Текст книги "Сабинянские воины"

Теше молчал. Лицо его было сосредоточенно-грустным, но, казалось, эта грусть не имела отношения к предмету разговора. Он словно пытался, искренне пытался дать ответ, который был бы понятен его собеседникам, но так и не смог.

– Не знаю, – наконец произнес он. Заметив, что мы продолжаем молча ждать, добавил: – Да, наверное, вы правы. Если бы мы заранее предупредили о неурожае, если бы попросили еды, то смертей бы не было.

– Так почему же вы этого не сделали? – воскликнула Йоки. – Вам запретили? Не позволили жрецы?!

– Ваши руководители не хотели, чтобы мир узнал правду? – забыв о предосторожностях, крикнул Тим.

Теше снова робко улыбнулся: он как будто наконец понял, что от него хотят. Я и остальные – те, кто постарше – снова покосились на солдат. Но Сот и второй парень, потупившись, смотрели в землю.

– Если бы они не хотели, то разве позволили бы тем трем людям десять лет назад эмигрировать из Сабинянии, помните? – быстро сказал Тошук.

Снова наступило молчание.

– Может, они вовремя не оценили масштабы бедствия, а когда осознали, было слишком поздно? – подала голос Мария.

– Ничего себе – не оценили! – воскликнул Марк. – Те трое спасшихся, когда вышли за стену, уже состояли из одних костей. Может, жрецам вообще нет дело до страданий своего народа?

Тут я счел за лучшее вмешаться:

– Коллеги, – поспешно проговорил я, – мы с вами сидим в пятидесяти метрах от стены. Еще вчера мы мечтали пересечь ее любой ценой. Разве мы с вами не знали обо всех этих проблемах? Прекрасно знали. Но при этом мы всей душой рвались сюда, желая узнать еще больше. А сейчас мы, пока что ничего не узнав, начинаем с наскоку осуждать… – Я перевел дух. – Мало того, что поспешная оценка обычно не способствует пониманию, так нас, я опасаюсь, вообще могут выставить назад за такое проявление нелояльности…

На меня посмотрели – кто-то с осуждением, а кто-то, наоборот, согласно закивал. Тошук напряженно глядел перед собой. Мария выглядела растерянной. Лишь трое сабинян оставались совершенно спокойными. Я смущенно продолжил:

– Я просто хотел сказать, что если мы хотим продолжить нашу экскурсию, нам следует, наверное, воздержаться от таких вопросов… ну, хотя бы в самом начале тропы.

– Ничего страшного, – сказал Теше, ободрительно посмотрев на меня и оглядев всех по очереди. – Вы можете задавать свои вопросы. Вы ведь здесь именно для этого.

Но, как ни странно, никто больше не пожелал продолжать. Наоборот, словно по команде, группа начала подниматься.

– Спасибо вам за еду, – сказала Йоки, покраснев.

– Да, пожалуй, при желании к этим сухарикам вполне можно привыкнуть, – попытался сгладить неловкость Ержи, но почувствовал, что неудачно: на него хмыкнули.

Теше усмехнулся.

– Ничего, не бойтесь: ниже вы встретите стойбище с огородом. Там такие же овощи, что и у вас растут. Подкрепитесь.

– Вы не пойдете с нами? – спросил я.

– Нет. Я служу здесь.

– В армии? – удивился Марк.

– Нет, – уклончиво улыбнулся Теше. – Просто тут мое место службы. – Он на минутку умолк. – А в армии служат мои сыновья. Двое младших. Вы их встретите.

– Младших? А сколько всего у вас детей? – заинтересовалась Мария.

– Э… четверо. Сейчас четверо, взрослых. Было больше, но выжили не все.

– Боже, сколько же вам лет? – спросил Марк.

– Пятьдесят пять, – ответил Теше, собирая остатки еды в свою котомку.

– Значит вы… – я силился подсчитать, – Вы живете тут с самого основания Сабинянии?

– Нет, я присоединился позже, в двадцать лет.

– Присоединились – то есть вступили в общину? – Мария попыталась вспомнить. – Значит, это было еще в те годы, когда в Сабинянию принимали новых членов…

– Вобщем, да. Принимали.

Теше хоть и отвечал на вопросы, но в то же время стоял наизготовку, держа котомку за спиной. Нам вроде тоже было пора идти. Но я решился спросить напоследок:

– Скажите, а откуда вы родом? До Сабинянии?

