Текст книги "Сабинянские воины"

– Да, придут.

Я тоже выполнял приказ Меб; при этом я был почти уверен, что говорю неправду. Но я не мог ничего поделать: ноги сами вели меня вперед, а уста не могли выдавить ничего, кроме…

– Поторопись, – сказал я не своим голосом и подтолкнул Ержи под локоть.

Он покорно кивнул и зашагал по ступеням так быстро, словно Ру ждала его наверху. Марк и Марино отставали, и скоро мы опять нагнали их. Коридор превратился в почти вертикальную шахту. Идти было все тяжелей.

– Да есть ли там что-то? По-моему, мы сейчас на поверхность выберемся! – не выдержал Марк.

Огонек в моей лампе дрогнул. Кожей я ощутил дуновение свежего воздуха.

– Что это?

– Там точно выход!

Марк полез резвее. Мысль о том, что из подземелья можно выбраться, вдохновила его больше, чем поиски таинственных компьютеров. Но Ержи помнил о них, и потому беспрестанно спрашивал:

– Ты ее видишь? Дверь в комнату?

Марк перестал отвечать. Вскоре они вместе с Марино пропали из виду, перевалившись за внезапно возникший перегиб. А нам с Ержи в лицо подул уже настоящий ветер. Он потушил лампу, но она уже была не нужна: чернота подземелья впереди переходила в другую тьму, живую и полную запахов – в обычную земную ночь. Мы добрались до выхода!

– Погоди, как же так? Они же сказали, там должна быть дверь! – Ержи озадаченно сел на месте, заткнув собой проход. – А тут уже поверхность. Может, вернемся? Вдруг мы ее не заметили?

– Пропусти меня. Иди вперед.

– Нет, я не могу! Они же там остались…

– Вставай!!

Я не узнал своего голоса. Не узнал и рук, которые, несмотря на тесноту, подхватили Ержи и сильно толкнули его вперед, освобождая проход. Должно быть, это было неспроста, ибо в следующую минуту моя спина почувствовала жгучий жар. Завопив от страха, я выпихнул Ержи на поверхность и сам покатился по склону – о да, мы оказались на склоне! – вслед за ним. А за моей спиной, в глубине подземелья, что-то глухо обрушилось. Тотчас из отверстия со свистом вылетел сноп горячего воздуха. Мне показалось, что у основания его был язык пламени. В ту же минуту вокруг нас раздался страшный грохот, будто вся земля внезапно пожелала провалиться в преисподнюю. Мы закричали от страха, прижавшись друг к другу. Однако мир не провалился: схлопнулся только тот лаз, из которого мы только что выбрались. Вниз полетели камни и комья земли. Мы вскочили и побежали прочь. У Марино с Марком, которые выбрались первыми, еще горели лампы; но они не смогли удержать их в руках, лампы упали и погасли. И вдруг в сотне метров от нас темноту взорвал гигантский огненный купол. От грохота мне заложило уши – в первую секунду я не слышал даже своего голоса. Затем разом прорвалось все – и взрыв, и крики: «бежим, бежим!». Купол продолжал расширяться, распускаясь, как цветок, несущий на концах своих лепестков огромные обломки. Не понимаю, как мы успели отпрыгнуть, но через мгновение там, где мы только что сидели, рухнула глыба размером с человека. Теперь уже мы не говорили ни слова, а лишь бежали, ведомые инстинктом – прочь, прочь! Через какое-то время обломки перестали падать, и я оглянулся назад. Купола уже не было; огонь растянулся ровной полосой над лесом. Я догадался, что это горит Стена. Словно жидкость, пламя стремительно заполняло собой ее внутренности. Там, где постройка сопротивлялась, возникали взрывы, но не такие большие, как первый. Напоследок ее силуэт высветился в ночи со всеми подробностями, включая форму бойниц. Но это была уже иллюзия: твердь заместилась огнем. Через несколько секунд хребет крыши стал проседать, и вскоре Стена превратилась в бесформенный горящий вал.

