Текст книги "Сабинянские воины"

Если бы не дом-сарай и огороды, то кухня походила бы на обычный туристский лагерь в лесу. В свою очередь, разноцветные лоскуты огородов с рассеянными по ним сероватыми фигурками напомнили мне средневековые миниатюры, посвященные трудам крестьян. Но, в отличие от мышиного подобострастия, с которым герои миниатюр обычно встречали процессию своего феодала, лица сабинянских крестьян при виде нас выражали лишь дружелюбное равнодушие. Ненадолго отвлекшись на наше появление, они снова углубились в свои занятия. И ей-богу, это не было равнодушие от отупляющего труда. Они смеялись, то и дело переговаривались, что-то обсуждали. Скажем так, наш визит не был для них экстраординарным инфоповодом. Казалось, они так увлечены чем-то внутри своей жизни, что все внешнее – будь то очередные экскурсанты, или вся наша цивилизация вокруг стены – значило для них не больше, чем шелест листвы на ветру.

Видимо, те же мысли посетили и моих коллег, потому что – я заметил – даже такой насмешливый скептик, как Ержи, приближался к ферме в благоговейном молчании. Что до Ченга, то он был в восторге.

– Смотрите, смотрите, как великолепно организованы посадки! – шептал он нам. – Не хуже, чем в Германии или во Франции. Какие помидоры, вы видите? А яблоки? А вон там – даже виноград! Картошка, смотрите – такая здоровая, и не одного паразита. Хотя химикатов тут нет по определению.

– Должно быть, немалого труда стоит содержать все в таком образцовом порядке, – неуверенно сказал Тим. – С учетом того, что нет ни машин, ни технологий.

– Конечно, ручной сельский труд тяжел, – наставительно подхватил Ченг. – Это совсем не то, что в наших городах пальцем по экрану смартфона водить. Но посмотри на эти лица – разве похожи они на измученных каторжной работой? А эти розовощекие загорелые женщины? А детишки? Да, у них руки и ноги в земле, но глаза прямо светятся радостью и здоровьем!

Возразить было нечего. Я подумал, что лица крестьян напоминают колхозников с пропагандистских плакатов сталинского СССР. Разве что те рисунки не имели ничего общего с реальностью, а эти люди были живыми и настоящими. Пожалуй, они выглядели даже лучше, чем на плакатах: сталинские колхозники все как один изображали какой-то штампованный щенячий восторг, а сабинянские лица были разными. Многие казались погруженными в себя, но, стоило соседу обратиться к ним, как они с готовностью поворачивали голову и отвечали, после чего вновь возвращались к своим мыслям. И они у них были, несомненно! Припомнив Треххвостого и его друга-математика, мне пришла в голову фантазия, что они похожи на группу философов, по идейным соображениям вышедших поработать в поле. Хотя для философов они управлялись уж слишком споро и умело, и руки их действительно были грязны, как у настоящих сельских тружеников. Должен признаться, я не находил в своей душе ни единого возражения этой благостной картине.

Ченг выбежал вперед и первым поравнялся с молодой женщиной, окучивавшей картошку. Одета она была ровно так же, как наши сабинянские спутницы – в линялую рубашку до колен и обмотку поверх нее, сделанную из более плотной ткани. Прическу из кос дополняла маленькая косынка. Сейчас солнце уже давно миновало зенит, но, видимо, в полдень здесь припекало. Ченг устремился к ней со счастливой улыбкой, явно желая получить подтверждение своим оптимистичным предположениям. Женщина, поняв это, оставила работу и выпрямилась, покорно ожидая бомбардировки из вопросов. Похоже, ей все это было не впервой.

Ченг постарался как можно церемоннее поклониться, совсем как в костюмных исторических фильмах.

– Здравствуйте, бог в помощь вашему труду! – воодушевленно произнес он.

– Спасибо, и вам здравствуйте, – после мгновенной заминки по-английски ответила женщина, слегка наклонив голову.

Видимо, ей, как и всем остальным, требовалось пауза, чтобы переключиться на чужой язык.

– У вас великолепный огород! Должен заметить, его одного достаточно, чтобы дать достойный ответ недругам Сабинянии!

