Текст книги "Конституционализм как правовое основание социальной солидарности. Монография"

Глава 2. Социальная солидарность и классические принципы конституционализма на начальном этапе его развития

2.1. Социальная солидарность и формирование концепции правового государства

Правовое государство – это государство, признающее и гарантирующее правление (господство) права, в том числе над собой, причем права как в позитивном, так и в естественном понимании, права не только внутреннего, но и международного. Главную направленность, предназначение данного принципа следует рассматривать в контексте основной идеи конституционализма. Это установление преграды произволу государства по отношению к человеку, а также нарушениям прав человека со стороны любого другого субъекта. Такой преградой должно быть право. Соглашаясь на ограничение своей власти (и ограничивая любую другую власть) правом, государство по сути запрещает произвольное применение насилия своим органам и должностным лицам, а также прочим субъектам, располагающим его силой. Поэтому правовое государство следует считать одним из элементов механизма обеспечения конституционной солидарности – солидарности с «маленьким человеком», который не способен сам защитить себя от множества сил, действующих в социуме, прежде всего – от силы государственной власти.

Концептуальные основы идеи правовой государственности исторически вырабатывались в борьбе с тиранией государственной власти¹⁷⁷ как противоядие злоупотреблениям властью – с тем, чтобы недостатки властной личности не превратились в пороки государственной власти¹⁷⁸. Они были заложены еще в античные времена, прежде всего великим древнегреческим мыслителем Аристотелем (384–322 до н. э.). «Кто требует, чтобы закон властвовал, – писал он, – требует того, чтобы властвовало только божество и разум, а кто требует, чтобы властвовал человек, привносит в это свое требование своего рода животный элемент, ибо страстность есть нечто животное, да и гнев совращает с истинного пути правителей, хотя бы они и были наилучшими людьми; напротив, закон – это уравновешенный разум». Однако и содержание закона, по Аристотелю, в разумно организованном государстве не может быть произвольным. «Не может быть делом закона, – подчеркивает он, – властвование… вопреки праву; стремление же к насильственному подчинению, конечно, противоречит идее права»¹⁷⁹. Как видно, Аристотель отметил такие черты разумного устройства государственной власти, которые впоследствии mutatis mutandis стали считаться важнейшими признаками правового государства. Это верховенство закона, его соответствие праву (понимаемому как высшая справедливость) и связанность государства правом и законом.

Значительный вклад в разработку теории правового государства внесли и древнеримские мыслители, особенно Цицерон (106–43 до н. э.). Государство, по Цицерону, представляет собой форму политико-правового общения людей, организации их общего дела. Право предшествует государству, конституирует его, выступая проявлением разумной природы человека как творения высшего божественного разума. Поэтому государство должно в своих законах стремиться выражать право естественное и соблюдать его¹⁸⁰.

Впоследствии идеи, которые постепенно сформировали современную концепцию правового государства, разрабатывались мыслителями Средневековья (Ф. Аквинский, Данте, М. Лютер) и особенно Нового времени в борьбе с феодальным неравенством, произволом, беззаконием и абсолютной монархией. При этом наибольший вклад в разработку идей правовой государственности внесли английские, французские и немецкие мыслители (Дж. Локк, Ш.-Л. Монтескьё, И. Кант, Ф. Гегель и др.). До сих пор их концепции, реализованные в законодательстве соответствующих государств, считаются тремя наиболее крупными научными школами и юридическими моделями правовой государственности¹⁸¹.

Термин же «правовое государство» впервые был употреблен лишь в первой половине XIX в. немецкими профессорами права К. Т. Велькером (1790–1863) и Р. Молем (1799–1875)¹⁸². Последний в своем главном труде «Энциклопедия государственных наук», опубликованном в 1857 г., выделял шесть типов государства: патриархальное, теократическое, патримониальное, античное, деспотическое и правовое – «новейшее государство, основанное на идее права»¹⁸³. В правовой оборот термин «правовое государство» был введен лишь в середине ХХ в. Основным законом ФРГ 1949 г. (ст. 28).

