Текст книги "Кризис власти"

4. Характерные черты июльского восстания

Одной из самых характерных черт июльского выступления была неуверенность большевистской партии, руководившей этим восстанием, в возможности захвата власти в этот момент, и особенно в возможности удержать за собой эту власть, если бы им и удалось ее захватить. Этой неуверенностью объяснялось то, что в своих публичных призывах большевистская партия звала идущие за ней солдатские и рабочие массы не на восстание, а на «мирную» демонстрацию. Этой неуверенностью объяснялось и то, что большевики направляли послушные им вооруженные группы солдат и рабочих не против Мариинского дворца, с прямой задачей свержения и ареста правительства, а к Таврическому дворцу, где заседали центральные органы революционной демократии, с задачей оказать «давление» на эти органы, чтобы заставить их организовать советскую диктаторскую власть.

Бонч-Бруевич, на даче которого в Финляндии Ленин отдыхал с 29 июня, рассказывает,[8]8
  см.: Бонч-Бруевич Влад. На боевых постах февральской и октябрьской революций. М., 1931. С. 71–73.


[Закрыть] как рано утром 4 июля к ним явился посланец большевистского ЦК Савельев, привезший известие о неожиданно разразившемся кризисе правительства и начавшемся восстании, после чего Ленин тотчас же выехал в Петроград. Описывая первую реакцию Ленина на известие о восстании, Бонч-Бруевич сообщает, что Ленин высказал большую тревогу по поводу хода событий и на предположение Савельева: «Не начало ли это серьезных событий?» – ответил: «Это было бы совершенно несвоевременно».

Но, приехав в Петроград и ознакомившись с создавшимся положением, Ленин вполне одобрил действия, предпринятые его партией. Это неудивительно, так как эти действия с неизбежностью вытекали из всей предыдущей политики большевистской партии, руководимой Лениным. Нельзя было изо дня в день внедрять в сознание членов партии и идущих за нею масс убеждение, что рабочие и солдаты должны быть готовы под страхом гибели революции выступить на улицу с оружием в руках при первом же кризисе, способном поколебать положение правительства, а затем, когда такой кризис действительно произошел, удержать партию и идущие за нею массы от такого выступления.

Ленин одобрил также и те поправки, которые под влиянием опыта 10 июня были внесены партией в тактику восстания. Как я уже указывал в предыдущей главе, Ленин после провала заговора 10 июня намечал тактику, направленную к прямому захвату большевиками власти. «Мирные манифестации – это дело прошлого», – говорил он в своей программной речи 11 июня. Теперь партия, сознавая невозможность в создавшихся условиях такого прямого способа действий, облекла свое вооруженное выступление в форму «мирной демонстрации» и непосредственной задачей этого выступления поставила не прямой захват власти большевистской партией, а передачу власти правящему советскому большинству. Соответственно этому и призыв к демонстрации, обращенный большевиками к солдатам и рабочим, и резолюция, проведенная большевиками на собрании рабочей секции, значительно отличались от призыва к выступлению 10 июня. Вместо крайне обостренного, агрессивного по отношению к демократии тона в июльских обращениях подчеркивалась необходимость соглашения с большинством советской демократии в целях создания однородного правительства из представителей этой демократии.

В многочисленных воспоминаниях Организаторов и участников июльского восстания, стремящихся изобразить дело так, будто большевистская партия с начала и до конца июльского восстания старалась ввести стихийно возникшее вооруженное выступление в рамки организованной мирной демонстрации, прорываются указания на действительную роль большевиков и на деморализующее влияние их двойственного поведения в июльские дни.

В «Уроках октября» Троцкий говорит, что в глазах большевистской партии, поскольку она готовилась к захвату власти, июльское выступление имело задачей «прощупание своих и неприятельских сил» (Соч. Т. 3. Ч. 1. С. XXXII). Результаты этого «прощупывания» должны были определить дальнейшие действия большевиков. Как известно, выражение «прощупать противника штыком» Ленин употребил во время советско-польской войны, когда он провел в Политбюро решение продолжать наступление на Варшаву с целью проверить силу сопротивляемости Запада.