Мы отбежали достаточно далеко и теперь молча стояли, не силах оторваться от страшного зрелища. Вдали, среди пламени в воздухе носилась стайка прожекторов: это были вертолеты, захваченные огнем в плен. Отсюда они казались крошечными светлячками, невесть зачем прилетевшими на пожар. Их жалкие сирены тонули в раскатах взрывов. Не прошло и получаса, как огонь обозначил весь периметр сабинянской границы; очень далеко, за лесами, вспыхнула тоненькой линией восточная часть. Теперь стало ясно, что мы выбрались с внешней стороны Стены. Кровавое зарево исторгалось в небо, окрасив его опоздавшим закатом. Кажется, даже море порозовело.

Ержи пришел в себя первым.

– Они там, скорее! Надо вернуться! – закричал он и бросился в сторону пожара.

Навстречу ему хлынула волна горячего воздуха.

– Назад! Огонь идет сюда!

Мне удалось догнать и схватить его. Он упирался; к счастью, Марк помог мне. Вдвоем мы почти поволокли Ержи по земле. Он вырывался и кричал, что Ру погибнет. Лишь тогда, когда нас опалило потоком искр, он опомнился и побежал за нами сам. Пожар быстро прыгал по ветвям деревьев. Иссушенные, они почти не сопротивлялись и тотчас превращались в пылающие костры. Лес заволокло дымом. Стало трудно бежать: не хватало воздуха. Мы жадно открывали рты, но вместо спасительного кислорода горло забивало ядовитой горечью. Первым упал Марк. Он попытался спрятаться от дыма в траве, но подняться уже не смог. Мы с Ержи подняли его; он терял сознание. Повесив его руки себе на плечи, мы зашагали так быстро, как могли. Его ноги безжизненно волочились по земле. Случайно я наступил на что-то мягкое – оказалось, это был упавший Марино. Двоих мы не смогли бы тащить, и я силой пнул его ногой. К счастью, это подействовало. Он встал, кряхтя и откашливаясь, и поплелся вперед. Но огонь настигал нас. Стало очень жарко. Горели ветви метрах в пятидесяти, а мне казалось, что языки пламени вот-вот оближут мою кожу и превратят ее в такой же черный обугленный скелет, что и деревья. Внезапно рядом послышались крики. Замелькали фонари. Сквозь дым я увидел силуэты людей. Они кричали что-то по-английски и бежали туда же, куда и мы. Кто-то – похоже, женщина – упала, и двое других пытались поднять ее. Потом я перестал обращать на них внимание, потому что упал сам. Лицо мое зарылось в траву. Там было немного больше воздуха, и я решил больше не вставать. Дым превратился в туман, который заволакивал мое сознание. Сквозь него я слышал крики Ержи. Откуда-то издалека он уговаривал меня подняться. А потом все перекрылось шумом вертолетных винтов. И вдруг пошел дождь.

Глава 17. Эпилог

После описанных событий прошло уже больше года. Я давно вернулся домой. О Сабинянии – точнее – о точке на карте, где она когда-то находилась – я знаю теперь только из телевизора и интернета. Признаться, я бы предпочел и вовсе ничего не знать, так мне тяжело видеть и слышать о том, во что превратился мой потерянный рай.

После того, как я впервые пришел в себя в больнице, первый, кого я увидел, был Ержи. Его склоненное надо мной лицо его было покрыто заживающими ссадинами. С большим трудом, шаг за шагом, моя память восстановила все произошедшее. Только «размотка» воспоминаний шла с конца. Сначала я вспомнил страшные картины пожара. А потом, одно за другим – бегство внутрь Стены, потом нападение неизвестных людей, потом свадебный праздник. И лишь потом – наши нескончаемые походы туда-сюда с грудами поклажи. И люди – Треххвостый, Чит, Гор, Меб, Ру… Меб и Ру! Я чуть не подскочил, поняв, что они остались под Стеной. Что с ними?! Но Ержи не дал мне спросить. Оглянувшись по сторонам, он приложил палец к губам и мягко опустил меня на подушку.

