Текст книги "Конституционализм как правовое основание социальной солидарности. Монография"

Из соображений солидарности, т. е. согласования прав различных социальных групп, подвергаются ограничениям и иные конституционные права. Например, свобода собраний – ограничением мест их проведения с тем, чтобы обеспечить нормальное движение транспорта, право на коллективные трудовые споры – запретом или ограничением проведения забастовок ряда категорий работников (персонал больниц и станций скорой помощи, работников правоохранительных органов и т. п.) с целью обеспечения жизненно важных интересов населения, свобода предпринимательства и договора – установлением в законе максимума рабочего времени и минимума заработной платы, а также иных стандартов достойных условий труда работников и качества продукции, недопустимостью дискриминации при приеме на работу и в процессе трудовой деятельности, а также монополизма, права курильщиков – правом на здоровый образ жизни некурящих людей и т. п.

Очень сложной проблемой ограничения прав человека по мотивам обеспечения социальной солидарности (как, впрочем, и по любым иным мотивам) является обеспечение соразмерности и обоснованности ограничений целям, ради которых они предпринимаются. Ограничения не должны быть чрезмерными, ведущими к нарушению равновесия социальной системы, где, с одной стороны, человек не должен быть винтиком, иначе система законсервируется и погрузится в стагнацию, а с другой стороны, эгоистические устремления не должны брать верх над солидарностью, иначе она (система) рухнет, взорвавшись изнутри от сотрясения бесконечными противоречиями и столкновениями различных интересов. Так, ограничения права частной собственности, с одной стороны, оправданы существованием конкурирующих с интересами собственника интересов других участников экономического процесса и членов общества вообще. С другой же стороны, они не должны подрывать высокой степени гарантированности прав собственника, являющихся основой и его личного благополучия, и рыночной экономики в целом.

Следует отметить, что стремление к согласованию различных конкурирующих интересов проявляется также в развитии текущего законодательства и судебной практики, касающихся ограничения прав и свобод. Весьма наглядный пример тому – содержание законов и судебных решений по вопросу об ограничении курения. В начале 2000-х гг. в целом ряде стран были приняты законы, ограничивающие права курильщиков. В связи с этим во многих из них последние обращались с жалобами в органы конституционного контроля, заявляя о чрезмерности ограничений. Так, принятый в 2008 г. хорватский Закон об ограничении употребления табачных изделий³⁶⁶, запретивший, в частности, курение во всех закрытых помещениях общественного предназначения, отличался значительной гибкостью. Он предусматривал исключения, разрешив курение в специальных комнатах, соответствующих определенным требованиям. При этом первоначальная редакция закона такими комнатами запрещала оборудовать учреждения здравоохранения, образования и пенитенциарной системы. О болезненности вопроса свидетельствовало то, что уже в 2009 г. в закон были внесены поправки, разрешающие оборудование комнат для курения в пенитенциарных и здравоохранительных учреждениях³⁶⁷. Тем не менее группа граждан обратилась в Конституционный суд Хорватии с жалобой на нарушение антитабачным законом конституционных принципов равноправия (ст. 14 Конституции) и соразмерности ограничений конституционных прав и свобод (ст. 16 Конституции). «Дело об антитабачном законе» было рассмотрено Конституционным судом Хорватии в 2012 г.³⁶⁸ Он счел, что ограничения прав курильщиков упомянутых конституционных принципов не нарушают, поскольку соразмерны целям обеспечения права на здоровый образ жизни³⁶⁹.

