Текст книги "Кризис власти"

Но Шингарев, бывший министром земледелия и продовольствия и уже вынужденный, по плану правительства, передать министерство земледелия Чернову, отказывался уступить министерство продовольствия Пешехонову и взять, как ему предлагали, министерство финансов. Мотивы, которые он выдвигал, были сначала чисто личного свойства. Он говорил, что принял министерство, когда дело продовольствия было в критическом состоянии. Он успел выправить дело, и результаты организованной им хлебной операции должны были сказаться в ближайшее время. Передавать в такой момент министерство продовольствия в другие руки значило, как говорил Шингарев, лишить его и его сотрудников удовлетворения самим закончить с таким трудом начатое дело.

Пешехонов выражал готовность дать Шингареву время довести до конца начатую им операцию и только после этого сменить его в министерстве. Но и на это Шингарев не соглашался. Когда я в соединенном заседании членов правительства и делегации сказал Шингареву, что после уступки, сделанной Пешехоновым, и он должен пойти навстречу желаниям Крестьянского съезда, он ответил с большим волнением, тоном человека, задетого за больное место: «Нет, этот вопрос имеет для меня принципиальное значение. Я уже уступил Чернову министерство земледелия. Но я не могу признать за социалистами права на монополию всех министерств, соприкасающихся с крестьянством».

Центральный Комитет кадетской партии, осведомленный об этом конфликте, вмешался в дело. Вероятно, кроме мотива, высказанного Шингаревым, Центральный Комитет руководствовался еще и желанием помешать увеличению социалистических мест в правительстве. Во всяком случае, он занял самую непримиримую позицию и грозил в случае смены министра продовольствия отозвать всех членов кадетской партии из правительства. Этот спор чуть не привел к срыву коалиции. Был момент, когда правительство, не добившись уступки ни с той, ни с другой стороны, собиралось прервать переговоры и заявить о своем уходе в отставку. Но как раз в этот момент кадетский Центральный Комитет дал знать, что он снимает свое требование.

Я лично не собирался входить в правительство. При том влиянии, которым я пользовался в Совете, мне надо было все свои силы посвятить работе в нем, чтобы способствовать осуществлению наиболее полного сотрудничества Совета с правительством. На этом основании я отвел свою кандидатуру, и Чхеидзе очень энергично поддерживал меня. Но члены правительства, ocoбенно кн. Львов, Некрасов и Терещенко, настоятельна требовали моего вступления в правительство. Их поддерживали с.-р., а Чернов предупредил делегацию, что он не вступит в правительство, если и я не приму в нем участия. Мне пришлось уступить, и я согласился взять министерство почт и телеграфов после заявления кн. Львова в соединенном заседании правительства и делегации, что от меня правительство не будет требовать участия в ведомственной работе, которую я всецело могу предоставить выбранным мною товарищам министра. Моя правительственная работа должна была выражаться в участии в общеполитических решениях правительства. Все остальное время я мог посвящать работе в Совете.

Комитет Государственной думы не играл в переговорах сколько-нибудь существенной роли. С самого начала он сформулировал три общих принципа, которые он ставил условием соглашения с социалистами: 1) полное доверие Временному правительству, 2) полнота власти и 3) единый фронт с союзниками. Само собой разумеется, что Комитет Думы имел в виду то осуществление этих общих принципов, которое содержалось в программе Центрального Комитета кадетской партии. Но так как политическое руководство буржуазными элементами сосредоточивалось не в руках Комитета Думы, а в руках кадетской партии, то и развитие этой программы, и ее защита выпали на долю кадетской партии.

Принимая это положение, Комитет Государственной думы с тем большей настойчивостью выдвигал требование признания его чисто формальных прав как публично-правового источника власти, от которого новое правительство должно было получить свои полномочия. Обоснование этого права члены Комитета Думы видели в том, что в февральские дни первое правительство революционной России получило свои правомочия от Комитета Думы.

Родзянко, поддержанный видными кадетскими юристами, отстаивал в переговорах с правительством эту юридическую концепцию. Но признание за Комитетом Думы таких прав не только не соответствовало существовавшему в стране соотношению общественных сил, но не оправдывалось и с формально-юридической точки зрения.

