Текст книги "Конституционализм как правовое основание социальной солидарности. Монография"

При этом органическая солидарность с неизбежностью предполагает плюрализм и конкуренцию, поскольку не допускает уничтожения противников. То есть конкуренция, соответствующая солидарности, подобна спортивному соревнованиям, а не войне. Она предполагает не уничтожение противника, а поражение с вероятностью его победы (опять же временной) в будущем.

Современный польский социолог С. Зoледовский предлагает иную типологию социальной солидарности. Он заявляет, что солидарность не может быть основана на различиях. Она вытекает только из осознания единства. Различается же она по степени интенсивности, масштабам и формам проявления в зависимости от того, насколько тесно интегрирован человек в ту или иную социальную группу. Так, если представить различные социальные группы и общности в виде колец, расположенных вокруг человека, что самыми близкими к нему окажутся неформальные малые группы – семья, родственники, дружеская компания и т. п. Далее следуют профессиональные группы, группы по увлечениям, государство. Самым же большим кольцом выступает человечество в целом. В рамках малых неформальных групп солидарность их членов имеет наиболее ярко выраженный, индивидуальный, личный (непосредственный) характер и охватывает самые разнообразные и многочисленные сферы жизни. Чем дальше кольца от человека и чем они соответственно больше, тем более слабой, опосредованной и менее масштабной выступает солидарность членов соответствующих социальных групп. При этом высокая степень солидарности малых и средних групп может создавать опасность для солидарности общностей более крупных: объединение и активная солидарность членов одной группы может преследовать эгоистические (причем как подлинные, так и мнимые) интересы, порождать ксенофобию и быть использована для борьбы против иных ценностей и интересов и их приверженцев⁶⁸.

Представляется, что классификации типов социальной солидарности, предложенные Э. Дюркгеймом и С. Зoледовским, противоречат друг другу лишь на первый взгляд. При более же внимательном их сопоставлении можно сделать вывод о том, что различаются они во многом лишь терминологически. Действительно, с одной стороны, классификация С. Золедовского кажется более убедительной потому, что в конечном счете все люди принадлежат к одной биосоциальной общности – человечеству, в рамках которого образуются менее масштабные социальные группы, и именно это обстоятельство, а не их различия побуждают людей к солидарности. Но с другой стороны, чем более обширна общность, тем больше различий имеется между ее членами – в самых же крупных общностях различия над чертами сходства, пожалуй, доминируют. Видимо, именно это подчеркивал Э. Дюркгейм, разграничивая типы социальной солидарности. Так что его терминология представляется вполне логичной и уместной и будет использована в тексте настоящего монографического исследования.

Наконец, в зависимости от механизмов и социальных технологий обеспечения социальной солидарности ее можно подразделить на три типа: естественный (либеральный, свободный) – реализуемый в рамках институтов гражданского общества (фонды и иные гуманитарные НКО, акции солидарности, спонсорство, донорство, волонтерство, благотворительность, усыновление и т. п.), государственно-организованный (государственный) – олицетворяемый социальным государством и иными публично-правовыми объединениями, и, наконец, занимающий между первыми двумя промежуточное положение побуждаемый государством тип социальной солидарности – осуществляемый институтами гражданского общества, обязываемыми к тому государством (отчисления работодателей в пенсионные фонды, прием на работу и учебу по квотам представителей социально уязвимых слоев населения, предоставление обязательных оплачиваемых и неоплачиваемых отпусков работникам и т. п.).

