Текст книги "Пушкин"

Любовь

Актрисы актрисами, но молодой Пушкин не отказывался и от любви светских дам. Тогда он не на шутку увлекся одной весьма эксцентричной и загадочной дамой – княгиней Голицыной, которая была его старше на двадцать лет.

Евдокия (Авдотья) Ивановна Голицына, урожденная Измайлова, в девятнадцать лет была насильно выдана замуж за очень богатого, но непривлекательного ни внешне, ни внутренне князя Голицына. Супружеская жизнь не складывалось, брак длился уже почти десять лет, но оставался несчастливым и бездетным. И вот княгиня полюбила: у нее завязался роман с князем Долгоруким, но злой муж отказал в разводе. Расстроенный Долгорукий ушел на войну и нашел смерть на поле боя. Оплакав его, Евдокия Ивановна круто изменила свою жизнь: она ушла от мужа и стала жить самостоятельно. Даже имя изменила на просторечное и эпатажное Авдотья.

Цыганка нагадала ей, что она умрет ночью в своей постели. Желая жить вечно, прекрасная Авдотья не проводила свои ночи в постели: спала она днем, а ночью принимала гостей. Поэтому ее называли la Princesse Nocturne «ночная княгиня». Дом ее, на Большой Миллионной, был артистически украшен. Вся его обстановка отличалась изысканным вкусом: тут не было ничего из прихотей изменчивой моды, во всем отражалось что-то изящное и строгое. Но лучшим украшением дома считали саму хозяйку.

По вечерам немногочисленное, но избранное общество собиралось в ее салоне. Беседы длились обыкновенно до трех и четырех часов утра. Своим умом, внешностью и разнообразием интересов Голицына сумела привлечь в свой салон весь цвет Петербурга. Романтическая, загадочная атмосфера дома Авдотьи Голицыной захватила юного Пушкина. Он был очарован умной, образованной, уверенной в себе женщиной, разбиравшейся в вопросах, которые считались вовсе не женскими. Авдотья Ивановна увлекалась философией, математикой, даже вела переписку с французскими академиками-математиками и написала книгу «Анализ силы» (1835), которая была издана во Франции. У Пушкина был экземпляр этой книги.

Поэт выразил свое восхищение и посвятил Евдокии Голицыной стихотворение, в котором говорил о своем разочаровании петербуржским светским обществом. Поэт сетовал на скуку, отсутствие мысли… Стихотворение заканчивалось словами: «Отечество почти я ненавидел – / Но я вчера Голицыну увидел/ И примирен с отечеством моим»

Переживал Пушкин и другие серьезные увлечения. Он даже подумывал о женитьбе, когда познакомился с юной и пылкой Марией Аркадьевной Суворовой-Рымникской – внучкой великого полководца. Суворова была очаровательной и очень талантливой девушкой. Пушкин восторгался тем, как она исполняла романсы, написанные на его стихи. Он был влюблен не на шутку, и Мария отвечала взаимностью… Она отказывала другим женихам, ждала предложения…, но Пушкин его не сделал, то ли чего-то испугавшись, то ли посчитав, что не создан для брака.

Вскоре после отъезда поэта на юг Мария согласилась на замужество с князем Голицыным – камергером, действительным статским советником. Спустя некоторое время в Одессе поэт встретился с Марией Аркадьевной, и былое чувство вспыхнуло снова.

