Текст книги "Конституционализм как правовое основание социальной солидарности. Монография"

Стремление защитить право на жизнь нерожденных детей проявляется и в осторожном развитии законодательства об искусственном оплодотворении. Так, в Хорватии одним из наиболее резонансных дел, рассмотренных Конституционным судом в последние годы, стало дело о конституционности принятого в 2009 г. Закона о медицинском оплодотворении³³⁴. Данный закон был оспорен в Конституционном суде Президентом Хорватии, а также рядом организаций по защите прав женщин и одним из депутатских клубов (так именуются в парламентском праве Хорватии объединения депутатов на партийной основе). По их мнению, ограничение имплантации лишь тремя эмбрионами и легализация замораживания остальных эмбрионов негуманны и противоречат Конституции Хорватии³³⁵. Данный запрос был во многом обусловлен тем, что католическая церковь, пользующаяся в хорватском обществе огромным влиянием, в 2005 г. объявила искусственное оплодотворение преступлением. Интересно, что Конституционный суд Хорватии до настоящего времени так и не принял решение по вопросу об оценке конституционности Закона о медицинском оплодотворении, приостановив производство по данному делу на основании принципа самоограничения, которым должен руководствоваться орган конституционного контроля, когда «когда речь идет о чувствительном вопросе, который влияет на личную жизнь, касается проблем мировоззрения… если очевидно, что демократическое обсуждение этого вопроса все еще продолжается и… парламент не сказал своего последнего слова, то Суд не должен вмешиваться своим решением в оживленную дискуссию. Он должен тщательно следить за ее развитием и решить, требуется ли вмешательство или не связываться с этим»³³⁶.

Третьим направлением развития прав человека, свидетельствующим об укоренении в обществе начал солидарности, явилось укрепление и разрастание системы их гарантий. Речь идет в первую очередь о становлении в ХХ в. международной системы защиты прав человека, которая дополнила внутригосударственные механизмы такой защиты.

Разумеется, начало формированию международных гарантий прав человека было положено значительно ранее. Начиная с позднего Средневековья заключались международные договоры, целиком, а чаще – частично регламентировавшие отдельные права и (или) их гарантии также имели место отдельные судебные процессы, осуществляемые образованными ad hoc судебными органами, состоящими из представителей нескольких государств. Так, упоминавшийся уже Вестфальский мирный договор 1648 г. гарантировал свободу вероисповедания, Женевская конвенция 1864 г. устанавливала гарантии гуманного обращения с ранеными, военнопленными и мирным населением в ходе военных действий.

Первым же международным процессом, осуществленным международным трибуналом ad hoc, был процесс 1474 г. над «кровавым губернатором» города Брейзах великого герцогства Баденского Петера фон Хагенбаха. Дело рассматривал чрезвычайный трибунал, образованный эрцгерцогом Австрии и состоявший из 28 судей, назначенных горожанами Блейзаха и соседних городов, относившихся к разным государствам. Суд признал Хагенбаха виновным в убийствах, незаконных конфискациях имущества, нарушении присяги и ряде других преступлений и приговорил к смертной казни³³⁷.

Однако как система международная защита прав человека складывается только после Второй мировой войны, ужасы и причины которой сделали очевидным то обстоятельство, что предотвратить новые войны необходимо, иначе человечество обречено на самоистребление, что сделать это можно лишь совместными усилиями государств и что среди гарантий предотвращения войн главной является обеспечение прав человека. Их защита и развитие невозможны без социальной солидарности во всемирном масштабе. Исходя из этого в рамках ООН и наднациональных структур (Совета Европы, Европейского союза, СНГ, Организации американских государств, Лиги арабских государств, Африканского союза) приняты упомянутые выше документы, регламентирующие права и свободы человека и гражданина и их юридические гарантии, а также складывается международная и наднациональная юстиция, олицетворяющая «универсальную юридическую (судебную) совесть» и «обещание справедливости (правосудия)»³³⁸. Одновременно со становлением международной системы защиты прав человека гарантии таких прав упрочиваются с развитием конституционализма и на национальном уровне конституционно-правового регулирования.