Представляется, что каждый из перечисленных в рамках последней классификации типов социальной солидарности имеет достоинства и недостатки. Так, естественный плох своей бессистемностью и отсутствием гарантий: как справедливо отметил профессор О. В. Мартышин, «не все состоятельные люди склонны к благотворительности и далеко не все нуждающиеся могут ею воспользоваться»⁶⁹. Однако естественным путем идеи солидарности и альтруизма укореняются глубже в сознание благополучных людей, побуждая их к совершению искренних, осознанных положительных действий, проявления солидарности имеют адресный и персонифицированный характер. Организуемая же государством социальная солидарность делает ее проявления гарантированными и системными, но способствует разбуханию государственного аппарата и усилению государства (что ставит под сомнение сохранение принципа ограниченного правления как главной идеи конституционализма), усредняет социальную помощь, культивирует иждивенчество («эффект паразитирующей личности») и иные проявления социального эгоизма и инфантилизма, превращает проявления солидарности в «обязаловку» для «доноров» и само собой разумеющееся явление для «реципиентов», социальная ценность которых не осознается ни теми, ни другими. Иждивенчество проявляется в нередких случаях продолжительного существования на достойные социальные пособия. Эгоистическими подчас выступают требования бастующих и митингующих, предъявляемые к работодателям и государству: о повышении зарплаты, улучшении условий труда и т. п. При этом имеются случаи, когда государство, а по сути – политическая элита, предоставляет преимущества тем, кто громче и активнее себя ведет, кто опаснее или полезнее для нее, а не тем, кто в этом больше нуждается. В связи с этим, как ни парадоксально, социальное государство подчас обвиняют в том, что оно подрывает чувство социальной солидарности в обществе⁷⁰.

Полемика о соотношении достоинств и недостатков солидарного общества и социального государства началась в ХIХ в., продолжаясь поныне.

Так, из трех великих социалистов-утопистов ХIХ в. двое – Оуэн и Фурье – связывали преобразование общества на началах справедливости с просвещением и деятельностью энтузиастов – частных лиц по созданию трудовых коммун, которые примером блестящих результатов совместного труда увлекут общество. Сен-Симон же строил планы движения общества к справедливости и солидарности, возлагая важнейшую роль в их осуществлении на государство, которое должно централизованно регулировать производство в целях общего блага.

Сторонниками социального государства (расходившимися в видении способов его утверждения и масштабов его деятельности) были коммунисты (К. Маркс, Ф. Энгельс, В. И. Ленин), социал-реформисты (Л. Блан, Ф. Лассаль, фабианцы), солидаристы (О. Конт, Э. Дюркгейм, Л. Дюги). Весьма интересной иллюстрацией данной полемики являются рассуждения выдающегося французского юриста, разработчика теории юридического солидаризма Л. Дюги (1859–1928) о том, должно ли государство содержать бесполезных для общества людей, прежде всего – безнадежно и тяжело больных. Сам Дюги склонялся к мысли, что должно, и вел дискуссию с теми, кто полагал, что это сфера частной благотворительности, как и социальное вспомоществование вообще⁷¹.

Развитие солидарности естественным путем, т. е. в рамках гражданского общества, считали возможным и предпочтительным французский экономист-либерал Ф. Бастиа (1801–1850), близкий к либеральным воззрениям один из основоположников социологии англичанин Г. Спенсер (1820–1903), русский консерватор и гегельянец Б. Н. Чичерин (1828–1904). Так, Ф. Бастиа писал: «Мы не отрицаем естественного единства человечества под рукою Провидения». «Но мы отказываемся признавать принудительную организацию. <…> Мы отвергаем те формы объединения, которые созданы принудительно, а не свободно. Мы отвергаем принудительное братство, а не подлинное. Мы отвергаем искусственное единство, избавляющее людей от индивидуальной ответственности». Свободные люди отнюдь не тянутся без присмотра государства к фатальному саморазрушению: «к невежеству вместо знания, к бедности, а не к производству и обмену». Лишь на первых порах «свобода всегда сопровождается злом, проистекающим от неопытности распоряжения ею». Но с опытом свободные люди учатся считаться и уживаться друг с другом. Данному обстоятельству особенно способствует накопление капитала, наиболее успешно осуществляемое в свободном обществе, где жива предприимчивость. Именно благодаря ему материальные, культурные и психологические основания солидарности укрепляются естественным путем. Поэтому «решение проблемы человеческих взаимоотношений следует искать в свободном обществе», – уверен Ф. Бастиа⁷².