В своих воспоминаниях «Ленин в июльские дни» (Пролетарская революция. 1927. № 67/68) Зиновьев передает, что Ленин, следивший с хоров Белого зала Таврического дворца за заседанием соединенных Исполнительных Комитетов 4 июля, выйдя с товарищами в коридор, сказал им: «А не попробовать ли нам сейчас», имея, конечно, в виду арест правительства и лидеров советского большевизма. Но тут же Ленин прибавил: «Нет, сейчас брать власть нельзя, потому что фронтовики еще не наши. Сейчас обманутый либералами фронтовик придет и перережет питерских рабочих» (с. 62.). И вслед за тем, описывая свое совместное с Лениным пребывание в избе финляндского крестьянина, где они оба скрывались после поражения июльского восстания, Зиновьев отмечает, что Ленин все время возвращался к вопросу: «…можно ли было все же 3–5 июля поставить вопрос о взятии власти большевиками? И, взвешивая десятки раз все „за“ и „против“, каждый раз приходил к выводу, что брать власть в это время было нельзя» (с. 70).

Такие же показания дает о настроениях Ленина и Троцкий. В частности, он рассказывает о том, как уже после захвата власти большевиками, в эпоху III конгресса Коминтерна, Ленин говорил как-то: «В июле мы наделали немало глупостей». И Троцкий поясняет, что Ленин подразумевал под этими «глупостями» преждевременность военного выступления момент, когда соотношение сил в стране было явно не в пользу большевиков.[9]9
  см.: Троцкий Л. Д. О Ленине: Материалы для биографа. М., 1924. С. 59


[Закрыть]

Почему же Ленин и руководимый им ЦК, сознавая неизбежность поражения, все же не дали вовремя своим сторонникам директивы прекратить выступление? Объясняется это тем, что у них до ночи 4 июля была надежда своим выступлением и кровавыми жертвами, которыми это выступление сопровождалось, повлиять на большинство советской демократии и подвигнуть эту демократию на образование Советской власти. Вся тактика большевистской партии с вечера 3 июля до ночи 4 июля была направлена в эту сторону. Они рассчитывали на то, что нервы представителей демократии не выдержат картины кровавых столкновений, и для прекращения этих столкновений они уступят требованиям делегаций от манифестантов и образуют Советскую власть. А такой исход большевистского выступления предотвратил бы, по их расчетам, вмешательство фронта и враждебную реакцию в стране. Переход же власти из рук советского большинства в руки большевиков не представлял уже после этого больших затруднений.

Из числа многочисленных свидетельств об этих расчетах большевиков я остановлюсь здесь на одном, но очень характерном.

Суханов, поддерживавший близкие личные отношения со многими видными большевиками, рассказывает в своих «Записках о революции» (Кн. 4), как Луначарский, разоткровенничавшись с ним рано утром 8 июля, поведал ему о планах Ленина и Троцкого в дни июльского восстания.

«По словам Луначарского, – пишет Суханов, – Ленин в ночь на 4 июля, посылая в „Правду“ плакат с призывом к „мирной манифестации“, имел определенный план государственного переворота. Власть, фактически передаваемая в руки большевистского ЦК, официально должна быть воплощена в „советском“ министерстве из выдающихся и популярных большевиков. Пока что было намечено три министра: Ленин, Троцкий, Луначарский. Это правительство должно было издать декреты о мире и о земле, привлечь этим все симпатии миллионных масс столицы и провинции и закрепить этим свою власть. Такого рода соглашение было учинено между Лениным, Троцким и Луначарским. Оно состоялось тогда, когда кронштадтцы направлялись от дома Кшесинской к Таврическому дворцу…»

Нужно сказать, что Суханов, передавая свои интимные беседы с большевиками, соблюдал всегда большую осторожность и, прежде чем их напечатать, показывал соответствующие места своей рукописи заинтересованным лицам, в данном случае Троцкому, который, со своей стороны, обратился к Луначарскому с запросом об этом его рассказе Суханову. И вот Луначарский, бывший уже в то время, вместе с Троцким, членом Советского правительства, прислал Суханову письмо, опровергавшее или, вернее, уточнявшее смысл его тогдашних слов. Суханов не изменил ничего в тексте своих «Записок», но рядом с своей версией о сообщении, сделанном ему Луначарским, поместил и опровергающее письмо Луначарского, которое явно составлено в сотрудничестве с Троцким. Вот текст этого документа:

«Николай Николаевич!

Вчера на съезде я получил от т. Троцкого следующую записку: „Н. Н. Суханов сказал мне, что в третьем томе его книги содержится рассказ об июльских днях, причем он с Ваших слов и ссылаясь на Вас рассказывает, будто в июле мы трое (Ленин, Вы и я) хотели захватить власть, поставив себе такую задачу?!?!?!“

Очевидно, Николай Николаевич, Вы впали в глубокое заблуждение, которое может иметь для Вас, как для историка, неприятный результат. Вообще ссылка на личные беседы – плохая документация. В данном случае, если Вы действительно только написали что-нибудь подобное, память Ваша совершенно извратила соответственную нашу беседу. Конечно, ни т. Ленину, ни т. Троцкому, ни тем более мне не приходило в голову сговариваться о захвате власти, никакого даже намека отдельного на что-то вроде триумвирата не было.