Страшное предсказание

В то время в Петербурге практиковала одна гадалка, старая немка, по фамилии Кирхгоф. Однажды Пушкин зашел к ней с несколькими товарищами. Госпожа Кирхгоф сразу выделила его из всей компании и объявила, что человек он замечательный. Она рассказала вкратце всю его прошедшую и настоящую жизнь, потом начала предсказания сперва ежедневных обстоятельств, а потом важных событий его будущего. Она сказала Пушкину между прочим: «Вы сегодня будете иметь разговор о службе и получите письмо с деньгами». О службе Пушкин никогда не говорил и не думал, да и письмо с деньгами получить ему было неоткуда, поэтому он не обратил большого внимания на это предсказание. Однако вечером того дня в театре он встретился со своим хорошим знакомым генералом Орловым. Они разговорились, причем Орлов коснулся в разговоре службы и советовал Пушкину оставить свое министерство и надеть эполеты. Возвратившись домой, Пушкин нашел у себя письмо с деньгами: оно было от одного лицейского товарища, который на другой день отправлялся за границу. Оказывается, он заезжал проститься с Пушкиным и заплатить ему какой-то давно позабытый карточный долг. Госпожа Кирхгоф предсказала Пушкину его изгнание на юг и на север, предсказала его женитьбу и сказала, что будет он жить долго, если на 37-м году жизни не случится с ним беды от белой лошади или белой головы, или белого человека – «weisser Ross, weisser Kopf, weisser Mensch», – которых и должен он опасаться.

Говорят, что позднее, уже в Кишиневе, Пушкин на рынке встретил какого-то предсказателя, и тот повторил пророчество госпожи Кирхгоф.

Творчество и начало славы

Пушкина считали легкомысленным повесой, но незаметно для всех молодой поэт находил время и для серьезной работы!

В 1819 году была, наконец, закончена «богатырская» поэма «Руслан и Людмила» – поэтическая сказка, насыщенная фантастическими образами: крошечный злобный карлик с длиннющей бородой, гигантская говорящая голова без тела, коварная колдунья Наина….

Пушкин иногда указывал, что начал писать поэму еще в Лицее, а по его окончании забросил ее, ведя в Петербурге жизнь «самую рассеянную». Но во время болезней поэт возобновлял работу. Он вдохновлялся сказками, слышанными от Арины Родионовны и Никиты Козлова, балладами Жуковского, а также вышедшими в феврале 1818 года первыми томами «Истории государства российского». Именно из книги Карамзина он заимствовал имена героев и некоторые детали.

Поэма начала печататься в журнале «Сын отечества» с начала 1820 года в отрывках, а первое отдельное издание вышло в мае того же года. Текст несколько отличался от привычного нам: эпилог и пролог были написаны Пушкиным позже, да и некоторые эпизоды впоследствии были отредактированы.

Публика приняла поэму восторженно, а вот многим критикам она не понравилась: одни почему-то усмотрели в ней неприличие, другие – жаловались на недостаточную народность. Зато Карамзин нашел в «Руслане и Людмиле» «живость, легкость, остроумие, вкус», посетовав только на немного неискусное расположение частей, на то, что «все сметано на живую нитку»[37]37
  Письмо Карамзина Дмитриеву от 7 июня 1820 года.


[Закрыть].

Стареющий поэт Жуковский пришел от сказочной поэмы в восхищение и даже подарил Пушкину свой портрет с надписью «Победителю-ученику от побежденного учителя».

Но Пушкин писал и другие стихи!

Ода «Вольность», описывающая убийство императора Павла Первого, была написана предположительно в ноябре-декабре 1817 года. По свидетельству известного мемуариста Филиппа Вигеля, близкого друга Пушкина, эту оду поэт написал, будучи в гостях у братьев Тургеневых. Окно их квартиры выходило на заброшенный Михайловский замок, в котором был убит император Павел Первый. Кто-то из братьев, глядя в открытое окно на стоящий в запустении дворец, шутя предложил Пушкину написать о замке стихи. Так родились строки:

 
«…Идут убийцы потаенны,
На лицах дерзость, в сердце страх.
Молчит неверный часовой,
Опущен молча мост подъемный,
Врата отверсты в тьме ночной
Рукой предательства наемной…
О стыд! о ужас наших дней!
Как звери, вторглись янычары!..
Падут бесславные удары…
Погиб увенчанный злодей…»
 

Эти стихи быстро разошлись в списках, то есть в рукописных копиях. И это было опасно: даже упоминать о заговоре и убийстве царя было запрещено, официально Павел скончался от апоплексического удара.

В следующем году было создано знаменитое стихотворение «К Чаадаеву», где звучала та же неприязнь к беззаконному самодержавию:

 
«Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!
Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!»
 

Конечно, эти стихи не предназначались для публикации, но и они стали весьма популярны в списках. И привлекли внимание полиции!

