ. Следовательно, трактовка его архетипов как структур разума, доставшихся нам в наследство благодаря естественному отбору, а не как оккультной общей памяти вряд ли станет предательством по отношению к нему. Давайте применим эту точку зрения к некоторым архетипам, которые часто употреблял Юнг, и немного развлечемся…

•••

Мудрый старец – архетип, который мы встречаем во многих культурах, причем как в мужском обличье (Заратустра, Мерлин, Один), так и в женском (Пифия в фильме «Матрица»){14}14
  Robert L. Moore and Douglas Gillette, King, Warrior, Magician, Lover: Rediscovering the Archetypes of the Mature Masculine (San Francisco: Harper San Francisco, 1990).


[Закрыть]. Почему отождествление старости с мудростью настолько распространено? Как ни странно, пожилой возраст куда меньше ассоциируется с отрицательными чертами – немощь, медлительность, забывчивость. Возможно, именно потому, что мы потомки не тех, кто бросал стариков на произвол судьбы (они больше не могут ни охотиться, ни рожать, лишь обременяют племя), а тех, кто кормил их и почитал.

В те времена, когда не было письменности, накопленный опыт старика или старухи был истинным сокровищем, которое может исчезнуть в любой момент. Одно случайное воспаление легких – и уроки, усвоенные в ходе множества странствий, сотен смен сезонов и тысяч охот, окажутся утраченными. И, очевидно, те, кто по достоинству ценил эту сокровищницу – с прицелом на долгосрочную перспективу, – получали большое преимущество перед соседями. А мы, судя по всему, унаследовали их структуры разума (разве что с небольшими изменениями от культуры к культуре).

Рембрандт. Портрет старика в красном (1652–1654). В этот период художник создал множество портретов стариков: их лица выражают спокойствие и опыт

А отчего настолько распространены образы непорочной матери (такие, как Дева Мария) или сходные половые роли?{15}15
  Donald E. Brown, Human Universals (Philadelphia: Temple University Press, 1991). Особенно важно в этом контексте понятие cultural universal – культурной универсалии.


[Закрыть] Возможно, общества, где материнство и «чистота» женщины считались священными, разрастались и стабилизировались, а затем одолели своих более индивидуалистичных и вольнолюбивых соседей. Параллельно этому эволюционному успеху структура разума, сделавшая возможным архетип матери, передалась последующим поколениям. То же самое произошло с верой в дьявола: она и позволяет нам сваливать вину за свои нежелательные личные устремления на кого-то другого, и охраняет общественный порядок. Вольтер говорил: «Если бы Бога не было, его следовало бы выдумать». Почему то же самое нельзя сказать о дьяволе? Возможно, мы потомки тех, кто сумел сотворить себе богов и дьяволов.

•••

Хоть эти умозрительные построения и забавны, не стоит чересчур соблазняться притягательностью эволюционной психологии. Ведь даже такой базовый шаблон, как «самоотверженная мать», в разных культурах может выглядеть по-разному. Согласно Плутарху, мать-спартанка, провожая сына на войну, вместо того чтобы лить слезы, вручает ему щит и говорит: «Или с ним, сын мой, или на нем».

Ее сын, как и любой спартанский муж, с семи лет живет в военном лагере со своим отрядом (и это не менялось даже после женитьбы). Если он, бросив щит, предаст братьев по оружию, то, скорее всего, собственная мать первая его придушит.

Можете ли вы вообразить себя такой матерью?

В милитаризованных обществах главная обязанность матерей – воспитывать воинов, поэтому их понимание материнской жертвенности накренилось в сторону преданности государству, а не собственным детям: место семьи заняло государство.

Иными словами, культура, начавшись как продолжение биологии, со временем развилась настолько, что научилась подавлять даже самые базовые инстинкты. У нас имеется ряд паттернов мышления (на чем бы они ни базировались, на биологии или на культуре), и причина, по которой я так полагаюсь на Юнга в качестве моста, – обиталище этих паттернов. Они живут не в пентхаусе нашего мозга с прекрасным видом из панорамных окон – они снимают полуподвал.

