Текст книги "Хроники русского духа"

Приоритетными становились лыжи. Из спортивного инвентаря в школе были только лыжи. Почти каждое воскресенье (в субботу школа работала) мы с Люсей брали в школе лыжи и отправлялись на ту же гору, только теперь с лыжами. Или ходили на длинные дистанции. И стали спортсменками. Однажды в соревнованиях я даже копьё метала, хотя держала его в руке первый раз. Мне говорят: надо выступить, иначе команде запишут баранку. Я и выступила: копьё не захотело воткнуться в землю, оно проскакало, как лягушка. А лыжи… Моя дальнейшая жизнь оказалась до 70 лет связанной с лыжами. И дети мои вырастали на лыжах. Чего о внуках сказать уже нельзя. Они соревнуются в других сферах личностного становления.

Летом – лапта. Помню тягостные минуты, когда игра кипит за окном, а меня не берут: мала. И какое счастье, когда на «городе» бьёшь битой и летишь. Не особенно думая, попадут в тебя или нет! И риск, и быстрота, и смелость! Да, видно, мало в лапту играла, коль долгое время из-за трусости душа моя пребывала в рабстве!

Это коллективные групповые игры. Но были игры с личными игрушками, игра с которыми обучала, моделировала элементы будущей жизни. У меня куклы и дочки-матери. Трудная жизнь, но были две тряпочные куклы с фарфоровыми головами, которые удовлетворяли мои потребности в разыгрывании спектаклей, темпераментная яркость которых навлекала на меня гнев брата. Летом свои спектакли разыгрывала в палисаднике. Люся, подруга, занималась тем же. Часто играли вместе, то у неё, то у меня. Я круче фантазировала, мой игровой интерьер разнообразнее. Текстовое оформление моих дочек-матерей было интереснее. Однажды выхожу в палисадник, а моих кукол и декораций нет, нет моего хозяйства! Бегу к Люсе оплакать ей происшествие. Она в ответ: «Толик (её брат на год старше меня) принёс мне все твои куклы». Вот чудеса! И он понимал, что у меня интереснее.

Начало 50-х годов прошлого столетия. Вдруг в магазине появились пластмассовые, блестящие, с выпуклыми глазами, красивые до загляденья – куклы! Я загляделась. Две недели плакала, просила маму купить. Не выплакала, потому что не было денег! Как мама вытерпела мои слёзы, только Бог это знал! Старшие дети у мамы ничего не просили. А теперь и я поняла, что денег нет – и просить нечего. Она сама видела и знала, кому что нужно, чтобы ходить в школу и жить, т. е. самое необходимое. Как жестока была судьба с мамой! Она отдавала нам всё, что было в её силах и возможностях: сердце, руки, время, тепло, нервы, знания, кроме материального. Её психика на протяжении нескольких лет была в перманентном стрессе. Земля тебе пухом и рай светлый, моя дорогая мама!

Бегая к Люсе и постоянно встречаясь у неё с Толиком (братом), хочешь не хочешь, повзрослев, стала класть на него глаз. Ему же я казалась малышнёй! Как хорошо, что он меня игнорировал! В противном случае был бы у меня муж совершенно пустой и никчёмный человек. Совершенный неудачник! В 2005 году я приезжаю на похороны тёти Поли в Любавичи, первым, с кем столкнулась на улице, был Толик (работал зоотехником). Стоит посреди улицы и сообщает мне, что очередная жена от него уезжает. Да, стоит машина, что-то грузят. А он улыбается. Статный, красивый, в шубе, унтах, меховой шапке, зоотехник. Но любитель выпить через край! И человек пропал! А сейчас (2023 год) у себя под окном наблюдаю юных (15-летних) наркоманов, как они постепенно превращаются в ничтожества. Но они ведь об этом не знают. А опыт других им – пустое место.

Только в 12 лет впервые увидела настоящий поезд, реальный город! В скорлупе по имени Любавичи я пребывала как младенец в материнской утробе. Светло, тепло, весело. Но время шло, жизнь брала своё. Всё более интересно становилось общаться с книгами. Это давала школа. Я училась легко, с удовольствием. Только литература не стала любимым предметом.