– Разве у нас есть недруги? – удивилась женщина, и в глазах ее мелькнули веселые искорки.

– Ну как же, – смешался Ченг. – Э-э… Многие ненавидят вас за то, что вы являете принципиально иной образ жизни, отрицающий стандарты цивилизации…

Женщина на миг задумалась, но затем лицо ее прояснилось. Как и предыдущие наши собеседники, она не сразу сообразила, что от нее хотят добиться.

– Я не думаю, что нас ненавидят, – сказала она. – Нам, может быть, завидуют. Хотят занять наше место. Нам ведь достался самый счастливый жребий. Нас мало, и мы живем на большой пустой территории. А тех, за стеной – семь миллиардов, а места мало. Так что в какой-то степени это мы должны чувствовать вину за то, что нам так повезло…

Она хотела еще что-то сказать, но остановилась, заметив, что мы с открытыми ртами слушаем ее. Марк очнулся первым. Он огляделся и сказал больше нам, чем женщине:

– М-да. Не знаю, как вы, а я все-таки не ожидал от сабинянских земледельцев такой чисто городской саморефлексии. Тут, оказывается, тоже принято испытывать чувство вины! – Он повернулся к женщине. – Похоже, вы каждый день после работы зависаете в соцсетях.

– Нет, не каждый день, – засмеялась она. – Я захожу в интернет не чаще раза в два-три месяца. Работы много, а после работы я хочу отдохнуть, и мне не до интернета. Но соцсетей у нас тут и так достаточно. Видите, сколько людей!

– Все равно, боюсь, большинство поклонников Сабинянии в нашем мире были бы сильно разочарованы, если бы вас сейчас услышали. – Марк, наконец, сбросил с себя напряжение. – Они-то утешают себя – он мельком взглянул на Ченга, – что тут эдакая резервация отшельников, которые знать не знают интернета, ничего не слышали о наших культурных раскладах, носят исторические костюмы и поют фольклорные песни. И вдруг – слом шаблона!

Он сбросил рюкзак и уселся на землю, словно припечатывая этим жестом свою речь.

– Погодите, где это вы видели таких узколобых поклонников Сабинянии? – воскликнул Ченг. – Во-всяком случае, среди нас их нет. Лично я как раз был готов встретить здесь уникальный симбиоз современной постхристианской культуры и традиционного образа жизни… Который эти образованные люди выбрали сами, чтобы спасти и природу, и себя. – Он говорил очень горячо и складно, хотя было заметно, что он немного сконфужен. – И потом, посудите сами – как бы эти люди отражали натиск конкурентов, которые претендуют на их природные ресурсы, если бы не говорили на их языке? Чтобы победить врага (а как бы то ни было, цивилизация – враг Сабинянии) нужно досконально изучить ее. И местное руководство совершенно разумно тратит много сил на теоретическое, так сказать, вовлечение своих жителей в нашу культуру…

Тут Ченг заметил, что женщина перестала слушать и вернулась к работе. Смутившись, он поспешил к ней меж гряд картофеля:

– На самом деле мы все мечтали бы оказать Сабинянии хоть какую-то помощь… Не хочется быть праздными экскурсантами! Позвольте помочь вам в прополке…

Женщина что-то вежливо ответила. Мы не слышали, что именно она сказала, но, видимо, она одобрила его идею, потому что Ченг, даже не сняв рюкзака, неловко опустился на колени и старательно принялся оказывать помощь Сабинянии. Туда же, в картошку, за ним следом устремилась и Мария. Я подумал, что это, пожалуй, было самое правильное решение. Я тоже меньше всего хотел быть здесь праздным туристом. Но Тошука рядом не было, а мне не хватало смелости, чтобы напрашиваться самому. Марка, впрочем, ничуть не напрягало амплуа туриста: он уже достал блокнот и увлеченно делал набросок. Судя по всему, на тему «Сабинянка и туристы». Йоки и Тим, не сговариваясь, двинулись к фруктовому саду – тоже, вероятно, пообщаться и предложить свою помощь. Сопровождавшие нас сабиняне тоже разошлись кто куда: одни присоединились к полевым работам, другие поволокли свои тележки и котомки к жилой постройке. Интересно, что рассредоточение произошло без малейшего промедления, как по команде. Однако командира я не видел.