Жан-Жак-Франсуа Ле Барбье. Спартанка вручает щит своему сыну (1805)

Жорж Клемансо, президент Франции во время Первой мировой войны, говорил: «Война – слишком серьезное дело, чтобы доверять его военным». А некоторые мысли слишком важны, чтобы оставлять их на откуп рациональному уму. Автоматизировать их, разместив в бессознательном, – куда более верный подход. Нам не нужно было принимать осознанное решение бояться змей – точно так же, как не нужно убеждать себя, что надо дышать. Эта система настолько надежна, что даже если мы примем решение не дышать, то не сможем его претворить в жизнь. Она защищает нас от нас самих.

В этом контексте бессознательное представляется мне операционной системой компьютера: часть ее кода пишется в течение конкретной жизни (индивидуальное бессознательное), а остальное – куски кода, которые работали для прошлых версий, то есть наших предков (коллективное бессознательное). ОС устанавливает определенные рамки для программ, которые под ней запускаются (решение проблем, планирование, обсуждение).

У этих программ нет доступа к исходному коду системы (мы не можем непосредственно наблюдать бессознательное), и они не способны функционировать независимо от нее (мы не можем сойти с колесницы). Это значит, что одна неработающая программа не затрагивает всю систему. Важные операции также выполняются самой операционной системой, а не передаются медленным и склонным к ошибкам программам. Следовательно, тот факт, что наше сознание заперто в видимой части айсберга, – «не баг, а фича», в переводе на айтишный. Когда Юнг умер (это случилось в 1961 году), те двое, кому предстояло классифицировать и измерить эти «куски кода» в бессознательном, а в процессе придумать новую область – поведенческую экономику, только-только приступали к работе…

Ярлыки рассудка

Скорее всего, вы впервые услышали имя Даниэля Канемана в 2002 году, когда он был удостоен Нобелевской премии по экономике. Нет, понятно, что каждый год некоторое количество людей получают Нобелевскую премию, но Канеман был психологом. Как психолог ухитрился получить Нобелевскую премию по экономике?[32]32
  Строго говоря, никакой Нобелевской премии в области экономики нет. Это особая награда, учрежденная в 1968 году Банком Швеции. Она называется «Нобелевской премией» только потому, что вручается тем же комитетом. Зная это, вы сможете щегольнуть эрудицией перед друзьями и получить Нобелевскую премию по умничанью.


[Закрыть]

Все началось с того, что Канеман и его коллега Амос Тверски, не одобряя стиль одежды 1970-х, заперлись у себя в лаборатории. Изучая части кода, которые особенно сильно влияют на принятие решений высшего уровня, они разработали понятие эвристики (heuristic). Что это за эвристика такая? Для начала давайте рассмотрим не слишком разумный способ срезать путь при рассуждении:

1. Если население каждый год растет на 2 %, когда оно удвоится?

2. За какое время ваш банковский вклад удвоится при 7 % годовых?

Решать такие задачки в уме непросто, но для того, чтобы выпендриться перед окружающими, можно использовать «правило 70»:

1. 70: 2 = через 35 лет население вырастет в два раза.

(Правильный ответ: 35 лет + несколько дней.)

2. 70: 7 = через 10 лет ваш вклад увеличится вдвое.

(Правильный ответ: 10 лет + 3 месяца.)

Что вы заметили? Метод расчета прост, а результаты вполне точны. 3 месяца на 10 лет – погрешность менее 3 %. А несколько дней на 35 лет – вообще почти нулевая погрешность. Таким образом, мы чуть-чуть пожертвовали точностью, зато изрядно сэкономили время и силы.

Разумеется, поскольку миллионы лет назад люди не слишком хорошо разбирались в банковской системе и стратегии демографического развития, эта эвристика никому не давала эволюционного преимущества и не стала частью нашей биологии. Нам нужно ее выучить и каждый раз запускать «вручную».

А Канеман и Тверски занялись эвристиками, которые автоматически обеспечивают подобный компромисс между скоростью и точностью[33]33
  Не любая эвристика – полезная адаптация. Мысленные ярлыки могут быть случайными побочными эффектами эволюционного процесса или просто результатом культурной обусловленности. Важно то, что они срабатывают автоматически, и то, что они широко распространены.


[Закрыть].

•••

Одно из их первых открытий – эвристика доступности (availability heuristic). Мы склонны полагать: то, что легче всплывает в памяти, более важно или чаще случается.