Он опустил было голову, но быстро выпрямился.

– Из Денвера. Это в США. Но это было давно.

Все вздрогнули. Англоязычный Тим – возможно, он был как раз американцем – уже открыл было рот, чтобы начать выяснять подробности. Но то ли не желая больше отвечать, то ли ему действительно нужно было на его «службу», Теше слегка поклонился, приложив руку к груди (Тошук ответил тем же, и все торопливо последовали его примеру), после чего повернулся и медленно зашагал в ту сторону, откуда пришел. Вскоре он скрылся в зарослях.

– Ну что же, и нам пора в путь, – сказал Тошук, поднимая с земли рюкзачок.

Йоки не двигалась с места.

– Простите меня. Я, должно быть, не сдержалась и сказала лишнего, – пробормотала она.

– Да и я тоже, – вздохнул Тим. – Но смирение этого человека просто поражает. Он так спокойно говорит о голодных смертях! Кажется, не будь тут нас, он бы и не догадался о том, что это страшно.

– Признаться, я сперва подумал, что он плохо нас понял, – заметил Марк. – Но теперь вижу, что понимал он прекрасно. Хотя в первый момент я решил, что английский ему не родной. Подумать только – бывший американец! И здесь, в этом рубище, и с такими мыслями в голове… Может, – он понизил голос, чтоб не слышали солдаты – у него проблемы с психикой?

– Америка – большая страна, там много очень разных людей, – сказал Марино. – Там как раз более вероятно встретить такие необычные экземпляры, как этот Теше. В американской глубинке и не такие сектанты попадаются. А насчет плохо с головой – все возможно, если учесть, что для добровольного уединения в подобную общину нужны очень специфические рекруты.

– Друзья, – перебил Ченг, к которому вернулся его наставительный тон. – Я присоединяюсь к ранее высказанному мнению о том, что нам рано делать выводы. Давайте прогуляемся по Сабинянии хотя бы несколько километров! А еще лучше – десятков километров. И поговорим побольше с разными людьми.

С этой идеей трудно было не согласиться, и на том обсуждение закончилось. Мы уже начали по очереди выходить на тропу, когда Марино спросил Тошука:

– Получается, вы и есть наш гид по Сабинянии? Помнится, вы говорили, что нас будут сопровождать местные. То есть я совершенно не против, просто мне интересно…

– Скоро к нам присоединятся местные провожатые. Потерпите немного, – ответил Тошук без улыбки, глядя перед собой.

Он обменялся поклонами с солдатами, и наша группа двинулась. Пропустив остальных вперед, мы с ним пошли последними. Я оглянулся назад. Сот с товарищем продолжали стоять неподвижно, глядя нам вслед.

– Я думал, они пойдут с нами, – шепнул я Тошуку.

– Нет, они же сказали, что служат именно здесь, на этом участке стены.

Он выглядел огорченным, и мне невольно хотелось идти с ним рядом. Хотя я и догадывался, что, скорее всего, ему это не нужно. Или это огорчился я, и поддержка требовалось мне?

Глава 5. Треххвостый

Постепенно грустное облачко, оставшееся после разговора, развеялось. По мере того, как мы удалялись от серой громады стены, душу снова заполняла радость. Мы спускались по горному лугу посреди изумрудной травы и благоухающих цветов. Солнце ласково гладило руки и спины, но не утомляло жарой. То и дело попадались ручейки, дышащие прохладой. Позади нас постепенно вырастали скалистые уступы. Они не были столь заметны, пока мы находились вровень с ними; лишь спустившись на ярус ниже, мы осознали их величие. Кое-где наверху со скал низвергались водопады, снизу казавшиеся тонкими струйками с туманным ореолом вокруг. Далеко в беззвучной синеве парили хищные птицы. Вобщем, это был классический и прекрасный горный пейзаж. И к восхищению снова добавилась сладостная мысль: ведь это почти единственное место на земле, подумал я, где человек не просто потребляет эту красоту, а служит ей, отдавая всего себя, и от служения-сопричастности получает новое, ни с чем не сравнимое наслаждение… Я пытался представить себе, что это я служу, что я тоже – сабинянин, один из этих дивных людей в линялых холщовых рубищах со множеством тесемок и мешочков. Что вся моя жизнь посвящена сохранению этого чуда, ради него я беззаветно тружусь, забывая о себе… Я пытался, но пока не мог. Привычка к другой жизни пока не отпускала. Но ничего, я сумею, говорил я себе. Только бы побольше насмотреться на них, услышать их, понять!

