Текст книги "Адольф Гитлер (Том 1)"

Смутное ощущение взаимосвязи между этими фантастическими карьерами капиталистов и массовым обнищанием породило у пострадавших такое чувство, что они подвергаются социальному издевательству, и это чувство переходило в неослабевающее ожесточение. Сильные антикапиталистические настроения веймарской поры не в последнюю очередь вытекают именно отсюда. Но столь же чреватым последствиями было и впечатление, что государство, которое в традиционном представлении продолжало существовать как бескорыстный, справедливый и интегрирующий институт, само выступило с помощью инфляции злостным банкротом по отношению к своим гражданам. На маленьких людей с их строгими взглядами на порядок – а именно они и оказались главным образом разорёнными – это открытие подействовало, может быть, ещё более опустошающе, нежели потеря их скромных сбережений, и уж во всяком случае мир, где они жили в строгости, довольстве и осмотрительности, рухнул для них под такими ударами безвозвратно. Продолжавшийся кризис толкал их на поиск голоса, которому они бы вновь поверили, и воли, за которой бы они могли пойти. И едва ли не все несчастья республики и заключались как раз в том, что она не сумела откликнуться на эту потребность. Ведь феномен зажигающего массы Гитлера-агитатора лишь частично объясняется его необычным, дополнявшимся и умножавшимся различными трюками ораторским даром – не менее важной была и та тонкая чувствительность, с которой он улавливал эти настроения ожесточившегося обывателя и умел соответствовать его чаяниям; и в этом он сам видел подлинный секрет большого оратора: «Он всегда так отдаётся широкой массе, что чувствует, как отсюда у него появляются именно те слова, которые нужны, чтобы дойти до сердца слушателей».[347]347
  Hitler A. Mein Kampf, S. 527.


[Закрыть]

В принципе это были, на индивидуальном уровне, снова те же комплексы и негативные эмоции, которые ему, несостоявшемуся студенту академии, уже довелось пережить, – страдания при виде реальности, одинаково противоречившей и его сокровенным желаниям, и его жизненным воззрениям. Без этого совпадения индивидуально – и социально-патологической ситуации восхождение Гитлера к представлявшейся столь магической власти над душами и умами было бы немыслимо. То, что в тот момент переживала нация – череда спадавших чар, крах и деклассирование, равно как и поиск виноватого и объекта для ненависти, – он пережил уже давно; уже с тех пор у него были и причины, и поводы, и он знал формулы, знал виновников – вот это-то и придавало его своеобразной конструкции сознания настолько типичный характер, что люди, как наэлектризованные, узнавали в нём себя. И отнюдь не неопровержимость его аргументации, непоразительная острота его лозунгов и образов пленяли их, а то чувство собственного опыта, совместных страданий и надежд, которое потерпевший крушение буржуа Гитлер умел вызывать у тех, кто оказался вдруг в окружении таких же бед, – их сводила вместе идентичность их агрессивных настроений. Отсюда в значительной мере родом и его особая харизма, неотразимая по смеси одержимости, демонии предместий и причудливо слипшейся с ними вульгарности. В нём оправдались слова Якоба Буркхардта, что история подчас любит сосредоточиваться в одном человеке, которому потом внимает весь мир. Время и люди, говорит он, вступают в великие, таинственные расчёты.

Правда, «секрет», которым владел Гитлер, был, как и все его так называемые инстинкты, плотно пронизан рациональными соображениями. И пришедшее уже в раннюю пору осознание своих медиумических способностей никогда не побуждало его отказываться от расчёта на психологию масс. Есть серия снимков, показывающая его в позах, которые отвечают утрированному стилю того времени. Кое в чём они покажутся смешными, но всё же в первую очередь они свидетельствуют о том, насколько его демагогический гений стал результатом заучивания, повторения и работы над ошибками.