В частности, во многих странах отменена или не применяется смертная казнь³³⁹. Почти 90 стран мира в настоящее время смертную казнь отменили полностью. Это, например, Австралия, Австрия, Азербайджан, Армения, Бельгия, Болгария, ФРГ, Грузия, Дания, Исландия, Испания, Италия, Латвия, Литва, Молдова, Нидерланды, Норвегия, Польша, Португалия, Словакия, Словения, Франция, Чехия, Швейцария, Швеция, Эстония, Ангола, Мозамбик, Намибия, ЮАР. Причем в последние годы такой запрет все чаще провозглашается в конституциях: например, в п. 2 ст. 15 Конституции Словацкой Республики 1992 г., в ст. 17 Конституции Словении 1991 г., в ст. 10 Конституции Швейцарии 1999 г., в ст. 66-1 Конституции Франции (статья включена в текст Конституции в 2007 г.). За совершение преступлений в военное время смертная казнь сохранена чуть более чем в десяти странах, например в Греции, в Непале, на Мальте, в Аргентине, Бразилии, Израиле, Канаде, Мексике. Ряд стран смертную казнь сохранил в законодательстве, но не применяет на практике уже несколько десятилетий. Их около двух десятков. Это, например, Чили, Республика Конго, Гватемала. Наконец, чуть более 80 стран применяют смертную казнь за общеуголовные преступления. Среди них США (смертная казнь предусмотрена и федеральным законодательством, и законодательством 36 штатов), Вьетнам, Куба, Афганистан, Индия, Индонезия, Китай, Северная Корея, Южная Корея, Кувейт, Пакистан, Япония, большинство африканских государств (Замбия, Кения, Нигерия и др.), все арабские страны (Египет, Ливия, Иордания, Ирак, Иран, Сирия, Объединенные Арабские Эмираты и др.).

Следует отметить, что компенсирующей мерой, своеобразным выражением неоднозначной реакции ряда государств на требование международного права о запрете смертной казни явилось установление в ряде стран «настоящего» пожизненного лишения свободы («life means life» sentence), т. е. без права помилования и пересмотра приговора по отбытии части наказания – разумеется, в качестве исключительной меры наказания за совершение особо тяжких преступлений против жизни. Однако реакцию на данное установление со стороны международного сообщества нельзя назвать положительной.

9 июля 2013 г. Большая палата ЕСПЧ вынесла постановление по делу «Винтер (Vinter) и другие против Великобритании»³⁴⁰, в котором постановила, что отсутствие в законодательстве Англии и Уэльса эффективного механизма реализации возможности помилования или пересмотра решения суда о назначении меры наказания в виде пожизненного тюремного заключения с учетом прогресса, заключенного на пути социальной реабилитации, является ее нарушением. Соответственно, ЕСПЧ пришёл к выводу, что решение приговорить истцов к пожизненному тюремному заключению без возможности его пересмотра в качестве меры наказания за совершенные ими преступления не соответствовало ст. 3 Конвенции. Тем самым ЕСПЧ сделал следующий (после признания неприемлемости в цивилизованном обществе смертной казни) шаг в сокращении пространства «нулевой» солидарности, обратив внимание на то, что каждый человек имеет не только право на жизнь, но и на духовное развитие, а также признавая реабилитацию осужденного в качестве первоочередной и универсальной цели наказания с учетом того, что отсутствие надежды на освобождение делает преступников еще более агрессивными и опасными, снижая вероятность раскаяния³⁴¹.