На тропе остались лишь я, Марино и Ержи.

– Куда же исчез Тошук? – растерянно пробормотал я вполголоса.

Никто не ответил.

– Думаю, надо посмотреть на их дом, – наконец, сказал Ержи. – И с кухней познакомиться. Может, поесть дадут?

Он решительно двинулся к постройке, а мы с Марино поплелись следом.

Глава 6. Стойбище Трех Ручьев

– Эй, ребята, идите сюда! – послышался громкий приветливый голос около котлов.

Я, уже начавший было от стеснения ощущать себя лишним, сразу воодушевился. До этого, за исключением Треххвостого, никто здесь не проявлял к нам интереса. Я радостно ускорил шаг.

– Наверное, голодные? Не ели от самой стены?

Голос принадлежал коренастому дядьке с длинными черными волосами, собранными в хвостик, небольшой бородкой и широкой желтозубой улыбкой. Мне показалось, что его я тоже видел на рисунках Тошука. Но и помимо рисунков, мне не раз приходилось встречать такой типаж в своей туристской жизни. Это был вылитый походный лидер – бодрый, веселый, увлекающий за собой с первых слов. Он вмиг снял все сомнения, задвинул подальше стеснительность и одним взглядом показал, что мы тут очень нужны.

– У меня осталось немного каши с обеда, будете? – И, поняв по нашим глазам, что, конечно же будем, повар (очевидно, он исправлял именно эту должность) тут же извлек откуда-то три маленькие миски. Затем он отошел в глубину кухни, забренчал утварью и вскоре вернулся, неся в руках котелок с какой-то буро-зеленой субстанцией. – Увы, немного остыла. Вот если бы вы пришли чуть пораньше! – приговаривал он, быстро раскладывая вязкую массу по мискам и втыкая в каждую ложку. – Зато чай горячий!

И в чашки из черпака полилась дымящаяся жидкость зеленоватого цвета, судя по всему – травяной чай.

– Я Хоб, – представился он, дождавшись, пока мы втроем рассядемся на бревнах и зачерпнем по первой ложке. – Ваши товарищи, наверное, пока не столь голодны, раз не спешат к котлу. Впрочем, в случае чего перекусят яблоками.

Хоб, ну конечно! Так и есть – он был изображен на том рисунке. Вроде бы он был одновременно поваром и старостой. Хотя у Тошука, кажется, было нарисовано другое стойбище. Впрочем, неважно – они же все время перемещаются… Но что это он положил нам? Стараясь не выдавать растерянности при виде содержимого моей ложки, я быстро сунул ее в рот. Как ни странно, масса была довольно вкусна (или это я очень хотел есть?), но я совершенно не мог идентифицировать этот вкус. Это было не мясо, не рыба, не гречневая каша и не пшено, а что-то среднее между всем перечисленным. К тому же улавливались ноты, если можно так выразиться, просто мягкого теста. И, судя по цвету, в рецепте присутствовало много свежей зелени. Но она была измельчена до гомогенного состояния, как и все остальные ингредиенты. Несмотря на густоту, масса жевалась и проглатывалась очень легко – особенно при помощи травяного чая, который имел вполне привычный вкус. Хоб положил нам не так уж много – я уже было начал готовиться к ожидающим меня лишениям, коль скоро тут такие маленькие нормы питания – однако уже на третьей ложке ощутил сытость! Начав есть жадно, заканчивал я уже медленно, зачерпывая на краешек ложки, как гламурные дамы, опасающиеся потолстеть.

– Здорово! – одобрил Ержи, жуя и запивая из чашки. – Из чего это сделано?

– Из всего, – усмехнулся Хоб. – Впрочем, конечно, не из всего сразу.

– Из всего, мелко-мелко перемешанного в миксере? – в шутку сказал Ержи и с уважением посмотрел на предполагаемый «миксер» – жилистую, мускулистую руку Хоба.