Г. Спенсер полагал, что существующий в обществе естественный отбор по мере социальной эволюции становится менее жестоким ввиду неизбежного возрастания в обществе солидарности и гуманизма, однако их искусственное форсирование государством приведет к снижению физиологического, материального, морального и интеллектуального уровня человечества. Б. Н. Чичерин считал, что государство должно безусловно заботиться только о малолетних, которые за себя постоять не могут. Помощь же прочим слоям населения должна быть в основном делом частной благотворительности⁷³.

В истории человечества и в различных цивилизациях разные виды социальной солидарности сочетались неодинаково. В традиционном обществе имеет место доминирование общинного сознания и соответствующей ему механической солидарности: на ранних этапах развития человечества организациями, в рамках которых осуществлялось единение людей, были семья, община, род и племя. Видоизменявшаяся крестьянская община сохранилась вплоть до индустриального этапа развития общества. Со временем механическая солидарность стала олицетворяться также религиозными общностями, государством и правом. По выражению И. А. Ильина, «государство по своей основной идее есть духовный союз людей, обладающих зрелым правосознанием и властно утверждающих естественное право в братском солидарном союзе»⁷⁴. Право тоже вносит свой вклад в формирование социальной солидарности, поскольку, как отмечал тот же И. А. Ильин, право «есть могучее средство воспитания людей к общественной жизни. Правовые нормы и повиновение им должны научить человека считаться с существованием других людей и их интересами… ограничивать свои притязания, принимая во внимание, что другие также имеют право жить и осуществлять свои интересы»⁷⁵.

В позднем традиционном обществе факторами сплочения людей и связанности их узами хитросплетенных механической и органической солидарности явились нации, крупные национальные государства и абсолютные монархии. «Около середины XVII в. королевская власть, поборов феодальную раздробленность, повела за собой французское общество во всеобщем стремлении к единству», – писал о позднефеодальном французском обществе Ш. де Голль. Дух того времени «соединял противоположные желания людей, скрепляя их узами общей страсти… служения королю»⁷⁶.

Органическая солидарность формировалась в традиционном обществе не только вокруг монархов, особенно – обладавших абсолютной властью монархов ранних государств-наций. Ее ростки прорастали в виде благотворительности и иных проявлений милосердия, зарождения международного права, интереса к чужим культурам, возбуждаемого путешествиями и рассказами о них. Формирование и развитие органической солидарности в традиционном обществе выражалось также в склонности всех сфер европейской духовной жизни, начиная с XI в., ко всевозможным компромиссам и балансам, что подчеркивал немецкий юрист, философ и политолог консервативного направления К. Шмитт (1888–1985), отмечая установление торгового баланса в экономике, европейского равновесия во внешней политике, открытия сил притяжения и отталкивания, «равновесие страстей у Мальбранша и Шефстбери, равновесие питания у Мозера»⁷⁷.

В раннем индустриальном обществе чувство социальной солидарности сохранило преимущественно механический характер и развивалось вокруг национально-государственных, религиозных, а также ряда мессианских идей и их проповедников, предполагавших кардинальное усовершенствование человечества и являвшихся знаменами, под которыми их сторонники сплачивались весьма активно. Такими идеями – носителями механической солидарности явились демократия (насильственное насаждение которой в странах, не пришедших к ней самостоятельно, начал Наполеон); коммунизм с его призывами к классовой солидарности в общемировом масштабе; национал-социализм и фашизм с идеей расового превосходства и единения.

Все перечисленные примеры демонстрируют то обстоятельство, что механическая солидарность в большей или меньшей степени имеет в качестве оборотной стороны ксенофобию и вытекающую из нее агрессивность. Как правильно отмечалось в литературе, во многих случаях она представляет собой средство не только сплочения единомышленников, но и борьбы против тех, кто к ним не относится⁷⁸. Ясно, что в силу этого механическая солидарность таит большие или меньшие угрозы социальных конфликтов.