Укрепление гарантий прав человека проявилось также в том, что конституционные требования к государству, позиционирующему себя как правовое, стали более жесткими и разветвленными. Например, правовое государство в соответствии с современными представлениями о нем может вторгаться в жизнь граждан лишь в том случае, если они сами, а также институты гражданского общества не могут обеспечить баланс и эффективность решения тех или иных проблем (принцип субсидиарности, провозглашенный, например, в Преамбуле Конституции Республики Польша); запрещает возлагать на человека обременения, не предусмотренные Конституцией, международным договором или законом (ч. 2 ст. 31 Конституции Польши); разрешает ограничение наиболее важных прав текущим законодательством только в том случае, если это допускается в отношении конкретного права самой конституцией (п. 1 ст. 19 Основного закона ФРГ), а также при соблюдении принципов неотменяемости и пропорциональности (ст. 34 Конституции Швейцарии 1999 г.); должно обеспечить стабильность правового положения населения (принцип веры и доверия).

Принцип неотменяемости конституционных прав при установлении их ограничений текущим законодательством получил наиболее четкое выражение в ст. 19 Основного закона ФРГ: ограничивающий закон не должен затрагивать существо права, т. е. сводить его на нет, отменять его. В российской юридической литературе отмечалось, что данная конструкция удачна с точки зрения гарантированности конституционных прав от злоупотреблений законодателя. Следует, однако, отметить, что Конституционный Суд РФ выражал позицию, аналогичную приведенной формулировке Основного закона ФРГ: «В тех случаях, когда конституционные нормы позволяют законодателю устанавливать ограничения конституционных прав, он не может осуществлять такое регулирование, которое посягало бы на само существо того или иного права и приводило бы к утрате его реального содержания³⁴². Российская исследовательница В. В. Лапаева полагает, что, сформулировав данную позицию, Суд не превысил полномочия и не исказил норму ч. 3 ст. 55 Конституции РФ, в которой отсутствует указание о недопустимости таких ограничений конституционных прав законодателем, которые ведут к ликвидации права. В. В. Лапаева полагает, что в этом нет необходимости, поскольку норму ч. 3 ст. 55 Конституции РФ следует толковать во взаимосвязи с ч. 2 ст. 55, которая запрещает отмену прав и свобод³⁴³. Такую позицию следует признать вполне обоснованной.

Усиление требовательности конституционного законодательства, доктрины и судебной практики к государству получило также отражение в признании принципа веры и доверия, нашедшего широкое распространение в западной конституционно-правовой доктрине, а также некоторое отражение в конституциях и судебной практике³⁴⁴. Данный принцип означает недопустимость произвольного, неожиданного и резкого изменения к худшему правового статуса лиц, поскольку субъектам прав необходима юридическая стабильность. Поэтому однажды предоставленные законодательством права не могут быть отменены государством без очевидной необходимости, притом отменены внезапно, без переходного периода. Иными словами, любое лицо должно быть уверено в стабильности своего статуса – с тем, чтобы на основе имеющихся у него на сегодняшний день прав предвидеть последствия своего поведения, строить планы и быть уверенным, что государство не помешает их осуществлению путем ограничения этих прав или возложения новых обязанностей³⁴⁵.

В конституциях принцип веры и доверия получает отражение в форме установления правил ограничения прав в текущем законодательстве. Так, Конституция Швейцарии 1999 г. предписывает, что «каждое лицо имеет право на исключающее произвол добросовестное обращение со стороны государственных органов» (ст. 9), ограничения же основных прав «нуждаются в законном основании»; при этом такие ограничения «должны быть обоснованы публичным интересом или защитой основных прав третьих лиц» (ст. 36).

