Текст книги "Рыцарь Большого Меча"

Глава II

Оружейник Винцент Фламелло, итальянец по происхождению, был занят в своей мастерской, в одной из темных кривых переулков на окраине Парижа, очень важным делом.

Нисколько дней тому назад к нему принесли большой тяжелый меч от графа Жофруа.

Меч этот когда-то носил один из предков графа Жофруа.

Теперешний граф Жофруа желал, чтобы оружейник Винцент Фламелло отчистил рукоять меча, кольца, и цепи на ножнах и вообще привел оружие в порядок.

Молодой граф Жофруа собирался опоясаться сам дедовским мечом.

Таково было его желание.

И оружейник Винцент Фламелло, в ожидании хорошего вознаграждения, особенно тщательно и с особенным старанием отчищал теперь ржавчину с этого большого тяжелого меча.

Он решил, что меч выйдет из его мастерской совсем как новый.

Он так был поглощен своею работой, что не заметил, как в его мастерскую вошел человек в длинном черном плаще с надвинутым на глаза капюшоном.

Фламелло только тогда обратил на него внимание, когда вошедший назвал его по имени:

– Фламелло!

Фламелло поднял голову, и как раз в это время человек в плаще сдвинул капюшон на затылок.

Фламелло увидел худое землистого цвета лицо, седую бороду, седые брови и глаза черные, маленькие, пристально на него глядевшие из глубоких впадин.

– Я давно тебя знаю, Фламелло… оружейник Винцент Фламелло…

Но оружейник Винцент Фламелло никогда не знал этого человека.

И он пробормотал в ответ что-то невнятное, смутившись вдруг, сам не зная почему.

Конечно, он мог не знать этого человека и также ничего не было удивительного в том, что старик в капюшоне знал его. Весь Париж знал оружейника Винцента Фламелло.

Но Фламелло в первую же минуту поразили глаза старика, живые и светлые, как у юноши, глядевшие на него с каким-то особенным выражением, и тон его голоса.

Так никто никогда не говорил с Фламелло.

Фламелло понял сразу, что старик пришел к нему не за тем, чтобы заказать ему оружие.

Иначе он не говорил бы так торжественно и не смотрел бы на него так.

– Запри дверь, – сказал незнакомец.

Это не было приказашем и не было просьбой, но Фламелло тотчас встал и сделал то, что сказал незнакомец.

Потом он возвратился на свое место, к болыним стальным тискам с зажатым в них мечом.

– Итак, – произнес незнакомец тихо и все также торжественно, – ты готовишь этот меч для графа Жофруа?

– Да, – отозвался Фламелло.

– Для того, чтобы граф Жофруа потом обагрил его в крови несчастных, невинных и беззащитныхъ?

Фламелло молчал.

– Отвечай, Винцент Фламелло!

– Не знаю, – сказал Фламелло.

– Для того, чтобы он обагрил его в крови несчастных, беззащитных и невинных, – повторил старик.

Он умолк на минуту и потом продолжал:

– Но знаешь ли ты, что старый граф Жофруа клялся на этом мече обнажать его только в защиту беззащитных и гонимых? Он клялся в этом при мне.

Фламелло вздрогнул.

– С тех пор, как умер старый граф Жофруа, прошло так много времени…

– Кто вы такой, – проговорил он в сильном волнении, тщетно стараясь не выказать его, – что знаете так много?

– Я занимаюсь наукой, – уклончиво отвечал незнакомец, – и потому я знаю так много и живу так долго… И это я говорю тебе правду, что старый Жофруа при мне приносил присягу на этом мече, ибо нас было тридцать и все мы принесли такую присягу ровно сто лет тому назад. Тридцать мечей поднялись сто лет тому назад в защиту гонимых и несчастных. Теперь только два меча не обагрились в крови гонимых; один из них меч Жофруа. Он также неповинен перед справедливостью, как сто лет тому назад. Но ты, Винцент Фламелло, готовишь его на горе и слезы… Если бы ты знал, сколько слез и крови проливается ежедневно только потому, что одни сильны, а другие слабы, ты вычистил бы этот меч не для графа Жофруа…

– Я знаю, что многие несчастны, – сказал Фламелло.