Представляется, что с учетом доктринальных идей, законодательства и практики в соответствующей сфере можно выделить следующие элементы (признаки, принципы) правового государства:

• признание государством незыблемости прав человека (прежде всего – на жизнь, достоинство и неприкосновенность) при наличии механизма их эффективной защиты, элементами которого выступают нижеперечисленные принципы¹⁸⁴;

• разделение властей, предполагающее прежде всего наличие реальных противовесов самой мощной в государстве исполнительной власти в виде влиятельных и самостоятельных парламента и судов;

• связанность государства правом;

• равноправие;

• верховенство закона при признании приоритета перед ним международного права и высшей юридической силы конституции;

• непосредственное действие всех правовых актов, включая конституцию и законы;

• осуществление нормативного регулирования только или преимущественно законом или на основе закона;

• допустимость принятия закона только народом непосредственно или его выборными депутатами;

• недопустимость не только осуществления исполнительной властью нормотворчества по собственному праву (весьма редким исключением является регламентарная власть), но принятия ею индивидуальных решений без наличия для их принятия необходимой нормативной базы в виде закона;

• законность.

Приверженность государства перечисленным ценностям, т. е. степень их отражения в конституции и законодательстве страны, а также воплощения в жизнь, и характеризует степень его приближения к идеалу правового государства.

Признаки правового государства так или иначе получили отражение в конституционных актах первой волны. Например, французская Декларация прав человека и гражданина 1989 г. провозгласила, что «всякое сообщество, в котором не обеспечено пользование правами и не проведено разделение властей, не имеет конституции» (ст. 16), что «люди рождаются свободными и равными в правах» (ст. 1), что «цель всякого политического союза – обеспечение естественных и неотчуждаемых прав человека» (ст. 2), «никто не может быть принужден к исполнению того, что не предписано законом» (ст. 5), «все граждане имеют право принимать участие лично или через своих представителей в создании закона. Закон должен быть одинаковым для всех… Все граждане равны перед законом…» (ст. 6).

Представляется, что наиболее емкими и важными среди перечисленных признаков правового государства являются неотчуждаемость прав человека, включая право частной собственности, а также разделение властей.

Первое место в приведенном списке нередко признается за частной собственностью¹⁸⁵, что отражает главный вектор, экономическую причину и цель социальных преобразований индустриального общества, юридическим оформлением которых и послужили конституции. Однако идеологически ключевым принципом конституционализма уже на стадии формирования его концепции стала признаваться незыблемость прав человека вообще – как принцип, имеющий наибольший гуманистический потенциал, являясь юридическим воплощением и измерителем степени гуманности конкретного общества, и наиболее привлекательный поэтому для большинства населения. Все прочие конституционные принципы выступают, по сути, гарантиями его реализации. Само появление феномена конституции, главный смысл ее принятия проистекали именно из необходимости обеспечения свободы и безопасности человека, прежде всего – от произвола государства, что справедливо и многократно отмечалось как в отечественной, так и в зарубежной конституционно-правовой литературе¹⁸⁶. Поэтому рассмотрение приведенных классических принципов конституционализма, образующих блок правового государства, начнем с анализа именно данного принципа. В своем наиболее логически завершенном виде он получил отражение в концепции естественного права.