Принцип веры и доверия утверждается и в судебной практике. Так, постановлением пленума Конституционного суда Испании от 13 декабря 2001 г. № 234/2001 был признан противоконституционным закон, лишивший производителей, пользовавшихся освобождением от налога при покупке сырья, данной привилегии, причем поскольку производители были обязаны платить указанный налог со дня вступления закона в силу, он распространялся на ранее приобретенное ими сырье, находящееся к началу действия закона на их складах или переработанное. Суд счел, что законом нарушен неписаный конституционный принцип веры и доверия: его нарушение состоит в неожиданном, с точки зрения разумного человека, изменении законодательства в сторону ухудшения положения частных лиц. Дело было рассмотрено по запросу Палаты по административным спорам Верховного суда Каталонии, которая поставила перед Конституционным судом Испании вопрос о нарушении новым законом принципа веры и доверия, ссылаясь на то, что налогоплательщик должен иметь возможность заранее оценить налоговую «стоимость» своей предпринимательской деятельности, т. е. успеть завершить дела, начатые до изменения законодательства, ухудшающего его положение. Конституционный суд Испании в своем постановлении заявил, что принцип веры и доверия защищает граждан, согласовывающих свою экономическую деятельность с действующим законодательством, от таких изменений нормативных актов, которые разумный человек не может предвидеть заранее. В данном случае предприниматели не могли ожидать обложения налогом сырья, все операции с которым завершились до вступления в силу нового закона, и не располагали достаточным временем для того, чтобы предотвратить применение к ним оспариваемой нормы. При этом, как отметил Конституционный суд Испании, законодатель никак не обосновал свои действия, и, таким образом, нарушение принципа веры и доверия не было оправдано защитой иных конституционных ценностей. В связи с указанными обстоятельствами закон был признан неконституционным.

Конституционный Суд РФ также неоднократно подчеркивал свою приверженность принципу веры и доверия, указывая что изменение законодателем ранее установленных правил должно осуществляться таким образом, чтобы обеспечивалось поддержание доверия граждан к закону и действиям государства, чтобы не допускалось произвольных изменений законодательства и существовала предсказуемость законодательства и правоприменения. Участники соответствующих правоотношений должны быть уверенными в неизменности приобретенных прав, действенности их государственной защиты, т. е. в том, что приобретенное ими на основе действующего законодательства право будет уважаться властями и будет реализовано³⁴⁶. Изменение же законодателем ранее установленных условий, оказывающее неблагоприятное воздействие на правовое положение граждан, не должно осуществляться произвольно, оно должно быть обусловлено важными и очевидными причинами при предоставлении населению разумного переходного периода – с тем, чтобы адаптироваться к изменениям³⁴⁷.

Нельзя, однако, сказать, что приверженность данному принципу демонстрируют российские законодатели. Ярким примером его нарушения явился Федеральный закон от 22 августа 2004 г. № 122-ФЗ³⁴⁸, установивший монетизацию льгот и не обеспечивший механизмов сохранения уровня социальной защиты граждан. Нарушают принцип веры и доверия также нестабильность законодательства – налогового, пенсионного, уголовного, уголовно-процессуального³⁴⁹.

Разрастаются в течение ХХ в. и институциональные гарантии прав человека – как судебные, так и несудебные: в процессе развития мирового конституционализма возник целый ряд новых институтов, направленных на защиту прав человека. Это омбудсманы, органы конституционной³⁵⁰ и административной юстиции, выступающие новыми механизмами самоограничения публичной власти, т. е. проявлениями солидарности политической элиты с населением. Данные гарантии появились под воздействием ряда причин, немаловажной из которых явилась социализация государства, усилившая его позиции и влияние на жизнь человека и поставившая под угрозу главное достижение первого этапа развития конституционализма: ограничение государственной власти³⁵¹. Потребовались дополнительные разветвленные механизмы, чтобы отказ от минималистического государства не привел к утверждению государства – старшего брата.

Тем не менее увеличение уровня требований к государству и его обязательств по защите прав и свобод проявляется и в том, что наряду с судебными гарантиями прав человека в конституциях и текущем законодательстве все больше внимания стало уделяться материальным и несудебным институциональным гарантиям. Причина активизации материальных гарантий заключается в том, что судебные (а также иные институциональные) гарантии, как правило, могут быть задействованы в случаях уже имевшего места нарушения прав или непосредственной угрозы такого нарушения. Материальные же гарантии, требующие финансовых затрат, предназначены для позитивной помощи человеку в реализации его прав и предотвращения их нарушений. Сегодня общепризнано, что материальные гарантии являются неотъемлемым элементом механизма охраны прав человека, причем не только новых, но и классических (участие государства в финансировании выборов, обучение персонала учреждений в части обращения с лицами, находящимися «под контролем государства», содействие развитию транспорта и иных средств коммуникации и т. п.). По причине того, что без материальных гарантий в современных условиях ни одно право не может быть эффективно реализовано, различие между негативными и позитивными правами человека в настоящее время становится все более и более условным, на что обращалось внимание в конституционно-правовой литературе³⁵².