– Но ты не видишь, – продолжал незнакомец, – всех этих слез, и этой крови, и этого страдания, ты не видишь их и сотой доли… А я вижу и я пришел тебе показать их…

И, подойдя к столу, он отодвинул лежавшие там в беспорядке инструменты и, вынув из-под плаща толстую в кожаном переплете книгу с медными, в виде змеиных головок, застежками, положил ее на очищенное место.

Затем, опустив руку на крышку книги и повернувшись к Фламелло, он сказал:

– Слушай, Фламелло, когда-то я основал орден «Большого Меча»… Теперь нет никого в живых из моих рыцарей; их мечи опозорены, кроме меча Жофруа и моего меча. Но мой меч при мне, а меч Жофруа в твоих руках. Теперь я тебе скажу, кто я. Я – алхимик. После того, как пал последний из моих рыцарей и сам я был ранен и уж не мог владеть мечом, я посвятил себя науке… И я узнал многое. Я живу далеко от людей, но я слышу каждый стон угнетенных и обиженных, каждую просьбу о милости, каждый призыв о защите… И я всё записывал в эту книгу уже в продолжение многих лет. Ты не поймешь моих знаков в этой книге, моих букв… Но я знаю заклинание, которое сделает живым каждое слово в моей книге; и каждое написанное слово оживет в звуках. Книга заговорит сама. Итак, хочешь ли ты слышать этот стон мира, ты, знавший до сих пор, может быть, только из уст других о скорби человеческой?

Он умолк и, выпрямившись, смотрел на Фламелло в ожидании, что он ответит.

Фламелло затрепетал.

До сих пор он действительно мало думал о людях, обреченных на страдание, но сейчас он почти с ужасом смотрел на книгу алхимика…

Ему казалось, что сердце его разорвется на части, едва приподнимется крышка этой книги.

И он закрыл глаза ладонями, как будто защищаясь от удара.

– Нет, нет! – воскликнул он, – я не хочу этого.

– Тогда, – произнес алхимик и поднял свою книгу, держа ее сверху и снизу обеими руками прямо против Фламелло, – ты пронзишь, быть может, этим мечом эти листы скорби и слёз?

Фламелло содрогнулся. Он не знал, что делается с ним в эту минуту. Вся душа его, казалось, наполнилась слезами. Он чувствовал, что не может стоять, как стоял до сих пор… Колена его словно сами подгибались.

И он опустился на колена и пролепетал:

– О, дайте мне поцеловать край этой книги.

– Клянись же, – раздался громко голос алхимика, – клянись на этих листах печали и скорби, что меч Жофруа останется в твоих руках, и ты выйдешь отсюда защитником гонимых и обиженных! Клянись, новый рыцарь Большого Меча!

Фламелло трепещущим голосом стал повторять клятву, которую вслед затем медленно, слово за словом прочел над ним его странный посетитель.

Потом алхимик опоясал его мечом и, еще раз попросив повторить клятву, потребовал от него обещания завтра чуть свет выйти за городские ворота к развалинам одного древнего укрепления.

Затем он ушел.

* * *

Когда на другой день Винцент Фламелло, новый рыцарь Большого Меча, с рассветом солнца явился в назначенное место за городскими воротами, его встретил там человек, одетый и вооруженный как на поход, но без меча.

Вместо меча у бедра его висела тяжелая длинная рапира.

Человек держал в поводу двух коней одинаковой масти.

Едва Фламелло показался на развалинах укрепления, тот приблизился к нему и преклонил перед ним колено.

– Благородный рыцарь, – сказал он, – я готов вам служить в бою и в странствии, как оруженосец. Я давно уже жду вас здесь с вашим конем и вашими латами.