Как видно, на индустриальном этапе развития общества механическая солидарность, продолжая до определенного времени доминировать в обществе, приобрела разветвленный характер, развиваясь вокруг множества идеологических и организационных носителей. Примечательным является и то, что в начале данного периода она стала сочетаться с резким усилением индивидуализма, а также с первыми ростками солидарности органической. Так, на раннеиндустриальном этапе общинное сознание резко сменилось индивидуализмом, в котором нуждалась буржуазия и который олицетворялся идеей нерушимых прав человека и обслуживающими ее ценностями демократии и либеральной идеологии, направленными на обеспечение раскрепощения и самореализации личности. Органическая же солидарность продолжала существовать в форме благотворительности, а также начала прорастать в рамках трудовых, колониальных, межрелигиозных отношений. Так, в сфере труда солидарность государства и работодателей с наемными работниками постепенно утверждалась в направлениях ограничения свободы договора в пользу защиты работников от сверхэксплуатации, позже – признания за рабочими права на социальное обеспечение, на защиту своих интересов и, наконец, на участие в управлении предприятиями (экономическая демократия). В колониях же стремление к обогащению посредством освоения новых ресурсов и рынков, эксплуатации местного населения причудливым образом сочеталось у колонизаторов-европейцев с идеями христианского мессианства и помощи (медицинской, образовательной, технической и т. п.) «нецивилизованным» народам. Но, разумеется, главным проявлением и скачком в развитии социальной солидарности в рамках индустриального общества явилось переустройство общества на демократических началах, выражающее солидарность политической элиты и населения.

К развитию социальной солидарности в недрах индивидуалистического индустриального общества привело постепенное изменение идеологии и практики индивидуализма: его акцент на то, что каждый должен опираться на собственные силы, был уравновешен и такой его составляющей как ценность и достоинство каждой личности. На развитие солидарности это оказало неоднозначное влияние: механическая солидарность с ближайшим неформальным окружением (семья, друзья) у человека ослабла; солидарность же с более дальним окружением, причем обоих видов, усилилась. Данное различие в психологии и поведении людей традиционного и нового времени было подмечено еще выдающимся французским юристом, политологом и политическим деятелем А. де Токвилем (1805–1859): «…в аристократические века… общее понятие человека как такового не имеет определенного содержания и люди едва ли думают о том, чтобы посвятить свою жизнь всему человечеству, однако они часто жертвуют собой ради конкретных людей. В демократические века, напротив, обязанности каждого индивидуума перед всем человечеством осознаются значительно яснее, но служение конкретному человеку встречается много реже: чувства, влекущие людей друг к другу, становятся более всеобъемлющими и узы, связующие их, не столь крепки»⁷⁹.

Усиление механической солидарности проявилось в повсеместном возникновении политических партий и иных влиятельных организаций, создаваемых в защиту интересов тех или иных слоев населения (например, профсоюзов), а также целых государств, абсолютизировавших те или иные идеи механистической солидарности: классовой, национальной, расовой. С другой стороны, осознание людьми невозможности сохранить свою собственную свободу, обретенную в условиях индустриального общества, реализовать свои интересы, обеспечить свою безопасность, пренебрегая интересами других людей, привело к активизации органической солидарности. Как верно заметил профессор М. А. Краснов, равноправие, естественный неотчуждаемый характер прав человека, личная автономия, человеческое достоинство – идеи, владевшие ранее умами лишь узкого круга лиц – после буржуазных революций стали достоянием массового сознания. При этом исторический феномен и парадокс состоял в том, что, добиваясь своих эгоистических целей, буржуазия продвигала в общественное сознание и социальную практику принципы, оказавшиеся полезными для всего общества⁸⁰, активизировавшие его развитие и укрепившие его солидарность.