Наконец, для конституций последних десятилетий характерно также возрастание массива гарантий прав меньшинств и иных слабозащищенных слоев населения. Они развиваются в русле эволюции всех видов конституционных прав и свобод: в сфере личных прав – путем укрепления гарантий «права быть другими», чем большинство; в виде социальных прав как прав второй волны; в форме разработки повышенных гарантий прав уязвимых слоев населения быть представленными и самим участвовать в управлении; посредством признания прав третьей волны, прежде всего – прав народов на сохранение, мир, безопасность и развитие. Как видно, гарантии прав меньшинств действуют в рамках обеспечения классических прав (свободы вероисповедания, мысли, мнений, убеждений и слова), а также в рамках признания и обеспечения законодательством новых аспектов многих классических прав: права на жизнь, достоинство, неприкосновенность частной жизни (право на однополые браки и иные союзы, на смену пола). Так, однополые браки разрешены в настоящее время в 13 странах. Право на изменение пола в конституциях отражения не получило, однако признается судебной практикой. Например, Европейский суд по правам человека трактует его как элемент права на неприкосновенность частной жизни, личной и семейной жизни. Право на прайвеси, право лица жить как хочется, не опасаясь огласки, право на уважение частной жизни, как отметил ЕСПЧ, включает в себя и право на установление и поддержание отношений с другими людьми, особенно в эмоциональной сфере, с целью развития и реализации собственной личности³⁵³.

Укрепление гарантий прав уязвимых слоев населения происходит подчас через ограничение сферы действия такого классического принципа конституционализма, как равноправие – если, несмотря на провозглашение данного принципа в конституциях и текущем законодательстве, в реальной действительности он не работает. Данная проблематика будет исследована в настоящем параграфе чуть ниже.

Итак, конституционный принцип неотчуждаемости прав человека в процессе мирового конституционного развития заметно укрепился. С другой же стороны, данный принцип подвергается в конституциях второй и третьей волн ощутимым ограничениям. Речь идет о целом ряде дополнительных ограничений и обременений, возлагаемых в настоящее время на обладателей конституционных прав. Представляется, что в большинстве случаев установление таких ограничений обусловлено соображениями социальной солидарности, т. е. стремлением наладить совместную жизнь людей в общества, а именно социализацией, стремлением общими усилиями справиться с угрозами терроризма, сохранить окружающую природную среду, обеспечить нормальное движение транспорта и т. п.³⁵⁴ Данному выводу соответствует практика ЕСПЧ, который лишь очень немногие права трактует как абсолютные, т. е. не подлежащие ограничениям³⁵⁵. Большинство же прав и свобод, гарантированных Европейской конвенцией о защите прав человека и основных свобод, может быть ограничено, поскольку плюрализм и демократия основаны на компромиссе и требуют от людей и социальных групп различных уступок, чтобы гарантировать права другим людям и социальным группам, а тем самым – стабильность общества в целом и защиту своих собственных прав³⁵⁶.

Активизация ограничений прав имеет множество проявлений. Прежде всего обращает на себя внимание такое новое явление, как устанавливаемая рядом конституций допустимость ограничения прав и свобод не только законом, но и подзаконными актами. Так, в соответствии со ст. 36 действующей Конституции Швейцарии любое ограничение любого основного права может быть оправдано соображениями защиты не только какого-либо основного права других лиц, но и публичного интереса. При этом швейцарская Конституция в принципе допускает введение ограничений прав и свобод не только законами, но и подзаконными актами, запрещая лишь ограничения, вообще не основанные на правовых нормах (только значительные ограничения конституционных прав могут предусматриваться лишь законом). В частности, именно закон должен устанавливать случаи серьезной, прямой и неизбежной опасности, которые только и могут выступать основаниями наиболее существенного ограничения прав и свобод.

