Текст книги "Библиотечный детектив"

Глава седьмая, в которой Анна Эразмовна начинает что-то соображать

Что происходит со временем? Кто только не пытался ответить на этот вечный вопрос! И Анна Эразмовна вносила свои пять копеек, работая над указателем, посвященным проблеме времени. Тихонько тикали в каждом биологические часы, грозно били куранты истории, время измеряли и даже взвешивали, великий Эйнштейн показывал вечности язык, а стрела времени все летела, летела, летела без остановки и только вперед.

В Одессе время текло по своим, особенным законам. Отцвели каштаны, на следующий день после Любиных похорон зацвела акация. Где взять слова, чтобы описать, как пахнет акация, как хочется быть молодой, гулять в густой южной тьме, вдыхая этот такой родной, такой знакомый с детства запах, как хочется любить и быть любимой. Но вот отцвела акация, и зацвели липы, и этот сладкий, какой-то мыльно-пластмассовый запах будоражил душу.

А на базаре, что творилось на базаре! Клубничная волна захлестнула прилавки, хозяйки гоняли с пластмассовыми ведрами, за отдельными счастливицами их волочили мужья. Вся Одесса варила клубничное варенье.

Потом пошли вишня, малина, черная смородина. Об не сварить вишневое варенье нельзя было даже подумать, а ягоды перетирали с сахаром: на кило ягод – два кило сахара.

Стояла жара, работать было и так тяжело, а душа рвалась на базар. Подруги-ромашки мадам Волгина и мадам Вильнер каждое утро травили эту самую душу своими достижениями. Ах, какую крупную абиркосу (это не опечатка!), роскошную помидору (да, именно так: женский род, единственное число!) и шикарную сардельку (это не родственница сосисок, а маленькая плоская серебристая рыбка!) приносили они с базара. Про сардельку – это отдельный разговор. Эту дешевую вкусную рыбку обожают в Одессе и готовят ее по-всякому: вынимают хребетик, обваливают в муке и взбитых яйцах и жарят обалденные биточки, тушат в уксусе и постном масле, а самую крупную выбирают, солят и уже на следующий день кушают с черным хлебом, помидоркой и парой маслин.

Анна Эразмовна, связанная по рукам и ногам своей семейкой, никак не могла попасть на базар с утра пораньше, злилась и завидовала ромашкам.

О Любе практически никто не вспоминал. И все же какая-то заноза сидела в голове у Анны Эразмовны, что-то надо было вспомнить, сообразить, и никак не получалось во всей этой круговерти.

Жизнь продолжалась, от Миши она узнала, что Скрипа вернулся домой и даже начал выходить во двор.

– Вы с ребятами должны его поддержать. Представь себе, что у тебя мама умерла.

Ответ Миши лучше не приводить. Да разве можно такое представить в четырнадцать лет? А в каком возрасте можно? Мама не может умереть, плохо без мамы, ох, как плохо…

От своей обожаемой мамули Анна Эразмовна узнала еще более потрясающую новость: вернулся домой Олег. Общая любовь порождала ревность, а общее горе сблизило.

– Детям нужен отец, – вздыхала Елизавета Степановна, – он очень старается, и я стараюсь, как могу.

Мама рассказала, что Олега допрашивали, только алиби у него было железное: он спал, когда к нему среди ночи прибежал Андрей и сообщил о смерти Любы. Андрюшу тоже допрашивали, в ответ он говорил одно: «Ничего не видел, ничего не знаю».

– Как не стыдно ребенка мучить, -возмущалась Беба Иосифовна, не понимая, что именно Андрей нашел Любу, и расспросить его менты были просто обязаны. «Только не скажет он им ничего», – думала Анна Эразмовна.

На работе она вообще ни о чем таком не думала. Бегала в каталоги, заказывала литературу, тащила тяжеленные стопки на третий этаж, листала книги и журналы, писала аннотации и очень старалась, чтобы читатель узнал как можно больше о проблеме времени и чтоб ему, любимому, было интересно.