Как видно, принцип неотчуждаемости прав и свобод, который никогда не трактовался буквально, с течением времени подвергается все большим ограничениям по мотивам взаимоувязывания прав различных членов общества, т. е. в условиях конфликта интересов. Значительное количество ограничений ставит под вопрос само существование данного принципа, а также уместность его провозглашения в конституциях. Представляется, однако, что отказываться от него на основании существования и разрастания ограничений прав и свобод человека и гражданина вряд ли целесообразно, поскольку он имеет огромное позитивное идеологическое и психологическое, а также юридическое значение: его функция заключается в том, чтобы сделать акцент на недопустимости произвольных ограничений свободы личности, противостоять злоупотреблениям публичной власти, способствовать тому, чтобы ограничения прав и свобод сводились лишь к самым необходимым для обеспечения прав других людей случаям. Именно неотчуждаемость прав выступает той ценностью, которой в вышеприведенных примерах руководствовались законодательство и судебная практика в поисках разумного баланса между вступающими в конкуренцию правами на жизнь и свободу, собственность, неприкосновенность частной жизни одних людей и на ряд социальных благ, охрану здоровья и безопасность других.

Еще одним направлением воздействия идеи социальной солидарности на институт основ правового статуса человека и гражданина выступает изменение содержания и такого принципа правового государства как равноправие – принципа настолько важного, что в юридической литературе его нередко характеризуют как главную идею права, воплощающую его сущность³⁷⁰. Так же, как и конституционно-правовой статус человека и гражданина в целом, он развивается в двух противоположных направлениях. С одной стороны, конституции последнего поколения стали уделять проблемам обеспечения равноправия все более пристальное внимание, укрепляя его гарантии. Так, помимо традиционных «болевых точек», т. е. сфер (политические, трудовые, семейные отношения, сфера образования) и обстоятельств (пол, раса, национальность, убеждения, вероисповедание, имущественное или служебное положение), наиболее чувствительных и затронутых нарушениями данного принципа, некоторые конституции подчеркивают недопустимость еще целого ряда мотивов дискриминации, которые, по мнению авторов соответствующих актов, приобрели особую актуальность. Это, например, сексуальная ориентация. Запрет ограничения прав человека в зависимости от этого обстоятельства установлен в конституциях ЮАР 1996 г. (ст. 9), Эквадора 1998 г. (ст. 23), Акте о правах человека Новой Зеландии 1994 г. (ст. 3), в конституционном законодательстве большинства субъектов федерации Канады и Австралии, а также в конституциях нескольких земель Германии, штатов Бразилии, провинций Аргентины³⁷¹.

Кроме того, текущее законодательство ряда стран последних лет содержит гарантии равноправия независимо от еще целого ряда обстоятельств, на которые прежде не было принято обращать внимание. Это состояние здоровья, возраст³⁷² и даже телосложение. Так, в ряде европейских государств (Италии, Испании, Франции, Соединенном Королевстве) в последние годы приняты правовые акты по противодействию дискриминации полных. В Соединенном Королевстве, например, с целью обеспечения и пропаганды равноправия всех людей вне зависимости от комплекции, прежде всего – недопустимости дискриминации полных людей, все телевизионные каналы обязаны обеспечивать в своих программах пропорциональное представительство худощавых, средней комплекции и полных людей. Контролирует соблюдение данного правила Комиссия по телевещательным стандартам³⁷³.

Однако, с другой стороны, законодательство опять же любой страны содержит весьма многочисленные отступления от принципа равноправия, причем с течением времени их количество растет. Среди формально-юридических ограничений данного принципа следует назвать сохраняющиеся различия в правовом статусе граждан и лиц, находящихся на территории данного государства, но не имеющих его гражданства: граждане обладают в своем государстве большим количеством прав, свобод и обязанностей, чем иностранцы и лица без гражданства. Кроме того, социальные государства в своих конституциях и законах предоставляют определенные, дополнительные по сравнению с иными категориями людей, льготы и привилегии наименее защищенным слоям населения: инвалидам, малоимущим, безработным, людям старшего возраста, детям и т. п. Далее, в последние десятилетия избирательное и административное законодательство предоставляет – в виде жесткого или мягкого квотирования – льготы женщинам. Наконец, целый ряд обладателей мандатов в органах публичной власти имеют иммунитет и иные привилегии.