В момент февральского переворота 4-я Государственная дума была еще живым государственным органом, который своим участием в образовании нового правительства способствовал общему признанию этого правительства и безболезненному переходу от старого строя к новому. Это была несомненная заслуга 4-й Думы. Но сущность нового строя в том и заключалась, что созданные царским режимом цензовые государственные учреждения, в том числе и третьеиюньская Дума, ipso facto уничтожались. В демократической среде считалось совершенно бесспорным, что Комитет Государственной думы мог продолжать существование лишь в качестве частной организации, выражавшей настроения определенных цензовых элементов. Поэтому социалисты, вошедшие в феврале в состав Комитета Думы, перестали с момента установления нового строя принимать какое бы то ни было участие в деятельности этого Комитета. Тот факт, что в момент апрельского кризиса Исполнительный Комитет единогласно принял предложение участвовать вместе с Комитетом Думы в обсуждении этого кризиса, объяснялся тем, что мы считали желательным обмен мнений между демократией и цензовыми элементами. Но претензии Родзянко и его коллег считать себя в какой-то мере публично-правовым источником власти были, конечно, для нас совершенно неприемлемы. На юбилейном собрании Государственной думы Скобелев выразил общее мнение демократии, когда сказал о 4-й Думе: «Мавр совершил свою работу, мавр может уйти».

Временное правительство по существу этого вопроса не расходилось с нами, но не пожелало сказать это Родзянко в такой брутальной форме. Оно только поставило ему на вид, что коалиционное правительство преемственно исходило из признанного страной первого Временного правительства, которое как государственный орган не прекращало своего существования, а расширяло свой состав и пополняло свою программу. Заняв эту правовую позицию, Временное правительство провело назначение новых министров от своего имени указом Сенату. Но право участия Комитета Думы как органа цензовой буржуазии в образовании коалиции никем не оспаривалось, и потому Временное правительство представило ему список министров, который был им утвержден.

Переговоры между правительством и нашей делегацией закончились 5 мая в 2 часа утра. Коалиционное правительство было образовано в следующем составе:

5 министров-несоциалистов без определенной партийной принадлежности: кн. Г. Е. Львов (мин. – председатель и мин. внутренних дел), М. И. Терещенко (министр иностранных дел), А. И. Коновалов (министр торговли и промышленности), В. Н. Львов (обер-прокурор Св. Синода), И. В. Годнев (государственный контролер).

4 министра, принадлежащих к кадетской партии:

А. И. Шингарев (министр финансов), А. А. Мануилов (министр народного просвещения), кн. Д. И. Шаховской (министр государственного призрения), Н. В. Некрасов (министр путей сообщения).

6 министров-социалистов, делегированных Советом:

А. Ф. Керенский, (военный и морской министр), П. Н. Переверзев (министр юстиции), А. В. Пешехонов (министр продовольствия), В. М. Чернов (министр земледелия), М. И. Скобелев (министр труда), И. Г. Церетели (министр почт и телеграфов).

В тот же день вечером собрался пленум Петроградского Совета, чтобы выслушать доклад об образовании коалиционного правительства.

Общие собрания Петроградского Совета, этого стихийно созданного всесильного парламента революционной демократии, всегда проходили с большим подъемом. Но я не помню более взволнованного, окрыленного надеждой пленума, чем этот, утверждавший мандаты первых представителей Совета в правительстве. Все чувствовали, что открывается новая страница в развитии революции.

В атмосфере общего энтузиазма собрание выслушало сообщение Чхеидзе об образовании коалиционного правительства, программную декларацию новой власти и заявления представителей руководящих фракций Совета – Гоца, Дана и Станкевича. Когда Гоц, изложив условия образования коалиции, указал на присутствующих министров-социалистов и сказал: «Не как пленники буржуазии идут они в правительство, а как представители мощного народного органа, посылающего их занять новую позицию на выдвинутых вперед окопах революции», члены Совета поднялись с мест и устроили министрам-социалистам долгую овацию.