– Я решил молчать о том, что мы там были. Подумай – может, и тебе так покажется лучше.

Оказалось, что пожарные, которые нас спасли, приняли нас за праздных туристов, ошивавшихся вокруг Стены. Таких и в прежние времена было полно, а в дни так называемого «сабинянского конфликта» число удесятерилось. Пока мы находились на экскурсии, интернет и СМИ бурлили сабинянской темой. Шли дискуссии – направлять за Стену гуманитарную миссию или нет, вправе сабиняне жить своей жизнью или их нужно спасать от самих себя и т. д… Переломным моментом стал побег из-за Стены неких дезертиров, которые рассказывали в телекамеры всякие ужасы о нашей тоталитарной секте. Вспомнив переодетых шпионов на свадьбе, я понял, как легко было изобразить этих «дезертиров». Странно лишь, что на эту идею не наткнулись раньше. Короче, в новостях запестрели не очень убедительные лица якобы сабинян, обрамленные нелепыми псевдо-индейскими прическами. Они рассказывали, что за Стеной совсем нечего есть, что дети в очередной раз голодают и что жрецы закапывают десятки трупов в день. Наиболее разумная часть аудитории требовала доказательств, но наименее разумная (и наиболее многочисленная) сразу поверила на слово. В итоге идея отправки «экспертной комиссии» победила, и кортеж автомобилей в сопровождении журналистов двинулся к Стене. Но самые главные решения были приняты кулуарно. И пока интернет придирчиво следил за каждым шагом комиссии, некое вооруженное и хорошо подготовленное формирование без опознавательных знаков высадилось на сабинянском берегу. Состояло оно, как я понял, из бойцов спецслужб двух государств, которые граничили с Сабинянией и всегда высказывали недвусмысленное пожелание присоединить к себе спорную территорию. Прежде никому и в голову не пришло бы, что эти государства способны действовать совместно – так много у них было политических противоречий. Однако ради захвата Сабинянии они смогли совершить невозможное. И в ту ночь в лесу около свадебной поляны мы наблюдали невиданное единение прежних противников.

Спецназовцам никто не встретился, потому что перед тем все население организованно снялось со стойбищ и двинулось к Стене. Они шли за нами по пятам, и только диву давались, почему прежде такой воинственный народ словно бы отказывается их замечать. Достаточно было расставить дозорных на большом радиусе, и десант бы обнаружили. Бойцы были так озадачены странным поведением противника, что не решались нападать, а только шли следом. И лишь тогда, когда наши сами прижали себя к Стене, и выжидать больше не имело смысла, они решились атаковать. Как потом оправдывались премьеры государств-участников агрессии, десант требовался лишь для гарантии безопасности комиссии. «Кроме того, сохранялась опасность того, что участники тоталитарной секты под названием «Сабиняния» могут спровоцировать конфликт, рискуя жизнями женщин и детей». Поэтому, видимо, решено было спровоцировать конфликт первыми. Нет, я готов подтвердить, что первый выстрел был с нашей стороны, а не от спецназовцев; но разве с точки зрения международного права государство, на территорию которого вторглись посторонние лица с оружием, не имеет право защищаться? Впрочем, об этом противоречии решили не вспоминать. Фэйковые «сабиняне» дополнительно подогрели гнев общественности, намекнув, что жрецы то ли думают убить пленных, то ли уже убили. Ну а потом, когда это оказалось ложью, да и сами «беглецы из-за Стены» куда-то растворились, инициаторы нападения предпочли обходить неудобные вопросы молчанием. Тем более, что дело было уже сделано. Сабиняния исчезла вместе со всеми жителями.

Когда я осознал это, сердце мое словно оторвалось от груди и ухнуло куда-то в пустоту. Их больше нет, они все погибли! Как такое возможно? В ответ Ержи лишь отвел глаза. Я понял, что он уже пережил этот ужас, и теперь ему немного легче – хотя бы оттого, что он занят утешением друга.