Как видно, правовых изъятий из сферы действия конституционного принципа равноправия немало. Их анализ вызывает следующие вопросы. Следует ли провозглашать принцип равноправия в качестве правового, если сами конституции, а тем более текущее законодательство, предусматривают столь многочисленные отступления от него? Или, может быть, от данного принципа стоит отказаться ввиду того, что юридическое равенство оказалось столь же неосуществимым, как и равенство социальное? А если его сохранение все-таки необходимо, то каковы критерии допустимости различий в правовом статусе различных лиц, т. е. ограничений принципа равноправия?

Ответ на эти вопросы попытались дать авторы уже одного из первых в мире документов конституционной значимости – французской Декларации прав человека и гражданина 1789 г., статья первая которой гласит: «Социальные различия могут быть основаны только на соображениях общей пользы». Представляется, что употребляемый Декларацией термин «социальные различия» следует трактовать широко – как включающий, среди прочих, различия правовые. Исходя из этого, согласно Декларации отступления от принципа равноправия допустимы лишь во имя обеспечения таких благ, которые в шкале социальных ценностей находятся еще выше, чем формальное равенство людей, являющееся одной из фундаментальных идей права как явления вообще и правового государства в частности – идеи, выражающей минимум социальной справедливости.

Роль принципа равноправия в обеспечении социальной справедливости и солидарности выражается вовсе не в том, чтобы сделать людей безусловно равными в правах и обязанностях, ибо «полное искоренение неравенства означает восстание против человеческой природы»³⁷⁴. Целью провозглашения равноправия является недопустимость дискриминации, т. е. различного отношения государства и права к различным людям в виде предоставления им льгот и преимуществ или, наоборот, возложения на них обязанностей или ограничений без наличия на то разумных и существенных оснований. Иными словами, как подчеркнул Конституционный Суд РФ в Постановлении от 16 июля 2007 г. № 12-П, недопустимо различное обращение с лицами, находящимися в одинаковых или сходных ситуациях, различное же обращение закона с носителями разных статусов тоже не может быть произвольно, оно допустимо, если преследует конституционно значимые цели, а используемые для достижения этих целей правовые средства соразмерны им³⁷⁵. Как указал Федеральный конституционный суд ФРГ, «дискриминацией является дифференцированное отношение к нескольким группам людей, между которыми нет различий», выступающих заслуживающими внимания основаниями для юридической дифференциации³⁷⁶.

В ряде конституций данная антидискриминационная суть равноправия получила дословное выражение. Так, Конституция Польши 1997 г. (ст. 32), Конституция Швейцарии 1999 г. (ст. 8) содержат по этому поводу совершенно одинаковые предписания: «Никто не может подвергаться дискриминации в политической, социальной и экономической жизни по какой бы то ни было причине» (ст. 32).

Представляется, что только в тех случаях, когда посредством применения принципа формального равноправия добиться справедливого положения вещей и отсутствия дискриминации в какой-либо сфере или по отношению к какой-либо категории людей очевидно невозможно, т. е. он оказывается явно недостаточным для этого, – только в таких случаях допустимы и даже целесообразны соразмерные отклонения от него. Обычно такие отклонения имеют место в виде предоставления повышенных гарантий уязвимым слоям населения, а именно совершения позитивных действий государства в отношении таких лиц. Поэтому прав был академик О. Е. Кутафин, считавший нарушением принципа равноправия не сам факт наличия в законодательстве отступлений от него, а лишь «установление ничем не оправданных привилегий для отдельных граждан»³⁷⁷. При этом различия в правовом статусе физических лиц должны иметь соразмерный характер, т. е. не порождать новой несправедливости. Также отступления от равноправия не могут быть индивидуальными, их следует распространять на категории лиц.

Разумеется, обозначенный критерий общественной полезности и справедливости имеет общий характер, трудно поддающийся юридизации и способный служить лишь общим ориентиром. В конкретных же случаях установления в законодательстве тех или иных льгот либо ограничений, преследующих благие цели, иногда весьма трудно предугадать их возможные последствия и соотнести масштабы их пользы и вреда. Так, развитие системы социальной поддержки слабозащищенных слоев населения вызывает подчас протест благополучной части общества, которая расценивает некоторые социальные льготы (установление квот при поступлении в учебные заведения, высокие размеры социальных пособий, а соответственно, и налогов) как необоснованные, чрезмерные, осуществляемые в ущерб более благополучным слоям населения, за их счет. Такое ущемление прав сильных в пользу слабых иногда именуется «позитивной (положительной) дискриминацией», или «дискриминацией наоборот».