Естественное происхождение важнейших прав и свобод означает их возникновение у каждого человека с момента рождения, прекращение только со смертью и недопустимость их отчуждения кем бы то ни было, включая государство. Данная идея уходит своими корнями вглубь истории. Контуры естественно-правовых воззрений были намечены уже в античные времена древнегреческими софистами, Сократом (470 или 469–399 до н. э.), Платоном (428 или 427–348 или 347 до н. э.), Аристотелем, стоиками, чьи взгляды во многом заимствуются затем древнеримскими юристами. Античные естественно-правовые воззрения неоднородны. Так, часть авторов (большинство софистов, подчас Аристотель, стоики), обращая внимание на существование надпозитивного права в виде неких обычаев, нравов, объективных закономерностей (различия людей по полу, возрасту и т. п.), совсем не склонны были оценивать его как идеальное. Они объясняли его существованием и влиянием на позитивное право достоинства и недостатки последнего. Некоторые же философы высказывали идею о том, что законы и устройство государства должны сообразовываться с императивами свободы личности (часть софистов, в ряде высказываний – Аристотель), справедливости (Сократ, Платон, Аристотель), разума (Цицерон), которые следует считать главными элементами высшего божественного (естественного) права¹⁸⁷.

Точка зрения о том, что над позитивным правом находится некое высшее право, высказывалась и рядом средневековых мыслителей, подкреплявших ее ссылками на авторитет Священного Писания. Так, согласно христианской доктрине итальянского философа Фомы Аквинского (1225 или 1226–1274) основу естественного права составляет закон Божественный, который имеет значение универсального закона вселенной. Именно он выступает идеалом, к которому должен стремиться законодатель. Фома Аквинский подчеркивает идеальное значение естественного права как нормы, определяющей достоинство существующих установлений. Человеческий закон имеет силу лишь постольку, поскольку он согласен с естественным. Против несправедливых законов защиту следует искать у высшего авторитета, который имеет «право заботиться о царе для множества»¹⁸⁸. Как видно, Фома Аквинский делает осторожное заявление о том, что с несправедливой властью можно бороться, отступая от тезиса апостола Павла о том, что «вся власть от Бога». Тем самым теократические начала в учении Фомы Аквинского сочетаются с демократическими. Продолжателем данного направления естественного права следует считать выдающегося голландского мыслителя Г. Гроция (1583–1645), который связал идеи естественного права с народным суверенитетом и придал им индивидуалистический характер, признав в качестве противовеса власти не просто некий высший абстрактный божественный закон, а притязания отдельных лиц. «По мнению всех благомыслящих людей, – писал Гроций, – не подлежит сомнению, что не следует повиноваться приказам власти, противным естественному праву и божественным заповедям»¹⁸⁹. Мощный импульс развитию идей естественного права в индивидуалистическом направлении был дан протестантским движением со свойственным ему стремлением к утверждению свободы совести и мысли.

Данный вектор развития естественно-правовой концепции чрезвычайно упрочился в раннеиндустриальный период благодаря усилиям ряда английских (прежде всего Дж. Локка) и немецких (С. Пуффендорфа, К. Томазия, Г. В. Лейбница, К. Вольфа) мыслителей, а особенно – французских просветителей, среди которых самым крупным представителем естественно-правовой школы, безусловно, является Ж. Ж. Руссо (1712–1778). Руссо придал естественно-правовому учению характер законченного революционного радикализма. Он требовал, чтобы в государстве каждый человек сохранял максимально возможную в обществе свободу (которую он, правда, считал в результате заключения общественного договора уже не естественной, а гражданской¹⁹⁰), представляющую собой «наибольшее благо, которое должно быть целью всякой системы законов»¹⁹¹. Важнейшими средствами обеспечения свободы он считал принятие законов только посредством голосования граждан и установление постоянного контроля со стороны народа над действиями власти. В этом проявляется суверенитет народа, который не может причинить вред никому из граждан по отдельности, ибо «невозможно, чтобы организм захотел вредить… своим членам»¹⁹². Такова центральная идея «Du contrat social», которая благодаря увлекающему энтузиазму автора явилась могущественной силой во время революционной борьбы в Новое время и сохраняет огромное влияние на конституционное сознание и содержание конституций до сих пор.

Как видно, естественное право во взглядах мыслителей позднего Средневековья и Нового времени является более чем требованием лучшего законодательства: оно представляет собой прежде всего протест личности против государственного абсолютизма. Именно эти воззрения получили конституционное оформление, а незыблемость прав человека до сих пор считается основополагающим принципом конституционализма. Наиболее ярко данный принцип выражен во второй статье Декларации прав человека и гражданина Франции 1789 г.: «Целью всякого политического объединения является сохранение естественных и неотчуждаемых прав человека».