В один из дней, в середине июня, когда она мучилась над очередной аннотацией (ну, никак не получалось толково и занимательно), к ней обратилась Лариса Васильевна:

– Кстати, Анна Эразмовна, а как там насчет книг, которые мы отдавали в переплет?

– Какие книги? – не поняла Анна Эразмовна, еще не вынырнув из глубин времени. – А, переплет! Так то ж сто лет назад было, за это время столько всякого произошло, забыла начисто.

– Не сто лет, а месяц назад. Зачем такой тон? Вас никто ни в чем не обвиняет, пойдите и узнайте.

Кипя, как чайник, Анна Эразмовна выскочила из отдела и прежде, чем выполнить задание, забежала на минутку в соседний отдел к редакторам излить душу. Они принадлежали к немногим в библиотеке, с кем Анна Эразмовна могла говорить откровенно. Умные, грамотные, чрезвычайно начитанные, дамы-редакторши были совсем нетипичными представителями библиотечной фауны (кстати, себя Анна Эразмовна представляла маленькой ученой обезьянкой). К тому же они были коренными одесситками, следовательно, как и она, принадлежали к вымирающему виду. Именно к ним она бегала жаловаться, плакать в жилетку и просто поболтать за высокое и прекрасное.

– Нет, вы подумайте, девочку нашла! – выступала Анна Эразмовна. – Я что, сижу, ничего не делаю? Да за такой указатель надо ноги мыть и воду пить!

Редакторы согласно кивали головами, возмущались и прекрасно понимали, что никто Анне Эразмовне ноги мыть не собирается, не говоря уже об воду пить.

Выпустив пар, Анна Эразмовна сбежала по лестнице и направилась в переплетную. Если совсем честно, то возмущалась она больше для проформы, редкие посещения переплетной ей были всегда приятны. Там было прохладно, стояли интересные, старинные, немного страшные машины, а главное, в переплетной работал очень ей симпатичный человек – старый переплетчик Константин Константинович, которого она считала единственным в библиотеке интеллигентом. Это был специалист высочайшей квалификации, который мог вернуть к жизни любую, даже очень старую и ценную книгу.

– Здравствуй, Аннушка, – поднял голову старый мастер, один из немногих в библиотеке, кто называл ее просто по имени. Он был ветераном войны и главным действующим лицом мероприятий, которые Анна Эразмовна организовывала ко Дню Победы. Она старалась найти самые добрые, самые сердечные слова благодарности, и, видимо, ей это удавалось. Константин Константинович был человек одинокий и относился к ней по-отечески, был в курсе ее домашних дел, а вот библиотечная мышиная возня его совсем не интересовала.

– Добрый день, Тин Тиныч, я так рада вас видеть. Как вы себя чувствуете?

– Не очень, Аннушка, жара на меня сильно действует.

– Ну, какая у вас тут жара, у вас рай земной, вот у нас под крышей жара… – затараторила Анна Эразмовна и вдруг замолчала. Она была близорука с детства (читать надо было меньше!), а на работе приходилось зрение все время напрягать, ясно, что от этого лучше оно не становилось. Вот почему, только подойдя почти вплотную к Константину Константиновичу, она увидела, как он выглядит, и ужаснулась.

Он был всего на пару лет моложе Бебы Иосифовны (мама была 20-го года), но выглядел всегда замечательно. Высокий, подтянутый, он ходил на море до глубокой осени. Темная, обветренная кожа, белоснежная шевелюра, карие внимательные глаза, только мицу надеть – и вылитый капитан дальнего плавания. Непонятно, как за столько лет ни одна библиотечная дама так и не зацепила его сердца.

А сейчас Анна Эразмовна просто глазам своим не поверила. Перед ней сидел глубокий старик, с трясущейся головой, который безуспешно пытался скрыть под вымученной улыбкой выражение глубочайшей тоски и тревоги.