К сожалению, значимость индивидуализма и отмеченное историческое смещение акцентов в его содержании остались незамеченными значительной частью представителей современной российской общественной мысли. Индивидуализм у нас по-прежнему зачастую оценивается как эгоизм и противопоставляется российским традициям коллективизма и соборности⁸¹ – в то время как, например, в германской правовой традиции борьба личности за свои права понимается как шаг на пути к «справедливому обществу», когда «один борется за всех»⁸².

Разумеется, эволюцию понимания свободы западной правовой мыслью и практикой во многом обусловили исторические обстоятельства, а именно опасности пренебрежения ею со всей очевидностью показал гипертрофированный индивидуализм раннеиндустриального «дикого» рынка, а также войны, активизировавшиеся очередной раз и усилившие свои разрушительные последствия именно с наступлением капитализма с его технической мощью, повлекшей появление оружия массового уничтожения: особенно чудовищные последствия отрицания органической солидарности продемонстрировала Вторая мировая война; впоследствии же активизации социальной солидарности потребовала глобализация.

Действительно, гипертрофированное понимание свободы, т. е. ее трактовка без учета всех возможных последствий как неразумного пользования ею теми, кто в силах это делать, так и невозможности обретения такой свободы некоторыми слоями населения ввиду различных причин – все это создало новые опасности самому существованию свободы, более того, поставило под угрозу выживание общества, члены которого из эгоистических устремлений могли истребить друг друга. Такими угрозами свободе и обществу стали различные социальные конфликты, вызванные разделением населения на сильных и слабых: в зависимости от имущественного и социального положения, религиозных и иных убеждений, национальной принадлежности, способностей, темперамента, интеллекта, иных факторов, влияющих на социальную адаптацию. В этих условиях наблюдается тенденция как к механической солидарности (классовой, национальной, что проявилось в возникновении социалистических и фашистских государств), так и к солидарности органической (социальное государство, межгосударственное сотрудничество).

Тенденция к росту органической социальной солидарности заметно усилилась после Второй мировой войны, которая со всей очевидностью показала, как опасны не только отсутствие социальной солидарности в разобщенном обществе, но и увлечение солидарностью идентичности, в ущерб солидарности, основанной на различиях, т. е. как опасно дружить «против кого-либо».

Наконец, огромное приращение идей и проявлений социальной солидарности, равно как и опасностей, исходящих из ее отсутствия или недостатка, а также конституционных и законодательных норм, направленных на содействие ее достижению юридическими средствами, наблюдается по мере продвижения общества к постиндустриальному периоду своего развития. Это объясняется тем, что в постиндустриальном обществе под воздействием различных причин (информатизация, активизация миграции населения, углубление международного разделения труда и т. д.) колоссально возросли и возможности, и необходимость взаимодействий (как реальных, так и виртуальных) людей, поэтому такие взаимодействия стали значительно более масштабными и многообразными (хотя, возможно, более поверхностными и менее стабильными в каждом конкретном случае). Причем взаимодействовать и сосуществовать рядом приходится нередко людям разной культурной идентичности, что создает новую опасность социальных конфликтов. Это один из важнейших факторов, делающий социальную солидарность объективной необходимостью, поскольку без нее общество обречено на самоистребление. Есть и другие факторы. Это, например, глобальные проблемы современности, которые невозможно решить без объединения усилий всего мирового сообщества. Как видно, к альтруизму человека толкает стремление обеспечить свою безопасность и сохранить возможно большую часть своей свободы. Насущная необходимость социальной солидарности позволяет утверждать, что она представляет собой ключ к выживанию современного общества⁸³.

Вместе с необходимостью в современном обществе возрастают и объективные возможности усиления социальной солидарности. Они выражаются в увеличении в развитых обществах удельного веса среднего класса, в уменьшении накала классовой борьбы, в возрастании числа смешанных браков, в унификации быта и традиций различных народов, доминировании в мировом пространстве (прежде всего – киберпространстве) одного языка, распространении и повышении уровня образования, которое по общему правилу гуманизирует сознание.