Укоренение идеи свободы и достоинства личности происходило не только под влиянием абстрактных воззрений лучших умов человечества, но и было обусловлено явлениями практического характера: вклад в данный процесс внесли и борьба феодалов с монархами за свои привилегии, и отстаивание самоопределения в сфере духовной жизни и совести в период Реформации, и существование средневековых городов с их укладом, основанным на доминировании индивидуального труда и индивидуальной ответственности за его качество, преобладании горизонтальных отношений над вертикальными. По мнению российского исследователя А. Г. Кибальника, городское право как право равноправных людей, не разделенных на сословия, – это первый реальный шаг к обретению свободы личности¹⁹³.

В связи с рассмотрением принципа естественного происхождения прав и свобод следует отметить то кажущееся на первый взгляд парадоксальным обстоятельство, что в некоторых конституциях первой волны права и свободы человека, считавшиеся целью их принятия, тем не менее почти не получили отражения. Например, в первоначальном тексте Конституции США 1787 г. нет ни одной статьи, специально посвященной правам и свободам. Мало положений о правах и свободах было, например, и в первоначальном тексте Конституции Королевства Норвегия 1814 г. Такой подход кажется парадоксальным лишь на первый взгляд. Права не фиксировались авторами конституций намеренно. Такая фиксация считалась скорее вредной, чем полезной: права человека не признавались входящими в сферу позитивного права. В силу их естественного характера они считались надпозитивными, надконституционными. Они не записывались в конституциях, дабы не создавалось ложного впечатления, что таким же легким росчерком пера, каким авторы конституции внесли то или иное право в каталог позитивных прав, они могут, вычеркнув его, соответствующее право отменить¹⁹⁴. Задача конституций состоит не в том, чтобы записать каталог прав и свобод (тем более что все права никаким писаным каталогом охватить невозможно; мало того, относительно перечня даже важнейших из них среди приверженцев данной концепции согласия никогда не было, а раз это так, то стоит ли приниматься?), а в том, чтобы их гарантировать и определить их необходимые пределы. Именно в этом смысле отцы-основатели Конституции США оценивали ее как билль о правах, несмотря на отсутствие в ней специальных статей о правах и свободах¹⁹⁵.

В тех конституциях первой волны, где права и свободы человека провозглашались, отражение получали лишь те из них, которые были напрямую связаны с их главной задачей: обеспечением личной свободы, образующей квинтэссенцию естественно-правовой концепции. Это гражданские (личные) права, а также право собственности, имеющие, согласно господствующим воззрениям того времени, естественную природу (что получило отражение в ст. 2 Декларации прав человека и гражданина Франции) и устанавливающие пределы вмешательства в жизнь человека со стороны кого бы то ни было, прежде всего – государства, а также политические права, обеспечивающие контроль населения над государственной властью с целью не допустить ее произвола и вторжения в частную жизнь. Таким образом, включение политических прав в конституции первой волны – несмотря на то, что они не имеют естественной природы, объясняется тем, что без политических прав права личные, являющиеся для человека самоценными, оставались бы мертвой буквой. Иначе говоря, политические права являются гарантиями личных прав, удерживая власти от произвола. Именно это имел в виду выдающийся английский правовед У. Блэкстон (1723–1780), обосновавший еще в XVIII в. необходимость включения в число конституционных именно личных и политических прав. При этом личные права он характеризовал как абсолютные, а политические (а также некоторые другие, например право ношения оружия) – как относительные, т. е. подчиненные, вспомогательные¹⁹⁶.