Не воспринимала я литературу как «учебник жизни». А люди, которые писали книги, казались мне сверхчеловеками. Никаких своих мыслей, отличных от тех, что нам говорили в школе, в моей голове не было. Какие могли быть у меня «отклонения», когда у учителей других, своих взглядов не было? В 10-м классе преподаёт литературу жена директора. Помню, пришла на урок, открывает тетрадь (институтские лекции?) и начинает читать!!! Не рассказывать!!! О Льве Толстом! Как можно полюбить предмет и уважать учителя, который не может своими словами сказать о «глыбе, человечище»? Какая у неё своя мысль? Увидев чтение, я поняла, что она не знает Толстого даже на школьном уровне!

 
В десятом классе, помню, был филолог,
Директоршей, не кем-нибудь, она звалась.
Возможно, Лев Толстой и был ей дорог,
Судьба ж учительницы ей не удалась.
 

В 10-м классе мы сильно озорничали. Не один раз, наверное, наш классный руководитель Андрей Митрофанович плакал из-за нас в жилетку. В потёртый учительский стул – такая ветхая мебель была в школе – перед его уроком мы насыпали в дырку тёртый мел. Темпераментный А. М. вертится, крутится на стуле, то сядет, то встанет. В результате место, на котором сидел, становилось белым. Снова гомерический хохот! За что мы его так изводили? Вместо «смотрите» он произносил «смоите». Его и прозвали Смоитель. Как-то у меня не решалась задача. Он подошёл, посмотрел и резюмировал:

– Ваша сестра Таиса такие задачи могла решать не одним, а несколькими способами. Я её до сих пор помню. Хорошим математиком она была.

Тасенька уже три года училась в мединституте. Я была окрылена и счастлива такой похвалой моей сестры, которую он, надо же, всё помнит! Мне стало грустно и стыдно за наши издевательства над ним. Вот тебе и учительский авторитет. На чём он строится, чем поддерживается, чем дышит? Не так просто ответить.

Остальные учителя шли калейдоскопом, почти ничего не оставив в моей памяти. Каких-либо политических мыслей в школе, как и в моей голове, не водилось и не бродило. Никаких ГУЛАГов, расстрелов, репрессий. Даже знание об аресте папы и его ссылке на рытьё Беломорско-Балтийского канала пришло ко мне с большим опозданием. Ни от учителей в школе, ни от кого другого не исходила подобная информация. Неужели никто в Любавичах об этом не знал? Или молчали? Такой литературы не было. Да что говорить, в нашей школе не было словарей, энциклопедий. На чём мы умнели и созревали духом? Мы были в глубокой изоляции от этих знаний. Возможно, это и лучше. Будь я к ним ближе, может быть, к настоящему времени была бы душевно больной.

Итак, получаю я аттестат, тогда назывался «зрелости», и уезжаю в Минск, намереваясь поступить на химфак. Мама предупреждает: «Если будешь видеть, что не проходишь по конкурсу, не тяни время, не трать деньги, приезжай домой». Мама для меня высший авторитет, как она считает, так и надо действовать. Сдавать нужно было 4 предмета. Я сдала три с результатом 5–5 – 3. Оставался немецкий, мои знания не блестящие, на четвёрку, если повезёт, можно было надеяться. Но тройка отрезала мне проходной балл вне зависимости от немецкого языка. Поскольку балл у меня уже не проходной, помня напутствие мамы, не сдавая немецкий, я вернулась домой. Со мной поступала туда же ещё одна девушка. У неё было 17 баллов, и она поступила! Вот когда я рвала и метала, но поезд ушёл. Не порадовала я Галину Моисеевну. Мы все под Богом. Всё делается так, как – потом выясняется – и нужно. И жизнь моя сложилась так, как сложилась.