– Боже мой, что с вами, Тин Тиныч? – не удержалась Анна Эразмовна и тут же об этом пожалела. Старик судорожно всхлипнул и закрыл лицо руками. Дыхание у нее перехватило от жалости и стыда, и она залепетала:

– Миленький, золотенький, не надо, у меня врач есть замечательный, вы же меня знаете, теперь Паркинсона лечится, вот увидите, все будет хорошо.

– Ничего уже хорошо не будет, – ответил Константин Константинович, взглянув на нее как-то странно, с облегчением, что ли?

Старик заметно успокоился, и Анна Эразмовна вспомнила, зачем пришла. Выяснилось, что книги еще не готовы, он приносит свои извинения, постарается сделать к концу месяца, в крайнем случае, к началу июля.

– А врачу я сегодня же вечером позвоню, от меня не отвертитесь, – сказала Анна Эразмовна и вышла во двор.

– Матушке кланяйтесь непременно, ~ донеслось из открытого окна.

– Непременно, всенепременно, – задумчиво откликнулась она, и ноги понесли ее почему-то не в отдел, а к огромному старому каштану.

Милейшая сотрудница каталогов, уже ушедшая на пенсию, как-то подвела Анну Эразмовну к каштану, прижалась к нему спиной и вполне убежденно, хотя и чуть-чуть смущенно поведала, что уже много лет это дерево питает ее своей энергией. «Сейчас бы мне это совсем не помешало», – подумала Анна Эразмовна и, прислонившись к стволу, посмотрела вверх. Высоко-высоко над ней раскинулась пышная крона, сквозь листья были видны голубые кусочки неба, прищурившись, можно было рассмотреть зеленых ежат, недавно бывших цветочками. Осенью из уже взрослых ежей посыплются каштаны, такие шустрые, веселые, глянцевые, что не поднять их просто невозможно.

Она вспомнила, как перед отъездом дядя Шура пошел попрощаться с тетей Марой. Над ее могилой росло почти такое же высокое дерево, белые мраморные плиты были усыпаны каштанами. Уже уходя, дядечка поднял один, что-то прошептал и положил в карман. Через несколько лет он умер во время диализа.

Анна Эразмовна посмотрела прямо перед собой, на то место, где когда-то была беседка, вспомнила свой сон и сразу же подумала о Любе. «Но, почему, почему?» – этот вопрос не давал покоя, ведь снилась ей совсем не Люба, а красавица-гречанка. «В греческом зале, в греческом зале, а ты, матушка, дура», – пробормотала она и, явно что-то сообразив, побежала к себе на третий этаж.

Миновав родную дверь, наша героиня прошла немного вперед и постучала в отдел кадров. Еще на лестнице она стала обдумывать стратегию поведения: Александра Захаровна работала в кадрах с 52-го года, стояла насмерть и военную тайну врагу не выдавала. Надо было скрыться под личиной известного деятеля международного профсоюзного движения. Правда, было лето, никакие праздники в голову не приходили. «Ничего, что-нибудь придумаю», – понадеялась на свою изворотливость Анна Эразмовна.

Ничего особенного придумывать не пришлось, Александра Захаровна охотно пошла на контакт (видимо, жара подействовала). Первый вопрос был совсем простой, Анна Эразмовна и сама уже знала на него ответ, просто уточнила. Ответ на второй вопрос вылился в монолог минут на тридцать. Анна Эразмовна ахала, охала, всплескивала руками, закатывала глаза, восклицала «Боже мой!», «Не может быть!», короче, всячески поощряла душку Захаровну и направляла разговор в нужное русло. Вспомнить молодость любят даже кадровички.

Анна Эразмовна покинула отдел кадров, проследовала в конец узкого коридора, вышла на балкон, с которого прекрасно просматривался библиотечный двор, и взглянула сверху на окна переплетной. «На правом борту, что над пропастью вырос, Янаки, Ставраки и папа Сатырос», – размахивая ручонкой, продекламировала она любимые строчки.

Глава восьмая, в которой Анну Эразмовну мучают сомнения

Вечером сынок опять пришел очень поздно. Анна Эразмовна несколько раз выходила во двор, Миши там не было. Не было и всей его компании, что успокаивало.