Указанные объективные и субъективные факторы обусловливают то, что в постиндустриальном обществе впервые появились возможности и необходимость выхода социальной солидарности за пределы лишь отдельных общностей (государств, классов, национальных и религиозных общностей) и приобретения ею всеобщего характера и общемировых масштабов. Основной идеей постиндустриального общества, на наш взгляд, должна стать именно идея органической социальной солидарности, при которой каждый должен стремиться понять и принять других людей и их ценности, а отказ от социальной солидарности должен стать исключением, а не правилом. Социальная солидарность становится «философским камнем», парадигмой новой эпохи.

Что же касается развития и соотношения государственно-организованной и естественной социальной солидарности, то в принципе они имели место на всех этапах развития человечества: проявления того и другого типа социальной солидарности можно найти и в Древнем мире, и в Средние века, и в Новое, а также Новейшее время.

В новой и новейшей истории Европы и большинства стран мира в развитии идеи социальной солидарности наметилось тяготение к социальному (а в ряде стран к его крайнему проявлению – социалистическому) государству. В США же несколько доминирует естественный либеральный тип социальной солидарности, что проявляется в концептуальном отсутствии у населения социальных прав, более скромных размерах социальных программ государства, зато в большей степени развития частной благотворительности.

Однако в целом в настоящее время в большинстве государств доминирует третий, промежуточный тип социальной солидарности. При этом большинство современных стран, в том числе европейские, явно (в большей или меньшей степени) имеют склонность к доминированию социального государства, а США, Соединенное Королевство – солидарного общества. Для социалистических же стран характерна чисто этатистская модель солидарности.

Представляется, что «государственно-побуждаемый» тип социальной солидарности – это важная находка на пути развития данного принципа. Причем это не только вынужденная мера современных государств, которым по различным причинам стало затруднительно справляться с нагрузкой на бюджет, создаваемой социальными расходами, но и в целом вполне оправданный ход, позволяющий сочетать лучшие черты социального государства и либеральной модели социальной солидарности. Нашей стране следует присмотреться к современному зарубежному опыту «государственно-побуждаемой» социальной солидарности. Вместе с тем следует усилить пропаганду естественной солидарности и, разумеется, не отказываться от идеи социального государства. Иными словами, все три модели должны разумно сочетаться. Следует отметить, что конституционные основания для такого сочетания имеются. Так, в соответствии со ст. 39 Конституции РФ 1993 г. не только гарантируются государственные пенсии и социальные пособия, но и поощряются добровольное социальное страхование, создание дополнительных форм социального обеспечения и благотворительность. Согласно ст. 41 Конституции в РФ должны приниматься меры не только по развитию государственной и муниципальной, но и частной систем здравоохранения, а также поощряться деятельность, способствующая укреплению здоровья человека, развитию физической культуры и спорта, экологическому и санитарно-эпидемиологическому благополучию.

Исследование различных типов социальной солидарности, их соотношения друг с другом и с индивидуализмом неизбежно ставит вопросы о разумных масштабах такого соотношения в современном обществе, а также о сущем их соотношении в различных странах. Ответ на него должен быть найден с учетом того, что и индивидуализм, и солидарность – как механистическая, так и органическая – имеют ценность для обеспечения целостности, равновесия, стабильности и прогресса общества. Все они по-разному способствуют эффективности социума в смысле создания условий для наиболее гармоничного развития в нем личности. Представляется, что в западной цивилизации, где в настоящее время доминирует органический тип социальной солидарности при признании очень высокой значимости интересов, свободы, достоинства отдельной личности, солидарность имеет более глубокий, осмысленный и разносторонний характер. Она тем и важна и надежна, что в основе своей имеет взаимоуважение членов общества, признание за каждым из них права на индивидуальность, а значит, психологические и идеологические гарантии того, что более сильный субъект из чувства социальной солидарности не станет подавлять более слабого, в частности обеспечивает преграды подавлению личности государством или иными властными структурами и превращение солидарности в ту ширму, под прикрытием которой та или иная социальная структура проводит свои, а отнюдь не общие интересы.