Некоторые из моих спутников стали привычно искать под рукой приспособления для фотографирования. А не найдя, испытали легкий абстинентный синдром, о чем шутливо сообщили всем.

– Все-таки не понимаю, зачем Верховному жрецу понадобилось отлучать нас от фотокамер, – заметила Йоки, любуясь цветами горечавки. Они казались яркими сапфирами, вставленными в изумрудную оправу. – Какая-то странная принципиальность. Почему не дать унести с собой на память изображения этих пейзажей? Если он опасается, что мы сфотографируем какую-то страшную тайну, то в чем проблема просто проверить на выходе наши карты памяти? Они же такие сведущие в технике, эти исторические реконструкторы в лохмотьях!

Природная благодать сделала свое дело: от былого смущения Йоки не осталось и следа. Она улеглась на траве, подложив руку под голову, и рассматривала пернатых хищников, кружащих в вышине.

– О благословенное юное простодушие, – весело-покровительственно проговорил Ченг, перематывая на ноге портянку. Он вернулся к своему амплуа хранителя традиций, и теперь уверял нас, что обматывание ноги хлопковым полотном гораздо эффективнее защищает от натертостей, нежели трикотажные носки. – Дело не в картинке, которую мы можем заснять, дело – в самих гаджетах. Откуда сабинянам знать, что еще скрыто у вас под корпусом фотоаппарата? В любом случае они разбираются в технике не больше нашего среднего обывателя. Вряд ли тут найдутся эксперты по шпионскому оборудованию, например.

– Все верно. Будь я врагом Сабинянии, я бы пронес с собой «жучки» со скрытыми микрокамерами, и установил их всюду на пути своего следования, – подхватил Ержи, – И все – конец сабинянским тайнам! Весь мир узнал бы, что тут происходит между визитами экскурсионных групп.

– Да что там – под видом смартфона можно и взрывоопасные элементы пронести, и отравляющие, и вообще диверсию устроить, – принялся фантазировать Тим.

Тема оказалась благодатной.

– Надеюсь, – перебил Ченг, стаскивая второй ботинок, – никто из нас не догадается подбросить этот совет знакомым? Они могут оказаться менее идейными, чем мы, а кто-то из них, не исключено, когда-нибудь тоже попадет в экскурсию.

Мы расположились на поляне около ручья; он весело сбегал со скалистого пригорка. Нельзя сказать, чтобы группа очень устала, но пройти мимо такого места было трудно. К тому же, хотелось обсудить первые впечатления. Тошук уселся, прислонившись спиной к мшистому выступу скалы. Остальные кто сидел, кто лежал, с наслаждением подставив лицо солнцу.

– Нет уж, Йоки, – шутливо продолжал Ержи. – Если мне пришлось отказаться от сигарет, то и ты откажись от фотографирования. У меня-то точно ломка посильнее твоей будет!

– Самая сильная фото-ломка – у Марка, – сказал Марино. – Но смотрите, как он неплохо справляется.

Марк уже давно устроился поодаль, положив на колени блокнот. Сперва я думал, что он ведет дневник. Но теперь увидел, что он рисует, быстро-быстро водя карандашом по бумаге. Он улыбнулся, не отрываясь от своего занятия:

– Когда я знал, что меня берут в экскурсию, я взял несколько уроков рисования, чтобы восстановить немного подзабытую технику… и вроде получилось.

Он перевернул к нам блокнот. Вот так чудо! Мы увидели профиль лежащей Йоки, набросанный крупными уверенными штрихами. Раздались восхищенные возгласы.

– Ну вот, ура, теперь у нас в группе есть художник, – довольно сказал Ержи. – Значит, вернемся не с пустыми руками. У меня-то с этим совсем никак.

– А Теше вы не нарисовали? – спросил я.

– Не успел, – ответил Марк. – Но солдат набросал, уже по памяти.

Он пролистнул блокнот назад и показал две знакомые фигуры. Действительно, было очень похоже. Даже их невозмутимые улыбки были переданы очень точно.