При этом количество ограничений прав человека, установленных в текущем законодательстве, настолько велико и продолжает возрастать, что это вызывает тревогу как в научной среде, так в общественном мнении. «Против наших прав ведется спокойная, но безжалостная война… Каталог вторжений в нашу свободу просто шокирует, если мы попытаемся его составить и критически оценить», – заявляет современная английская исследовательница Х. Кеннеди³⁵⁷.

Все чаще ограничениям в современных конституциях подвергается право частной собственности. Это обусловлено преодолением идеализации, односторонне положительной оценки института частной собственности: она является причиной экономического и социального неравенства между людьми, порождает социальные конфликты, привела в конечном счете к образованию государства, которое не только (а иногда и не столько) стало регулировать конфликты, сколько выражать интересы собственников. Стремление преодолеть названные недостатки института частной собственности вызвало признание за ней социальной функции и конституционное закрепление данной функции. Социальная функция собственности предполагает наличие у собственника целого ряда как чисто правовых, так и моральных обременений и ограничений, связанных со стремлением авторов конституций заставить институт частной собственности служить не только эгоистическим интересам собственника, но и интересам общества. Как справедливо замечает профессор В. Е. Чиркин, «вместо прежнего тезиса о «священной и неприкосновенной» частной собственности (французская Декларация прав человека и гражданина 1789 г.) в конституциях появились формулировки: «собственность обязывает», «частная собственность должна служить общественным интересам, общей пользе». С концепцией социальной функции частной собственности связаны и признанная теперь возможность национализации частной собственности, тарифное регулирование, меры против монополизации рынка и многие другие ограничения прав собственника со стороны государства»³⁵⁸.

Социальная функция собственности впервые была закреплена в Веймарской конституции, употребившей формулу «собственность обязывает» и установившей, что ее использование должно одновременно служить общему благу (ст. 153). Данное положение воспроизведено в ст. 14 Основного закона ФРГ. Социальная функция собственности прямо упоминается или подразумевается целым рядом действующих конституций, принятых во второй половине ХХ в.³⁵⁹ Так, ст. 42 Конституции Италии 1947 г. устанавливает, что «частная собственность признана и гарантирована законом, который определяет способы ее приобретения, использования и пределы с целью обеспечить ее социальную функцию и сделать ее доступной для всех». Согласно ст. 29 Конституции Японии 1946 г. «право собственности определяется законом, с тем чтобы оно не противоречило общественному благосостоянию». В соответствии с п. XXIII Конституции Бразилии собственность должна выполнять социальную функцию. Конституция Демократической Социалистической Республики Шри-Ланка 1978 г. запрещает собственникам средств производства эксплуатацию и гарантирует, что экономическая система страны не приведет к концентрации благосостояния и обращению средств производства во вред обществу (п. 7, 8 ст. 27). Согласно п. 3 ст. 11 чешской Хартии основных прав и свобод «собственность обязывает. Запрещается злоупотребление собственностью и ее использование вопреки всеобщим интересам, охраняемым законом, или наносящее ущерб интересам других лиц».

Социальная функция собственности получила признание и в международном праве. В частности, ст. 4 Декларации социального прогресса и развития, принятой ООН в 1969 г., гласит, что социальный прогресс и развитие требуют участия всех членов общества в производительном и общественно полезном труде и установления в соответствии с правами человека и основными свободами, а также в соответствии с принципами справедливости и социальной функции собственности таких форм собственности на землю и средства производства, которые исключают любые формы эксплуатации человека, обеспечивают равные права на собственность для всех и создают условия, ведущие к подлинному равенству среди людей³⁶⁰.