Воплощение в конституциях первой волны естественной концепции прав человека сыграло неоднозначную роль для укрепления и развития в обществе начал социальной солидарности. С одной стороны, провозглашение и гарантированность личных (а в качестве их гарантий и в меньшей степени – политических) прав, признание равноправия всех граждан, безусловно, означали по факту (будучи вызванными сложным комплексом причин, включавших добровольные и вынужденные меры) проявление в той или иной степени солидарности новой политической и экономической элиты с населением. При этом в наибольшей степени такая солидарность охватывала сферу личных, считавшихся естественными прав: признание личных прав и равноправия в личной и экономической сферах было актом величайшей солидарности всего населения, особенно с самым угнетенным и эксплуатируемым его слоем – крестьянством. Действительно, идея солидарности логически вытекает из принципов свободы личности и равноправия людей потому, что данные принципы, признанные универсальными, логически неизбежно предполагают взаимное признание и ответственность членов общества друг за друга: люди обязаны принимать друг друга свободными, чтобы быть взаимно справедливыми и не истребить друг друга¹⁹⁷.

Базирующимся на идеях естественного права проявлением социальной солидарности в конституционных документах первой волны следует считать и наличие в них правового регулирования ограничений свободы личности. Данные документы содержали как общую концепцию ограничений любых прав, так и основания ограничений конкретных прав. Например, французская Декларация 1789 г. концептуально устанавливает, что «свобода состоит в возможности делать все, что не вредит другому: осуществление естественных прав каждого имеет границы, обеспечивающие другим членам общества пользование правами» (ст. 4), а также что законом могут быть запрещены деяния, приносящие вред обществу (ст. 5). В качестве же возможностей законодательных ограничений отдельных прав в декларации упомянуты ограничения свободы слова, убеждений и вероисповедания – в случаях нарушений при их использовании общественного порядка или иных злоупотреблений (ст. 10, 11). Очевидно, что мотивацию ограничения прав и свобод в обоих случаях составляет социальная солидарность, а именно стремление к согласованию общих и индивидуальных интересов.

С другой же стороны, естественно-правовая концепция характеризуется и некоторыми факторами, сдерживающими развитие в обществе начал солидарности. Так, она не позволяет отнести к числу важнейших прав политические свободы. Ограничив политическую элиту в возможностях произвола по отношению к человеку – прежде всего в смысле вмешательства в его личную жизнь, конституции первой волны в сфере собственно политической деятельности утверждали солидарность весьма неоднозначно и сдержанно. Так, электорат в соответствующий период включал чрезвычайно ограниченный круг лиц, а именно мужчин, удовлетворявших весьма высоким имущественным и возрастным цензам. В результате удельный вес избирателей в общей массе населения был крайне незначительным. При таком положении вещей согласие значительного большинства населения относительно состава политической элиты, управляющей им, не испрашивалось, к участию в управлении оно не допускалось. Тем самым возможностей по выражению своих интересов в государственном механизме и, соответственно, по защите с их помощью своих прав большинство населения не имело.

Представляется, что ограничение круга субъектов политических прав имело комплекс различных причин. Помимо непризнания за такими правами естественного, т. е. первостепенного по значимости для человека, характера, важнейшей из таких причин является стремление авторов первых актов конституционного уровня ограничить круг избирателей людьми, самостоятельно мыслящими и действующими. Можно ли считать такое недоверие к прочим слоям населения отсутствием солидарности с ними? Вряд ли на этот вопрос можно ответить однозначно. С одной стороны, напрашивается положительный ответ, поскольку любое недоверие означает ограничение солидарности. С другой же стороны, опасения расширения избирательного корпуса за счет людей, не имеющих минимального уровня образования и имущественной самостоятельности, отнюдь не беспочвенны: манипулировать мнением таких людей совсем нетрудно, результатом же такого манипулирования могут стать злоупотребления власти по отношению к населению, включая «безответственных» избирателей, с их же помощью. В данном случае создаются большие возможности для произвола власти. Тем самым ее солидарность с населением подвергается значительно большим испытаниям, чем при участии в управлении, в том числе в выборах, наиболее самостоятельных и мыслящих членов общества, большинство из которых в силу этого способно, принимая политические решения, брать на себя ответственность, в том числе за людей неимущих и необразованных, т. е. проявлять с ними солидарность. С ростом образованности, уровня жизни и требовательности все более и более значительной части населения, организации рабочего класса, а также эмансипации женщин необходимость названных ограничений избирательного права постепенно отпадала: избирательный корпус неуклонно расширялся. Это означало и расширение масштабов солидарности в политической сфере путем признания большей части населения политически дееспособными гражданами. Подробнее данная проблематика будет рассмотрена в следующем параграфе при исследовании принципов демократического государства.