Июльские дни имели только тот смысл в сознании всех руководителей этого движения, который мы совершенно откровенно выставляли вперед: вся власть Советам Р., С. и К. Д.

Конечно, мы не скрывали от себя, что, если бы меньшевистский с.-р. совет захватил власть, она скоро соскользнула бы к более левым и решительным революционным группам.

Поводом к Вашему заблуждению явился, вероятно, мой рассказ Вам о том, что в решительную минуту июльских событий я, разговаривая с т. Троцким, сказал ему, что считал бы бедствием и вступлением в неизбежное поражение, если бы власть оказалась тотчас же в наших руках, на что т. Троцкий, который всегда был гораздо более меня решителен и уверен в победе, отвечал мне, что, по его мнению, это вовсе не было бы так плохо, что массы, конечно, поддержали бы нас.

Все это говорилось только в виде взвешивания ситуации в частной беседе в горячий исторический момент.

Очень прошу Вас принять во внимание это мое письмо при окончательном редактировании Вашей истории, дабы Вы сами не впали и других не ввели в заблуждение.

30. III.20 года

Нарком А. Луначарский»

Нетрудно заметить, что опровержение Луначарского по существу не противоречит смыслу его беседы с Сухановым. Из этого опровержения видно только, что большевики намеревались не прямо захватить в свои руки власть, а сначала вынудить советскую демократию завладеть властью, после чего они надеялись без труда стать хозяевами этой власти.

Результатом этой политики и явились события 3–4 июля, когда улицы Петрограда были залиты кровью, а попыток прямого захвата власти со стороны инициаторов этих событий не делалось.

Эта двойственная позиция руководителей вооруженного восстания отражалась, конечно, деморализующим образом на настроении демонстрантов.

Вернувшись утром 4 июля в Петроград, Ленин отправился в дом Кшесинской, к которому в это время подходила многотысячная демонстрация кронштадтских матросов.

В воспоминаниях Флеровского и Подвойского указывается, что эти матросы были в недоумении относительно задач демонстрации, для которой их вызывали. С одной стороны, их звали на демонстрацию вооруженную, имевшую целью установить Советскую власть. С другой стороны, эту демонстрацию устроители называли мирной и никаких указаний боевого характера не давали.

В связи с этим прибытием матросов для участия в выступлении в Петрограде следует отметить одно характерное обстоятельство. Вызывая матросов, так же как и воинские части, на улицы Петрограда, большевики имели, конечно, в виду вооруженную демонстрацию. Когда несколько правых большевиков, поддержанных также Троцким, предложили принять меры, чтобы мирная демонстрация была действительно мирной, и потому оговорить в призыве, что солдаты должны явиться без оружия, это предложение было решительно отвергнуто большинством ЦК. Руководители большевистской партии не только не запрещали выход с оружием, но прямо это рекомендовали. Когда в Кронштадте было получено предложение ЦК большевиков привести в Петроград для участия в демонстрации как можно более значительную массу матросов, представители матросских организаций решили запросить ЦК, должны ли они явиться с оружием или без оружия. Демьян Бедный в статье «Штрихи» (Сталин. Сборник статей к пятидесятилетию со дня рождения, М., 1930. С. 149–150) в следующем виде передает разговор по этому поводу кронштадтцев с представителем ЦК Сталиным:

«Накануне июльского выступления в 1917 году в редакции „Правды“ днем сидим мы двое: Сталин и я. Трещит телефон. Сталина вызывают матросы, кронштадтские братишки. Братишки ставят вопрос в упор: выходить им на демонстрацию с винтовками или без них? Я не свожу глаз со Сталина. Мне смешно. Меня разбирает любопытство: как Сталин будет отвечать – о винтовках! По телефону!

Сталин тоже как-то смешно, и лукаво до последней степени сморщил лицо, погладил свободной рукой усы и говорит:

– Винтовки?.. Вам, товарищи, виднее!.. Вот мы, писаки, так свое оружие, карандаш, всегда таскаем с собою… А как там вы со своим оружием, вам виднее!..

Я в бешеном восторге катался со смеху по дивану.

Ясное дело, что все братишки вышли на демонстрацию со своими „карандашами“!».