– Можно сказать и так.

– Уверен, что узнай наши маркетологи рецепт, тут же бы выпустили это в вакуумной упаковке под маркой «Экологически чистый продукт из Сабинянии» – поддакнул Марино.

– Маркетологам редко приходит в голову, что все традиционное и экологически чистое – лишь побочное следствие нехватки ресурсов, – улыбнулся Хоб, что-то интенсивно помешивая в маленьком котелке.

Мы удивленно переглянулись. Хоб поднял глаза и, заметив нашу реакцию, спросил:

– Э-э, я что-то не так сказал? Мне казалось, у вас, за стеной, в таких случаях принято говорить что-то в этом роде. Пошутить на тему общества потребления, ввернуть что-нибудь из популярной соцфилософии. Или нет? – И он снова заулыбался.

– Вот черт, – вырвалось у Ержи. – Мы уже почти отвыкли удивляться местным сентенциям, но вы таки сумели нас удивить.

– Пожалуй, мы не ожидали от сабинян такого обобщения самих себя, – поспешил я добавить.

– В столь антитрадиционном постмодернистском духе, – вставил Марино.

– А, вот вы о чем, – сообразил Хоб. – Что ж, это как нравится, могу и по-другому!

– Да нет уж, давайте лучше так, – сказал я, все более и более раскрепощаясь. – Мы вроде как были готовы к тому, что вы все-все знаете о нашей цивилизации, но получается, что все же видели в вас простодушных туземцев. Извините, если что…

Хоб шутливо кивнул.

– …но туземцы, которые способны смотреть на себя как бы глазами цивилизованного человека, и при этом все равно оставаться верными своим вигвамам, стрелам и тяпкам – вот это воистину чудо! Причем вы же не играете в туземцев? Ведь это все – это ваше самоограничение, тяжкий труд, полное подчинение жрецам – это же всерьез? Или нет?

Я говорил намного громче и смелее обычного. Что это со мной? – удивлялся я, глядя на себя со стороны. Мелькнула мысль о связи между эмоциональным выплеском и только что съеденной кашей… Но тот я, кто осознал это, не имел никакого влияния на того, другого, который невозмутимо продолжал нести свое.

– Эй, а ведь это идея! А может, это все – такая игра? В «Таинственном лесе» – вы, конечно, знаете такой фильм – спектакль разыгрывали старшие для младших. А здесь играют все для всех. И для себя!

Марино вздрогнул. Ержи ухмыльнулся, показывая взглядом, что я, пожалуй, забрал лишнего. Хоб ласково на меня посмотрел.

– Если вспомнить, что вся жизнь – игра, то, конечно, так и есть. Но у здешней игры правила довольно жесткие, – добавил он уже серьезнее, убирая с огня котел с каким-то варевом и вешая другой, с чистой водой.

Я вмиг пришел в себя. Ержи с Марино тоже встрепенулись.

– Вы имеете в виду, что…. в случае неурожая будет нечего есть? – спросил Марино.

– Конечно, – ответил Хоб, переходя к чистке картошки.

– Или, – осторожно подступился Ержи, – вы имеете в виду что-то еще?

Оба посмотрели на меня, очевидно ожидая, что я продолжу свой демарш бесшабашности. Мне совсем не хотелось продолжать, но сейчас, действительно, был хороший повод задать волнующие всех вопросы, а Хоб казался таким открытым.

– Может, вы имеете в виду, что вы тут не совсем свободны? – попытался я. – Что, э-э, над вами довлеет чья-то власть?

Хоб не реагировал. Казалось, он отвлекся на свой котел.

– Может, – продолжил я громче, – вы имели в виду, что вас могут наказать, если вы что-то не так скажете или сделаете?

Хоб достал из мешка огромный пучок какой-то сушеной травы. Отделяя по несколько стеблей за раз, он принялся по очереди закидывать их в котел.

– Давайте я задам ваш вопрос за вас, – промолвил он. – Возможно, так будет проще. Вы предполагаете, что мы тут заперты властью деспотичных жрецов, которые под страхом смерти заставляют нас работать на себя? Так?