– Они знали, что погибнут? – прошептал я.

– Наверняка. Они к этому сами стремились. Вывели нас и других экскурсантов – и подорвали все бомбы.

Да, вот что спровоцировало пожар – бомбы. То, что мы видели на фоне ночного неба, было одновременной детонацией тысяч мощных боезарядов, которые, оказывается, были заложены под Стеной с момента ее постройки. Точнее, следует сказать «наверное заложены», потому что теперь об этом можно только гадать. Массовый самоподрыв свидетельствовал в пользу теории о деструктивной секте. А то, что сабиняне не были несчастными жертвами, доказывала гибель пары десятков спецназовцев, оказавшихся слишком близко от Стены. Они уже объявлены героями; по официальной версии, они пытались спасти женщин и детей, которых жрецы и солдаты заталкивали внутрь насильно. Узнав об этом, я в первую минуту хотел вскочить и, несмотря на слабость в теле, бежать рассказывать всем правду; но, увидев Ержи, грустно качающего головой, остановился.

– Они все равно нам не поверят, – сказал он. – Скажут, что сабинян вели в Стену под гипнозом. И тут трудно спорить, потому что в тот вечер и мы с тобой были под гипнозом, разве не помнишь?

Это было другое, хотел воскликнуть я, но промолчал. Да, со стороны все будет выглядеть именно так. Что бы мы не сказали, это будет использовано против сабинян. Теперь я понял, почему Ержи промолчал.

– Никто не спасся? – только и спросил я.

– Никого не нашли. Сам понимаешь, какая там была мощность взрыва. И температура пламени. Нашли несколько фрагментов костей, и все. Остальное перегорело в труху. Загадка, где и каким образом первые сабиняне нашли столько боеприпасов. Уже появилась версия, что во время рытья тоннелей они напоролись на немецкий склад времен Второй мировой войны. Это реалистично, потому что немцы здесь были, и любили использовать старые каменоломни, которых тут тоже было навалом еще со средневековья.

Каменоломни? Об этом я не знал. Впрочем, в нашей сабиняноведческой традиции не было информации даже о подземельях. О них знали только экскурсанты разных лет, которые помалкивали.

– Когда спасатели нашли эти подземелья, то сразу оказалось, что предания о каменоломнях в этом районе существовали, но никто из историков не знал, где именно они находились, потому что входы давно были замурованы. Должно быть, первые сектанты случайно раскопали их и решили использовать. А мы-то гадали, как они смогли построить целый подземный город кирками и лопатами. На самом деле, им пришлось только подновить ходы, и вывести их на поверхность. Основное было построено задолго до них.

Я грустно усмехнулся.

– Выходит, они унаследовали инфраструктуру нацистской Германии?

– Все верно. Сейчас этот факт все мусолят, называя их чуть ли не идейными фашистами. И знаешь, кто подливает масла в огонь, рассказывая о «противоречивой сабинянской идеологии»? Марк!

– Марк?! Значит, он выжил?

– Да, разумеется. И Марино тоже. Они пришли в сознание еще раньше меня, и сразу признались, что были на экскурсии. Поэтому их взяли в оборот, перевезли в какую-то дорогущую клинику, и теперь по телеку и в интернете регулярно появляются их интервью. Не сказать, чтобы Марк ругал сабинян – нет. Но ты же помнишь, он такой идейный демократ-антифашист, да к тому же еще и еврей. И он, конечно, не смог заставить себя скрыть правду, черт бы его побрал… А кое-какую правду следовало бы скрыть, как ты понимаешь. Но Марк рассказывал все по порядку, и хорошее, и плохое. И про расизм, и про негров, которые-де близки к животным, и про то, что в Сабинянии культ силы и здоровья, и слабым тут позволяют умереть, потому что так хочет Сабина, и все такое прочее…

– Погоди, но ведь это не совсем так! На самом деле…

Тут я задумался. На самом деле мне было трудно объяснить сабинянскую мораль даже самому себе, не то что другим. Я понял, что и у Марка та же проблема. Поэтому он просто рассказывает по порядку все, что видел и слышал.