Жара не спадала даже ночью, народ выползал из раскаленных домов, малый Совнарком, возглавляемый Кларой Марковной, ежевечерне заседал под цветущими липами. Комары грызли нещадно. Дамы в наилегчайших халатах сидели на скамеечках, широко расставив ноги, вывалив роскошные бюсты, и размахивали газетами, отгоняя комаров и делая воздух. «Махайте на меня, махайте», – так и лезло в голову.

В двенадцать ночи Анна Эразмовна вновь стояла у ворот. Нет, наверное, на свете матери, которой бы не приходилось вот так стоять, вглядываясь в темноту, умирать от ужаса, воображая одну картину страшнее другой, и не знать, что делать, куда бежать, где искать свое бесценное дитятко. Когда наша героиня была помоложе, ее поражало спокойствие супруга. Потом она поняла, что он волнуется не меньше ее, только умеет держать себя в руках. Когда Миша задерживался, все всегда разыгрывалось по одному и тому же сценарию: Анна Эразмовна смотрела на часы, вскакивала, восклицала: «Ну, где же он?», высовывалась из окна и бегала на улицу. Все это страшно раздражало Леонида Владимировича, атмосфера накалялась, и он начинал на нее кричать. Анна Эразмовна старалась до этого не доводить, не столько из-за него, сколько из-за мамы, которая за временем не следила и спохватывалась, что Миши нет дома, только почуяв что-то неладное в их поведении.

Компания подростков приближалась ко двору, один из них замахал рукой и закричал: «Привет, мамуля! Ты что здесь делаешь?». Анну Эразмовну сразу попустило: увидев свое сокровище, она тут же перестала волноваться.

Оказалось, что вся гоп-компания пошла сначала к Скрипе во двор, а потом, вместе с ним, на Комсомольский бульвар (он же Собачий, он же Искусств).

– Молодцы, ребята, это просто замечательно! – обрадовалась Анна Эразмовна. – И долго вы его убалтывали?

– Да нет, пошел и все.

– Он хоть с вами о чем-то разговаривает?

– Знаешь, муля, он какой-то странный. Мы сидим, трепемся, а он вдруг говорит: «Я его все равно убью!». Ну, мы спрашиваем, кого, за что, а он в ответ: «Вот увидите, убью, его же ножом зарежу», а лицо злое, руки в кулаки сжал и молчит, как…

– Может, матери постеснялся бы? -автоматически отреагировала Анна Эразмовна. Миша, дитя улицы, цветок на асфальте, при матери выражений не выбирал, объясняя это огромной к ней любовью и полным доверием.

То, что сказал Миша, ей совсем не понравилось. «И зачем я только во все это лезу?» -недоумевала она. Ответ на вопрос «Кто виноват?» она уже знала, теперь надо было искать ответ на вопрос «Что делать?».

Боже мой, как было душно! Спали все этой ночью плохо: то мама ползла в туалет, то муж хлопал дверью холодильника – пил ледяную воду, то Миша среди ночи явился к ним в комнату и во весь голос заявил, что спать невозможно.

– Тише, тише, весь дом разбудишь, – шипела Анна Эразмовна. И только под утро, когда повеяло хоть какой-то прохладой, она решила позвонить Рите.

Позвонить удалось только на следующий день во время обеда, когда она с базара заскочила домой. Ей повезло дважды: мама сидела во дворе на табуретке, которую вынесла Клара Марковна, и можно было не бояться, что она что-то услышит, а главное – Рита была дома.

– Риту ля, ты ведь мне не все рассказала, правда? Я еще тогда почувствовала, а теперь точно знаю.

– Что вы знаете?

– Нет, это ты мне ответь, Андрей ничего рядом с мамой не находил?

– Находил, – прошептала Рита.

– Нож? Ну, что ты молчишь?! Ты знаешь, что он этим ножом собирается сделать?