– Более или менее, – повел пальцами Ержи.

– Интересно, зачем им это нужно? – Хоб, казалось, не шутил. Он всерьез задумался и даже ненадолго прервал засыпание травы в котел. – Угм, давайте подумаем. А, вот! Ну конечно же, они ведь хотят жить в изолированном элитном заповеднике на берегу моря, верно? Им нужно, чтобы их блаженное уединение на лоне природы никто не нарушал. Чтоб никаких там туристов с автомагнитолами и отелями. Поэтому им нужна мощная охрана, и эту охрану им обеспечиваем мы – секта частично оболваненных, частично запуганных рабов. Верно?

– Грубовато, конечно, – заметил Ержи. – Я бы сказал по-другому. Но давайте дальше.

– Сперва помогите-ка мне, – вместо продолжения распорядился Хоб. Он подошел к большому сундуку и откинул крышку. – А то надоело, должно быть, бездельничать? – хитро подмигнул он Ержи.

– О да, конечно, к вашим услугам, – виновато поднялся тот.

Мы с Марино тоже выразили готовность сделать все, что понадобится.

– Промойте вот эти клубни, и мелко порежьте их вот сюда. – Хоб пододвинул Ержи два котелка с водой и высыпал к его ногам кучу каких-то пузатых корневищ, которые извлек из сундука. – Травы – это, конечно, хорошо, но ребятам нужно и что-то питательное. – А вы, – он повернулся ко мне – почистите-ка картошку. Вот она. – Он показал на огромную корзину, доверху заполненную картофелем. – Не всю, конечно. – А вам… – он задумчиво посмотрел на Марино, – Надеюсь, вы умеете колоть дрова?

– Если честно, у меня мало опыта, – сконфузился Марино. – Мне так стыдно, право…

– Нечего стыдиться. Сейчас вы этот опыт приобретете. Вот вам топор, идите сюда. – Он поманил его к поленнице. – Главное, расставляйте пошире ноги, закидывайте топор повыше и смотрите не на него, а на полено. Вот так, так…

Понаблюдав немного за неуверенными движениями Марино, он вновь вернулся к котлам.

– У него все получится, – оптимистично заверил он нас. – Я вижу, у него отличные задатки. Итак, на чем мы остановились?

– Жители Сабинянии – стадо запуганных и оболваненных рабов, которых эксплуатируют жрецы, – напомнил Ержи, не отрываясь от клубней.

– Ага, точно. Ну и понятно, эти рабы под страхом смерти боятся сказать правду. У жрецов – всюду шпионы. Точнее, тут все за всеми следят, как в сталинском СССР. Так что отдельной функции надзирателей и не требуется.

– Очень удобно, – согласился Ержи.

– Можно не сомневаться, что ни один из нас не скажет вам правду, и не попросит о спасении, потому что мы уверены, что вы – еще одна провокация всесильных жрецов.

– Это совершенно логично. Мы это много раз обсуждали, – сказал Ержи нарочито серьезным тоном.

– Тогда получается, что ни единому вашему слову верить нельзя, – сказал я. – И всему вышесказанному – тоже.

– Да, верно, – казалось, с грустью вздохнул Хоб. – Ну ладно, отсечем эту ветвь как тупиковую. Давайте обсудим другие детали. Зачем тогда вообще жрецам пускать сюда посторонних? Зачем эти идиотские экскурсии? Ведь нельзя исключать, что доведенные до отчаяния люди все-таки в сердцах проговорятся. – Он высыпал в большой котел какие-то семена из холщового мешка и помешал. – Вот как я сейчас, верно? – он хитро посмотрел на нас.

– Экскурсии нужны, чтобы донести до мировой общественности искаженный образ Сабинянии и обеспечить жрецам поддержку, – отозвался со своего места Марино, занося топор над чуркой. Удар – и от полена отделилась узкая щепочка. Марино со вздохом снова поставил его на чурку. – Если бы Сабиняния была полностью закрытым концлагерем, то вражеская коалиция уже завтра напала бы на него и разнесла в щепки. – Он ударил еще раз, и полено разлетелось на две идеально ровные половинки.