После неудачи с политехом я поступила в Московский государственный институт культуры, где научилась играть на домре, петь, танцевать, чем с удовольствием занималась до того времени, пока у меня были физические силы. Серьёзные программы института по русской классической и зарубежной литературе, философии, педагогике, иностранному языку подготовили меня к аспирантуре, к занятию научной работой. Незадолго до окончания института куратор моей институтской группы Бажор говорит мне о необходимости в скором времени поступать в аспирантуру. Даже не спрашивает, а говорит как о чём-то решённом. И продолжает: «Чтобы всё было хорошо, нужно как можно скорее вступить в партию». Я так и поступила: стала кандидатом партии и после окончания института уехала по распределению в Туву в музыкальное училище. С зароненным в голове зерном об аспирантуре.

Штрихи к портретам

 
Любавичи и школа в нашей жизни
Составили эпоху, целый мир!
И что бы мы ни делали, что б ни творили,
Хотим дышать тобой, Любавичей эфир!
 
 
Пётр Ефимович, историк, был гроза,
Смотрел на нас как Маяковский,
Под этим взглядом нам всегда
Казался пол не в меру скользким!
 
 
Куратора мы помним своего,
Андреем Митрофанычем он звался,
За деликатность, терпеливость он тогда
Смешным и странным нам всегда казался.
 
 
Он мягкий был и добрый, потому
Вели себя мы с ним не в меру вольно.
Спустя лишь годы я понять могу,
Как делали ему тогда мы больно.
 
 
Жизнь пионерская живым била ключом:
Линейки, старты, семена и клевер.
В комсомоле с Моисеевной – костёр,
Из школы изгнан ледяной был север!
 
 
А физика? То разговор особый:
Девочки к нему любовью бредили тогда,
Когда Иван Никитич, физик новый,
Забыл в честь нас большие города!
 
 
Не знали до него мы Гей-Люссака,
Решать задачи было нам не по плечу.
Но он, проверив наши знания, однако,
Сказал: «Я физику познать их научу». (И точно!)
 
 
Неуёмной чередой сменялись завы,
Кто только у штурвала школы ни стоял,
Но лишь Евген Васильевич Баранов
Составил имя школе, вес придал!
 
 
Школа для меня не просто место —
То начало Родины и моей личности отсчёт!
Ничего другого нет, чтоб было вместо!
Альма-матер до сих пор к себе влечёт!
 

11 июля 1981 года

В 2015 году школа праздновала своё 150-летие! Имела огромное кирпичное 2-этажное школьное здание, рассчитанное на 500 человек, однако училось в нём только 52 школьника, с которыми работали 14 учителей. В 1944–1954 годах в нескольких деревянных школьных зданиях работали 45–50 учителей, два-три года только 7-8-х классов было по шесть параллелей! И в каждой параллели по 40 человек! Сколько детей училось в течение года, подсчитать без технических средств невозможно! Через 152 года, в 2017 году, любавичская средняя школа перестала существовать. Село Любавичи умирало.

Посвящение тем, с кем я училась в школе

 
Златковский Саша, милый мой,
Как живёшь ты, дорогой,
Люсю, Ирму вспоминая,
Как качаешь головой?
 
 
Спросили Олю Воронцову:
В будущем кем хочешь быть?
Очень твёрдо та сказала:
Буду я людей лечить!
 
 
Федя Гронский, ты подрался,
Снова слово не сдержал.
Теперь он высоко поднялся,
Звёздным кавалером стал!
 
 
Люся в классе управитель,
Была признанной главой
И сейчас преподаватель,
Подпирает вуз собой!
 
 
Средь нас была красавица одна,
Мешала жить спокойно мальчикам она,
И нам не легче было рядом с ней,
То Нина Воронцова, это всё о ней!
 
 
А Коленька Чухнов слыл лодырем,
Способности, учителя считали, он имел,
И не ошиблись педагоги в парне:
В жизни он сегодня преуспел.
 
 
Есть средь нас сверхволевая женщина,
Войтова Полина, а не кто-нибудь она.
Трудно иль легко с такою дома?
Расскажи об этом нам сама.
 
 
В пятом классе наши мальчики
Разделили меж собою нас.
А сегодня, досточтимые мужчины,
Сохранилось ли былое в вас?
 