– Неправда, неправда, неправда, он не сможет, он никогда не сможет, он просто грозится, – и в трубке послышались рыдания. Кажется, она сама не очень верила в то, что говорила.

Только после разговора с Ритой Анна Эразмовна начала по-настоящему волноваться. Андрею угрожала опасность, это было очевидно. О Георгии никто ничего не слышал. Может, его арестовали? Хотя, за что? Главная улика была у Андрея. Видел ли он Андрея во время убийства? Скорее всего, нет, вряд ли бы тогда убил. Все знали, что Любу нашел сын, значит, и нож нашел он. Хотя ребенок был в шоке, может, убийца считает, что нож нашли менты? Нет, если бы нашли, его бы арестовали. А может, он был в перчатках? Тьфу, летом в перчатках, провожал он Любу в них, что ли? Тогда и убийство заранее спланировал. Это совсем не вписывалось в версию Анны Эразмовны. Она была уверена, что Георгий у би Л Любу из ревности, та собиралась вернуться к мужу, они поссорились, вот южная кровь и взыграла. Оправдать Георгия было невозможно, но понять… В конце концов, вся мировая литература только этому и была посвящена: страсть, месть, кровь, любовь… А вдруг Андрей попытается привести свои угрозы в исполнение? О Господи, от всех этих мыслей у нее голова шла кругом, и она решилась.

Анна Эразмовна не любила ментов. Конечно, в нежном детстве ей нравился дядя Степа, но на этом ее положительное отношение к представителям органов правопорядка заканчивалось. Она не верила, что милиция ее бережет, и, когда видела на улице людей в форме, отличной от военной (хотя в последнее время разобраться было сложно), на всякий случай переходила на другую сторону. Истинные причины взаимной неприязни милиции и интеллигенции кроются в отечественной истории и коренном различии в менталитете сторон, обусловленном… Ладно, что тут рассусоливать, и так все понятно. Лично Анна Эразмовна с ментами никогда не сталкивалась. Она сорок лет прожила в своем доме, но участкового не видела ни разу. Когда дочке исполнился годик, ее коляску украли прямо от детской поликлиники. Отец ходил в отделение, там над ним только посмеялись.

Правда, этой весной произошла крайне неприятная история. Миша занимался настольным теннисом, тренировки заканчивались поздно, иногда он приходил сам, но чаще Леонид Владимирович ездил за ним на машине. В тот вечер Анна Эразмовна попросила его купить по дороге маме лекарство. На обратном пути он остановился у аптеки Гаевского (она работает круглосуточно), несколько минут простоял в очереди у окошка, а когда вернулся, обнаружил, что заднее правое колесо спущено. Пока он менял колесо, из машины исчезла барсетка с документами на машину и деньгами. Миша врубил радио на полную громкость, ничего не видел и не слышал. Самое смешное, что точно таким же способом у младшего брата дражайшего супруга среди бела дня сперли из машины куртку с бумажником. Леонид Владимирович так убивался, так корил себя за то, что не закрыл машину, что Анна Эразмовна его особо не пилила. «Лох – это судьба», – только и сказала она. Все же было решено обратиться в милицию, и Леонид Владимирович часов в 11 ночи отправился в Центральный райотдел. Вернувшись, он рассказал, что дежурный опер произвел на него очень благоприятное впечатление. Оказалось, что и с ним произошла точно такая же история, что за бандой этой охотятся давно, только поймать никак не могут. Он посоветовал заявления не писать, а ждать, когда документы вернут, за деньги, конечно. Вечером следующего дня муж продемонстрировал заточенный обрезок металлической трубы и сказал, что на вулканизации за последний месяц извлекли еще восемь точно таких же. «Неужели нельзя их поймать? – удивлялась Анна Эразмовна. – Устроили бы засаду у аптеки Гаевского». Муж выразительно покрутил пальцем у виска, и она замолчала, лучше было его не трогать, и так человек весь на нервах. Все это случилось в среду, а документы принесли только в субботу вечером. Два здоровенных амбала, лица кавказской национальности, потребовали за «найденные» документы сто пятьдесят долларов. Сошлись на ста и то, только потому, что Леонид Владимирович психанул и заявил, что договорился за эти же деньги документы восстановить (что было неправдой, в ГАИ брали дороже).