– Все-таки удивительно, – подал голос Тим, усаживаясь поудобнее на своей куртке. – Человек когда-то был американцем. Может, даже проходил по тем же местам, где и я. Наверняка ездил в машинах, в метро, заходил в магазины, смотрел телевизор. Но от него прежнего ничего не осталось. Стерто начисто. Сейчас это какой-то нищий средневековый монах. Как это возможно – не представляю…

– Признаться, я бы тоже не подумал, что вы – американец, пока вы не сказали, – усмехнулся я. – Наверное, у нас есть некое типовое представление об американцах, отчасти по фильмам, которые на 95 % – голливудские, отчасти – по туристическим группам. Но вот вы – совсем другой. Правильно было сказано: в США слишком много народу, чтоб можно было вывести типичного американца. Можно сказать, что этот Теше – типично нетипичный американец… И потом, у вас же в 60-х развелось столько необычных религиозных течений, что не удивлюсь, если он был не один такой.

– Правда, остальные в итоге вернулись к более-менее привычному образу жизни, а этот ушел в совсем иной мир, – заметил Тим. – И навсегда. Похоже, что навсегда.

– Именно иной, – добавила Йоки. – Как будто бы человек принял решение улететь на Марс, откуда нет обратной дороги. Наверное, марсианские колонисты, если туда все-таки полетят, будут лет через 30 представлять собой нечто похожее.

– Ага. Вспоминать о себе прежнем, как о другом человеке, – вставил Марино.

– Или вообще не вспоминать, – добавил Тим.

– Интересно, кто его жена? – задумалась Йоки. – Откуда она? Тоже американка, или она родом из другой страны, и они познакомились уже здесь?

– И где она сейчас?

– Мне почему-то кажется, что она находится там же, где и его умершие дети, – сказал Марино. – То есть умерла в молодом возрасте от плохого питания и отсутствия медицинской помощи.

– Очень может быть, – согласился Марк, не поднимая глаз от рисунка.

– Коллеги, коллеги! – нетерпеливо воззвал Ченг. Он уже перемотал портянки и зашнуровал ботинки. – Поймите, что это – осознанно выбранный образ жизни. Отказ от медпомощи, от разнообразного питания…

– И от питания вообще, – вставил Тим.

– Традиционный образ жизни вообще-то предполагает риск неурожаев, – в который раз изрек Ченг, недобрительно покосясь на него. – Это в нашем мире все предсказуемо, мы всем обеспечены. Шансов умереть голодной смертью – никаких. Но какой ценой это достается? Ценой варварской нагрузки на природные запасы. Пожив эдаким обществом изобилия еще лет 100, мы просто истощим ресурсы и питьевой воды, и почв. А эти люди решили добровольно ликвидировать свою нагрузку на природу, выбрав существование на грани выживания. Возможно, для того, чтобы подать нам всем пример!

– Да-да, – воскликнула Мария, как всегда с уважением слушавшая Ченга, – я уверена, что сабиняне показывают нам, всей планете, как нужно жить!

Наверное, мне не следовало этого делать, но это был спор, все время ведущийся в моей голове, и мне трудно было сдержаться.

– Все верно, мы все мечтаем, чтоб это было так, потому что мы нуждаемся в таком примере, – быстро произнес я. – Но одно дело – утешать себя тем, что существуют подвижники, готовые умереть ради планеты, и совсем другое – стать таким самому.

– Но не вы ли в сети все время заявляли, что мечтаете оказаться в Сабинянии? – язвительно спросила Мария. – А теперь, получается, вы увидели первого подвижника и сразу передумали?

Я не знал, что ей ответить. Нет, я не передумал. Я думал в точности то же, что и раньше: что Сабиняния меня одновременно восхищает и пугает. Пугает вопросами, остающимися без ответа.

– Я мечтал оказаться здесь именно потому, что хотел разрешить свои сомнения, – наконец, сказал я. – Идея, которая здесь реализована, прекрасна. Но я не понимаю, как она реализована…

– Может, вам стоит хоть на время отказаться от умствований? – перебила Мария с металлической ноткой в голосе. – Вам же будет легче. Если идея реализована, то уже неважно, как!

Я вздохнул.