11 июля 1981 года

Встреча выпускников 1956 года

В 10-м классе я уже начала посещать клубные танцы и встречаться с мальчиками – не очень активно. Но… грудь запаздывала в своём развитии. Люся привычно носит лифчик, а мне в него нечего пока класть. Не поэтому ли, сейчас делаю вывод, у Люси было много кавалеров, у меня – намного меньше? От неё веяло половой зрелостью, а я пигалица. Пусть пустое место, но лифчик я надела. Хотя во 2-м классе меня венчали с Лёней Поляковым, сдобным блондинчиком – тили-тили-тесто, жених и невеста. Потом появился «столбешник». В 1953 году приехали какие-то парни проводить электричество. Одному из «чужеземцев» я приглянулась. Но столбы через две недели закончились, столбешники уехали. Но остался мой первый поцелуй! Конец света! Теперь, думала я, он должен на мне жениться. Готова ли я к этому? Не готова! Вот незадача!

В это время внук врача залепил мне снежком в ухо, да так, что я на какое-то мгновенье оглохла. Испугалась, заплакала, сказала ему зло:

– Если слух ко мне не вернётся, женишься на мне глухой!

– С удовольствием! – крикнул обидчик, убегая, испугавшись всё-таки.

Какое-то время я, Люся, Сашка Златковский (мы соседи) всё время везде были втроём: в кино пролезаем в подкоп, на морозянках мчимся, самозабвенно катаемся на лыжах до их поломки и разбивания губ и носов. Вскоре Сашок стал мне интересен. Однажды с танцев он увязался за дочерью председателя сельского совета Раей, на полголовы выше Саши. Меня задело. Огорчённая, я поделилась проблемой с тётушкой Симой. Странно, но с мамой душевных проблем я не обсуждала. Делали ли это мои старшие сестрички, не знаю. Нужно, пока они живы, спросить. Тётя Сима послушала, послушала меня и молвит:

– Как? С той, которая выше его на целую голову?

– Да.

– Не переживай, отправляйся в клуб, как будто тебя это не касается, поняла меня?

И верно, забыл Сашок Раю. На танец приглашает, просит разрешения проводить меня домой. Уже у моего дома не скрывает свою радость, громко смеётся. Я успокаиваю его, мол, мама проснётся. Мои кавалеры боялись моей мамы. Дальше «любовь» не продвинулась. Саша был низкорослым, не блистал знаниями. У них в семье было 9 детей. Правда, играл на гармошке. А мы с Люсей слыли уже «журналистами» и вниманием своим одаривали избирательно. И Федя, первый драчун, о нём речь ниже, не мог допустить, чтобы его со мной увидела моя мама. Лето. Я на студенческих каникулах. Федя на побывке из армии. Я в доме у открытого окна, он в палисаднике перед оком. Вдруг он как прыгнет через забор. Что такое? Оказывается, он увидел возвращающуюся откуда-то мою маму! Вот такие хулиганы водились в Любавичах!

А вот поведение Али-москвички, дочери Чернухина, который, вернувшись с войны, увёз в Москву из Любавичей троих своих детей. Их мать убило деревом в лесу во время войны, а москвичка-мачеха детей нового мужа не приняла.

Аля заканчивала 10-й класс под лестницей московского подъезда. Студенткой московского вуза приехала она к нам в село на летние каникулы. Аля, мои сёстры Валя и Тася возвращаются с танцев. За ними идёт парень Женя Махтей, парень не просто драчун, а настоящий бандит. В нашей семье не было принято, чтобы к нам, девочкам, в дом приходили мальчики. А тут девочки в дом – и Махтей за ними. Аля, московская раскрасавица, нежная и изящная, точёная и женственная, сказочная фея, ему понравилась. Но я-то знаю, что он отъявленный хулиган. Что сейчас будет?

– Здравствуйте, дорогие девушки, позвольте к вам в гости, – подумать только, просит хулиган.