Симпатичный опер дал Леониду Владимировичу свои координаты, но тот, опасаясь за семью, так ему и не позвонил.

Муженек имел обыкновение записывать телефоны на разных обрывках и клочках, найти их в нужный момент было невозможно.

Весь вечер, стараясь не привлекать внимания, Анна Эразмовна искала телефон следователя, но маму провести не удалось.

– Нюсик, ты что-то ищешь? Может, я знаю, где лежит?

– Ничего я не ищу, что ты от меня хочешь? -раздраженно отвечала она.

Беба Иосифовна сразу обиделась и замолчала.

– Не могу найти квитанцию за телефонные переговоры, – соврала Анна Эразмовна.

– Ну, я же вижу, что ты что-то ищешь. Все квитанции сложены у меня в шкатулке.

Пришлось для вида открыть подаренную когда-то учениками деревянную шкатулку с парой мчащихся лошадей на крышке. И, о чудо!, среди квитанций за последние лет десять лежал аккуратный прямоугольник плотной бумаги с фамилией мента, его рабочим и мобильным телефонами. Имени-отчества не было, и Анна Эразмовна минут десять гадала, как к нему обратиться: «товарищ»? «гражданин»? «господин»? «пан»? Махнув на эти глупости рукой, она решительно набрала рабочий телефон и услышала в трубке: «Дежурный Литовченко слушает». Нет, ей определенно везло.

– Добрый вечер, товарищ Литовченко, извините, что так поздно. («Товарищ» выскочил изо рта совершенно автоматически. И почему она извинялась, он-то на работе?)

– А кто говорит и по какому делу?

– Меня зовут Анна Эразмовна. Помните, несколько месяцев назад мой муж (она назвала фамилию) обращался к вам насчет барсетки, которую из машины украли. Вы еще сказали, что документы принесут.

– Ну и что? – недовольно отозвался товарищ Литовченко. – Если документы не принесли, вряд ли мы вам сможем теперь чем-то помочь. Раньше обращаться надо было.

– Ой, нет, нет, я совсем по другому поводу. Я в библиотеке работаю, ну, где Люба Мишина работала…

– А, так вы по делу Мишиной? – совсем другим тоном, очень заинтересованно спросил опер.

– Да, я бы хотела с вами поговорить, только не по телефону.

– Конечно, не по телефону. Я дежурю до девяти утра, потом могу зайти к вам в библиотеку.

– Нет, знаете, мне в библиотеке не хотелось бы, я к вам лучше сама приду, часам к восьми. Только мне на работу опаздывать нельзя.

– Так я вас подвезу, я на машине. Подходит?

– Очень даже подходит, спасибо, и до завтра.

И в эту ночь Анна Эразмовна почти не сомкнула глаз. Она крутилась с боку на бок, переворачивала и взбивала подушку, считала до ста, слушала храп мужа, вставала и на цыпочках шла в другую комнату, проверяла, дышат ли мама и Миша. Сынок спал так тихо, что она даже руку к носу подносила.

Подруги дразнили ее «Эразмой Роттердамской», но такой глупой и неуверенной наша самоуверенная героиня давно себя не чувствовала. «Ой, Аня, Аня, какая же ты Эразма Роттердамская, – думала она. – Ты уже точно Анна Маразмовна». Так много лет назад назвал ее один ученик, она страшно обиделась, потом он долго перед ней извинялся.

Говорить или не говорить следователю про нож? Андрей, правда, несовершеннолетний, интересно, с какого возраста наступает уголовная ответственность? Говорить или не говорить про Георгия? Он же убийца, конечно, говорить. А вдруг это повредит Андрею? Имеет ли она право скрывать такие вещи?

Заснула Анна Эразмовна, когда было совсем светло.