При этом он встал с земли и, попросив Фламелло следовать за ним, подвел его к тому месту, где стояли лошади.

За выступом полуразрушенной стены Фламелло увидел великолепной чеканки стальные, украшенные серебром латы, такой же шлем, перчатки, сработанные из мельчайших стальных колечек так чисто, что они казались связанными из блестящей шерсти, щит и большое рыцарское копье.

Фламелло опустился на колени лицом на восток и прочел молитву.

В этой молитве в эту минуту он отдавал свою жизнь на служение угнетенным и гонимым.

И когда, окончив молитву, он встал и, скинув свой плащ, обнажил меч Жофруа и поцеловал его, он ощутил в себе такую ясность духа и такое мужество, что если бы весь мир встал против него, он не опустил бы своего копья перед лицом всего мира.

Оруженосец помог ему одеть броню, застегнул застёжки наколенников, подал шлем и затем подвел коня.

Фламелло сел на коня.

Оруженосец последовал его примеру, взяв в левую руку щит Фламелло, а в правую – его копье.

Фламелло опустил забрало шлема и направил коня к воротам, через которые он только что вышел из города.

Над Парижем трепетала утренняя заря.

Стекла в окнах домов в узких решетках их переплетов блестели, как четырехугольные, многогранные, круглые кусочки льда в тонкой черной оправе. Голубые тени пересекали еще влажные от осевшей на них вечерней росы улицы. Голубой туман клубился над Сеной.

Фламелло ехал серединой улицы, прямо сидя в седле, держа руки сложенными одна на другой на луке седла.

Оруженосец следовал за ним.

Подковы их коней звонко стучали по каменной мостовой.

Вдруг Фламелло остановил коня.

Его внимаение привлек громкий, визжащий, пронзительный звук, раздавшийся впереди его, со стороны высокого мрачного здания с маленькими, расположенными далеко одно от другого окошками.

Вслед затем послышалось бряцанье оружия, и минуту спустя Фламелло увидел выходивших попарно из ворот мрачного здания солдат в низких железных шлемах, в железных нагрудниках и с алебардами у плеча.

Солдаты стали в две шеренги у ворот и по команде их офицера одновременно подняли свои алебарды и одновременно брякнули их рукоятями о мостовую.

Из ворот показалась высокая колесница с сидевшей на ней спиною к лошадям девушкой с обрезанными волосами…

Опять тот же пронзительный, визжащий звук прорезал чистый утренний воздух: ворота закрылись.

Отрывисто, глухо раздались слова команды.

Отряд окружил колесницу.

Скрипнули колеса; громко, отчетливо раздались тяжелые шаги нога в ногу.

Процессия двинулась по улице.

Но Фламелло заступил дорогу.

– Остановись, палач и тюремщик! – крикнул он. – Во имя совести говорю вам: остановись!

Увидев перед собой богато вооруженного рыцаря, с павлиньими перьями на шлеме, быть может приближенного короля, начальник стражи жестом приказал солдатам остановиться и поспешно подошел к Фламелло.

– Я не знаю, кто вы, благородный рыцарь, – заговорил он почтительно, – но вы вероятно знаете графа Жофруа… Эта девушка должна быть казнена сегодня, так как она покушалась на убийство графа… Граф сам хлопотал об этом… Вы можете сами спросить графа…

– Я не знаю графа Жофруа, – перебил его Фламелло, – но тебе вероятно известна эта история, а я хочу ее знать. Ты говоришь, что эта девушка покушалась на убийство?

– Совершенно верно. У графа много земли на окраинах Парижа, нисколько десятков кварталов. Проездом когда-нибудь вы вероятно заметили небольшие деревянные домишки? Они почти все в той стороне выстроены на графской земле. Граф сдает свою землю в аренду бедным людям. Но граф любит роскошь и год от года всё увеличивал и увеличивал арендную плату, так что многие бедняки остались без жилищ. Эта девушка тоже вместе с отцом и матерью лишилась крова. Мать её стала нищей, а однажды она, встретив графа во время прогулки, обозвала его палачом и ударила тростью…

– Но ведь ты сказал, что она покушалась ещё и на убийство?