Бедами грозило и стихотворение «Деревня», которое начиналось как идиллическое описание села, а заканчивалось обличением крепостного права. Подобное смутьянство не могло сойти с рук никому! Над Пушкиным сгущались тучи, и это сразу заметили его старшие друзья. Они пытались предостеречь неосторожного юношу, но тщетно. Николай Михайлович Карамзин написал: «Над здешним поэтом Пушкиным если не туча, то по крайней мере облако, и громоносное: служа под знаменами либералов, он написал и распустил стихи на вольность, эпиграммы на властителей и пр. Это узнала полиция».[38]38
  Н. М. Карамзин И. И. Дмитриеву 19 апреля 1820 г.


[Закрыть]

Сплетня

Романы с замужними дамами, эпиграммы на их мужей, провокационные публичные выходки, антиправительственные стихи с критикой самодержавия… Все это привело к тому, что в свете завелась довольно гнусная сплетня: мол, Пушкина высекли в Тайной Канцелярии. Так назывался орган политического сыска в Российской Империи.

Сплетня кажется дикой современному человеку, но для людей начала века XIX-го подобное было вполне возможным. Свежи еще были воспоминания о кнутобойце Екатерины Второй Степане Ивановиче Шешковском, по слухам лично пытавшем писателей-вольнолюбцев Новикова и Княжнина.

Рассказывали, что в кабинете Шешковского находилось механическое кресло особого устройства. Придворные вертопрахи боялись того кресла до дрожи в коленях! Если кто-то из придворных чем-то не угождал императрице, она вполне могла повелеть Шешковскому пригласить провинившегося в свой кабинет.

Поначалу хозяин и гость мирно беседовали, а затем екатерининский палач просил приглашенного сесть в злосчастное кресло, и как только тот просьбу выполнял, ручки кресла сдвигались, соединяясь друг с другом и стискивали гостя так, что он не мог освободиться. Далее по знаку Шешковского в полу раздвигался люк, и кресло опускалось под пол. Только голова и плечи виновного оставались наверху. Внизу исполнители наказания отнимали кресло, стаскивали с наказываемого платье, обнажая тело, и нещадно секли. При этом исполнители не видели, кого наказывали. Садист-Шешковский в это время читал молитвы и крестил свою жертву. Потом несчастного снова одевали, и кресло поднималось из-под пола. Все оканчивалось без шума и огласки: мало кто из прошедших подобную экзекуцию решался рассказать о своем позоре.

О слухах, порочивших его честь, Пушкин узнал примерно в феврале 1820 года. Тогда он мог только гадать, откуда течет поток грязи. Он пытался найти сплетника, грозился убить его…

Этим слухам поверил даже друг Пушкина, будущий декабрист, поэт Кондратий Рылеев – и в начале мая, в пылу антиправительственных настроений, упомянул выдуманное происшествие как реальное событие: «Власти секут наших лучших поэтов!». Взбешенный Пушкин вызвал Рылеева на дуэль. Поединок состоялся, но к счастью, обошелся без жертв.

Гнусная клевета не испугала поэта (он вообще не умел пугаться), напротив, он решил высказывать столько негодования и наглости в своих речах и своих сочинениях, чтобы власть вынуждена была обращаться с ним как с серьезным преступником, а не как с нашкодившим мальчишкой. Реальное страшное наказание должно было его превратить из объекта насмешек в героя. По собственному его признанию, поэт жаждал Сибири или крепости для восстановления своей чести. Он нарочно писал едкие, колкие эпиграммы на царя и вельмож. А однажды в театре демонстрировал всем портрет Лувеля, убийцы герцога Беррийского, с надписью: «урок царям».

Расплата

В середине апреля 1820 года генерал-губернатор Петербурга Михаил Андреевич Милорадович вызвал двадцатилетнего Пушкина для разъяснений по поводу вольных стихов, ходящих по столице под его, Пушкина, именем. Это были эпиграммы на Аракчеева, на корыстолюбивых представителей духовенства и даже на самого Александра I, а также ода «Вольность».