Атмосфера энтузиазма была такова, что большевистские лидеры предпочли воздержаться от выступления. Каменев, записавшийся было в число фракционных ораторов, подошел к эстраде и, махнув рукой, просил Чхеидзе вычеркнуть его из списка ораторов. Роль лидера левой оппозиции пришлось выполнить Троцкому, который как раз накануне вернулся из эмиграции.

В этом первом выступлении Троцкого сказалась разница между его характером и характером Ленина.

Ленин нечасто выступал перед демократической аудиторией, враждебной его взглядам. Но когда ему приходилось это делать, он делал это в резкой и непримиримой форме, идя вразрез общему течению и не стесняясь вызывать самую враждебную реакцию со стороны слушателей. Так это было на собрании с.-д. делегатов Всероссийского совещания, перед которыми он на другой день после своего приезда изложил свои тезисы о социалистической революции и диктатуре.

Троцкий, тоже впервые после приезда излагавший свои взгляды, построил свою речь так, чтобы по возможности избегнуть резкого столкновения с собранием. Ударным пунктом своей речи он сделал не критику коалиции, а приветствие русской революции, указание на ее мировое значение, на сочувствие, вызванное ею в рабочих кругах Европы и Америки. Только после этого начала, встреченного общими аплодисментами, Троцкий отметил, что считает коалиционную политику ошибкой, буржуазным пленением Совета. Но эту критику он формулировал не в резкой, вызывающей форме, а в мягких тонах, в форме дружеских советов, адресованных заблуждающимся единомышленникам. Тем же тоном он высказал надежду, что после этого первого шага будет сделан следующий, второй шаг, который он заранее приветствовал, а именно передача всей власти в руки Совета. Несмотря на эти предосторожности, критика Троцкого была встречена аудиторией очень холодно и прерывалась возгласами: «Это мы слышали от большевиков», «Нам нужна демократия, а не диктатура».

Любопытно отметить, что одну из самых горячих речей в пользу коалиции произнес румынский социалист Раковский, бывший впоследствии, после октябрьского переворота, председателем советского правительства на Украине, а затем послом большевистского правительства во Франции. Раковский производил впечатление импульсивного, несколько поверхностного, но искреннего человека. Он приехал в Россию после своего освобождения из румынской тюрьмы, получив визу под поручительством Стеклова и Суханова. Будучи известен в европейских социалистических кругах как один из левых, он и в Петрограде примыкал к левым течениям, боровшимся против коалиции. Но теперь, поддавшись атмосфере, господствовавшей в собрании, он в большом возбуждении поднялся на эстраду, пожимал нам руки и произнес речь, в которой он восторженно, без всяких оговорок приветствовал образование коалиции. В условиях русской революции, говорил он, участие социалистов в правительстве не есть повторение опытов европейского министериализма: там социалисты являются пленниками буржуазии, а здесь, напротив, буржуазия на поводу у социалистов.

Выступил на этом собрании и анархист Блейхман, который в первые месяцы революции на общих собраниях Совета играл роль какого-то неизбежного комического персонажа. Это был рабочий или ремесленник, с худощавым бритым лицом, с седеющей шевелюрой, говоривший по-русски очень неправильно, но нисколько этим не смущавшийся и настойчиво проповедовавший идеи, почерпнутые из анархических брошюр. Встреченный общим веселым смехом, он осклабился, махнул рукой, как человек, стоящий выше таких насмешек, и сказал: «Смеется хорошо тот, кто смеется последний». Затем он стал доказывать, что всякое правительство есть орудие угнетения народа и что социалисты, идущие в правительство с буржуазией, не настоящие социалисты, а «социалисты в кавычках». И под общий смех собрания он закончил призывом к большевикам стать последовательными в своей борьбе за народ и перейти под знамя единственного подлинно революционного движения – анархизма. Бедный Блейхман! Милюков в своей «Истории», описывая это собрание, изображает его, не представлявшего никакой силы, как «героя послезавтрашнего дня», призванного заменить «героев завтрашнего дня» – большевиков. На самом деле Блейхман кончил очень печально, будучи расстрелян большевиками вскоре после прихода их к власти.