– Здравствуйте! А теперь поворот на 180 – и шагом марш! – И этот хулиган, не сказав ни слова, повернулся и удалился. Я, шестиклассница, поразилась смелости и силе духа Али. Способны были мои сёстры на такое? Не знаю. Я – точно нет! Я трусишка, тем более с бандитом. Долго боялась темноты. Вечером на улицу в туалет боялась выйти одна. Ждала, пока кто-нибудь ещё выйдет. Вскоре появились «белые тапки» Коля Чухнов, и моё отношение к темноте изменилось. Он долгое время меня не замечал. Потому мои симпатии к нему росли, как дрожжевое тесто. Это было время, когда девушки прятали свои чувства, ни под каким соусом не позволяли себе признаться объекту во внимании к нему. Меня тянуло его видеть не только днём (учились в одном классе), но и вечерами. Он жил рядом с моей подругой Таней Поляковой. Я, преодолевая страх темноты, бегала к Тане в надежде нечаянно увидеть Колю. Так я победила темноту! Как я ни таилась, мне всё равно казалось, что моё увлечение Колей заметно всем. Мои опасения были сильно преувеличены. Даже подруга Люся, как выяснилось, не догадывалась. «Белые тапки» пристали к нему, поскольку из всех ребят только он носил такие тапки. Долго он меня не чувствовал. И вдруг что случилось? Мы были в разных вузах, летом встретились и приросли друг к другу. Дошло дело и до поцелуя. Выяснилось, что он не умеет целоваться, плохо целуется, много влаги. Мои симпатии к нему улетучились! Обрадовалась, потому что ничего интересного он собою не представлял. Я хотя «журналистка», а он? Учился средне, ни на чём не играл, танцевал так себе, без огня. Что могло меня в нём сильно привлечь? Ничего!

Ещё в 5-м классе наши мальчики разделили нас, девочек, между собой. Меня выбрал Гронский Федя, первый драчун в классе. Его так и звали – бандит. Мне он не нравился, я от него всё время убегала. Чем больше я бегала от него, тем сильнее он тянулся ко мне. Перед уходом в армию он всё же увязался проводить меня домой. Дошли до калитки, я прощаюсь. Он достаёт из кармана маленький ножичек, подносит к моему носу и говорит:

– Я ухожу в армию, жди меня!

У меня руки-ноги задрожали, выдавила из себя: «Буду, Федя, буду» – и в ужасе заскочила в сени, молниеносно накинув крючок. Его супружеская жизнь, как он и предчувствовал, почти не удалась. С одной женой разошёлся, вторая ушла в мир иной намного раньше, чем было возможно. И ни один из пяти главных мальчиков нашего класса не женился на своей первой пятикласснице-избраннице.

Жизнь непредсказуема! В те десятилетия, когда мы все переженились, заимели детей, обрели жизненные и профессиональные места под солнцем, я, приезжая в Любавичи, всегда хотела видеть Федю, кавалера двух орденов славы, чувствуя некоторую мою вину в его супружеских неудачах. Однажды, спустя 20 лет после окончания школы, мы встретились на вечере встречи выпускников. Он в первый раз признался мне, что светлое чувство розовой поры ко мне живёт в нём до сих пор.

– Всё у меня есть, но ты не моя, и я несчастлив. Только возможность тебя увидеть заставила меня приехать на встречу, – раскрылся он до донышка.

А мне он не был нужен. Как писал Ю. Нагибин, «нет ничего более ненужного на свете, чем любовь женщины, которую не любишь». Тронутая таким признанием, я написала ему:

 
Низко кланяюсь тебе, Шаляпин[2]2
  Его звали Фёдор Иванович.


[Закрыть],
За до сих пор живущую
В тебе любовь ко мне.
Лучшая, как говорят,
Часть жизни уже пройдена,
А мне всё чаще кажется
И я не на коне.
 

В институте вокруг меня клубились кавказские и азиатские ребята. Ясное дело, я маленькая естественная блондинка (тогда ещё никто не красил волосы), хрупкая, миниатюрная. Света Колупайко, моя институтская подружка, была такой же, как и я. Ей пришлось выйти замуж прямо в институте. Ырызбек увёз её в свой кишлак. Спустя два года они разошлись. Как хорошо, что мне не нужно было разводиться!