Подойдя к дому Кшесинской, матросы единодушно стали требовать выхода к ним Ленина, чтобы от признанного вождя большевиков получить ясные указания о задаче вооруженной демонстрации. Ленин вместо себя выслал Луначарского, который от прямого ответа о целях манифестации уклонился и, как передает Подвойский, «попробовал развернуть перед матросами всю картину хода революции». Этот уклончивый ответ вызвал большое недовольство матросов, которые стали кричать, что время разговоров прошло, нужно указать на действия. Луначарскому пришлось свою речь скомкать, и тогда к возбужденным матросам вышел на балкон Ленин. Но и Ленин уклонился от прямого ответа и произнес довольно туманную речь о необходимости продолжать борьбу за установление в России Советской власти с верой, что эта борьба увенчается успехом, и призывал к бдительности и стойкости.

Эта нерешительность действий Ленина вовсе не означала, что будто бы он, как утверждает Подвойский, не одобрял июльского вооруженного выступления. Если бы Ленин держался этого взгляда, он бы с момента приезда в Петроград приложил все усилия, чтобы ликвидировать начатое выступление еще до того момента, когда выяснилось полное его поражение. Ленин говорил перед кронштадтцами уклончиво, чтобы в случае провала вооруженного выступления снять с партии ответственность за его организацию.

После этой речи Ленина многотысячная вооруженная толпа матросов отправилась к Таврическому дворцу, чтобы убеждать то самое советское большинство, которое Ленин и его сторонники обличали в предательстве интересов народных масс, – убеждать взять целиком в свои руки власть и организовать диктаторское социалистическое правительство.

Перечитывая теперь воспоминания большевистских участников демонстрации 3–4 июля, легко видеть, как эти колебания руководителей июльского выступления отражались на настроении его рядовых участников: все они отмечают отсутствие в манифестирующих группах воодушевления и энтузиазма людей, знающих, зачем они вышли с оружием в руках на улицы столицы. Флеровский, один из возглавлявших колонны шествовавших матросов, пишет, например:

«Печать серьезной сосредоточенности лежала на черных матросских колоннах. „За власть Советов!“… Заставить соглашателей подчиниться народной воле, разорвать с буржуазией… А как это будет, никто ясно не представлял, и эта неясность создавала настроение тревоги» (Пролетарская революция. 1926. № 54. С. 77).

То же настроение недоумения и тревоги царило среди демонстрировавших рабочих и солдат. 4 июля, когда после прибытия в Петроград кронштадтских матросов манифестация достигла кульминационного пункта, делегаты большевистской части 54 петроградских заводов и фабрик были направлены на заседание Исполнительных Комитетов, происходившее в Белом зале Таврического дворца, и излагали здесь свои требования, путаясь в противоречиях, которые заключались в их упреках и требованиях. Ни одна из этих делегаций не могла объяснить, как могли они одновременно и объявлять политику советского большинства неприемлемой для революционных народных масс, и добиваться передачи власти в руки советского большинства. В сущности, все они стремились к передаче власти большевистской партии, но имели директиву ни в коем случае не формулировать этого требования, а обращаться к демократическим Советам с требованием, чтобы они сами организовали диктаторскую власть. Поэтому самые фанатически настроенные делегаты манифестантов, выступавшие на заседании Исп. К-тов, совершенно терялись, получая от представителей Исп. К-тов реплики с отказом принять навязываемую им политику, и покидали собрание в сознании бесцельности такого выступления.

Когда же ожесточенные толпы манифестантов, собравшихся перед Таврическим дворцом, пытались переходить от слов к действиям и арестовать министров-социалистов, в которых они усматривали главных противников установления Советской власти, то они видели, что больше всего такие действия пугали их признанных лидеров, представителей большевистской партии.

Я уже отметил два таких «покушения» на арест министров-социалистов в первый вечер выступления, когда среди демонстрантов господствовало еще довольно благодушное настроение. Совсем другой характер носила попытка ареста члена правительства В. М. Чернова, когда улицы Петрограда уже были обагрены кровью и среди участников демонстрации стали ярко проявляться ожесточение и ненависть к «соглашателям», отвергавшим их требования.

Попытка ареста Чернова была произведена около 3 часов дня кронштадтскими матросами, пришедшими со своими большевистскими плакатами к Таврическому дворцу. Чернов вышел к матросам, чтобы обратиться к ним с речью. Он им сказал, что кадетские министры ушли из правительства, так как они не захотели осуществлять демократическую программу, выработанную правительством по соглашению с Советами. «Об этом уходе, – сказал Чернов, – мы не жалеем, скатертью им дорога». Тут Чернова стали перебивать из толпы: «А почему вы этого не говорили раньше? Почему вы с ними сидели в правительстве?» Эти крики возбудили толпу, возгласы становились все более и более враждебными и делали невозможным для Чернова продолжать речь. После нескольких безрезультатных попыток успокоить толпу Чернов крикнул им, что если они не хотят его слушать, то он не станет с ними говорить, и повернулся, чтобы вернуться во дворец. Тогда несколько матросов схватили его за руки и усадили в стоявший перед дворцом автомобиль, чтобы увезти с собой как арестованного.