Собрание требовало выступления министров-социалистов, и каждый из нас сказал несколько слов. Чернов высмеивал страхи Троцкого о буржуазном пленении Совета и показывал, что при существующем в революционной России соотношении сил советская демократия, входя в правительство, становится его направляющей и движущей силой. Пешехонов, Скобелев и я напоминали о трудностях, стоявших перед революцией, и указывали, что правительство только в том случае сможет преодолеть их, если вся организованная демократия поддержит его усилия.

Аудитория ежеминутно прерывала наши речи овацией. Каждое наше слово встречалось как весть надежды, и собрание закончилось единодушным голосованием резолюции, предложенной Чхеидзе от имени Исполнительного Комитета.

Резолюция эта выражала одобрение декларации правительства и давала министрам-социалистам мандат представителей Совета в правительстве. Она устанавливала, что делегированные Петроградским Советом министры ответственны перед ним впредь до Всероссийского съезда Советов, и выражала новому правительству полное доверие, призывая демократию оказать этому правительству деятельную поддержку, чтобы обеспечить ему всю полноту власти. Эта резолюция была принята большинством в две тысячи с лишним голосов против двадцати.

Образование коалиционного правительства было встречено в стране общим одобрением. Но на двух крайних флангах, справа и слева, формировалась оппозиция.

Руководимая Милюковым газета «Речь» критиковала программу внешней политики нового правительства, называя ее «бесспорной победой точки зрения Совета». «Будем надеяться, – писал милюковский орган, – что не понадобится больших потрясений в наших отношениях к союзникам, чтобы доказать приверженцам формулы „без аннексий и контрибуций“ ее практическую непригодность».

С другой стороны, Ленин в статье, посвященной образованию коалиционного правительства, писал:

«Мы поможем – в союзе с капиталистами – вывести страну из кризиса, спасти ее от краха, избавить ее от войны – таков реальный смысл вступления в министерство вождей мелкой буржуазии, Черновых и Церетели. Наш ответ: вашей помощи недостаточно. Кризис зашел неизмеримо более далеко, чем вы воображаете. Спасти страну, и притом не одну только нашу страну, в состоянии лишь революционный класс, проводя революционные меры против капитала».

И, злорадно предупреждая нас, что ни революционного энтузиазма в войске, ни энтузиазма пролетарских масс нельзя создать без социалистической революции, Ленин писал:

«Опыт классового сотрудничества с капиталом проводится теперь гражданами Черновыми и Церетели, проводится известными слоями мелкой буржуазии в новом, громадном, всероссийском общегосударственном масштабе. Тем полезнее будут уроки для народа, когда он – а это будет, по всей видимости, скоро – убедится в несостоятельности и безнадежности такого сотрудничества» (Правда. 1917. 6 мая).

Отмечу, наконец, характерный отклик на образование коалиционного правительства со стороны такого глубоко враждебного демократии, но искреннего и впечатлительного представителя правых кругов, как Шульгин. Вся печать, вплоть до ленинской «Правды», цитировала отрывки из его речи, сказанной на частном совещании членов Государственной думы.

«Если социалистическая демократия, – говорил Шульгин, – берется за руль государственного корабля для того, чтобы спасти Россию, я хотел бы, чтобы она знала, что у нее не два врага, как всегда твердится: один на фронте, а другой в тылу, буржуазия. Я хотел бы, чтобы она знала, что если действительно она берется за спасение России, то буржуазия ей удара в спину не нанесет. Я был всегда по воспитанию, по всем своим склонностям, по унаследованным традициям монархистом. Я считаю, что для России республика есть какой-то сон. Но сейчас мы имеем фактически республиканское правительство. И я говорю, что, если это республиканское правительство спасет Россию, я стану республиканцем».

И, обращаясь к советской демократии, Шульгин восклицал:

«Мы предпочитаем быть нищими, но нищими в своей стране. Если вы можете нам сохранить эту страну и спасти ее, раздевайте нас, мы об этом плакать не будем».

Таково было настроение различных слоев в стране в момент, когда коалиционное правительство начинало свою работу.