– Повторяю, идея отказа от личных амбиций ради общего блага – это замечательно. Но неестественно. Так же как и идея Рая. Он нам нужен, мы все о нем мечтаем. Но что-то нам подсказывает, что здесь, на земле, он неосуществим. И вот я оказываюсь в раю на земле! Понятно, что я задаюсь вопросом, а как это работает, – сформулировал я осторожно.

– Все-то вам нужно раскрыть, все препарировать, – презрительно отвернулась Мария. – Машинная цивилизация, что тут скажешь!

Я подумал, что вряд ли она сама принадлежала какой-то другой.

– А как насчет Северной Кореи? – вмешался Тим. – Со стороны это выглядит как точно такой же Рай на Земле, все в едином порыве строят светлое будущее, светлое настоящее и т. п. Но ведь вы не станете отрицать, что это не очень соответствует действительности?

– Сравнение некорректно! – воскликнул Ченг. – Северная Корея – это огромная бездушная машина с миллионами людей-винтиков. В таких условиях невозможно создать совершенное общество. А Сабиняния – это всего две тысячи человек. Фактически, семейная коммуна. Даже записные антикоммунистические скептики согласны с тем, что в рамках семьи коммунизм возможен.

– Он и реализуется в каждой семье, – добавила Мария.

– Ничего себе семья – две тысячи народу! – усмехнулся Марино. – Даже в фирме, где работает сто человек, идут постоянные распри и внутренняя борьба. Чтобы все эти две тысячи человек не завидовали друг другу, не пытались превзойти, не боролись за ресурсы, они должны быть либо олигофренами (ну, или запрограммированными роботами), либо действительно состоять в родственных связях друг с другом. Причем – близких.

– Это невозможно, – отозвался со своей стороны Марк. – Сколько бы их не было изначально (кстати, мы этого не знаем), за два поколения они не успели бы все породниться.

– Причем здесь родственные связи?! – не унималась Мария. – В сравнении с семью миллиардами людей на планете две тысячи в любом случае будут восприниматься как маленькая компактная семья.

– Тем более, что она зацементирована ощущением своей инаковости, непохожести на внешний мир, – согласился я. – И готовностью в любой момент отразить внешнюю угрозу. Да, все верно – осознание себя осажденной крепостью очень способствует сплоченности. Впрочем, для осажденных они ведут себя очень дружелюбно, ну да ладно… Хочу лишь сказать, что 2000 человек (ну хорошо, вычтем 300–500 детей, или сколько их тут при местной высокой рождаемости – итого получается 1500–1700 взрослых) – это слишком много для полного единомыслия. В таком коллективе обязательно должен появиться разброс по ценностям, по характерам. Подвижники-идеалисты и, наоборот, единоличники-эгоисты.

– Возможно, эти крайние эгоисты как раз и эмигрировали, – вставил Ченг.

Он умел так замечательно компенсировать свои возражения располагающей улыбкой, что они выглядели не оппонированием, а дружеской поддержкой. Чего нельзя было сказать о Марии.

– Ну хорошо, – сказал я. – Крайние эгоисты эмигрировали… А не крайние? Просто обычные люди, у которых дети умирают от последствий недоедания или отсутствия медицинской помощи? Тот же Теше. Да, разумеется, они привыкли к такой жизни. Но, если верить тому, что они заходят в интернет и знают, что в других странах детей лечат… Любой нормальный человек захочет такого же для своего ребенка. Эмигрировали всего 10–15 человек. А 1000 человек, дети которых болели и недоедали? Неужели они были с этим согласны? Не могу в это поверить. Как хотите, но не могу…

Я умолк, не решаясь поднять взгляд на Тошука, который, я знал, не сводил с меня глаз.

– Согласен, – сказал Марино. – Такое ангельское смирение перед лицом беды возможно лишь, если ты не представляешь себе другой жизни. Но гипотеза об интернете это исключает. Члены общины могут быть какими угодно идейными, не вестись на приманки рекламы, всяких излишеств цивилизации и все такое прочее, но здоровье и жизнь твоего ребенка – это не рекламное излишество. Если они знают, что в любом другом месте их ребенок мог бы выжить, а здесь он умрет, то желание увезти его отсюда будет совершенно естественным.