И тот особый стиль, который он уже с ранней поры начал вырабатывать для своих выходов, тоже диктовался психологическими соображениями и отличался от традиционного проведения политических собраний в первую очередь своим театральным характером: широковещательно призывая с помощью агитгрузовиков и кричащих плакатов «на большой публичный гигантский митинг», он изобретательно соединяет постановочные элементы цирка и оперного театра с торжественным церемониалом церковно-литургического ритуала. Вынос знамён, музыка маршей и приветственные возгласы, песни, а также вновь и вновь звучащие крики «хайль!» создают своим нагнетающим напряжением обрамление для большой речи фюрера и тем самым уже заранее впечатляюще придают ей характер благовестия. Постоянно совершенствовавшиеся, преподававшиеся на ораторских курсах и распространявшиеся письменными инструкциями правила проведения мероприятий не оставляют вскоре без внимания ни единой детали, и уже в это время проявляется склонность Гитлера не только определять крупные, направляющие линии тактики партии, но и пристально интересоваться даже мелкими, детальными вопросами. Он сам как-то проверил акустику всех главных мюнхенских залов, где проводились собрания, дабы установить, требует ли «Хаккерброй» большего напряжения голосовых связок нежели «Хофбройхауз» или «Киндлькеллер», он проверял атмосферу, вентиляцию и тактическое расположение помещений. Общие указания предусматривали, чтобы зал был, как правило, небольшим и по меньшей мере на треть заполнен своими. Чтобы снять впечатление о мелкобуржуазном характере движения, о его принадлежности к среднему сословию и завоевать доверие рабочих, Гитлер одно время ведёт среди своих сторонников «борьбу с отутюженной складкой» и посылает их на митинги без галстуков и воротничков, а иных, дабы выведать тематику и тактику противников, он направляет на организуемые теми курсы Подготовки.[348]348
  Tischgespraeche, S. 261 f., где Гитлер приводит целый набор своих тактических ходов и уловок. См. также: Hitler A. Mein Kampf, S. 559 f.; Heiden К. Geschichte, S. 28.


[Закрыть]

Начиная с 1922 года, он все чаще прибегает к тому, чтобы проводить в один вечер серии из восьми, а то и двенадцати митингов, на каждом из которых он был объявлен в качестве главного докладчика, – такой метод соответствовал его комплексу толпы, равно как и его тяге к повторяемости, а также отвечал максиме массированных пропагандистских выступлений: «За чем сегодня дело и что должно быть решено, – заявит он в это время, – так это создание и организация одного единого, все возрастающего массового митинга, митинга из одних протестов, в залах и на улицах… Не духовное сопротивление, нет, а жгучую волну упорства, возмущения и ожесточённого гнева нужно нести в наш народ!» Один очевидец, побывавший на организованных Гитлером серийных собраниях в мюнхенской пивной «Левенброй», рассказывает следующее:

«На скольких политических собраниях бывал я уже в этом зале. Но ни в годы войны, ни в революцию меня не обдавало уже при входе таким горячим дыханием гипнотического массового возбуждения. Свои боевые песни, свои флаги, свои символы, своё приветствие, – отметил я, – похожие на военных распорядители, лес ярко-красных флагов с чёрной свастикой на белом фоне, удивительнейшая смесь солдатского и революционного, национал-социалистического и социального – то же и среди слушателей: преобладает катящееся вниз по наклонной плоскости среднее сословие, все его слои – будет ли оно здесь спаяно воедино?.. Бегут часы, непрерывно гремят марши, выступают с короткими речами унтерфюреры. Когда же появится он? Не могло же произойти что-то непредвиденное? Никто не в силах описать то лихорадочное состояние, которое разливается в этой атмосфере. Вдруг какое-то движение у входа сзади. Звучат команды. Оратор на сцене прерывается на полуслове, все вскакивают с мест с криками „хайль!“ среди кричащей массы и кричащих знамён тот, кого ждали, со своей свитой, быстрыми шагами и с застывшей поднятой правой рукой проходит к эстраде. Он прошёл совсем близко от меня, и я видел – это был совсем другой человек, чем тот, кого я то тут, то там встречал в частных домах».[349]349
  Mueller К. A. v. Im Wandel einer Welt. Bd. 3. S. 144 f. Предыдущая цитата Гитлера взята из его статьи в VB, 8.11.1921.


[Закрыть]