– И очерняет наших друзей.

– Увы, да.

– А остальные экскурсанты? Они спаслись?

– По телевизору я видел Йоки и Тима. Похоже, их, как и нас, приняли за туристов, которые бродили снаружи Стены в надежде сфотографировать на крыше живого сабинянина… В репортаже их показали на больничной койке, но с ними все было в порядке. И так как у них никто не берет интервью, я догадываюсь, что они тоже решили себя не выдавать.

– А Ченг? Он погиб?

– Ченг? О, он оказался суперживучим. В ту ночь ему прострелили ногу. От боли он упал без сознания. Потом десантники спасли его, утащив подальше от пылающей Стены, а он после ругал их всяческими словами, называя главными убийцами Сабинянии.

– Но ведь так оно и есть.

– Верно. Хотя его они все-таки спасли. И Марию тоже.

– А Тошук?

– Его никто не видел. Скорее всего, сгинул вместе с сабинянами.

– И Эгр, и Чит, и Гор? И женихи с невестами? И Меб?

– И Ру. – Ержи горько покачал головой. – Они все остались под Стеной. Навсегда.

Через неделю меня выписали. Ержи к тому времени уже давно был здоров и жил в хостеле напротив больницы. Когда я впервые вышел на улицу, мне показалось, что я не видел города лет сто. Спросив себя, рад ли я возвращению, я, не задумываясь, ответил «нет». Вот только уходить теперь было некуда. Даже мечтать уйти – и то некуда. Наш странный, спорный, противоречивый рай исчез.

Еще когда я был на больничной койке, пришел какой-то полицейский офицер (судя по всему, невысокий чином) и опросил меня, записав ответы в блокнотик. Я сообщил ему ту версию, которую придумал Ержи – что мы с ним туристы, приехали специально поглазеть на сабинянскую Стену. Пошли ночью, потому что надеялись, что сабиняне будут под покровом темноты кого-то спускать вниз, и мы сфотографируем этот момент. В сети столько всего об этом писали… Ну а потом был взрыв, пожар, мы все побежали, а потом я упал и ничего не помню. Офицер записал подробно, но как-то устало: видимо, подобных зевак в ту ночь было спасено из-под Стены несколько сотен, и полиции уже надоело фиксировать одинаковые показания. Кажется, он даже по ошибке написал, что мы с Ержи – земляки. Меня кольнуло в сердце – я вспомнил, что точно такую же ошибку когда-то сделал Треххвостый. Теперь казалось, что это было очень давно.

Офицер пообещал, что свяжется с нами, чтобы еще что-то узнать, но так и не связался. Наши с Ержи телефоны сгорели вместе со Стеной, но, надо отдать должное социальной службе, нам быстро восстановили номера, выдав на первое время старенькие кнопочные аппараты. Ержи долго вертел свой в руках, будто не узнавая. Наконец он сказал, что был бы рад вообще никогда больше им не пользоваться. И компьютером тоже. Я возразил, что ведь его, наверное, будут искать родные. И правда, спустя всего полчаса позвонила его мать. Оказалось, она ничего не знала о том, куда именно уехал ее сын (Ержи скрывал правду, как и я, сочинив, что отправился в какой-то горный поход). Три дня назад он обещал выйти в зону досягаемости сотовой связи и позвонить, но не позвонил. Она уже хотела обращаться в полицию, но, слава Богу, он вдруг ответил. Правда, голос у сына какой-то странный. Ничего не случилось? Ержи сказал ей, что в горах нас застигла непогода, и мы просидели в палатке под перевалом лишние три дня. А удалось ли покорить ту вершину, о которой он так мечтал? Нет, печально сказал Ержи, не удалось.