– Так захотелось графу. Граф говорит, что трость могла быть отравленной или даже была отравлена; об этом вам самому лучше спросить у графа.

– Значит, ее будут казнить за оскорбление титулованной особы и покушение на убийство?

– Совершенно верно.

– Хорошо, – сказал Фламелло. – Тогда я тоже поеду за её колесницей. Пусть также казнят и меня, если только на это у них хватит смелости и дерзости; я тоже думаю, что Жофруа не граф, а палач.

На лице офицера появилось смешанное выражение недоумения, страха, растерянности.

– Иди и делай свое дело, – сказал Фламелло.

Все с тем же растерянным выражением на лице начальник тюремной стражи стал на фланге конвоя и скомандовал идти.

Фламелло пропустил процессию мимо себя и двинулся следом в нескольких шагах от колесницы.

* * *

Небольшая площадь, застроенная высокими домами под черепицей, с узкими окнами, была полна народа.

Парижане собрались посмотреть, как отрубят голову оскорбительнице графа Жофруа.

Медленно двигалась колесница.

Солдаты расчищали дорогу. На солнце сверкали их алебарды. Слышались их грубые голоса: они не привыкли церемониться с народом.

Когда становилось особенно тесно, они пускали в дело древки алебард, толкая их окованными в железо концами кого попало и куда попало.

Фламелло ехал за колесницей, по-прежнему прямо сидя на своем коне, с опущенным забралом, с руками в кованых кольчатых перчатках, сложенными на луке седла. Ветер играл перьями на его шлеме.

Почему-то вдруг разнеслась весть, что колесницу сопровождает сам граф Жофруа.

Фламелло видел злые, полные ненависти взгляды, направленные в его сторону, слышал бранные слова, относившаяся к нему или к тому, за кого его принимал народ.

Слово «палач», как искры начинающегося пожара, раздавалось то там, то тут, точно летая над толпой из конца в конец по площади.

Иногда Фламелло взглядывал на девушку, сидевшую на своем позорном табурете на колеснице лицом к нему, и он чувствовал тогда, что его сердце бьется одним стуком вместе с сердцем народа, трепещет одною ненавистью к «палачу».

Уже недалеко оставалось до эшафота…

На его возвышении Фламелло увидел человека, одетого во всё красное: в красном берете, в красном камзоле.

На полу лежал его короткий красный плащ.

Человек стоял, скрестив на груди сильные мускулистые руки, прислонившись спиной к перилам помоста и заложив нога за ногу.

Вокруг эшафота в один ряд сверкали алебарды.

Фламелло подумал, что правому суду незачем искать защиты у алебард…

Когда процессия приблизилась к небольшой площадке перед эшафотом, свободной от публики, конвойный офицер подошел к начальнику отряда, охранявшего эшафот, и с минуту беседовал с ним, нисколько раз указав глазами на Фламелло.

Фламелло заметил замешательство на лицах обоих офицеров.

Потом офицер, охранявший эшафот, куда-то скрылся на очень короткое время и, появившись опять на своем месте, скомандовал своим солдатам сомкнуться в колонну головой к Фламелло.

Фламелло понял, что настала минута действовать.

Он поднял забрало и, повернувшись к народу, крикнул громко, на всю площадь:

– Вы знаете, что она невиновата, правосудие обмануто графом Жофруа!.. Скажи же свое слово, великий французский народ!

На площади настало гробовое молчание.

Потом в разных местах раздались отдельные возгласы:

– Смотрите, смотрите, это не он, не Жофруа!.. Это другой рыцарь!

И вдруг, словно шквал, пронеслось над всею площадью:

– Да здравствует справедливость! Долой Жофруа! долой палача!

Все лица, все взоры были обращены на Фламелло.

Фламелло обнажил меч.