Я ждал, что Мария будет возражать, но вдруг услышал голос Тошука:

– Таким образом, предполагается два варианта разгадки. Первое – сабиняне искренне не представляют себе другой жизни. Это значит, что они врут, будто заходят в интернет, или же «интернетом» они считают несколько определенных сайтов, которые для них открыты; может, они вообще заходят на них в режиме офф-лайн, то есть эти сайты просто загружены на их компьютеры, и все. Что касается экскурсантов, то есть нас, то они нам не верят. Второй вариант – они все прекрасно знают, то есть догадываются, но запуганы до такой степени, что ни единым жестом не показывают правды…

Я был изумлен. Тошука никак нельзя было назвать фанатиком, но, тем не менее, такого праздника объективности я не ожидал.

– Вранье про интернет возможно и при втором варианте, – подхватил Ержи. – Их заставляют рассказывать, что супердемократичные жрецы позволяют им связываться со всем миром и знать, как мы хорошо живем. На самом деле они ничего о мире не знают. Возможно, они даже уверены, что никакого внешнего мира нет, или там такая же тюрьма, как и у них.

– Но как тогда они объясняют себе появление экскурсантов? – удивился Тим. – Мы что, с их точки зрения, иллюзия?

– Могу предположить, что они считают нас чем-то вроде провокации своих жрецов. Проверкой на политкорректность, так сказать. Поддались, сказали что-то не так, пожаловались на жизнь – и все, к стенке.

– Вы начитались антиутопий, – усмехнулся Ченг. – Это откуда, из «1984» Оруэлла?

– Это возможное продолжение «1984», – ответил я за Ержи. – Там как раз герой принял провокацию за чистую монету и за это поплатился. Версия Ержи предполагает того же героя, только наученного горьким опытом.

Ержи согласно кивнул.

– Мне странно это слушать, – недовольно сказала Мария. – Большинство из вас еще неделю назад признавались в любви к Сабинянии. Да-да, и вы тоже! – она строго посмотрела на Ержи. – Это ведь у вас на аватарке изображение русалки, верно? – И убедившись в своей правоте, торжествующе продолжила: – По-моему, в вас говорит обычный зуд противоречия. Когда вы писали свои восхищенные посты, вы не верили, что все это может быть правдой. А оказалось, что это так. И вам обязательно нужно найти в совершенстве изъян. А если его нет, то вы его придумываете.

– Я бы сказал, это зуд поиска сложных решений там, где все до обидного просто, – миролюбиво заметил Ченг. Довольная улыбка свидетельствовала о том, что он уверен в своей правоте и в том, что сейчас убедит в ней всех нас. – У вас, дорогие мои, не было ни малейшего основания считать, что Теше и те двое воинов врут нам, либо нас подозревают во лжи. Извините, но все это высосано из пальца. И напрасно вы провоцируете молодежь на конспирологические версии, – вежливо обернулся он к Тошуку. – Я понимаю, что в вашем случае это был просто полемический оборот, но, как видите, его приняли слишком близко к сердцу.

– Ни в коем случае этого не хотел, – вежливо поклонился, в свою очередь, Тошук. – Но мы договорились искать истину. Я попытался сформулировать две основные скептические гипотезы. Не думаю, что они могут нанести истине вред. Она на то и истина, что ей ничто не опасно. Итак, первая гипотеза – жители ничего не знают о внешнем мире, считают его вражеским и поэтому, логично, не верят нам. Вторая – они затерроризированы настолько, что им вобщем-то все равно, каков он, внешний мир. Им важно лишь, убьют их или нет за лишнее слово. Они могут считать нас провокаторами, а могут и не считать. Я верно излагаю?

– Вполне, – ответил Тим.

– А третьего варианта вы не допускаете? – воскликнула Мария.

– Конечно, допускаю. Третий вариант – что все именно так, как трактуют жрецы через свои каналы связи с внешним миром. А именно: здесь мало того, что построен Рай на Земле, здесь каким-то образом выведен новый вид человека, который склонен подчинять все свои личные интересы общему благу, а также благу природы. Они знают о нас абсолютно все, но так как они – новый совершенный подвид хомо сапиенсов, эти знания не способны поколебать их идейности. Они ничего и никого не боятся – ни нас, ни президента США, ни своих жрецов, ни своего спецназа. Просто каким-то удивительным образом решения, направленные на достижение общего блага, совпадают с их свободным волеизъявлением.

– Короче, это ангелы, – хихикнул Ержи.