Данный термин возник в США в 70-е гг. ХХ в., когда была активизирована система «положительных действий», т. е. программ государства по содействию афроамериканцам, индейцам и иным этническим меньшинствам в осуществлении ими своих прав. Это вызвало недовольство части белого населения, которое приобрело наиболее громкий резонанс в деле Бэкк против Каролинского университета. Американец европейского происхождения Алан Бэкк пытался поступить в медицинскую школу означенного университета, но был отвергнут. В то же время в школу были приняты несколько афроамериканцев, чей образовательный уровень, по мнению Бэкка, был гораздо ниже, чем у него. Зачисление афроамериканцев было осуществлено в рамках квот, установленных для них школой с целью оказания им помощи в получении образования, без которой их поступление в образовательное учреждение было крайне проблематичным. Бэкк оценил действия университета как нарушение своих прав, в частности – принципа равноправия, гарантированного поправкой XIV Конституции, и обратился в суд. Дело дошло до Верховного суда США, который систему квот в университете Каролины отменил. Однако в принципе он признал их установление допустимым как компенсацию за многолетнюю дискриминацию соответствующих слоев населения. Это решение Верховного суда общественным мнением было встречено неоднозначно. Именно тогда часть белого населения расценила его как «дискриминацию наоборот». Негативные стороны системы «положительных действий» привели к тому, что начиная с 1980-х гг. Верховный суд стал относиться к ней все более сдержанно, и в 1996 г. система квот в вузах была признана неконституционной.

Проблема допустимости отступлений от принципа равноправия в смысле сомнений в их общественной полезности затрагивает также, например, вопросы об оптимальных масштабах социальных государственных программ помощи слабозащищенным слоям населения, о целесообразности предоставления иммунитета парламентариям и ряду должностных лиц, а также о пределах такого иммунитета; о некотором ограничении личных, политических и даже социальных (на забастовку) прав военнослужащих; о лишении избирательных прав заключенных, банкротов, священнослужителей, судимых и ранее судимых лиц; об искусственном квотировании мест в выборных органах и топ-менеджменте для женщин и множество других.

Представляется, что при анализе допустимости и целесообразности установления в правовых нормах различий в юридическом статусе разных категорий лиц, в частности закрепления для отдельных из них льгот или ограничений, необходимо исходить из следующих соображений. В целом законодателю, безусловно, следует ориентироваться на принцип равноправия – как на выражение идеи минимального уровня социальной справедливости (право в принципе нередко определяют как минимум морали). При этом данный принцип предполагает, что, за исключением совершенно и очевидно необходимых случаев, все люди должны обладать одинаковым правовым статусом, т. е. иметь права, свободы и обязанности одинакового объема и содержания, а также одинаковые возможности по реализации и защите своих прав. Различия же в правовом статусе разных лиц имеют право на существование лишь постольку, поскольку их установление способно преодолеть ограниченность пользы формального равенства для обеспечения социальной справедливости, но никак не усугубить такую ограниченность и не породить новую несправедливость.

В свете изложенного представляются, например, совершенно недопустимой формулировка ст. 91 Конституции РФ, гарантирующая в силу своей неопределенности, по сути, безграничную неприкосновенность Президенту РФ, и весьма сомнительной – конституционная норма о неприкосновенности федеральных парламентариев (ст. 98), как и многие положения Федерального закона от 8 мая 1994 г. № 3-ФЗ «О статусе члена Совета Федерации и депутата Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации»³⁷⁸, предоставляющие им многочисленные льготы и преимущества в виде гарантий их деятельности.

В данной связи следует отметить, что в демократических государствах в целом наблюдается тенденция к сокращению иммунитета выборных и должностных лиц публичной власти³⁷⁹.