– Согласен. Логично, – одобрил Хоб. – Получается, без экскурсий никак нельзя. И значит вы – настоящие.

Мы обменялись улыбками.

– Но все-таки – за счет чего жрецы держат людей в повиновении? – продолжил он. – Хорошо, пусть мы боимся попросить вас о помощи. Но ведь мы просто можем сбежать! Например, попытаться переплыть залив и уйти в нейтральные воды. Сабиняне – отличные пловцы! Точно также мы можем попробовать перелезть через стену. Периметр, конечно, охраняется, но чего только не сделаешь с отчаяния, – мечтательно рассуждал Хоб. – А еще можно было бы отправлять послания за стену голубиной почтой. Или развести ночью костер в форме букв «SOS». Словом, вариантов множество. Тем более, что мы, как вы можете убедиться, все знаем о вашей жизни. Мы знаем, что и где находится за стеной. Так что же нам мешает? – Он обвел глазами нас всех, ожидая ответа.

– Тогда выходит, что сабиняне скорее оболванены, чем запуганы, – сказал я, немного подумав. – Будь это концлагерь, из него все равно пытались бы сбежать. И мы постоянно видели бы эти попытки. Трупы тех, кому не удалось доплыть морем, выбрасывало бы на соседние берега. В новостях бы регулярно сообщали о беглецах, вылезающих на стену, и о жестоком спецназе, который убивает их копьями. Вобщем, было бы как с Берлинской стеной. Ведь это все можно увидеть с самолетов и разведовательных дронов, которых сейчас у всех хватает. Но ничего подобного нет!

– Не забудьте и совсем конспирологическую версию, что наш так называемый цивилизованный мир – хотя бы те, кто в нем принимает решения – действует заодно с сабинянским руководством, – добавил Ержи. – Что, если им почему-то нужен этот концлагерь? Именно поэтому мы ничего не знаем о попытках к бегству, и по этой же самой причине вооруженные силы других государств почему-то не торопятся нападать на Сабинянию, хотя растоптать ее за два часа не составило бы труда.

– Эту версию тоже лучше отсечь, – возразил Хоб. – Тайный мировой заговор вокруг Сабинянии – это вещь в себе, которую нельзя ни доказать, ни опровергнуть. Это тупик. Итак, что же нам остается?

– Остается фантастическое предположение о том, что все население Сабинянии ведет такую жизнь совершенно добровольно и по идейным соображениям, – усмехнулся я. – Когда подобное писали про СССР, этому мало кто верил. Но здесь, видимо, пока ничего не остается…

В таком духе мы продолжали нашу беседу еще некоторое время. Картошка и неизвестные клубни были уже порезаны на крошечные кусочки (первая наша попытка повара не устроила, и он велел порезать еще мельче) и варились в котле. Затем под пристальным наблюдением Хоба мы высыпали туда из мешочков несколько сортов семян и сушеных трав. Хоб самолично мелко искромсал рыбу – которую, видимо, днем привезли с нашим обозом. Превратившись в почти гомогенную массу, она была размешана с кашей. Часть ингредиентов, которым еще предстояло соединиться с нашим ужином, варилась и булькала в котелках поменьше. Я заметил, что для режима выживания здесь тратится довольно много кулинарных усилий. Я-то предполагал, что все ограничится закидыванием в котел чищеной картошки. Впрочем, все сырье было самым что ни на есть простым. Какие-то травы, неизвестные злаки (впрочем, к стыду моему, я не знал, как выглядят даже самые известные злаки). Неужели в них и таится секрет необычной питательности каши? Я обратил внимание, что объем еды, который готовился на ужин, был не очень большим (если рассчитывать на всех тех людей, чьи головы и спины виднелись на огородах в лучах закатного солнца). Значит, подобно библейским пяти хлебам (или сколько их там было?), эта каша насыщает с пяти ложек. Но каким образом? Я спросил об этом Хоба.