Построение его речей следовало, в общем-то, одному и тому же образцу – широковещательным хулительным вердиктом о современности постараться настроить публику и установить с ней первый контакт: «Ожесточение охватывает все круги; начинают замечать, что нет ничего из достоинства и красоты, обещанных в 1918 году», – такими словами начинает он одно из своих выступлений в сентябре 1922 года, и после экскурсов в историю, объяснения партийной программы и нападок на евреев, «ноябрьских преступников» и политиков, выступающих за выполнение положений Версальского договора, он, все более возбуждаемый отдельными выкриками или скандированием наёмных клакёров, заканчивает обычно провозглашаемыми в экстазе призывами к единству. По ходу действия в речь включается то, что подсказывает ему острота момента, аплодисменты, пивные испарения или та самая атмосфера, тенденции которой он раз от разу учитывает и преломляет все с большей уверенностью: стенания по поводу униженного отечества, грехи империализма, зависть соседей, «коммунизация немецкой женщины», оплевывание собственного прошлого или старая антипатия к пустому, мелочному и беспутному Западу, откуда вместе с новой формой государства пришли и позорный версальский диктат, и союзнические контрольные комиссии, и негритянская музыка, и женская стрижка под мальчика, и модерновое искусство, но не пришло ни работы, ни безопасности, ни хлеба. «Германия голодает из-за демократии!» – лапидарно формулирует он. Его склонность к мифологическому затуманиванию взаимосвязей придаёт его триадам масштабность и фон; не доходя до необязательных закоулков местных событий, этот буйно жестикулирующий человек видит перед собой всю перспективу всемирной драмы: «ТО, что сегодня пробивает себе дорогу, будет повеличественнее мировой войны, – провозглашает он однажды, – это будет битва на немецкой земле за весь мир! Есть только две возможности: мы станем жертвенным агнцем или победителями!»[350]350
  Из выступления 12 сентября 1923 года, цит. по: Boepple E. Op. cit. S. 95, а также из выступления 10 апреля 1923 года, цит. по: Schubert G. Op. cit. S. 57. Особенно наглядный пример ораторского стиля Гитлера, его тематики и предубеждений являет собой его первая сохранившаяся в полном объёме речь того времени «Почему мы антисемиты?». Цит. по: Phelps R. H. In: VJHfZ, H. 4, S. 401 ff.


[Закрыть]

В начальный период педантично осмотрительный Антон Дрекслер после такого рода самозабвенных выпадов порою вмешивался, и, к досаде Гитлера, добавлял к его речам своё заключительное слово, преисполненное косного благоразумия; теперь же его не сдерживает ничего, и он делает широкий угрожающий демагогический жест, что, мол, в случае прихода к власти он порвёт мирный договор в клочья, что не остановится перед новой войной с Францией, а в другой раз делится видением о могучем рейхе «от Кенигсберга до Страсбурга и от Гамбурга до Вены». А все возрастающий приток слушателей доказывает, что дерзкий и безрассудный тон вызова как раз и есть то, что хотят услышать люди в атмосфере господствующих настроений покорности: «Надо не покоряться и соглашаться, а с риском идти на то, что кажется невозможным»[351]351
  Из выступления 6 августа 1923 года, см.: Adolf Hitler in Franken, S. 20, а также из выступлений 5 сентября 1920 года и 1 мая 1923 года, цит. по: Phelps R. H. In: VJHfZ, 1963, Н. 3, S. 314. О том, как поправлял его Дрекслер, см., например, донесение PND о собраниях 5 и 24 ноября 1920 года.


[Закрыть]. В распространённой картине беспринципного оппортунизма Гитлера явно недооценивается его безрассудность, а также его оригинальность; именно откровенная приверженность к тому, что осуждено, и принесёт ему немало побед и создаст вокруг него ауру мужественности, яркости и безоглядности, которая даст столь большой задел для выработки мифа о великом фюрере.

Ролью, которую он вскоре себе выбрал и которой определил свой стиль, была роль аутсайдера, обещающая во времена недобрых настроений в обществе немалый выигрыш в плане завоевания популярности. Когда газета «Мюнхенер пост» назвала его «самым рьяным подстрекателем, бесчинствующим ныне в Мюнхене», он так парировал это обвинение: «Да, мы хотим народ подстрекать и непрестанно натравливать!» Поначалу ему ещё претили плебейские, беспардонные формы поведения, но когда он осознал, что они не только приносят ему популярность под куполом цирка, но и вызывают повышенный интерес в салонах, то стал все бесстрашнее идти на это. Когда его упрекнули в неразборчивости по отношению к тем, кто его окружает, он возразил, что лучше быть немецким босяком, чем французским графом; не утаивал он и того, что был демагогом: «Говорят, что мы – горлопаны-антисемиты. Так точно, мы хотим вызвать бурю! Пусть люди не спят, а знают, что надвигается гроза. Мы хотим избежать того, чтобы и наша Германия была распята на кресте! Пусть мы негуманны! Но если мы спасём Германию, мы свершим величайший в мире подвиг»[352]352
  Из выступления 20 апреля 1923 года, цит. по: Boepple E. Op. cit. S. 56; далее: Phelps R. H. In: VJHfZ, 1968, Н. 4, S. 400; его же. In: VJHfZ, 1963, Н. 3, S. 323.