– За ним! – раздались голоса.

Оруженосец подал Фламелло щит и сам обнажил рапиру.

В конвой из толпы полетали камни. Нисколько человек, у которых с собой оказались поясные ножи, пробрались ближе к Фламелло и сгруппировались вокруг него.

Солдаты сделали было попытку атаковать Фламелло, но их алебарды, ударяясь о стальные латы рыцаря, только высекали искры.

А у Фламелло точно удесятерились силы. Его меч, честный меч старого Жофруа, наносил страшные раны.

Раздув ноздри, с налитыми кровью глазами стоял под ним его конь.

Люди, собравшиеся около Фламелло, завладевали оружием павших солдат, их алебардами и палашами и бились рядом с Фламелло.

Солдаты стали отступать.

– Спасайте девушку, спасайте девушку! Не теряйте времени! – кричали из толпы.

Фламелло повернул коня, подъехал к колеснице и помог девушке перебраться к себе в седло. Он выбрался из толпы и поскакал по улице, сопровождаемый своим оруженосце м.

А на площади толпа ломала помост.

С треском падали бревна и доски.

Казалось, не люди, а что-то стихийное, всесокрушающее бушевало на площади.

И, подобно раскатам грома, перекатывались из конца в конец неумолкаемые крики:

– Долой Жофруа! Да здравствует справедливость!

* * *

Прошло нисколько дней после описанных событий.

В королевском замке происходил турнир.

На турнир собралось, кроме французских рыцарей, много иноземных, из Венеции, из Рима, из Мадрида, из Кракова, из Праги, из Варшавы…

Веяли перья на шлемах, сверкали дорогие доспехи, ржали кони в золотых и серебряных уборах, покрытые шелковыми, шитыми золотом попонами.

На трибунах для зрителей колыхались гирлянды цветов и зелени.

Среди рыцарей находился и Жофруа.

Именно для этого турнира он готовил свой дедовский меч.

Но в назначенный оружейником Винцентом Фламелло день слуги Жофруа, явившиеся в его мастерскую за оружием своего господина, не нашли ни самого оружейника, ни меча.

Винцент Фламелло исчез, неизвестно куда…

Вместе с ним исчез и меч.

Граф Жофруа должен был явиться на турнир с другим мечом.

Но все равно граф Жофруа успел уже одержать две победы над двумя венецианскими рыцарями на мечах и вышиб из седла копьем одного римского рыцаря.

Из лож для зрителей к ногам его коня летали букеты цветов.

Граф Жофруа стоял посредине арены, на которой среди цветов алели пятна крови его противников.

Он стоял один посреди арены, потому что больше не находилось рыцаря, пожелавшего бы скрестить меч с его мечом.

И уже придворный певец, с вдохновенным взором, с русыми кудрями, лежавшими волной на кружевах голубого колета, встал со своего места и готовился прославить имя его на струнах и в красивых стихах…

И уж отбросил за плечо край голубого плаща и перебирал пальцами струны гитары…

Но в это время раздался звук рога, возвещавший о прибытии нового рыцаря.

Взоры всех обратились в ту сторону, откуда он должен был появиться.

И он въехал величественно и тихо на вороном коне в красной попоне. Темным блеском переливались его стальные латы и шлем.

Он приблизился к Жофруа на расстояние удара копьем и, повернув копье тупым концом, слегка стукнул им в щит Жофруа.

Этим он принимал вызов Жофруа.

Жофруа повернул коня, чтобы занять позицию и очистить центр арены для схватки, но рыцарь в стальных латах остановил его.

– Граф Жофруа! – сказал он громко, так что его голос раздался во всех углах арены, достиг королевской ложи и трибун, занятых придворными дамами и вельможами. – Граф Жофруа, я принимаю твой вызов. Но я явился сюда от лица многих тобой обиженных для того, чтобы вызвать тебя на смертный бой за их слезы, за их поруганную честь, за поруганную правду… Пусть Бог решит, справедливо ли мое обвинение. Но прежде чем падешь ты или паду я, я должен сказать тебе, в чем я тебя обвиняю. Я обвиняю тебя прежде всего в лжесвидетельстве…

На трибунах и в рядах рыцарей послышался ропот.