Наконец, мы расселись по своим автобусам и поехали каждый своей дорогой. Никогда прежде путь домой не был таким тоскливым. Я понимал, что все лучшее в моей жизни осталось позади, и то, что я еще существую – лишь дань привычке. Но даже если бы я выпрыгнул из автобуса и побежал назад к морю, я не нашел бы там земли обетованной. Она теперь в прошлом, куда нет пути.

Казалось бы, я должен был жадно отслеживать все новости по сабинянской теме, но на деле это было последним, что мне хотелось заниматься. Мысль о том, что Сабинянии больше нет, что ее земля изуродована и растоптана, что по ней ходят чужие люди, была мне невыносима. Поэтому первое время по возвращении я боялся даже зайти в интернет – а вдруг в новостной ленте покажется знакомое слово? Сил хватало лишь на то, чтобы послушать или прочитать новости в пересказе Ержи. Он словно бы обезвреживал холодное оружие, которое они в себе таили, и после него они уже не могли пробить мне сердце.

Впрочем, все было предсказуемо, и я мог бы вообще ничего не читать. Сначала соседи Сабинянии, которые устроили ее разгром, с трепетом в голосе сообщили, что хотели бы сохранить «приморский заповедник для всего человечества». Мол, они намерены оставить в неприкосновенности девственный лес и берег – в том числе, в память о тех неразумных, но искренних людях, которые берегли его целых пятьдесят лет и отдали за него свои жизни. Общественность, услышав об этом, одобрительно загудела. Но сразу обнаружились сложности. Во-первых, в пожаре погибло много леса. Ержи говорил, что выжгло полосу шириной в 2–3 километра по периметру Стены, как с внутренней стороны, так и с внешней. Больше всего пострадал лес к западу от двух секций, что спускались к морю: в ту ночь дул ветер с востока. Президент той страны, чьи леса пострадали больше, заявил о своем праве возместить их за счет оставшейся нетронутой сабинянской территории. Разумеется, второй президент не мог этот так оставить, и тоже заявил о своих правах. Начались долгие нудные переговоры, в результате чего было принято решение: бывшая территория Сабинянии делится надвое между двумя соседями, но это будет что-то вроде национального парка двойного подчинения. Общественность опять зааплодировала. Однако выжженный лес все равно потерян, поэтому на его место будет «допустимо размещение рекреационно-познавательной инфраструктуры». Понятно, что сия инфраструктура будет «максимально бережно вписана в естественный ландшафт» и что «будут учтены все самые строгие требования к охране окружающей среды». Тут общественность насторожилась. В соцсетях появились проекты так называемого «туристического кластера национального парка «Сабиняния». Общественность возмутилась: использовать это название показалось кощунственным. Проектанты рассыпались в извинениях и название поменяли. Теперь нацпарк назывался «Дикое Средиземноморье». Получилось тяжеловесно, и парк все равно стали звать «Сабинянским». Что касается «рекреационной инфраструктуры», то сначала архитекторы представили коттеджный поселок из бунгало, внешне напоминающих сабинянские постройки. Они явно воспользовались рисунками Марка: прежде я нигде не видел столь детально прорисованных сабинянских домов. У Марка в блокноте их тоже не было, поэтому выходит, что он нарисовал их позже, уже по памяти. Уверен, что он сделал это не за деньги и не по заказу инвесторов «кластера»: просто творческий зуд заставил его выложить на бумаге все, что осталось в памяти. Конечно, проект мало походил на реальное сабинянское стойбище. Все постройки были раза в три больше и выше, и расположены намного чаще, чем в оригинале, что свидетельствовало о борьбе за коммерческую выгоду, но никак не за так чистоту первоисточника. Тут же появились многочисленные знатоки сабинянской культуры и искусства (некоторых из них я действительно знал по нашим пабликам, но полно было и совсем новых людей), которые взялись консультировать застройщиков. Вскоре первая очередь а-ля сабинянских гостиниц, ресторанов, коттеджей выросла на месте сожженного леса. К парку провели несколько новых дорог, чтобы туристам было комфортнее добираться. Но на этом дело не остановилось. На берегу моря застройщики обнаружили жилища, вырубленные в скалах. Сразу возникла идея чего-то вроде «этнокемпингов» на месте рыбацких стойбищ. Тем более что нашлись и готовые садки для рыборазведения. Вскоре восторженные проектанты уже обещали угощение туристов «ценными породами рыб, выращенными по аутентичной технологии», а также «сабинянскую этнорыбалку» на каяках ручной работы. Здесь общественность забурлила. А как же неприкосновенность сабинянской природы, возмутились экоактивисты. Но ведь сабиняне тоже вылавливали рыбу, и немало, парировали инициаторы этнопарка. «В целях сохранения уникальной природы будут установлены строгие квоты вылова и разведения, которые не превысят соответствующие цифры во времена существования общины», заявили они. Откуда проектировщикам известны эти цифры, так никто и не понял. Впрочем, появился еще один аргумент, из-за которого общественности пришлось, скрипя сердце, смириться. Как только Стена пала и Сабиняния исчезла, на территорию устремились толпы диких туристов и просто любопытных. Все стремились первыми ступить на запретную землю и выложить в соцсетях сэлфи типа «я в Сабинянии». Если охранять сухопутный периметр худо-бедно удавалось – обгорелые руины Стены были достаточно сложны для незаметного проникновения – то на побережье ситуация быстро стала выходить из-под контроля. В акватории замелькали белые пятнышки катеров и яхт. Предприимчивые судовладельцы начали высаживать на пляжи туристов. Модным мероприятием стал проход вдоль сабинянского берега на каяках, ночевка в скальных «гротах», как их называли, и фотографирование в псевдосабинянских костюмах. Разумеется, довольно быстро на девственных пляжах стал появляться мусор. Руководство парка попробовало было гонять туристов, но это быстро вызвало ответную реакцию: общественность заподозрила, что чиновники решили захватить нетронутые берега в свое личное пользование, и вскоре там появятся виллы всевозможных коррупционеров… Не сумев побороть хаос, пришлось его возглавить. Парк объявил об открытии собственных «резортов» на берегу, где все желающие могли бы насладиться нетронутой природой (впрочем, она быстро перестала быть таковой) за известные деньги и под строгим контролем. Это принесло плоды: мусор исчез, но берег оброс постройками (немногочисленных сабинянских пещерок для всех желающих не хватило) и наполнился гомоном и визгами отдыхающих.