[Закрыть]. Бросающаяся в глаза своей частотой использование религиозных образов и мотивов в целях максимального риторического нагнетания отражает его умилённую взволнованность в детские годы; воспоминания о той поре, когда он прислуживал во время мессы в Ламбахском монастыре, и об опыте патетического триумфа, достигавшегося с помощью картин страдания и отчаяния на фоне победной веры в избавление, – в таком сочетании восхищался он гением и психологическим человековедением католической церкви, у которой учился. Он сам без колебания прибегал к кощунственному использованию «моего Господа и Спасителя» в порывах своей антисемитской ненависти: «С безграничной любовью перечитываю я как христианин и человек то место, которое возвещает нам, как Господь наконец решился и взялся за плеть, дабы изгнать ростовщиков, это гадючье и змеиное отродье, из храма! Но какой титанической была борьба за этот мир, против еврейской отравы, это я вижу сегодня, две тысячи лет спустя, в том потрясающем факте, что расплачиваться ему пришлось своей кровью на кресте».[353]353
  После приведённых здесь слов в стенограмме указано: «Сильное оживление в зале». Из выступления 12 апреля 1922 года, цит. по: Boepple E. Op. cit. S. 20.


[Закрыть]

Однообразию в построении его речей соответствовала и монотонность эмоционального напряжения, и никто не знает, что там было фиксацией личностного, а что – психологическим расчётом. И всё же чтение его даже отредактированных речей того времени даёт определённое представление о той наркотической неистовости, с которой он превращал переполнявшие его многочисленные затаённые обиды в одни и те же жалобы, обвинения и клятвы: «Есть только упорство и ненависть, ненависть и снова ненависть!» – воскликнул он как-то; снова он использовал принцип дерзкого поворота, бросая во весь голос среди униженной, растерянной нации клич ненависти к врагам, – как он признавался, его прямо неудержимо тянуло делать это[354]354
  Цит. по: Heiden К. Geschichte, S. 27; см. также речь, произнесённую 10 апреля 1923 года. Цит. по: Boepple Е. Op. cit. S. 42.


[Закрыть]. Нет ни одной его речи, где бы не было преисполненных самоуверенности широковещательных обещаний: «Когда мы придём к рулю, мы будем упорными, как буйволы!», – со страстью восклицает он, причём, как отмечается в отчёте об этом собрании, пожинает горячие аплодисменты. Для освобождения, вещал он, мало одной разумной и осторожной политики, мало добросовестности и усердия людей, «чтобы стать свободным, нужны гордость, воля, упорство, ненависть и снова ненависть!». В своей не знающей удержу тяге к преувеличению он видит повсюду, во всех текущих делах, работу гигантской коррупции, и всеобъемлющую стратегию государственной измены, а за каждой нотой союзников, за каждой речью во французском парламенте наличие все того же врага человечества.

Запрокинув голову и вытянув вперёд руку, с обращённым вниз вздрагивающим указательным пальцем, – столь характерная для него поза, – он, местный баварский агитатор курьёзного покроя, бросал в своём подобно трансу состоянии опьянения собственной риторикой вызов не только правительству и ситуации в стране, но и, ни много ни мало, всему миропорядку: «Нет, мы ничего не простим, наше требование – месть!».[355]355
  Baynes N. Н. The Speeches of Adolf Hitler. Vol. 1. P. 107; Phelps R. H. In: VJHfZ, 1963, H. 3, S. 299.


[Закрыть]