Впрочем, иногда имеют место и контртенденции, которые не остаются незамеченными общественным мнением и, как правило, пресекаются судебной властью. Так, 15 января 2014 г. Конституционный суд Румынии признал неконституционным принятый в декабре 2013 г. Закон «Об иммунитетах», затрудняющий преследование публичных государственных должностных лиц. Закон обеспечивал депутатов и государственных чиновников иммунитетом от судебного преследования в делах о коррупции при исполнении ими служебных обязанностей. (следует отметить, что сразу после принятия закона с его критикой выступили США, Великобритания, Германия, Нидерланды, упрекая румынский парламент в отступлении от принципов верховенства права, прозрачности и равноправия в государственном управлении). Суд подчеркнул, что демократия, верховенство права, принцип недискриминации выступают ведущими конституционными ценностями, и никто не должен относиться к ним с пренебрежением, тем более нарушать их.

В ноябре 2013 г. международная организация Human Rights Watch призвала Йемен отменить закон 2012 г. о полном иммунитете в отношении бывшего Президента Али Абдаллы Салеха, а в Чехии Верховный суд постановил, что бывший премьер-министр Петр Нечас не вправе пользоваться иммунитетом в деле об обвинении в коррупции.

Как видно на примере перечисленных случаев, предоставление законом привилегий властям предержащим, а также масштабы таких привилегий нуждаются в весьма тщательном обосновании, поскольку способны свести на нет даже тот минимальный уровень социальной справедливости, который обеспечивается принципом формального равенства. Отступления же от конституционного принципа равноправия допустимы и даже целесообразны лишь постольку, поскольку для обеспечения социальной справедливости он оказывается недостаточным. В случаях же, когда формальное равноправие на эту цель работает, следует всемерно укреплять юридические гарантии его реализации. Законодательство в данном направлении постоянно совершенствуется, изыскивая все новые гарантии практического осуществления принципа равноправия. Примером стремления законодателя обеспечить с целью достижения наибольшей справедливости и солидарности, соблюдения принципа формального равенства может служить британский Акт о равенстве 2010 г.³⁸⁰ Он запрещает дискриминацию в зависимости от расы, пола, религиозной принадлежности, возраста, состояния здоровья, беременности, семейного положения, наличия детей, сексуальной ориентации и т. д. Особое внимание Акт уделяет обеспечению равноправия в трудовой и политической сферах, а также в сферах социального обеспечения, образования, обеспечения жильем, торговли, рекламы и услуг. При этом запрещается как прямая, так и косвенная дискриминация. Так, прямая дискриминация может выражаться в различной оплате равного труда, а косвенная – в установлении условий приема на работу, которые женщинам выполнить труднее, например требований высокого роста или низкого голоса, если только они не вытекают непосредственно из характера работы. Акт содержит запрет увольнения работника только по мотиву достижения им пенсионного возраста, а также исчерпывающий перечень оснований, позволяющих работодателю предъявлять работнику требования, касающиеся состояния его здоровья. В прочих же случаях задавать вопросы о состоянии здоровья работодатель при приеме на работу не вправе.

Последние десятилетия отмечены возрастанием внимания законодательства и общественного мнения к проблемам гендерного равенства. Изменения, происходящие в данной сфере, имеют без преувеличения эпохальный характер. Преследуя одну и ту же цель, данные изменения развиваются в двух противоположных направлениях. С одной стороны, расширяется сфера и укрепляются гарантии формального равноправия мужчин и женщин. С другой стороны, в отношении женщин законодательство ряда стран предпринимает комплекс «положительных действий» в виде установления для них новых льгот и преференций, что принцип формального равноправия, строго говоря, нарушает.

Пример приверженности формальному гендерному равноправию подал ряд европейских монархий, что проявилось в изменении в них систем престолонаследия. В Швеции (1980), Нидерландах (1983), Норвегии (1990), Бельгии (1994), Дании (2009), Люксембурге (2011) и Соединенном Королевстве (2012) новые правила наследования трона полностью уравняли права мужчин и женщин в праве такого наследования: теперь оно в перечисленных государствах осуществляется детьми монарха по праву первородства без учета пола.