Герой войны 1812-го года, Милорадович пользовался всеобщим уважением, и Пушкин решил вести себя с ним открыто. Молодой человек без утайки признался, что даже обыск в его квартире не даст властям ничего: все черновики сожжены. В разговоре выяснилось, что Пушкину приписывается масса чужих стихотворений. Пушкин попросил у губернатора перо и бумагу – и тут же записал те стихотворения, которые ему действительно принадлежали. Набралась целая тетрадь.

Этого было достаточно, чтобы отправить поэта в Сибирь или заточить в Соловецкий монастырь, но поведение Пушкина вызвало расположение Милорадовича. Да еще и многочисленные друзья поэта за него ходатайствовали, поэтому губернатор проявил милосердие и испросил у императора прощение для Пушкина.

Наказание последовало сравнительно мягкое: Пушкина перевели из столицы на юг, в кишиневскую канцелярию. Это была ссылка, но формально отъезду Пушкина был придан характер служебного перевода. Так Пушкин покинул столицу. Тогда он и подумать не мог, что расстается с Петербургом на целых шесть лет.

Глава пятая
Южная ссылка(1820–1824)

Особняк Ришелье

Екатерина Николаевна Раевская

Аглая Антоновна Давыдова

Романтический период в творчестве Пушкина

Первым городом, в котором должен был остановиться ссыльный Пушкин, был Екатеринослав – современный Днепр – основанный Екатериной Великой как третья столица Российской Империи. Увы, грандиозные замыслы не осуществились: после смерти императрицы развитие города приостановилось. К концу XVIII века в нем насчитывалось всего одиннадцать каменных домов и одно крупное предприятие – суконная мануфактура. Население Екатеринослава составляло около шести тысяч человек. Несмотря на то, что там в это время находилась резиденция начальника иностранных колонистов на Юге России генерала Инзова, по духу своему Екатеринослав остался городом провинциальным.

В городе Пушкин пробыл очень недолго, но пребывание его там успело обрасти легендами. Наиболее популярной байкой, даже напечатанной в царское время в нескольких журналах, стала история о том, как Пушкин появился на балу у губернатора без нижнего белья и в просвечивающих панталонах.

Это было летом, в самую жаркую пору. Собрались гости, явился и Пушкин и с первых же минут своего появления привел все общество в большое замешательство необыкновенной эксцентричностью своего костюма: он был в кисейных панталонах, прозрачных, без всякого исподнего белья. Жена губернатора страдала сильной близорукостью и не сразу поняла, в чем дело. Когда другие дамы объяснили ей причину замешательства, она не поверила в возможность такого неприличия, уверяя, что у Пушкина просто летние панталоны телесного цвета. Наконец, вооружившись лорнетом, хозяйка дома удостоверилась в горькой истине и немедленно выпроводила из комнаты всех юных незамужних девушек. Хотя остальные гости были очень возмущены и сконфужены, они старались сделать вид, будто ничего не замечают; хозяева промолчали, и Пушкину его проделка сошла благополучно.

Выходка довольно странная, нелепая и даже глупая, однако она имеет простое объяснение: в ту пору в столице вошли в моду обтягивающие белые лосины, скроенные по косой, которые надевали на намыленное влажное тело. Только тогда они сидели, как полагается. И эти лосины действительно слегка просвечивали. Пушкин был франтом и, конечно, имел такие лосины в своем гардеробе. Но одно дело – столичная мода и привычки, а совсем другое – провинциальные обычаи. То, что казалось нормальным в Москве и Петербурге – шокировало воспитанных по старинке жителей скромного южного города.

В Екатеринославе Пушкин снова заболел, искупавшись в Днепре. По всем признакам это была малярия. По счастью поблизости остановилось семейство генерала Раевского, с которыми путешествовал их личный врач – Евстафий Петрович Рудыковский. Он-то и оказал поэту квалифицированную и крайне необходимую помощь.

Поэта, небритого, бледного и худого, он обнаружил в «гадкой избенке», терзаемого лихорадкой. Чтобы сбить жар, молодой человек пил ледяной лимонад.