Он не обладает чувством юмора и с презрением относится к считавшемуся смертельным воздействию смеха. Он ещё не овладел императорскими жестами более поздних лет, а поскольку над ним довлеет чувство оторванности художника от масс, то нередко старается показать себя нарочито простонародным. Тогда он салютует своим слушателем поднятой кружкой с пивом либо утихомиривает вызванное им же возбуждение неуклюжими призывами «Тише! Тише!». Да и людей привлекают на его выступления скорее театральные, нежели политические мотивы – во всяком случае, из десятков тысяч тех, кто приходит его слушать, в начале 1922 года только шесть тысяч являются официально членами партии. Как зачарованные, не отрывая глаз, глядят на него люди, уже после первых его слов звон пивных кружек обычно утихает, нередко он говорит в благоговейной тишине, лишь время от времени прерываемый взрывами аплодисментов – словно тысячи камешков обрушиваются вдруг на барабан, как образно написал один из очевидцев. Наивно и со всей жадностью «засидевшегося» Гитлер наслаждается этой суетой и сознанием того, что он находится в фокусе всеобщего внимания: «Когда вот так проходишь через десять залов, – говорит он своему окружению, – и всюду люди приветствуют тебя – ведь это же возвышенное чувство». Нередко он заканчивает свои выступления произнесением клятвы верности, которую участники собрания должны повторять вслед за ним, или же, вперив глаза в потолок зала, хрипло, срывающимся от страсти голосом скандирует: «Германия! Германия! Германия!», пока то же не начинает хором повторять весь зал, и это скандирование переходит в погромные боевые песни, с которыми все затем обычно проходят по ночным улицам, Гитлер сам потом сознаётся, что после своих речей он, как правило, был «мокрый, хоть выжимай, и терял я в весе по два-три кило», а промокшая гимнастёрка «после каждого собрания окрашивала его бельё в синий цвет».[356]356
  Tischgespraeche, S. 451; см. также: Heiden К. Geschichte, S. 109. Относительно следующей реплики Гитлера см.: Hitler A. Mein Kampf, S. 522.


[Закрыть]

Два года понадобится ему, по его собственным словам, прежде чем он освоит все средства пропагандистского успеха и почувствует себя «мастером этого искусства». Не без основания потом будут говорить, что он первым применил методы американский рекламы и, связав их со своей собственной агитаторской фантазией, превратил их в наиболее изобретательную к тому времени концепцию политической борьбы. Может быть, и впрямь прав журнал «Вельтбюне», назвавший его позднее учеником великого Барнума, однако тот насмешливый тон, с каким журнал провозгласил своё открытие, говорит о высокомерной отсталости последнего. Ошибка весьма многих самонадеянных современников как слева, так и справа, состояла в том, что они путали технические приёмы Гитлера с его планами и из вызывавших насмешку средств делали вывод, что столь же смешными являются и его цели. Его неизменным желанием было желание перевернуть один мир и поставить на его место другой, но мировые пожары и апокалипсисы, которые ему мерещились, не мешали, однако, применению им психологии цирковых номеров.

Несмотря на все триумфы Гитлера-оратора ключевое явление находилось все же на заднем плане – это была объединяющая весь лагерь «фелькише» фигура национального полководца Людендорфа. Почтительно взирая на него, сам Гитлер по-прежнему пока ещё считает себя только предтечей, «совсем маленьким типом», как заявлял он в начале 1923 года, ожидающим более великого человека, для которого он хочет приготовить народ и меч; и всё же его собственное воздействие приобретает во все возрастающей степени черты мессианства. Кажется, массы быстрее, чем он сам, понимают, что он и есть тот волшебник, которого они ждут, – и они стремятся к нему, как к «спасителю», говорится в одном комментарии того времени[357]357
  См.: Boepple E. Op. cit. S. 95, 67; затем: Heiden К. Geschichte, S. 60.


[Закрыть]. Достаточно часто источники сообщают теперь о тех случаях пробуждения и обращения, что так показательны для религиозной, алчущей избавителя ауры тоталитарных движений. К примеру, у Эрнста Ханфштенгля, услышавшего Гитлера в эту пору впервые, было, несмотря на все предубеждения, такое чувство, будто теперь у него начался «новый этап жизни», а торговец Курт Людекке, входивший одно время в ближайшее окружение Гитлера и ставший потом узником концлагеря Ораниенбург, сумеет уже после того, как ему удалось оказаться за границей, рассказать о том, какой истерический взрыв чувств вызывала у него и бесчисленного множества других людей встреча с Гитлером-оратором:

«В одно мгновение все мои критические способности оказались отключёнными… Я не знаю, как мне описать те чувства, которые охватили меня, когда я слушал этого человека. Его слова были как удары кнута. Когда он говорил о позоре Германии, я чувствовал себя в состоянии наброситься на любого противника. Его призыв к немецкой, мужской чести был как зов к оружию, учение, которое он проповедовал, было откровением. Он казался мне вторым Лютером. Я забыл все на свете и видел только этого человека. Когда я оглянулся, то увидел, что тысячи были как один захвачены силой его внушения. Разумеется, переживая это, я был уже зрелым человеком 32 лет, уставшим от разочарований и недовольства, ищущим новый смысл жизни, патриотом, не находившим для себя поля деятельности, восторгавшимся героическим, но не имевшим героя. Сила воли этого человека, казалось, переливалась в меня. Это было переживанием, которое можно сравнить только с обращением в религию».[358]358
  Luedecke К. G. W. Op. cit. S. 22 ff.; затем: Hanfstaengl E. Op. cit. S. 43.