Однажды в нашу группу принесли пригласительные билеты на вечер отдыха в МГУ. В моём сознании МГУ был сказкой и святыней, тайной за многими печатями! Я была как-то знакома с одной девушкой, закончившей МГУ. Она мне казалась особенной и недосягаемой. Она нередко произносила неведомое мне слово «экстравагантно». Походка пленяла, жесты, улыбка завораживали. Как грамотно строила речь, не торопилась, как я, проглатывая слоги. Мне казалась она даже выше ростом, чем была в реальности. «Не закончив МГУ, я никогда такой не стану», – думалось мне. Не с тех ли пор я начала шутить, что высота моих каблуков прямо пропорциональна уровню моего самоуважения? И ходила на очень высоких каблуках!

Но прошли годы, и моя жизнь тесно переплелась с жизнью МГУ. Муж стал профессором МГУ, трое наших детей окончили университет, и сама я какое-то время жила с мужем в общежитии МГУ на Ленинских-Воробьёвых горах. А пока для меня университет недосягаем. И вот я держу в руках пригласительный на вечер в МГУ. Надеваю своё лучшее голубое платье с коричневыми цветами (сама сшила), голубые туфли на шпильке. Платье в талию, внизу широкое. Мне оно очень нравилось. Это 1960 год. Подробности моих танцев сгладились в памяти. Но кто-то приглашает и приглашает меня на танец. Вечер близится к завершению, и этот кто-то говорит:

– Приезжайте завтра в МГУ, если сможете. Погуляем. Я покажу вам университет.

И провожать не пошёл! Мне ехать далеко, на Левобережную. Еду в электричке вся в неудовольствии и уязвлённости: не провожает, не приедет, сверх всего – посмел мне навязать мой приезд к нему! О себе ничего не сказал, кто он и что он? Настало завтра. Долго и мучительно принимала решение: приеду и незаметно задержусь, чтобы убедиться, обманул он меня или нет. Если обманет – как хорошо, что не сказала подружкам, куда отправляюсь! Он стоял на условленном месте. Правда, без цветов. И это был, как позже стало ясно, показатель! Так начались наши встречи. Вскоре в нашем институте вечер. Здесь на голове моего друга я увидела начинающуюся «мужскую» причёску! Мне только 22 года, а тут – плешь! К такой силе удара моё сердце оказалось неготовым. Заболела голова, заболело горло! Что называется, «очи потухли, и голос пропал». Прекратила наши свидания! Он оказался настойчив. Образ плеши как-то размылся. Вскоре чем-то даже и привлёк. Оказалось, что русскую классическую литературу знал он прекрасно. Любил рассказывать. Мне интересно было его слушать! Он не только эпизоды – фабулу рассказывал. Он проводил аналогии, выдавал мне причинно-следственные связи, глубина которых меня поражала.

– Если бы литераторы моей школы были способны излагать свои мысли так, как это делаешь ты, я обязательно полюбила бы этот предмет! Мне нравится, как ты ведёшь свои рассказы.

Когда я спросила, каким образом он так хорошо выучил программу по литературе, в ответ услышала:

– Я прочёл всё, что от меня требовалось. Кроме того, вообще много читал.

Его ответ «много читал» тогда меня не удовлетворил. Я тоже много читала. Да, видно, сейчас понимаю, внутренний мой взор недостаточно остро вонзался в суть того, о чём читала. Что ж, чтение чтению рознь! Ведь читают разные головы! Кроме того, как я уже упоминала, с преподавателями литературы любавичской школе, пока я в ней училась, не везло. И в нашей сельской библиотеке книг было мало. Никаких стеллажей, книг не помню. А образ библиотекарши, старой еврейки, как живой перед моими глазами. Каким-то немыслимым образом ей посчастливилось уцелеть, уберечься от фашистской расправы.