Значительно более важной новеллой в процессе развития в мире гендерного равноправия стало предоставление женщинам избирательных прав в целом ряде исламских государств, которые стали последними, признавшими такие права за женщинами. Это Бахрейн (2002), Оман (2003), Кувейт (2005), Объединенные Арабские Эмираты (2006), Бутан в 2008 г. Наконец, в 2011 г. в Саудовской Аравии был принят закон, разрешающий женщинам участвовать в выборах с 2015 г. В результате стран, где женщины вообще не имеют избирательных прав, в мире практически не осталось.

Формальное равноправие полов в политической сфере специально подчеркивает целый ряд положений Конституции Швейцарии 1999 г. Примечательно в этой связи, например, употребление в ее статьях для обозначения всех должностных лиц и иных участников политического процесса соответствующих терминов как в мужском, так и в женском роде (например, председатель и председательница, гражданин и гражданка; швейцарец и швейцарка; аналогов женского рода целому ряду понятий – парламентарий, министр и т. д. – в русском языке нет).

Однако еще труднее, чем обретение формального равенства с мужчинами, оказалась для женщин реализация юридически равных с мужчинами возможностей по самореализации, социальному росту, самостоятельному повышению социального статуса, в частности – занятию топ-позиций во всех трех секторах современного социума. Даже несмотря на разрабатываемые на международном, наднациональном и национальном уровнях стратегии гендерного паритета (о которых речь пойдет чуть ниже), положение в данной сфере остается несбалансированным. Так, согласно данным Межпарламентского союза, опубликованным в 2014 г., доля женщин в парламентах всего мира составляет 19 % (при значительной неравномерности данного показателя по отдельным странам: от 0 % в ряде арабских, африканских и латиноамериканских государствах до 63,8 % – в Руанде). Наиболее устойчиво благополучно дело с представительством женщин в парламентах обстоит в Скандинавских странах. Россия занимает по присутствию женщин 105-е место³⁸¹.

Такое положение вещей в условиях современной действительности, когда отпала объективная необходимость в строгом и комплексном разделении социальных гендерных ролей, представляется совершенно необоснованным, несправедливым и нерациональным, поскольку потенциал половины человечества используется не в полную силу. Таким образом, оно не только не справедливо, но и сдерживает наращивание эффективности управления.

Причин сохранения отмеченной гендерной асимметрии несколько. Отчасти это объективно несколько более низкий по сравнению с мужчинами интеллектуальный потенциал значительной части женщин, развитие которого веками – в условиях необходимости существования строго разделения гендерных ролей – сдерживалось узкими горизонтами сфер приложения данного потенциала (в результате чего природа приспособилась к социальному фактору). Но в значительно большей степени причиной более низких по факту социальных позиций женщин является инерция мышления и общественного сознания, заключающаяся в непропорциональном оказании фактического предпочтения мужчинам при проведении выборов, решении вопросов продвижения по службе и т. п., предубеждении в отношении женщин, что, разумеется, ухудшает их шансы и фактическое положение и способно неоправданно консервировать недостаточную задействованность женщин в социальном созидании еще на многие десятилетия, а то и столетия.

В связи с существованием отмеченной фактической гендерной асимметрии международное, наднациональное и национальное правовое регулирование ряда государств установило в качестве временной меры компенсирующую юридическую асимметрию противоположной направленности, имеющее целью обеспечение фактического равного доступа к участию в управлении вне зависимости от пола. Такая асимметрия заключается в отступлении от принципа формального равенства мужчин и женщин путем предоставления последним различного рода льгот – с тем, чтобы обеспечить и облегчить им реальное использование формально равных с мужчинами возможностей по занятию топ-позиций в управленческих структурах: в законодательстве многих государств в качестве временных мер установлены позитивные гарантии прав женщин, облегчающие им возможности быть избранными и назначенными на топ-позиции во всех трех секторах современной социальной действительности³⁸².