– Немножко пошалил, купался: кажется, простудился, – извиняющимся голосом объяснил Пушкин свое положение.

На столе перед ним лежала бумага.

– Чем вы тут занимаетесь! – поинтересовался врач.

– Пишу стихи.

Это изумило Рудыковского, тогда понятия не имевшего о том, кто такой Пушкин. Доктор прописал ему микстуру из хины и требовал соблюдать режим и не переохлаждаться. Поэт оказался трудным пациентом: он не слушался, вставал с постели при малейшем улучшении, мог, еще не выздоровев, наестся холодного бланманже – нечто вроде мороженого – и снова разболеться.

– Не ходите, не ездите без шинели, – уговаривал его Рудыковский.

– Жарко, мочи нет, – возражал Пушкин.

– Лучше жарко, чем лихорадка.

– Нет, лучше уж лихорадка, – капризничал Пушкин.

И за этим неподчинением следовал еще один приступ жестокой лихорадки.

– Доктор, я болен, – снова жаловался врачу Пушкин.

– Потому что упрямы, слушайтесь! – ругал его Рудыковский.

– Буду, буду! – соглашался больной.

– Евстафий Петрович был настойчив, и благодаря его заботе Пушкин выздоровел, микстуры подействовали.[39]39
  Рудыковский Е. П. Встреча с Пушкиным. (Из записок медика) // Русский Вестник. 1841. С. 25–30.


[Закрыть]

В ходе общения выяснилось, что Рудыковский сам пишет на русском и украинском языках стихотворения, оды, басни, сказки, песни, пародии, хотя и не публикуется. Александр Сергеевич тут же выдал ему эпиграмму: «Аптеку позабудь ты для венков лавровых, И не мори больных, но усыпляй здоровых». К сожалению, практически все произведения Рудыковского погибли при пожаре, и мы сейчас не можем их оценить.

Путешествие на Кавказ

Умница Рудыковский смог объективно оценить состояние здоровья молодого поэта: оно было серьезно расшатано всевозможными излишествами. Доктор поговорил об этом с Раевскими, и те всерьез обеспокоились. Генерал Раевский обратился с просьбой к прямому начальнику Пушкина генералу Инзову – и для поправления здоровья поэту было разрешено выехать на Кавказ и в Крым вместе с друзьями. Эти несколько месяцев, наверное, стали самыми счастливыми в его жизни.

В царствование Александра Первого продолжался длительный военный конфликт России с народами Кавказа. Россия была вынуждена держать на Кавказе многочисленный воинский контингент. Места эти были знакомы генералу Раевскому, который служил на Кавказе еще в чине полковника в царствование Екатерины Великой. В 1816 году на должность главнокомандующего на Кавказе вступил генерал Ермолов. По словам Пушкина, «Ермолов наполнил его своим именем и благотворным гением. Дикие черкесы напуганы; древняя дерзость их исчезает. Дороги становятся час от часу безопаснее, многочисленные конвои – излишними»[40]40
  Письмо А. С. Пушкину от 24 сентября 1820 года из Кишинева в Петербург.


[Закрыть]

Армии был нужен курорт для поправки здоровья раненых офицеров. И таким образом Кавказские Минеральные Воды стали одновременно и местом для лечения, и военным клубом для офицерства, воевавшего на многолетней войне.

Когда военные действия против горцев стихали, офицерство устремлялось на курорт. И тогда жизнь на Минеральных Водах закипала: здесь обсуждались новости; сюда попадали книги; здесь же возникали азартные игры, попойки, дуэли. В периоды больших съездов помещений в домах не хватало, поэтому приходилось использовать кибитки и раскидывать палатки. Некоторые приезжие оставались жить в своих дорожных каретах, в которых помещались и постели, и туалеты, и небольшие кухоньки…

В 1803-м году Пятигорск, расположенный в предгорьях Большого Кавказа на берегах реки Подкумок у подножия гор Машук и Бештау, был объявлен курортом специальным указом Александра I. Но самого города как такового тогда еще не существовало, скорее это было селение, состоявшее из полутора десятков домишек и лачужек, к которым в летнее время добавлялись кибитки и палатки. Проект застройки Пятигорска появился лишь спустя восемь лет после путешествия Раевских, а в 1812 был построен только первый каменный дом в Горячеводской долине. Остальные дома были деревянными. Один из этих домов – длинный, одноэтажный, однако довольно удобный – и арендовали Раевские.