По мере развертывания тенденции социализации эволюция права частной собственности стала проходить по линии увеличения адресованных собственнику запретов, оснований ее изъятия, а также обязанностей собственника³⁶¹. Все они предписываются в рамках социальной функции собственности, означающей расширение ограничений права собственности в интересах общества: для того чтобы предотвратить нарушение собственником интересов общества, на него налагаются запреты в отношении объектов своей собственности; для того чтобы обеспечить непосредственное служение собственности общественным интересам, собственник обременяется обязанностями; если же интересы собственника вступают в противоречие с наиболее значимыми интересами общества и данное противоречие невозможно устранить иными способами, допускается изъятие собственности. Что касается конституционно установленных запретов, то при осуществлении своих прав собственник не должен наносить ущерб всеобщему благосостоянию (ст. 29 Конституции Японии), окружающей среде (ст. 31 Конституции Армении 1995 г., ст. 44 Конституции Белоруссии 1996 г., ст. 46 Конституции Молдовы 1994 г., ст. 41 Конституции Румынии 1991 г., ст. 20 Конституции Словении 1991 г.), безопасности (ст. 44 Конституции Белоруссии), всеобщим интересам (ст. 47 Конституции Италии, ст. 20 Конституции Словении), историко-культурным ценностям (ст. 44 Конституции Белоруссии, ст. 20 Конституции Словении), здоровью людей (ст. 11 чешской Хартии основных прав и свобод, ст. 20 Конституции Словении), нарушать права других лиц (ст. 13 Конституции Азербайджана, ст. 31 Конституции Армении, ст. 44 Конституции Белоруссии, ст. 9 Конституции Молдовы, ст. 11 чешской Хартии основных прав и свобод). Наличие в конституциях значительного количества ограничений и обременений права собственности в рамках обеспечения выполнения ею социальной функции породило мнение о том, что собственность влечет в первую очередь обязанность и только потом право³⁶².

Но особенно настораживает ученых огромное количество предусмотренных конституциями и текущим законодательством оснований изъятия права частной собственности. Такими основаниями могут служить государственная монополизация какой-либо экономической сферы деятельности, признание объекта права частной собственности культурно-исторической ценностью либо ограниченным или изъятым из гражданского оборота, строительство государством дорог, промышленных объектов, иных объектов общественной инфраструктуры, поддержка мелкой и средней земельной собственности и т. д. Показательной в данном отношении является Конституция Республики Пакистан 1973 г. (ст. 23, 24, 253), содержащая почти два десятка оснований изъятия частной собственности в общественных интересах. Значительное число оснований изъятия частной собственности, а подчас неопределенность их конституционных формулировок привели немецкого ученого С. Тамма к мысли о том, что «сегодня практически во всех странах возможно отчуждение собственности с любой целью»³⁶³.

Европейский суд по правам человека в своих постановлениях неоднократно подчеркивал значимость общественных интересов как основания отчуждения частной собственности. Например, в постановлении от 19 февраля 2009 г. по делу «Козаджиолу (Kozacioolu) против Турции» ЕСПЧ указал, что защита культурного наследия страны представляет собой законную цель, способную оправдать экспроприацию государством здания, признанного культурной ценностью. Консервация объектов культурного наследия и в соответствующих случаях их рациональное использование имеют большое значение, и их обеспечение является обязанностью публичных властей³⁶⁴. Вместе с тем ЕСЧП указывает на необходимость придерживаться справедливого равновесия между конкурирующими общественным и индивидуальным интересами³⁶⁵.

Опасность нарушения такого равновесия в ущерб собственникам породила контртенденцию: появление в конституциях гарантий прав собственников от необоснованной экспроприации и злоупотреблений государства. Так, ст. 73 Конституции Дании 1953 г. устанавливает, что в случае принятия законопроекта об экспроприации собственности одна треть депутатов Фолькетинга может обратиться не позже трех недель со дня принятия законопроекта с требованием не передавать законопроект на одобрение короля до проведения новых выборов Фолькетинга и повторного принятия законопроекта. Далее закрепляются особые судебные гарантии защиты прав собственника: любой вопрос, касающийся законности экспроприации и размера компенсации собственникам, может быть оспорен в суде. Слушание дел по вопросу размера компенсации собственникам может быть передано в соответствии с законом судебным органам, созданным специально для этой цели.