Всем казалось, что так может говорить только безумный или человек, введенный в заблуждение… Каков бы ни был граф Жофруа, он прежде всего был рыцарь и до сих пор с достоинством носил это звание.

– Не мешайте совершиться правосудию Божию, – сказал рыцарь в стальных латах. – Если мое обвинение кажется вам несправедливым, зачем вы ропщете? Господь Сам покарает меня, склонив весы победы в сторону моего противника.

Он продолжал:

– Граф Жофруа, я обвиняю тебя в том, что ты обманул правосудие, возведя страшную клевету на девушку, провинившуюся только в том, что она назвала тебя настоящим именем, ибо разве не был ты палачом по отношению к бедным людям, поселившимся на твоей земле?! Разве не отнимал ты у них, как ростовщик, последние крохи? разве хоть раз тронули тебя их слезы?

И, протянув руку по направленно к Жофруа, он воскликнул:

– Я вызываю тебя, палач и обманщик правосудия, во имя поруганной тобою правды человеческой и Божеской.

Мертвое молчание воцарилось на арене.

Слышно было только, как лошади грызли удила или рыли кованым копытом песок арены.

На мгновение у всех мелькнула мысль, что рыцарь в стальных вороненых латах – тот самый, что нисколько дней тому назад разбил конвой, сопровождавший оскорбительницу Жофруа на место казни.

Многие передавали шепотом друг другу это соображение.

Но все равно это обстоятельство не меняло сути дела.

Рыцарь, отбивший девушку, заблуждался он или нет, действовал во имя правосудия. Конечно, он употребил насилие, но и всякий другой рыцарь на его месте поступил бы так же, ибо нельзя было терять времени, когда уже топор висел над головой жертвы.

Теперь уже положение представлялось всем более серьезным, чем вначале.

На графа Жофруа взводились тяжелые обвинения. Косвенно они касались и всего рыцарства, и, конечно, рыцарь, вызвавший Жофруа, должен был понимать это.

Вызывая Жофруа, он не только защищал правосудие, – он защищал честь рыцарства.

И когда послышался топот коней обоих противников, многие сказали в сердце своем:

– Боже, подай свою мощь правому.

Рыцари сшиблись посредине арены, против королевской ложи.

Пока они бились на копьях.

От могучих ударов из их щитов полетали искры. Но ни тот, ни другой не качнулся в седле. Только кони поднялись на дыбы, осев на задние ноги и зарыв копыта в песок по самые бабки, так что хвосты их легли на песок.

После второй схватки вместе со стуком наставленных наконечников копий о сталь щитов послышался громкий, сухой треск.

Древки копий сломались.

Рыцари обнажили мечи.

Рыцарь в вороненых латах отбросил свой щит, измятый ударами противника, и, подняв меч обеими руками и подавшись всем корпусом вперед, глубоко кольнул бока коня острыми шипами наколенников.

Конь вздрогнул и, раздув ноздри, со свободно повисшими, отделанными в серебре поводьями, ринулся навстречу Жофруа, недвижно остановившемуся на месте последней схватки, прикрывшемуся шитом и поднявшему меч несколько наклонно вдоль шеи коня.

Он ждал противника, уверенный в своей победе.

Он готовился нанести ему удар в левую сторону груди, ничем теперь незащищенную, кроме брони.

И когда Винцент Фламелло, ибо это был он, был всего на расстоянии шага от него, он быстро поднял щит над головою и, скрывшись совсем под ним, взмахнул мечом.

Но Жофруа не мог предвидеть одного обстоятельства…

Для более сильного удара Фламелло поднялся на стременах во весь рост, и меч Жофруа скользнул только по его ноге нисколько выше колена…

В ту же минуту щит Жофруа раскололся на две половины, и сам он с разрубленною головой свалился на землю.