Глава II. Июльское восстание большевиков

1. День 3 июля до начала событий

Заседание Временного правительства, на котором после споров по украинскому вопросу кадетские министры заявили о своем выходе из правительства, закончилось поздно ночью со 2 на 3 июля. Поэтому в утренних газетах, вышедших 3 июля, не было никаких сообщений об этом кризисе. Это давало нам возможность с утра 3 июля обсудить в сравнительно спокойной атмосфере создавшееся положение и наметить план действий в предвидении возможных волнений.

С раннего утра 3 июля в квартире, занимаемой Скобелевым и мною, собралась руководящая группа советской демократии. Скобелева на этом совещании не было. Он был на Северном фронте, куда его вызвали армейские организации этого фронта для содействия их работе по приведению солдатских масс в готовность для предстоящих на этом фронте военных операций. Присутствовали на этом совещании Чхеидзе, Чернов, Пешехонов, Гоц, Дан, Авксентьев, Анисимов, Либер, Гвоздев, Вайнштейн, Ермолаев и еще несколько других представителей руководящих партий Советов. Я сделал собравшимся сообщение о том, что произошло на заседании правительства в ночь с 2 на 3 июля, и изложил план действий, которые, по моему мнению, диктовались создавшимся положением.

Последовавший за этим оживленный обмен мнений показал, что в оценке происходящего кризиса и путей к его разрешению среди присутствующих расхождений не было.

Сам по себе уход кадетских министров в знак протеста против заключенного с украинцами соглашения нас не тревожил. Необходимость положить конец украинскому кризису путем удовлетворения еще до созыва Учредительного собрания выдвинутых Радой минимальных национальных требований украинского народа признавалась не только советской демократией, но и большинством буржуазных и либеральных кругов. Мы знали, что общественное мнение страны в своем огромном большинстве отвергнет попытку ЦК кадетской партии сорвать это соглашение и навязать коалиционному правительству непримиримую политику правого крыла к.-д. партии.

После ухода четырех кадетских министров (Степанов был, собственно, товарищем министра, но он занимал пост управляющего министерством торговли и промышленности) создалось такое положение, что мы, министры-социалисты, оказались в правительстве в большинстве – шесть против пяти. Если бы мы воспользовались этим положением, чтобы ввести на место ушедших к.-д. министров представителей социалистических партий, это привело бы, конечно, к уходу в отставку оставшихся несоциалистических министров и к разрушению в стране общедемократического фронта.

В эту сторону стремилось толкнуть советскую демократию правое крыло кадетской партии, заявлявшее, что участие в правительстве кадетской партии является таким существенным условием сохранения коалиции, что уход из правительства кадетских представителей автоматически кладет конец коалиции.

Мы всегда отвергали эту точку зрения и в согласии с огромным большинством советской демократии заявляли, что существенным условием сохранения коалиции является не присутствие в правительстве представителей той или другой партии, а наличие общедемократической программы, принятой социалистической и. несоциалистической демократией и лояльно проводимой в жизнь представителями этих течений в правительстве.

Теперь, когда давно подготовлявшийся уход кадетов совершился, все мы считали, что наилучший выход из кризиса состоит не в отказе от коалиции, а в переустройстве этой последней, при котором правительство смогло бы без внутренней борьбы в своих рядах осуществлять с максимальной скоростью демократические реформы в области сельского хозяйства и промышленности для удовлетворения настоятельных потребностей и требований огромного большинства организованного крестьянства и рабочих. Пополнение правительства должно было произойти путем привлечения, по соглашению с оставшимися несоциалистическими министрами, таких представителей буржуазной демократии, которые не противились бы проведению в жизнь радикальных демократических реформ, обещанных в декларации коалиционного правительства.

Такой образ действий естественно вытекал из духа постановлений только что закончившегося Всероссийского съезда Советов. Но было ясно, что уход из коалиции самой многочисленной буржуазной партии даст возможность большевикам и левооппозиционным группам поставить в порядок дня пересмотр решения Всероссийского съезда Советов о коалиции. В наэлектризованной атмосфере столицы, только что пережившей июньские события, новая попытка организации массовых выступлений значительной части столичных солдат и рабочих с целью навязать органам революционной демократии требование отказа от коалиции и образования советской власти была более чем вероятна.