Жизнь на Кавказских Минеральных Водах, столь отличающаяся от петербургской светской обыденности, очень понравилась поэту. В удовольствие были ему и риск, и опасность. «И там, где бедный офицер безопасно скачет на перекладных, там высокопревосходительный легко может попасться на аркан какого-нибудь чеченца. Ты понимаешь, как эта тень опасности нравится мечтательному воображению»[41]41
  Письмо А. С. Пушкину от 24 сентября 1820 года из Кишинева в Петербург.


[Закрыть], – писал он.

Пушкин был восхищен красотами природы Кавказа. Он писал брату: «Жалею, мой друг, что ты со мною вместе не видел великолепную цепь этих гор, ледяные их вершины, которые издали на ясной заре кажутся странными облаками, разноцветными и неподвижными; жалею, что не всходил со мною на острый верх пятихолмного Бешту, Машука, Железной горы, Каменной и Змеиной»[42]42
  Там же.


[Закрыть]

Ванны в те времена употреблялись для лечения множества болезней. Ими лечили «ипохондрию, истерики, завалы брюшных внутренностей, нервную слабость, накожные сыпи, паралич, ломоту», а главное – «ртутную болезнь», то есть последствия употребления лекарств на основе ртути. Ванны были очень горячие, температуры почти такой, какую имеет источник при выходе – до 46 градусов Цельсия. Принимали их два раза в день.

К месту купания нужно было подниматься или по дороге от Горячеводского поселения, или по крутой и узкой каменной лестнице в 68 ступеней. А еще приходилось нанимать носильщиков, чтобы отнести к ваннам все необходимые вещи: разнообразные пуховики и одеяла. Эти вещи укладывали в выстроенных рядом с ваннами шалашах, где после приема ванны больной некоторое время отдыхал. Такие же наскоро построенные шалашики окружали и сами ванны.

Источники стекали с гор по разным направлениям, оставляя на скалах белые и красноватые следы. Пушкин рано вставал, пил минеральную воду, зачерпывая ее «ковшиком из коры или дном разбитой бутылки», принимал горячую ванну, вновь пил воду и опять купался «в теплых кисло-серных, в железных и в кислых холодных» ваннах.

Так поэт провел два месяца. Воды Пушкину очень помогли и надолго восстановили его здоровье.

В одном из трактиров Пушкин услышал рассказ старого казака о том, как одна черкешенка помогла бежать ему из горского плена, и это породило в нем замысел поэмы «Кавказский пленник». Сыграли свою роль и личные впечатления:

 
«В ауле, на своих порогах,
Черкесы праздные сидят.
Сыны Кавказа говорят
О бранных, гибельных тревогах,
О красоте своих коней,
О наслажденьях дикой неги;
Воспоминают прежних дней
Неотразимые набеги…»
 

Поправив здоровье, путешественник отправился к берегам реки Кубани, оттуда – на Таманский полуостров. «Видел я берега Кубани и сторожевые станицы – любовался нашими казаками. Вечно верхом; вечно готовы драться; в вечной предосторожности! Ехал в виду неприязненных полей свободных, горских народов», – писал Пушкин[43]43
  Письмо А. С. Пушкину от 24 сентября 1820 года из Кишинева в Петербург.


[Закрыть], – «С полуострова Таманя, древнего Тмутараканского княжества, открылись мне берега Крыма». Известие о том, что легендарное русское княжество находилось на Таманском полуострове, стало сенсацией конца XVIII столетия. В 1792 году на Таманском городище найдена была мраморная плита с русской надписью 1068–1069 годов, в которой упоминалась Тмутаракань. Пушкину наверняка показывали этот камень, на котором было написано: «Въ лето 6576 (1065), индикта 6, Глебъ князь мерилъ море по леду, от Тмутаракани до Керчи 30054 сажени».