– Вобщем, да, есть один секрет, – хитро улыбнулся он. – Но это страшная военная тайна! Открыта моими предшественниками, и с тех пор передается из поколения в поколение… Э-э, хотя поколений у нас сменилось не так уж много. Ну ладно – от повара к повару. Ты, наверное, слышал в вашем мире о таких синтетических брусочках, похожих на мыло, которые вкладывают в набор для выживания? В них содержится смесь каких-то свехрпитательных белков. Тут тоже самое, с той лишь разницей, что ингредиенты обнаружены под ногами, а вкус получается не такой дрянной, как у тех брусков.

– Даже более чем не дрянной! Я бы сказал, это вкусно.

– Честно говоря, во многом благодаря этому изобретению мы до сих пор живы. – Хоб посерьезнел. – За счет удвоения питательности нам удается обойтись вдвое меньшим количеством обычной еды.

По мере того, как садилось солнце и поспевала каша, с огородов подтягивались работники. Одни сразу усаживались вокруг костра, другие сперва шли в дом. Я впервые увидел вблизи нескольких сабинянских ребятишек. Одеты они были также, как взрослые, и вели себя похожим образом: во всяком случае, никакого гомона и гвалта, обычного для скопления детей, я не услышал. Чинно усевшись у огня, они переговаривались своими едва слышными свистяще-шипящими звуками. А вот стариков здесь не было: насколько я мог судить, возраст огородников не превышал сорока лет.

Постепенно заполнились все скамьи. Многие принесли из дома теплые покрывала, в которые закутались полностью, укрыв даже голову, сделавшись похожими на изображения святых со старых полотен. В отличие от повседневной одежды, на этих покрывалах нашлось место цветам и рисункам. Видимо, краски на них не так быстро линяли. Похоже, это была шерсть; у кого-то тканая, у кого-то – вязаная, и вязальщики не пожалели сил на орнаменты. Освещенные костром лица людей в этих покрывалах – что женщин, что мужчин – стали очень красивы. Очевидно, они успели умыться в ручье после работы, а вдобавок отдых, тепло огня и предвкушение скорой еды способствовали появлению умиротворенных улыбок. Но, повторю, они вели себя необычайно тихо – не только дети, но и взрослые. Молодых тут было большинство, и в нашем мире такая концентрация юношеской энергии превратила бы любые вечерние посиделки в шумный парад самоутверждений. Но эти люди беседовали с таким выражением лиц, словно они собрались на научную конференцию и обстоятельно обсуждают какой-то сверхсложный предмет. Разговоры велись по группам (тематические семинары на конференции, подумал я). Среди них были и наши экскурсанты. Вот Тим и Йоки: похоже, полдня совместной работы помогли им полностью освоиться, и я даже не сразу заметил их в сумерках. К тому же, новые знакомые дали им теплые покрывала. Йоки о чем-то увлеченно разговаривает со своими соседями и, судя по тому, как неловко кривятся ее губы, она пытается повторять слова сабинянского языка. Голос Ченга я узнаю, даже не видя его: как не старается он говорить приглушенно, в тон со всеми, но привычка выступать с речами и тут не оставляет его. Начав расспрашивать соседей о секретах ведения сельского хозяйства, он в основном говорит сам. Но его собеседников (среди них и та женщина с картофельного поля), это, кажется, не слишком утомляет. Или они не показывают вида, мужественно решив исполнять повинность гостеприимства до конца. Рядом сидит Мария. Она уже подходила ко мне и в большом воодушевлении сообщила, что совершенно счастлива: никогда, никогда она не чувствовала такого удовлетворения от труда, как сегодня, и эти несколько часов были самыми осмысленными в ее жизни. Я искренне порадовался за нее. Самому мне редко когда удавалось отдаться чувству счастья полностью, изгнав свербящего червя сомнения… О, и Марк здесь! Оказывается, он не сидел на месте, а уже перезнакомился со всеми. Но, судя по слишком чистым ногтям, в огороде он не работал. Несложно догадаться, чем он занимался. Вот он показывает свой блокнот двум соседкам, они тычут на что-то пальцами и смеются: похоже, узнают в рисунках себя и своих товарищей.