Спасибо Ержи: он докладывал мне эти кошмарные новости ровным и спокойным голосом. И вместо истерики, которая неминуемо бы случилась, если бы я сам увидел все это по телевизору или в интернете, я принимал их со всем возможным смирением. «Это судьба, – думал я. – Она не хороша и не плоха. Это единственный путь, и с него не свернуть. Я волен страдать или не страдать из-за этого, но мой выбор ничего не изменит». А еще я думал, как на это смотрит богиня Сабина, если она существует. Но тут же возражал себе: нет, она должна была умереть вместе со своим миром. Она правила людьми, которые ее создали. Бог без верующих в него исчезает. Значит, лучше всего было забыть о Сабинянии, и озаботиться просто сохранением лесной территории, которая чудесным образом вдруг возникла посреди шумных средиземноморских курортов. Нельзя позволить людской жадности уничтожить этот дар! Это меня немного оживило. Я снова вышел в сеть, стал переписываться с коллегами по сабинянским пабликам. Но оказалось, что и задача-минимум – просто сохранить природу – была трудноисполнима. Незастроенный участок медленно, но верно сокращался. Отчасти это происходило из-за двойного административного подчинения парка. Каждое из двух государств-партнеров желало втиснуть на своей половине как можно больше построек, а лес сохранить за счет половины соседа. Но с таким подходом, понятно, ничего путного не получалось. Обе части дирекции постоянно ловили друг друга на превышении застроечных квот и иных нарушениях, а сами тем временем проводили все новые «экспертизы с привлечением авторитетных международных экспертов», чьи заключения разрешали им прирезать очередной кусочек леса к «туристическому кластеру». В какой-то момент появился проект экотроп – дорожек с деревянными настилами, которые должны были опутать своей сетью всю территорию. Сперва я обрадовался: страшно было подумать, как вытаптывали лес толпы отдыхающих в «кластере». Но оказалось, что экотропы ничуть не уменьшают человеческую нагрузку, а где-то даже увеличивают. Да – туристы теперь меньше ходили по земле, предпочитая удобное передвижение по настилам. Но если раньше большинство из них ограничивало свою «прогулку по девственной Сабинянии» вылазкой на ближайшую поляну и фотографированием (лазать по зарослям нравится, слава богу, не всем), то теперь люди сновали по всему лесу, оглашая окрестности стуком каблуков по доскам. Независимые ученые (не те, которые делали экспертизы для начальства парка, а действительно независимые) вскоре отметили уменьшение численности животных и птиц. Люди тревожили их абсолютно везде. Растениям тоже досталось, особенно красиво цветущим: как не строги были предупреждающие таблички, обещающие всякие кары за сбор цветов, публика постоянно выносила с троп упрятанные под одежду увядшие букетики. Кто-то предложил установить видеонаблюдение; соответственно, потребовалась и прокладка элеткросети. Экотропы для этого пришлось немного расширить, сделав как бы параллельную, техническую тропу. Ну а коли уж появилось электричество, то грех не сделать освещение! В интернете замелькали красивые ночные фото с вертолетов: внизу, в темноте леса, ветвились белые прожилки, словно кто-то и впрямь накинул на Сабинянию плотную сеть, не давая убежать. Но этого я уже не видел, потому что после начала строительства экотроп вторично, и уже окончательно, перестал следить за сабинянской темой, а выходы в интернет сократил до минимума.