Поединок кончился.

Около Жофруа хлопотали врач, его оруженосец и слуги.

Фламелло остановился против ложи короля и поднял забрало.

– Великий король, – сказал он, – Бог покарал виновного… Ты, наш земной властелин, возьми под свою защиту невинно оклеветанных графом и бедных людей, ставших нищими из-за его жадности к золоту.

Сказав это, он повернул коня и направил его через арену к выездной арке.

А над трупом Жофруа высоко в небе каркал ворон.

Тихо было на арене, на трибунах и в королевской ложе.

Только карканье ворона одно звучало в вышине.

* * *

При въезде на арену Фламелло записался рыцарем «Большого Меча».

Кто-то вспомнил, что орден Большого Меча теперь уже не существует, но знали также, что основатель ордена – великий ученый муж, постигший тайны природы, и о нем ходила легенда, что он жив и посейчас.

Рыцарь Большого Меча появился неожиданно и исчез, не сказав о себе больше ни слова.

И он казался многим, как перст судьбы, как восставший из могилы один из тридцати, когда-то составлявших орден.

Во всяком случай король назначил строжайшее расследование по делу Жофруа. При этом открылось много злоупотреблений.

Все обиженные графом были вознаграждены из королевской казны.

Не удалось только разыскать девушки, оскорбившей Жофруа, потому что никому не пришло в голову заглянуть в развалины старого, давным-давно брошенного укрепления за городскими воротами.

Нужно сказать здесь, что ее скрыл там оруженосец Фламелло.

Там же, в подвальном этаже развалившейся башни, скрывались и оруженосец, и Фламелло, и великий ученый старец, основавший когда-то орден Большого Меча.

Он приютил у себя девушку и Фламелло.

Остается еще сказать, что Фламелло разыскал мать девушки и вскоре после того обвенчался с девушкой в одной бедной церкви.

Они стали жить вместе со старым ученым.

Но Фламелло до конца жизни не забыл своей клятвы, произнесенной на листах скорби.

Он не жил затворником, как старый ученый.

Каждый день он одевался в бедное платье и уходил в город.

Он проводил там время в кварталах, населенных бедными людьми, внимательно ко всему приглядываясь и прислушиваясь.

И когда он узнавал о каком-нибудь насилии, учиненном кем бы то ни было, он брал меч старого Жофруа.

Часто в часы веселого пира в замке какого-нибудь могущественного графа или князя у ворот замка стоял рыцарь в стальных вороненых латах и стучал копьем в ворота.

Часто среди воплей и стонов, когда какой-нибудь безбожный рыцарь вместе со своими вассалами ради потехи нападал на незащищенное селение и поджигал хижины, и бил жителей, раздавался громко его голос:

– Стойте, палачи и мучители!

И на кровавом фоне пожара вырисовывалась его фигура на вороном коне, покрытом красной попоной.

И часто один крик: «Смотрите, рыцарь Большого Меча!» поселял ужас в сердцах.

Один странствующий бедный певец даже сочинил про него песню…

Я могу ее привести здесь целиком.

Вот она.

 
В защиту бедности гонимой
И против наших палачей
Поднял он меч неотразимый,
Один из тридцати мечей…
 
 
Не раз на рыцарском турнире
Он выступал, наш паладин,
И вызов рыцарям всем в мире
За нас он бросил бы один!
 
 
Но не искал он бранной славы
У раззолоченных вельмож,
И на песок к нему кровавый
Цветы не падали из лож.
 
 
Он понял скорбь души народной,
И эту скорбь пред Богом сил
В душе великой, благородной
Он, как святыню, сохранил.
 
 
И где струились наши слезы
И нам готовили позор,
Горел немеркнущей угрозой
Его молниеносный взор.
 
 
Как Божий гнев, как щит гонимых,
Он стал в родной своей стране,
Поднявши меч неотразимый
На боевом своем коне.