Наконец, пришла пора ужина. Хоб расставил на маленьком столике перед собой крошечные мисочки. Я очень удивился: они были гораздо меньше тех, из которых мы ели днем. Если те были размером с кошачьи, то эти были не больше пудреницы. В нашем мире в такие наливали бы в лучшем случае соус. Видимо, наши миски были «гостевыми» и использовались, чтоб не пугать новичков сразу. Мисочки хозяев были искусно вырезаны из дерева, и каждая имела довольно высокую подставку, так что их можно было держать, как рюмки. Сбоку на специальный крючок подвешивалась миниатюрная ложечка. Хоб с помощью маленького черпачка (размером с обычную столовую ложку) накладывал в каждую из котла густое варево темно-бурого цвета. Поставив несколько полных мисок на свой поднос (Хоб назначил меня помощником по раздаче еды), я подходил по очереди к каждой группе ожидающих. Они разбирали миски – отнюдь не жадно, а спокойно и неторопливо – и я шел за следующими.

Несмотря на то, что люди работали целый день и должны были проголодаться, они ели чрезвычайно медленно, набирая лишь краешек ложки. Зато у моих коллег, которые еще не сталкивались со здешними объемами, мисочки вызвали недоумение. Ченг даже предположил, что это лишь «аперитив», и основное блюдо будет следом. Я, как мог, объяснил, что к чему. Ченг недоверчиво сунул в рот ложку «с горкой» и умолк, старательно пережевывая. Это ненадолго освободило его соседей от обязанности выслушивать его восторженные тирады; я втихомолку за них порадовался. Наконец, частично проглотив вязкую массу, Ченг сумел выговорить, что каша, пожалуй, сытненькая, и стал оглядываться в поисках питья.

Тем временем Хоб вынес из своего закулисья конструкцию, удивительно похожую на подставку с химическими пробирками. Собственно, это она и была, только не пластиковая, а деревянная, а пробирки были наполнены какой-то чуть зеленоватой жидкостью, о которой шел пар. Видимо, я отвлекся и не заметил, как он наполнил пробирки. Как раз перед этим он помешивал другой котел, в котором варились какие-то травы. Я снова принялся обходить скамьи, держа поставец в руках. Сотрапезники вытаскивали себе каждый по пробирке, после чего принимались отпивать из них маленькими глоточками.

– Горячительное зелье, а? – подмигнул нам Ержи.

– Скорее лекарственное. Попробуй сам, – Хоб протянул ему пробирку.

Я тоже попробовал. Жидкость, конечно, не имела ничего общего с алкоголем (как и табак, он в Сабинянии считается ядом и запрещен), но вкус был очень сильный и резкий. Да, похоже на какое-то лекарство. Я был уверен, что после такой густой каши мне потребуется штук десять пробирок этого отвара, но, к моему удивлению, уже с двух-трех маленьких глотков я совершенно утолил жажду. Кашу я попробовал лишь на кончик языка, попросив у Хоба лизнуть его черпак: после недавнего сытного обеда мне совершенно не хотелось есть. Удобно устроившись на куче из мешков, я стал потягивать горячую жидкость. Прямо надо мной виднелся небольшой просвет в натянутых внахлест тентах, и в нем уже высыпали звезды. Запрокинув голову, я любовался ими, а заодно пытался вслушиваться в шелестящие беседы у костра. Я задумался, счастлив ли я, как Мария? Безусловно, должен быть счастлив, ведь я столько лет об этом мечтал. Эти люди приняли меня, особенно Хоб. Они все милы с нами, хотя мы им совершенно не нужны. Конечно, я счастлив, иначе и быть не может! Жидкость из пробирки приятно согревала, и язык постепенно привыкал к горьковатому вкусу. Мелькнула мысль, что кто-нибудь (конечно же, не я, а какой-нибудь въедливый журналист) наверняка усмотрел бы связь между нею и необыкновенным стоицизмом сабинян. Не есть ли это тот самый коварный наркотик, который держит все население в повиновении?

– Кстати, в продолжение нашего разговора, – начал Хоб без предисловий, усаживаясь рядом со мной, – а не порассуждать ли нам о том, как наши жрецы подсаживают население на наркотики в виде каши и питья? По-моему, это плодотворнейший сюжет. Вы не находите?