[Закрыть]

С весны 1922 года начинается скачкообразный рост числа членов партии, кое-где в партию переходят целыми группами, летом она насчитывает уже около пятидесяти местных организаций, а в начале 1923 года приходится даже временно закрывать мюнхенскую штаб-квартиру из-за массового наплыва; если в конце января 1922 года партия насчитывала около 6000 членов, то в ноябре следующего года их число превышает 55 000. Этот приток объяснялся не только приказом по партии, согласно которому каждому члену вменялось в обязанность ежеквартально вербовать трех новых, а также одного подписчика на «Фелькишер беобахтер», но и растущей уверенностью Гитлера в роли оратора и организатора. Идя навстречу пожеланиям потерявших ориентацию людей, НСДАП старается более тесно сводить своих членов вместе и в их личном времяпровождении. Конечно, и тут она снова применяет испытанные формы практики социалистических партий, но ритуал еженедельных вечеров-бесед, явка на которые становится обязательной, совместных экскурсий, посещений концертов или участия в праздниках солнцестояния, спевках, кулинарных встречах либо совместных физкультурных упражнениях, равно как и обстановка того спокойного уюта, что царит в кафе, где проходят встречи членов партии, и в общежитиях штурмовиков, намного превзошли прототипы и были неподражаемым образом ориентированы на самые широкие нужды тех, кто был лишён политического и человеческого крова. Для многих её ранних членов партия становится тем самым своего рода эрзац-миром сектантского толка, да и Гитлер не раз сравнит её в ту пору с общинами первых христиан. Среди её наиболее популярных мероприятий были «Немецкие рождественские праздники», которые как бы служили живым воплощением её идеи, ибо соединяли сентиментальность, сознание избранности и чувство укрытости от тёмного, враждебного окружающего мира. Главнейшей задачей движения, заявил в те дни Гитлер, является создание «для этих широких, ищущих и блуждающих масс» возможности «по меньшей мере где-то вновь найти место, которое даст покой их сердцам».[359]359
  См. выступление Гитлера 12 апреля 1922 года, цит. по: Boepple E. Op. cit. S. 21. «Немецкий рождественскийпраздник» в 1921 году, например, начался декламацией стихотворения, затем прозвучали песни Бетховена и Шубертадля меццо-сопрано, были исполнены на рояле «Волшебствогрозы и шествие богов в Валгаллу» из оперы «Золото Рейна», а также попурри из рождественских песен, после чего Гитлерпроизнес речь. Центральным в следующем, «развлекательном отделении», начавшемся баварской народной музыкой, было выступление популярного комика Белого Фердля; см.:IfZ. Muenchen, FA 104/6. По поводу упомянутых данных о количестве членов партии см.: Ruehle G. Das Dritte Reich. Die Kampfjahre. В., 1936. S. 75.


[Закрыть]

Не в последнюю очередь по этим причинам Гитлер откажется затем от роста партии любой ценой, и новые местные организации станут создаваться только тогда, если для них будет найден одарённый и лично убеждённый руководитель, способный в малом удовлетворить ту потребность в авторитете, которая в большом столь очевидно работала на холостом ходу. Во всяком случае, уже сейчас, в самом начале, партия ставит своей целью представлять собой нечто большее, нежели организацию ради конкретных политических целей, и за всеми текущими делами никогда не забывает не только прививать своим членам миропонимание на уровне трагической серьёзности, но и создавать для них те маленькие банальные радости жизни, которых им так не хватает в нужде и разобщённости будней. В стремлении партии быть родиной, центром бытия и источником познания уже в то время различимы зачатки её последующих тоталитарных амбиций.

В течение только одного года НСДАП становится таким образом, как писал один из наблюдателей, «мощнейшим фактором силы южногерманского национализма»[360]360
  Слова из газеты «Винер нойе прессе», цит. по: Roehm E. Geschichte eines Hochverraeters, S. 152.