– Если бы я не слышала в ваших словах иронию, я бы подписалась под каждым словом, – изрекла Мария, строго взглянув на Тошука. – Признаться, я очень удивлена. Вы бывали в Сабинянии до нас, со многими здесь знакомы. Уж вы-то точно знаете, какая версия истинна. Зачем вам играть в эти глупые игры и бросать тень на тех, кто вам доверяет?

Тошук опустил глаза.

– Да, я был здесь не раз. Кое с кем знаком. Но, тем не менее, я – всего лишь гость здесь, хоть и давний. У меня осталось еще множество вопросов и белых пятен. Как и вы, я хочу найти на них ответы. Но я уверен, что мы не оскорбим наш любимый предмет – Сабинянию – если будем спрашивать и сомневаться. – Помолчав, он добавил: – Мария, не сердитесь на меня, но если бы вы были на сто процентов уверены, что это Рай на Земле, вы бы давно убежали от нас, чтобы на первом же стойбище внизу умолять оставить вас тут навсегда. Но вы этого не делаете. Значит, и у вас есть сомнения.

Мария было смутилась, но быстро оправилась:

– Вас интересует, почему я до сих пор не сбежала от вас? – усмехнулась она. – Поверьте, я не уверена только в одном: в своих чисто физических способностях выдержать здешнюю жизнь. Увы, я, как и вы, ослаблена городской цивилизацией. Лет двадцать назад я, наверное, могла бы с уверенностью предложить себя коммуне как хорошую трудовую единицу. Но мне пятый десяток лет. Здоровье уже не то. Я прекрасно знаю, что в таком виде я вряд ли принесу здесь пользу. Я собираюсь принести ее по-другому: увидеть как можно больше, чтобы максимально полно рассказать о Сабинянии в нашем мире. И, может быть, убедить людей хоть в чем-то последовать ее примеру.

Получилось немного высокопарно, но у Марии таким выходило любое суждение, даже самое правильное.

– Что ж, значит, в этом плане у нас консенсус: мы все хотим узнать побольше, – сказал Тошук. Он посмотрел поверх наших голов. – Похоже, совсем скоро у нас будет возможность реализовать это желание.

Повернувшись в ту сторону, мы увидели движение среди кустов; направо от главной тропы вниз отходила еще одна, более узкая и извилистая. Видимо, это был короткий спуск к морю. Сейчас по этой тропе к нам поднимались люди. Издали они казались сплошной серой массой. Но приблизившись, масса оказалась не столь уж большой – не больше трех десятков человек. Некоторые из них волокли за собой тележки, привязанные к поясу. Одеяния у всех были такие же, как у солдат и у Теше: либо простые подпоясанные рубахи и собранные на шнурке у пояса мешковатые штаны, либо (вероятно, это был щегольской вариант, потому что так были одеты в основном женщины и молодые мужчины) – сложная обмотка всего тела одним или несколькими кусками ткани, отдаленно напоминающая индийское сари. Разве что это «сари» было коротким (у мужчин – выше колен, у женщин – чуть ниже) и обмотано более плотно – плечи были закрыты. У некоторых костюм представлял собой комбинацию обоих вариантов. Женщины относились к своей одежде, если можно так выразиться, более изысканно. Их обмотки сохраняли попытки окрасить ткань какими-то нестойкими растительными красителями: попадались розоватые, голубоватые и даже темно-коричневые куски (последним, вероятно, ранее полагалось быть черными). Но в основном одежда была невнятно-серой. Я заметил довольно много украшений на шеях, руках и ногах: чаще всего это были неяркие бусины, нанизанные на шнурки. Наиболее нарядно выглядели прически: это были сложные комбинации из косичек, узлов, хвостиков и иных форм, украшенных теми же бусинами и шнурками. Видимо, волосы здесь были наиболее доступным объектом для экспериментирования. Сложные прически были даже у некоторых мужчин. Особенно выделялась голова одного парня – белобрысая, коротко выстриженная снизу, а сверху украшенная тремя длинными хвостами. Концы их выбились из узла – а может, это было сделано намеренно – и весело болтались при ходьбе. На ногах у одних были сандалии, другие были обуты в нечто вроде кожаных мешков, привязанных на шиколотках ремнями. Но, что любопытно, обладатели щегольских мужских причесок шли по камням исключительно босиком, словно бы это была плата за следование моде. Впрочем, не похоже было, чтобы они страдали: их грязные мозолистые ноги уверенно ступали по острым камням. Видимо, к веткам они относились столь же спокойно, потому что их голые щиколотки были сплошь покрыты царапинами и ссадинами. Еще издали я заметил, что все идущие – и мужчины, и женщины – улыбались и переговаривались между собой; улыбки и взгляды были точно такими, какие возникают при общении разнополой молодежи. Разве что в нашем мире к этому коммуникативному комплексу добавились бы еще нескромные жесты, обхватывания и непременно громкий, вызывающий смех. Здесь ничего такого не было. Все эти люди явно были на работе: все, кроме женщин, несли на спинах туго набитые котомки либо тащили груженые тележки. Разговоры были негромкими, эмоции выражались в основном во взглядах.