Ограниченность возможностей естественно-правовой доктрины для реализации принципа социальной солидарности в конституциях первой волны выражалась также в том, что в них почти не получили отражения социальные права. Исключением была Конституция Второй французской республики 1848 г., провозгласившая право на образование, включая бесплатное начальное образование, свободу труда и ряд социальных гарантий.

Отсутствие социальных прав в конституциях первой волны объясняется множеством причин, среди которых не только их трудная концептуальная «встраиваемость» в естественно-правовую концепцию, но и стремление авторов первых конституций прежде всего к обеспечению экономической свободы, недостаточный уровень экономического благополучия общества и развития его культуры, в частности потребности в солидарности. Впрочем, имеются основания полагать, что начало признанию социальных прав (сначала – без их вербального провозглашения) государством было положено уже на первом этапе конституционализма текущим законодательством в результате как борьбы народных масс, так и обусловленной иными факторами определенной гуманизации общества. Об этом свидетельствует повсеместное и постепенно нарастающее принятие в странах Европы законов социального характера: о сокращении рабочего времени и ограничении детского труда, о помощи безработным, о пенсиях и т. п. Это, например, фабричное законодательство Англии, социальное законодательство Второй республики и Парижской коммуны во Франции, пенсионное и иное социальное законодательство Германии. Более того, гуманизация и солидарность уже в конце XIX в. стали проявляться на международном уровне. Наиболее наглядно об этом свидетельствует принятие в 1864 г. на дипломатической международной конференции в Женеве Конвенции об улучшении участи раненых и больных воинов во время сухопутной войны, положившей начало развитию международного гуманитарного права.

Следует отметить, что помимо отмеченных недостатков естественно-правовой доктрины, которые связаны с ее ограниченной пригодностью для обеспечения социальной солидарности, она имеет ряд концептуальных пороков, отмечавшихся различными мыслителями. Первая серьезная ее критика, означавшая по сути ее философское отрицание, прозвучала в рамках исторической школы права, прежде всего – в лице ее основоположников немецких юристов Г. фон Гуго (1764–1844) и Ф. К. фон Савиньи (1779–1861), которые утверждали, что право постепенно развивается вместе с развитием национального духа, но никак не в стремлении к заранее установленному природой образцу¹⁹⁸. Резкой критике абсолютизацию прав человека в условиях экономического и социального неравенства подвергали марксисты – за то, что человек сторонниками данной теории «представляется… не результатом истории, а ее исходным пунктом, потому что, согласно их воззрению на человеческую природу, соответствующий природе индивидуум представляется им не исторически возникшим, а данным самой природой»¹⁹⁹.

По мнению русского правоведа академика Н. М. Коркунова (1853–1904), ахиллесовой пятой теории естественного права является ее неспособность объяснить несовершенство, а также изменчивость и постоянное развитие позитивного права. Теория естественного права «содержит в себе неразрешимое противоречие факту изменчивости и разнообразия права, – писал Н. М. Коркунов, – если уже существует вечное, непреложное естественное право, как рядом с ним может найти себе место несовершенное, преходящее, противоречивое положительное право?»²⁰⁰.