[Закрыть], она всасывает в себя либо увлекает за собой большинство многочисленных союзов «фелькише». И в северогерманских группах тоже наблюдается значительный приток – в первую очередь за счёт бывших приверженцев развалившейся Немецкой социалистической партии. Когда в июне 1922 года группой заговорщиков-националистов был убит министр иностранных дел Вальтер Ратенау, некоторые земли – Пруссия, Баден и Тюрингия – принимают решение о запрете партии, однако в Баварии, ещё не забывшей времён Советов, она остаётся целёхонькой в качестве наиболее радикального антикоммунистического авангарда. В дирекции мюнхенской городской полиции было даже немало прямых сторонников Гитлера, в том числе – и наиболее явно – сам полицай-президент Пенер, а также начальник политического отдела оберамтман Фрик. Они не давали хода жалобам на НСДАП, информировали её руководство о планируемых акциях, равно как и заботились о том, чтобы предпринимавшиеся шаги оказывались безрезультатными. Фрик позднее признается, что подавить партию в тот момент не составило бы большого труда, но «мы держали нашу охраняющую длань над НСДАП и господином Гитлером», в то время как сам Гитлер однажды заметил, что без содействия Фрика он «никогда бы не вылезал из кутузки».[361]361
  См.: Tischgespraeche, S. 224.


[Закрыть]

Только один-единственный раз над Гитлером нависла серьёзная угроза, когда баварский министр внутренних дел Швейер в течение 1922 года рассматривал вопрос, не выслать ли его как докучливого иностранца назад в Австрию – бесчинства его банд на мюнхенских улицах, драки, угрозы и подстрекательство граждан стали, по мнению совещаний руководителей всех партий, уже просто невыносимыми. Однако против этого выступил, ссылаясь на «принципы демократии и свободы», лидер социал-демократов Эрхард Ауэр. И Гитлер по-прежнему имел возможность обзывать республику «притоном чужеродных мошенников», угрожать правительству, что, когда он возьмёт власть, тому останется только уповать «на милость божью», и публично заявлять, что предавшим страну вождям СДПГ «только одно наказание – петля». Благодаря его подстрекательской деятельности город превратился прямо-таки во враждебный антиреспубликанский анклав, постоянно наполненный слухами о путче, гражданской войне и реставрации монархии. Когда рейхспрезидент Фридрих Эберт приехал летом 1922 года в Мюнхен, он уже на вокзале был встречен шиканьем, свистом и красными купальными трусами[362]362
  См.: Roehm E. Op. cit. S. 125. Красные купальные трусы должны были послужить издевательским комментарием к фотографии на обложке журнала «Берлинер иллюст-рирте», на которой – и это было непостижимо в плане строгих мерок нации по отношению к начальству – рейхсп-резидент в компании с временным военным министром Носке предстал в купальном костюме. По поводу истории с прерванной поездкой см.: Niekisch E. Gewagtes Leben, S. 109, а также: Deuerlein E. Der Hitler-Putsch, S. 709.


[Закрыть], а окружение рейхсканцлера Бирта посоветовало тому прервать запланированную поездку в Мюнхен – но Гинденбурга в то же время приветствовали тут овациями, а захоронение остатков умершего в эмиграции короля Людвига III, последнего монарха из Виттельсбахов, вывело весь город в трауре и ностальгической печали на улицы.

Мюнхенские успехи вдохновили Гитлера на его первую акцию более широкого масштаба. В середине октября 1922 года патриотические союзы в Кобурге организовали демонстрацию, на которую они пригласили и Гитлера. Однако их предложение приехать «с небольшим сопровождением» было истолковано им весьма своеобразно – намериваясь полностью привлечь манифестацию на свою сторону, он прибыл в специальном поезде в сопровождении восьмисот сторонников с флагами и оркестром. Просьбу растерявшихся устроителей не выходить на улицы города единой колонной он, по его собственному свидетельству, «сразу же резко отверг» и приказал своему формированию пройти «со всей музыкой». Поскольку же, несмотря на собравшиеся по обе стороны мостовой враждебные толпы, до ожидаемых массовых эксцессов и потасовок дело всё-таки не дошло, Гитлер велел своим отрядам сразу же после их появления в зале, где должен был проходить митинг, покинуть его и двинуться в обратный путь – правда, теперь ради придания ещё большего напряжения театральному действу без громкой музыки, а только под тревожную дробь барабанов. Из вспыхнувших, как и ожидалось, уличных баталий в виде отдельных рукопашных схваток в течение всего дня и части ночи национал-социалисты вышли в конечном счёте однозначно победителями – это был тот первый вызов авторитету государства, под знаком которого будут проходить события всего следующего года. Примечательно, что Кобург затем стал одним из главных оплотов НСДАП, а участники той поездки были отмечены памятной медалью. Когда же заносчивость гитлеровцев вылилась в последующие недели в новые слухи о путче, Швейер пригласил к себе Гитлера и предупредил его о последствиях, которые может иметь его не желающая знать удержу активность, – если дело дойдёт до применения силы, он прикажет полиции стрелять. Однако Гитлер заверил Швейера, что «никогда в жизни не пойдёт на путч», в чём и дал министру своё честное слово.[363]363
  См.: Heiden К. Hitler. Bd. 1. S. 156.