Путники заметили нас еще издали, но их поведение от этого ничуть не изменилось. Они так же неторопливо поднимались в гору, не прекращая своих бесед, и приостановились, лишь выйдя на главную тропу рядом с нами. Двое мужчин, шагавших первыми (один молодой и один – лет сорока) церемонно поклонились Тошуку, что-то невнятно бормотнув при этом; в нашу сторону они послали легкий кивок. Тошук, как и раньше, издал несколько отрывистых звуков, но, насколько я мог судить из его прежде сделанных пояснений, произнесена была целая фраза, только с проглатыванием гласных.

– Они идут как раз в сторону того стойбища, куда нам нужно, – сказал он, поворачиваясь. – Можем пойти вместе с ними.

Мы резво похватали свои рюкзаки, на ходу запихивая в них все, что успели вытащить. Путники явно не собирались задерживаться. Медленным потоком, гремя по камням своими тележками, они выходили на главную тропу. Мы поспешили за ними. Тошук пошел впереди рядом со своими, видимо, знакомыми, а мы растянулись по тропе вместе с остальной группой. Я оказался рядом с тем самым парнем с тремя белесыми хвостами на голове, который привлек мое внимание в первую минуту. Он, в дополнение к своему явно нелегкому заплечному мешку (который по степени удобства был очень мало похож на наши эргономичные рюкзаки), еще и тащил груженую тележку (босиком!), однако не подавал вида, что ему тяжело. Вместо этого он скромно, но старательно пытался привлечь внимание двух девушек, идущих неподалеку, явно уговаривая их присесть к нему в тележку (из-за отсутствия гласных звуков в его шипяще-гортанной речи я не мог уловить интонации, но по обмену взглядами все было понятно). Девушки смеялись и отказывались, хотя, похоже, не были против такого внимания. Парень вел себя уверенно и с достоинством, однако не демонстрировал превосходства над другими; похоже, уверенность он черпал просто из своей молодости, силы, присутствия девушек, солнца и красоты вокруг. Так, должно быть, выглядит совершенно счастливый человек, подумал я. Он не был мускулистым с точки зрения наших завсегдатаев тренажерных залов: худощавые руки и ноги были покрыты мелким рельефом из мышц и вен, а поверх них – сплошным рисунком из царапин. Как и его товарищи, он был до колен завернут в обмотки – но гораздо более небрежные и грязные, чем у других. Он не был красив: близко посаженные серые глаза и небольшое широкоскулое лицо были бесконечно далеки от общепринятых эстетических стандартов (и даже от «антистандартов», к которым Голливуд иногда прибегает, когда типичные красавцы начинают приедаться зрителю). Когда парень улыбался, его маленькие глаза и вовсе превращались в крошечные щелочки. Но мне казалось, что это улыбается само солнце – прекрасное, сильное, равно дарящее всех своими благами – такой лучезарной была его улыбка. Он каким-то образом ухитрялся охватывать своим теплым вниманием почти всю группу: каждому предлагал помощь, подбадривал, шутил, робко кокетничал с девушками. И видно было, что все вокруг с удовольствием принимают лучи этого маленького солнца с тремя болтающимися хвостами, которые ни секунду не оставались в покое. Его лицо и весь внешний вид с первого взгляда показались мне знакомыми. Однако я не сразу вспомнил, что видел его на одном из рисунков у Тошука, которые тот показал мне при первой встрече. Черты лица там были набросаны схематично, и хвостов в прическе не было, оттого-то я не сразу узнал его.