Следует отметить, что нормы трудового права определенные льготы женщинам предоставляют весьма давно. К этому общественное мнение привыкло и относится в целом позитивно. Впрочем, и их нельзя воспринимать догматически, поскольку подчас они способны перерасти в дискриминацию мужчин, а заодно и детей, о чем свидетельствует знаменитое дело Маркина³⁸³.

В последние десятилетия международное право, конституции и законодательство по тем же мотивам, что с начала ХХ в. трудовое право, усилили внимание к проблемам обеспечения реального гендерного равенства высших уровнях организации управления, особенно в политической сфере, где женщины традиционно представлены крайне незначительно³⁸⁴. Данное обстоятельство объясняется тем, что провозглашенное формально равноправие полов в реальной действительности равенства возможностей не обеспечивает. Это проявляется в том, что большинство (в Соединенном Королевстве – ⅔) женщин занято на низкооплачиваемых работах, женщины чаще, чем мужчины, подвергаются различного рода насилию, среди женщин больше безработных, женщины традиционно составляют меньшинство в сферах деятельности, которые оказывают наибольшее влияние на общество³⁸⁵.

С учетом данных диспропорций цивилизованное государство дополняет провозглашение формального равноправия, закрепляемого с целью не допустить классическую негативную дискриминацию по признаку пола, рядом своих положительных действий в пользу женщин, представляющих по сути отступления от него, с целью воздействия на социальную реальность таким образом, чтобы обеспечить превращение провозглашенного принципа равноправия в действительность.

Следует отметить, что первоначально инициаторами преимуществ женщинам были политические партии (первыми – левые) – с целью повышения популярности среди женщин при проведении выборов. Так, партии в Скандинавских странах стали добровольно устанавливать квоты для женщин с конца 1960-х гг. В 1970–1980-е гг. квотирование прочно вошло в политическую практику Швеции, Норвегии, Финляндии, Исландии, Дании. В 1970-е гг. квоты для женщин были установлены Социалистической партией Франции, но в полном объеме они никогда не соблюдались. В Германии в 1980-е гг. почти все политические партии одобрили целевые установки на увеличение участия женщин в законодательных органах, а социал-демократическая партия приняла временные квоты на уровне 40 %, подчеркнув, что после приобретения женщинами политического опыта квоты должны быть отменены. Лейбористская партия Великобритании одобрила установление разнообразных квот (при выдвижении кандидатов в избирательных округах, при формировании теневого кабинета, при формировании руководящих органов партии) на ежегодной конференции в 1989 г. (есть мнение, что гендерная политика была не последним фактором среди тех, которые в конечном счете привели лейбористов к крупномасштабной победе над консерваторами на парламентских выборах 1997 г.).

Расширению представительства женщин в управленческих структурах высшего уровня способствовало принятие ряда международных документов. Это прежде всего Конвенция ООН о ликвидации всех форм дискриминации в отношении женщин 1979 г.³⁸⁶ Статья 4 Конвенции предусматривает принятие государствами-участниками «временных специальных мер, направленных на ускорение установления фактического равенства между мужчинами и женщинами». При этом такие временные специальные меры должны быть отменены, когда будет достигнуто реальное равенство возможностей мужчин и женщин. Важным шагом в развитии позитивных государственных действий в отношении женщин стало принятие в 1990 г. Комиссией ООН по улучшению положения женщин особых рекомендаций, устанавливающих критический 30 %-ный порог, который должен рассматриваться как минимальная доля должностей руководящего характера, занимаемых женщинами на национальном уровне. Данную рекомендацию поддержала четвертая Всемирная конференция по положению женщин, организованная в 1995 г. ООН в Пекине и рекомендовавшая государствам «…принять временные специальные меры, направленные на ускорение установления фактического равенства между мужчинами и женщинами, а также меры для изменения социальных и культурных моделей, способствующих сохранению дискриминации»³⁸⁷. Именно принятие данных рекомендаций принято считать точкой отсчета распространения квот для женщин в органах публичной власти.