Аналогичные сомнения в научности теории естественного права высказывают и современные исследователи. Так, выдающийся современный американский социолог и футуролог Д. Белл, отказывая теории естественного права в научном характере, полагает, что от природы человечеству дан лишь закон выживания сильных в жестокой борьбе, ограничение же силы, выражающееся, в частности, в признании за каждым человеком неотъемлемых прав, имеет этическое обоснование и представляет собой результат развития в обществе культуры²⁰¹. Профессор Е. И. Колюшин обращает внимание на то, что «концепция естественных прав не объясняет, почему рожденный свободным человек попадает в рабство, почему люди… бастуют»²⁰².

Представители социологической школы права, приверженцы теории солидаризма также отвергали естественно-правовую концепцию. Так О. Комт утверждал, что «никто не имеет другого права, кроме права всегда исполнять свой долг»²⁰³. Профессор университета Бордо Л. Дюги (1859–1928) также отвергал научный характер и социальную ценность естественно-правовой концепции, заявляя, что «нет права, предшествующего государству; нет права, возвышающегося над государством; нет права против государства»²⁰⁴. Выдающийся австрийский позитивист Г. Кельзен, критикуя концепцию естественного права, утверждал, что субъективному праву всегда предшествует обязанность: «…право – лишь отражение обязанности»²⁰⁵.

О трудностях обоснования естественно-правовой концепции весьма красноречиво свидетельствует и то обстоятельство, что ее сторонники не могли прийти к единому мнению относительно перечня естественных прав²⁰⁶. Так, великий английский философ-либерал Дж. Локк (1632–1704) считал право собственности естественным правом человека, поскольку оно является правом на результаты труда, т. е. усилий человека по распоряжению своим телом как естественным организмом²⁰⁷. Другой же выдающийся англичанин философ-материалист Т. Гоббс (1588–1679) полагал, что право собственности естественным не является, так как возникает только в результате социального взаимодействия людей – одновременно с государством²⁰⁸.

Представляется, однако, что при всех недостатках естественная концепция прав человека обладает огромным гуманистическим потенциалом, многократно усиливая звучание и выразительность главного мотива, рефрена конституционализма, в качестве которого выступает идея свободы и ценности каждой личности. Она с необходимостью порождает и укореняет в общественном и индивидуальном сознании представления о равноправии всех людей и о необходимости их уважения друг другом и государством, о его связанности не только естественными правами людей при принятии законов, а также законами, которые само государство приняло. Тем самым данная концепция способствует утверждению в обществе социальной солидарности.

Однако на первом этапе конституционализма данному потенциалу не суждено было раскрыться в полной мере. Он был реализован в основном в вертикальных взаимоотношениях политической элиты и населения, ограничив элиту в ее злоупотреблениях. В сфере же гражданского общества институт прав человека и концепция их естественного происхождения были использованы для обоснования эгоистических устремлений народившейся буржуазии, обнаружив крен в сторону индивидуализма (что проявилось в жестокой эксплуатации пролетариата) и вытеснив идею социальной солидарности: несмотря на то, что она была ярко выражена в лозунгах буржуазных революций, сложившаяся в результате их совершения действительность раннеиндустриального общества резко с ней контрастировала²⁰⁹. Но именно это создало предпосылки для дальнейшего использования принципа свободы личности и института прав человека в целях гуманизации общества и расширения в нем масштабов социальной солидарности.

Наличие института частной собственности и неотъемлемость права на нее также составили фундаментальный принцип конституционализма. По своей значимости он примыкает к принципу свободы личности, образуя экономический фундамент и важнейший элемент такой свободы. Действительно, человек-собственник в большинстве случаев чувствует себя более уверенным, самостоятельным и свободным по сравнению с неимущими. У него есть средства на то, чтобы содержать себя и свою семью, получить и дать своим детям хорошее образование, развивать себя как личность – все это прибавляет ему независимости во мнениях и суждениях. Ему есть что терять, поэтому он вникает во все проблемы общественной значимости и отстаивает свои интересы. Наконец, он стремится повысить свой материальный и социальный статус своими собственными усилиями, имея мощный стимул улучшения показателей своей экономической деятельности.