– Не переживай ты так, – говорил мне по телефону Ержи. – Пойми, это уже не она. Ее действительно больше нет. Я даже имени ее не называю… Это как труп или кости умершего. Они же не являются тем человеком, который когда-то пользовался ими для жизни на Земле, верно? – Он осекся, потому что вспомнил то же, что и я – сабинянское пещерное кладбище и наши тогдашние разговоры. – Есть просто лес, который курочат какие-то уроды, – сказал он, помолчав. Но мало ли лесов, которые курочат уроды? Вполне себе девственных лесов. Амазонка там, Сибирь. Это – просто еще один такой лес.

Он снова умолк, потому что знал – как и я – что этот лес не такой, как все. У этого леса была душа, в которую были влюблены мы оба.

– Короче, тебе надо отвлечься. Можно, кстати, вписаться в борьбу за какой-нибудь другой лес, который еще можно спасти. У вас таких полно, да и у нас. Технику там останавливать, стволы деревьев обнимать, под трелевщики ложиться. Хоть почувствуем себя нужными.

– Да, наверное. Но мне кажется, я не смогу. Не потому, что боюсь лечь под трелевщик – хотя и боюсь, конечно. Но я просто я не вижу смысла в подобных действиях. За исключением того, чтобы почувствовать себя нужным. Но ведь это неправильно, верно?

– Как знаешь. Ну, давай хоть съездим куда-нибудь далеко, где есть еще дремучие леса. И где их не так рвут на части. У нас почти не осталось. Говорят, у вас есть.

И мы правда нашли такое место, и уехали. Ночами мы рыбачили на берегу маленькой вертлявой речки, зажатой в тиски стенами глухого бора, а днем валялись в палатке или у костра. Словом, вели себя как самые обычные офисные клерки, вырвавшиеся на свободу. Мы мало разговаривали, а еще меньше вспоминали вслух те несколько дней, что провели когда-то в другом лесу, далеко на юге, с видом на море. Интересно, думал я, сколько нужно времени, что мы начали не только жить, но и думать, мечтать, как обычные люди? Чтобы те несколько дней показались странным сном, уже исчезающим из памяти?