Испокон веков для нас были важны эти сведения – кто и когда нас обманул, кто и в каком объеме нам помог, сколько дней лил дождь… Но вести статистический учет всего этого – непосильная для нас задача. Поэтому мы взяли на вооружение нехитрый факт: если нечто для нас важно или часто случается, то оно остается в памяти – и преобразовали его в другой мысленный ярлык: если нечто осталось у нас в памяти, значит, оно для нас важно или часто случается.

Несмотря на логическую ошибку, лежащую в основе этого преобразования (если вы сами ее заметили, поздравляю), наш ярлык обычно не ведет к ошибкам. Но в крайних случаях отклонение будет довольно заметным. Например, мы сильно переоцениваем частоту таких событий, как авиакатастрофы, нападения акул и шок от новости о приговоре Джему Узану[34]34
  Джем Узан (род. 1960) – турецкий медиамагнат, заочно приговорен к тюремному заключению за мошенничество, получил политическое убежище во Франции. – Прим. пер.


[Закрыть], поскольку помним их куда более ярко.

Вероятность погибнуть в результате нападения акулы ниже, чем вероятность попасть в авиакатастрофу, а эта вероятность, в свою очередь, ниже вероятности, что Джем Узан все-таки угодит за решетку. Несмотря на это, миллионы из нас и в этом году не полетят на Мальдивы из-за страха перед самолетами или акулами.

•••

Еще более яркий пример касается восприятия терроризма. Не менее половины граждан США обеспокоены тем, что они сами или близкие члены их семьи могут стать жертвами теракта. И эта цифра держится примерно на одном уровне начиная с 11 сентября 2001 года{16}16
  John Mueller and Mark G. Stewart, «Trends in Public Opinion on Terrorism,» https://politicalscience.osu.edu/faculty/jmueller/terrorpolls.


[Закрыть].

А между тем в этот период вероятность (для среднестатистического гражданина) погибнуть в результате какого бы то ни было теракта составляла 1 на 40 миллионов в год. Итак, в стране, где живут 320 миллионов, половина населения испытывает лично окрашенную тревогу из-за события, которое может затронуть от силы восемь человек. Это ежегодный риск.

Больше того, 64 миллиона из них «очень тревожатся». Ежедневно 2 тысячи человек умирают от сердечных заболеваний, 100 человек погибают в ДТП, а 30 становятся жертвами вооруженных нападений – но почему-то никто не испытывает пропорциональной тревоги по поводу этих опасностей.

Нижняя кривая – доля тех, кто утверждает: «Я очень тревожусь, что моя семья может погибнуть в результате теракта». Верхняя кривая – доля тех, кто «очень или в какой-то степени» тревожится

Я не хочу подавать это как критику «лицемерия» – прежде всего потому, что невозможно подсчитать, что такое «пропорциональная тревога». Что может ощущать человек, которого пугает вероятность один на миллион, по сравнению со страхом перед вероятностью один к тысяче? Что получится, например, если в тысячу раз увеличить «очень тревожусь»? «Супермегатревожусь»? Нет, разрешающей способности наших чувств недостаточно, чтобы совладать с нашими же статистическими знаниями.

•••

Самое важное – осознать петлю положительной обратной связи между эвристикой доступности, страхом и СМИ.

1. Мы быстрее запоминаем то, что нас очень пугает.

2. Поэтому нам кажется, что пугающие нас события происходят очень часто.

3. Из-за кажущейся распространенности проблемы мы боимся еще сильнее.

4. Среди сообщений в СМИ мы фокусируем внимание именно на таких новостях.

5. СМИ и без того «подсвечивают» громкие события ради рейтингов.

6. Мы окончательно убеждаемся: проблема крайне распространена и крайне серьезна.

7. См. п. 1.

Этот порочный круг настолько эффективен, что оценки, которые обычно бывают вполне точны, могут искажаться – даже в сотни раз. Следует заметить, что это работает в обе стороны. Когда я предлагаю своим студентам предположить процент самоубийств, то обычно получаю ответы: одна смерть на тысячу, одна на 10 тысяч и все в таком же духе. А между тем реальная доля – около 1 % (из 100 смертей одна приходится на суицид). Учитывая, как редко обсуждается тема суицида, неудивительно, что наша эвристика доступности порой оборачивается «ошибкой доступности».