Какой ответ советское большинство должно было дать на такие выступления?

В предвидении возможного создания такого кризиса, при котором решения, принятые на Всероссийском съезде Советов, могли потребовать изменений или дополнений, съезд не ограничился избранием ЦИК в составе членов, находящихся постоянно в Петрограде. Вместе с 200 членами ЦИК, работавшими в столице, съезд избрал в этот центральный орган 100 представителей провинциальных Советов и фронтовых организаций, которые должны были вернуться на места для продолжения там своей работы, но которые периодически должны были съезжаться в Петроград для поддержания тесного контакта провинциальных Советов и армейских организаций с центральным органом советской демократии. В случае же особенно важных обстоятельств эти представители местных организаций должны были срочно быть вызваны в Петроград для участия в решениях пленарного заседания ЦИК.

Именно такое положение создалось теперь в результате правительственного кризиса. Поэтому мы решили предложить Центральным Исполнительным Комитетам Советов Р., С. и Кр. Депутатов послать немедленно приглашение провинциальным и армейским представителям, с тем чтобы пленарное собрание центральных советских органов состоялось в ближайший срок, т. е. через две недели. А в ожидании этого съезда, который примет решение об окончательном составе нового министерства, признать оставшееся после ухода кадетских министров правительство полномочным в управлении страной, с тем чтобы оно, не теряя времени, приступило к проведению в жизнь провозглашенных в декларации коалиционного правительства радикальных демократических реформ, осуществление которых тормозилось ушедшими министрами.

Этот план действий нашел единодушную поддержку среди собравшихся. При этом все присутствующие считали, что основной и самой неотложной задачей оставшихся в правительстве министров является срочное проведение в жизнь выработанных министерством земледелия и Главным земельным комитетом переходных мероприятий в сельском хозяйстве для удовлетворения настоятельных требований организованного крестьянства. Я сообщил собранию, что большинство оставшихся несоциалистических министров – Терещенко, Некрасов, Вл. Львов и, вероятно, также Годнев – поддержат срочное проведение в жизнь этих мероприятий и что единственная оппозиция этому возможна только со стороны председателя правительства кн. Львова. Но я выразил надежду, что кн. Львов (быть может) уступит единодушному желанию оставшихся социалистических и несоциалистических министров, и в этом случае мы сохраним в правительстве такого представителя несоциалистической демократии, поддержка которого оказалась столь ценной для нас во всех остальных вопросах, поставленных на очередь революцией. Если же кн. Львов, а вместе с ним, быть может, государственный контролер Годнев покинут из-за этого вопроса правительство, то тогда единственным приемлемым для обеих частей коалиции кандидатом в председатели правительства явится Керенский.

Принятый нами план надо было прежде всего представить на одобрение соединенному заседанию обоих бюро Центральных Исполнительных Комитетов Советов Р., С. и Кр. Депутатов, которое мы решили созвать в Таврическом дворце к 2 часам дня.

Перед этим нам, министрам-социалистам, надо было повидаться с оставшимися в правительстве несоциалистическими министрами, чтобы условиться и с ними о ближайших действиях оставшихся членов Временного правительства.

Заседание Временного правительства должно была состояться только вечером, а до этого на квартире Терещенко имело место частное совещание членов правительства, сводившееся к обмену сообщениями о настроениях, создавшихся в окружающей их среде, и о планах будущей работы.

Мы приехали на это собрание около 12 часов и застали там кн. Львова, Терещенко, Некрасова, Годнева и Вл. Львова. Из того, что говорилось на этом собрании, мне особенно запомнились сообщения Некрасова и кн. Львова.