Два года танцевали мы с Михаилом, аспирантом МГУ, то в моём институте, то у него в университете. Познавали друг друга. Он воевал, закончил войну в чине майора, закончил военную академию им. Ленина, поступил в аспирантуру МГУ. Раскрывались и личностные особенности, черты характера. Не пил, не курил, не тяготел к компаниям, советовал прочесть те или иные книги. Был скуповат, что мне совсем не нравилось. Но «аспирант МГУ» нивелировал скупость. Иногда мы ссорились. Привычка вести дневник сохранила записи проблем, взгляды на которые у нас расходились. С высоты духовного и социального опыта сегодняшнего дня наши разногласия той поры не носили принципиального характера, некоторые из них были просто смешными. Но тогда у нас не было этой «высоты», и мы нередко обидно выясняли, «кто есть кто».

Это ли не показатель?! Я тупо читала классическую литературу, не почерпнула из неё для себя ничего! Ссоримся, встречаясь для приятного времяпрепровождения. Как же будем вести себя в качестве супругов, когда нужно будет решать сложные, иногда не имеющие решения вопросы совместной жизни, когда на нас будут смотреть наши дети? В литературе не вычитала, с мамой не посоветовалась.

Однако моё студенчество заканчивается. Я получаю направление в музыкальное училище Кызыла, столицы Тувинской автономной республики, в должности преподавателя клубного дела, теории и истории музыки. А мы с Михаилом – в ссоре. Провожал меня Коля Чухнов, «белые тапки», который в то время проходил военную службу в Москве. Мне было некомфортно, неприятно, очень грустно, потому что я прощалась с Москвой! Но и разлука с Михаилом начала восприниматься как «вечная разлука». У меня не осталось никаких его адресов. Не прояви он волю – я никогда не стала бы Деминой, не стала тем, кто есть сейчас. Каким-то образом он разыскал мою старшую сестру Таню, которая жила в Москве, взял у неё мой адрес. Я получаю от него неожиданное письмо. Он признаётся, что ему без меня плохо, что, если я отвечу на его письмо, он многое мне поведает. Завязалась активная переписка, теплеющая от письма к письму. Закончился учебный год, я улетела в Москву и вышла замуж за Михаила Васильевича, ставшего к этому времени уже кандидатом философских наук, принятого на работу преподавателем в МГУ.

Ретро

 
Жила девчушка в одном селе,
Вся как улитка, вещь в себе,
Росла девчонка, и зрела в ней
Способность видеть себя, людей.
 
 
В ряду оценок возник и муж,
Образ его ей не был чужд.
Кто он и что он, ясно ей:
Не пьёт, не курит – нет ценней!
 
 
Действительно, не пьёт, не курит
Мужчина, посланный судьбой,
Умён, красив и балагурит:
«До гроба я хранитель твой».
 
 
Нет места в жизни постоянству,
Не посвятил себя он пьянству,
Но жаль, уже не балагурит,
Серьёзен, знатен, не до «дури».
 

Прошло много-много супружеских лет. Выросло трое детей. Наработался трудовой стаж в тридцать восемь лет. 2007 год – я пенсионерка, вдова. Привычка вести дневник превратилась в 2014 году в четыре литературно-художественные книги. В 2017 году я стала членом Союза писателей России.

Кукринов Владимир Степанович

Кукринова-Гронская Ульяна Ивановна

Польша. Памятник погибшим узникам концлагеря Шталаг VIII С, где похоронен папа

Детство. 4 класс 1950 г.

Отрочество. 9 класс 1955 г. Лето

Десятиклассница. Май 1956 г.

Мама выходит на пенсию

Студентка Московского государственного Института Культуры имени Н. К. Крупской

Моя студенческая группа после последнего экзамена. Июнь 1962 г.

Окончен институт перед отъездом в Туву. Меня провожает Коля «Белые тапки»

НИИ общих проблем воспитания АПН СССР. Лаборатория полового воспитания. Меликсетян А. С., Володина Н. И., я, зав. лаборатории Богданович Л. А.

Научный сотрудник НИИ ОПВ АПН СССР