[Закрыть]

Так или иначе, но теперь он все более обретает уверенность в своей силе; запреты, уговоры и предупреждения, лишь демонстрируют ему, как много он, начав на пустом месте, сумел за это время добиться. В своём самолюбовании он уже отводит себе грандиозную роль, и в этом его самым впечатляющем образом утверждают только что завершившийся успешный поход Муссолини на Рим и захват власти в Анкаре Мустафой Кемаль-пашой. С напряжённым вниманием читает он донесение одного из своих доверенных лиц о том, как чернорубашечники благодаря своему энтузиазму и решительности, а также благожелательной пассивности армии вырывали в ходе своего бурного победного марша у «красных» и завоёвывали на свою сторону город за городом; после он скажет о сильнейшем импульсе, который был дан ему этим «переломным моментом истории». Правда, в вышедшем в 1923 году новом издании «Большой энциклопедии Брокхауза» он поименован ещё как «Гитлер, Георг» и представлен лишь парой рутинных биографических данных, но это отражало запоздалую реальность, которую он давно перерос. Как когда-то ещё подростком, он уже уносился на крыльях своей фантазии и видел, осязаемо и образно, как знамя со свастикой «развивается над берлинским дворцом и крестьянской хижиной», или в перерыве между делами, за идиллической чашкой кофе, внезапно, словно вернувшись из далёкого мира грёз, заводил речь о том, что в грядущей войне «важнейшей задачей будет захват богатых зерном территорий Польши и Украины».[364]364
  Из выступления 14 октября 1922 года на «Дне Германии» в Кобурге, цит. по: Deuerlein E. Der Hitler-Putsch, S. 709; затем: Tischgespraeche, S. 133 f., а также: Hanfstaengl E. Op. cit. S. 78.


[Закрыть]

Он все в большей мере освобождается от прежних привязанностей и кумиров, в Кобурге он обрёл веру в себя. «Отныне я пойду своим путём один», – заявляет он. Если ещё недавно видел он себя предтечей, и мечтал о том, «что однажды придёт некая железная голова, может быть, в грязных башмаках, но с чистой совестью и мощным кулаком, которая покончит с говорильней этих паркетных шаркунов и одарит нацию делом», то теперь он уже начинает, сперва пока ещё не решительно и эпизодически, считать таковым себя и в конце даже позволяет себе сравнение с Наполеоном[365]365
  См.: Hoegner W. Der schwierige Aussenseiter.Muenchen, 1959. S. 48; Heiden K. Geschichte, S. 50. О самоуверенности Гитлера после Кобурга см.: Luedecke К. G. W. Op. cit. 61. Даже спустя несколько лет Гитлер говорил Лю-декке, что с Кобургом связано одно из самых дорогих ему воспоминаний.


[Закрыть]. Его командиры на войне отклонили его производство в унтер-офицеры со ссылкой на то, что он не сумеет заставить относиться к себе с уважением, теперь же своей необыкновенной, скоро получившей фатальный характер способностью порождать лояльность он доказывает свой талант руководителя. Ибо именно во имя его сторонники не останавливаются ни перед чем, ради него они готовы идти на жертву, поругание и – уже с самого начала – даже на преступление, так что НСДАП постепенно все более утрачивает характер политической партии и превращается в своего рода связанное клятвой верности сообщество. Он любит, когда близкое окружение называет его «Вольфом» – «волком» (право на это имела и мужеподобная фрау Брукман) – он усматривал тут древнегерманскую форму имени «Адольф», и это отвечает его картине мира-джунглей и внушает представление о силе, агрессивности и одиночестве. Иногда он будет использовать это имя как псевдоним, а впоследствии даст его в качестве фамилии своей сестре, которая будет вести у него хозяйство; и название города, где производятся автомашины «Фольксваген», имеет то же происхождение: «По Вам, мой фюрер, этот город должен быть назван „Вольфсбург“, – так заявил ему Роберт Лей, приступая к закладке и строительству завода.[366]366
  Сообщено А. Шпеером автору. Шпеер лично присутствовал при этом. «Вольфсбург» – так называлось поместье, расположенное в этой области.


[Закрыть]