Некрасов, который вошел в министерство с официальным мандатом представителя к.-д. партии, теперь, когда партия отозвала своих представителей, должен был последовать за другими кадетскими министрами. Но в знак протеста против отозвания к.-д. министров он заявил, что выйдет из кадетской партии и вернется в правительство не как деятель к.-д. партии, а за своей личной ответственностью. Он сообщил нам, что кадетский ЦК, в своем большинстве солидаризовавшийся с политикой, которую на страницах «Речи» отстаивал Милюков, не только утвердил выход в отставку своих представителей в правительстве, но и принял декларацию, существо которой сводилось к тому, что до тех пор, пока правительство будет решать важнейшие вопросы не по соглашению с кадетской партией, а большинством голосов, кадетская партия останется в оппозиции и предпочтет, чтобы ответственность за управление страной взяло на себя однородно-социалистическое правительство.

Таким образом, кадетский ЦК ставил ультиматум советской демократии: или признать за его представителями право вето по отношению к решениям правительства, не согласным с политикой ЦК к.-д. партии, или же произвести эксперимент, которого требовали большевики, – передать всю власть Советам.

Это решение, по сообщению Некрасова, было проведено лидерами правого крыла к.-д. партии Милюковым и Кокошкиным вопреки возражениям меньшинства, к которому примкнули такие видные к.-д. деятели, как Винавер, Набоков и Аджемов. Эти последние указывали, что разрыв коалиции и бойкот Временного правительства со стороны к.-д. партии будет лить воду на мельницу максималистов в советской среде и не найдет поддержки в общественном мнении несоциалистической демократии. Такой же взгляд высказывали и вышедшие в отставку к.-д. министры. Из их числа только Степанов, по словам Некрасова, заявил на заседании к.-д. ЦК о своем полном согласии с Милюковым и Кокошкиным. А Шингарев, Шаховской и Мануилов только под давлением большинства ЦК потребовали от правительства отвергнуть выработанное делегацией соглашение с Украинской Радой. Сами же они считали более целесообразным вместо ухода представить правительству для занесения в протокол свое мотивированное особое мнение по украинскому вопросу.

Некрасов сообщил, что и среди московских кадетов, которым решение к.-д. ЦК было сообщено по телефону, этот шаг вызвал большое смятение. Оттуда получено сообщение, что несколько московских к.-д., в том числе Астров и Кишкин, выехали в Петроград, чтобы настоять на пересмотре принятого ЦК решения.

Некрасов считал, что Милюков и Кокошкин имели за собой достаточно прочное большинство, чтобы не допустить пересмотра. Но он надеялся, что вслед за ним покинут к.-д. партию и другие левые кадеты и что отделившаяся группа совместно с партией «прогрессистов», возглавляемой Ефремовым, образует ядро крупной радикально-демократической партии, вокруг которой станут собираться демократические несоциалистические течения, готовые сотрудничать с большинством советской демократии для проведения в жизнь неотложных демократических реформ.

Терещенко, со своей стороны, выражал полное согласие с линией поведения, намеченной Некрасовым.

Совершенно иной подход к задачам ближайшей политики правительства обнаружил кн. Львов. Он ясно дал нам почувствовать, что с его стороны наши планы приступить к проведению в жизнь радикальной демократической платформы встретят гораздо большее сопротивление, чем мы того ожидали. Весь тон заявления кн. Львова показывал, что он чрезвычайно встревожен создавшимся положением и серьезно думает об уходе в отставку. Было ли это результатом того, что с уходом кадетских министров он почувствовал себя совершенно изолированным в вопросе, который его всегда интересовал больше всех других, т. е. в вопросе об аграрных переходных мероприятиях, или же того, что как раз в это время в Москве собрался съезд землевладельцев, приславших в Петроград к правительству делегацию, которая виделась накануне с кн. Львовым и изложила ему жалобы землевладельцев на создавшееся в сельском хозяйстве положение, но, во всяком случае, с большей решительностью, чем когда бы то ни было, кн. Львов заявил нам, что он считает для себя невозможным оставаться в правительстве, если будет принято решение провести в жизнь запрещение земельных сделок и целый ряд других законопроектов, внесенных министерством земледелия.

«Вы теперь в большинстве, – сказал он, – вы можете придать правительству партийный социалистический характер и осуществить меры, которые, по моему мнению, приведут к окончательному разрушению сельского хозяйства. В этом случае мне, конечно, в этом правительстве не должно быть места».