Присутствовавшие при этом члены Петроградского Совета вбежали в комнату Исп. К-та с криком: «Матросы арестовали Чернова и хотят его увезти!» Эти крики вызвали среди присутствовавших сенсацию и тревогу, причем наибольшую тревогу проявили находившиеся тут большевики и члены левой оппозиции. Чхеидзе предложил представителям левой оппозиции Каменеву, Мартову, Луначарскому и Троцкому выйти немедленно к матросам и освободить Чернова. Все они бросились к месту происшествия, где еще стоял автомобиль с сидевшим в нем Черновым, и Троцкий, взобравшись на крышу этого автомобиля, обратился к окружающей толпе матросов с следующими словами:

«Вы поспешили сюда, красные кронштадтцы, лишь только услышали о том, что революции грозит опасность! Красный Кронштадт снова показал себя как передовой боец за дело пролетариата. Да здравствует красный Кронштадт, слава и гордость революции…

Вы пришли объявить свою волю и показать Совету, что рабочий класс больше не хочет видеть у власти буржуазию. Но зачем мешать своему собственному делу, зачем затемнять и путать свои позиции мелкими насилиями над отдельными случайными людьми? Отдельные люди не стоят вашего внимания…» (Суханов Н. Записки о революции. Кн. 4).

Видя колебания арестовавших Чернова матросов, Троцкий крикнул толпе: «Кто тут за насилие, пусть поднимет руку!» И так как руки никто не поднял, Троцкий соскочил с крыши автомобиля и, обращаясь к Чернову, сказал: «Гражданин Чернов, вы свободны». И Чернов вернулся обратно во дворец.

Троцкий впоследствии пытался объяснить эту попытку ареста социалистического министра как исходившую не от большевистски настроенных матросов, а от затесавшихся в их среду провокаторов. Но это объяснение не было поддержано другими свидетелями этого инцидента. Раскольников, Флеровский и другие большевики, наблюдавшие это событие, не желая прямо дезавуировать Троцкого, все-таки совершенно ясно дают понять, что попытки ареста исходила от большевистских матросов и соответствовала настроению всей массы манифестантов, окружавших Таврический дворец. Суханов, описывая сцену освобождения Чернова, со своей стороны, рассказывает, какое недоумение среди матросов вызвало вмешательство Троцкого и освобождение им Чернова.

Неудивительно, что такое восстание, в котором руководители сами не знали, на что они могут решиться, и потому на глазах возбужденных ими масс принимали меры, чтобы иметь возможность в случае нужды отречься от солидарности с решительными действиями этих масс, деморализовало манифестантов и лишало их выступление ударной силы.

Еще более ярко растерянность манифестантов сказалась в другом инциденте, происшедшем тоже во второй половине дня 4 июля. Один из полков, расположенных в окрестностях столицы, узнав 6 выходе кадетских министров из правительства, пришел в большое возбуждение и откликнулся на призыв большевистской партии, явившись в полной боевой готовности к Таврическому дворцу, чтобы требовать взятия всей власти Советами. Дан встретился с представителями этого полка у входа в Таврический дворец и убедился из беседы с ними, что они не вполне ясно отдают себе отчет, каким способом должны они осуществить требование перехода власти к Советам и против кого должны они направить оружие.

Тогда он объяснил им, что полномочный орган всероссийской советской демократии, которому большевистская партия требует передать власть, в настоящее время заседает здесь, в Таврическом дворце, и вырабатывает решение, соответствующее не воле отдельных организаций и групп, а воле организованной демократии в целом. «Готовы ли вы содействовать Советам в выполнении их долга и способствовать созданию условий, при которых представители всероссийской демократии могли бы без помех выявить эту волю?» Солдаты отвечали ему, что именно для этого они и явились в Петроград. Тогда Дан сказал им, что он член ЦИК Советов и от имени этих Советов предлагает их полку поставить несколько рот у входа в Таврический дворец, чтобы воспрепятствовать проникновению во дворец вооруженных людей, которые только мешают центральному органу советской демократии вести спокойно обсуждение вопроса о кризисе власти. Солдаты с этим согласились, и полк, приведший для того, чтобы вооруженными руками навязать ЦИК решение большевистской партии, организовал караулы, охранявшие этот центральный орган от вторжения представителей большевистских манифестантов.