Однако определенные опасения вызывает некоторый недостаток в западном обществе механической солидарности – прежде всего национальной. Национальная и религиозная толерантность, основанная на органической солидарности, создает в настоящее время некоторую угрозу самому существованию западной цивилизации под напором экспансии исламских и иных ценностей восточной цивилизации, осуществляемой их активными приверженцами-иммигрантами в западные страны и обусловленной их острым чувством механической солидарности друг с другом в стремлении к самоутверждению и сохранению культурной идентичности. Такое стремление вызвано, в свою очередь, множеством факторов, в частности сильным религиозным чувством; укорененностью чувства механической национальной и религиозной солидарности, сформировавшегося у них в рамках традиционного общества, выходцами из которого они являются; психологическими потребностями компенсировать осознание своего низкого социального статуса в новом обществе и смягчить комплекс вины перед родиной, которую они покинули. Угрозы недостатка механической национальной солидарности титульных наций в сочетании с ее весьма высоким уровнем среди иммигрантов – выходцев из менее благополучных стран осознаются в западном мире. Именно в этом заключается суть высказываний ряда западных лидеров о провале попытки построения мультикультурного обшества, а также принятия законодательных мер против яркой демонстрации в европейских христианских странах символов иной религиозной идентичности, играющих значительную роль в сплочении своих приверженцев (запрет строительства минаретов в Швейцарии, установленный референдумом в 2009 г., а также ношения хиджабов в общественных местах в Бельгии в 2010 г. и во Франции в 2011 г.).

При этом в недемократических странах, в которых свобода, личность и достоинство человека высоко не ценятся, коллективизм и солидарность имеют во многом поверхностный характер, являясь нередко прикрытием для проведения идей и интересов политической элиты и бюрократии. В политической сфере это проявляется, в частности, в высоком уровне коррупции в соответствующих государствах, фальсификациях выборов, отсутствии гласности, уничтожении политической и идеологической оппозиции. Это свидетельствует о пренебрежительном отношении элиты к своим согражданам и недоверии к ним, что несовместимо с подлинной солидарностью. Граждане, впрочем, отвечают элите тем же: нередко уклоняются от уплаты налогов, не интересуются выборами и политической жизнью страны. На уровне же горизонтальных связей между согражданами отсутствие глубокой солидарности во многих странах с неукоренившимися демократическими традициями проявляется в нередких случаях обмана в бизнесе, в высоком уровне преступности, скромных масштабах волонтерских, благотворительных и иных некоммерческих организаций, действующих как в интересах своих членов, так и в интересах других.

Сплоченность же в таких обществах заметно повышается перед лицом врага, что весьма активно эксплуатируется политической элитой, создающей образ врага в лице окружающего внешнего мира (прежде всего – благополучного западного) и предлагающей сплотиться для противостояния ему вокруг этой самой элиты, чтобы эффективно враждебному миру противостоять. Нередко это служит опять же благовидным предлогом для усиления диктаторской власти. Яркий пример тому дают времена сталинской диктатуры, когда требования классовой сплоченности вуалировали расправы с оппозицией и создание режима беспрекословного подчинения власти. В соответствующих государствах действует, как правило, репрессивное и жесткое законодательство, тоже малосовместимое с социальной солидарностью.

Как видно, в современных западной и восточной цивилизациях принцип социальной солидарности имеет различные основания и проявления. Если в западных странах солидарность социально-психологически базируется на уважении человеческого достоинства и безусловной ценности каждой личности, а потому – толерантности и плюралистичности, то в восточных такую базу образуют мотивы выживания и образ врага. Представляется, что основания западной модели социальной солидарности делают ее более прочной, глубокой и богатой по содержанию, чем солидарность восточной модели, – вопреки укоренившемуся мнению о том, что западное общество является индивидуалистичным, а восточное коллективистским.