Текст книги "Партии, профессиональные союзы, женские организации Франции, Германии, Великобритании (1815–1914)"

Избирательные системы, предусмотренные конституциями Франции и Германии или принятыми в их развитие законами, равно как и конституционными нормами Великобритании, позволили постепенно, медленными темпами, но неуклонно расширять электорат. В 1831 г. доля избирателей в общей численности населения старше 20 лет составляла в Великобритании 3,8 % и во Франции 0,8 %, а в 1900 г. соответственно 28,5 и 42,6 % взрослого населения, которое могло бы участвовать в выборах при условии введения всеобщего избирательного права. Но до всеобщего избирательного права было еще далеко: им не пользовались женщины.

Постепенное движение от сословного к имущественно-цензовому, а от него – к всеобщему избирательному праву явилось показателем реализации населением одного из важнейших гражданских прав. Демократизация политических систем вызвала к жизни новое явление: рост числа избирателей усиливал их роль в политической жизни своих стран, что побуждало к привлечению масс на сторону соперничавших за власть политических сил, мобилизации электората для проведения выборов. Это, в свою очередь, влекло за собой организацию массовых политических и конфессиональных движений, блоков и партий, развитие прессы как инструмента пропаганды, разработку методов политической риторики и демагогии в ходе избирательных кампаний. На базе конституционности утверждаются свобода личности, слова, собраний, союзов, вероисповедания и т. п. В Конституции и законодательных актах Германской империи эти свободы не регламентировались, поскольку были зафиксированы в конституциях государств, вошедших в империю, во Франции и Великобритании нашли отражение в специальных законах.

В сфере гражданских и политических прав был достигнут несомненный прогресс, однако конституции не содержали соответствующих разделов: политическими правами граждан наделяли специальные разновременно принимавшиеся законы. Исключение, как уже было сказано, составляла Германская империя, в которой объем прав и свобод граждан регулировали конституции входивших в империю государств. Например, в Пруссии Конституционная хартия 1850 г. гарантировала права граждан следующими нормами: «Все пруссаки равны перед законом. Сословные привилегии отменяются». «Личная свобода гарантирована». «Жилище неприкосновенно». «Собственность неприкосновенна» «Гарантируется свобода религиозного исповедания, образования религиозных обществ и совместного домашнего и общественного отправления богослужения». «Родители и их заместители не могут оставлять своих детей или опекаемых без обучения в объеме, установленном для общественных народных школ». «Всякий пруссак имеет право свободно выражать свое мнение путем слова, письма, печати и художественного изображения». «Все пруссаки имеют право мирно и без оружия собираться в закрытых помещениях без предварительного разрешения начальства». «Все пруссаки имеют право соединяться в общества для достижения таких целей, которые не противоречат уголовным законам», но политические союзы могут быть подвергнуты ограничениям и временным запрещениям в законодательном порядке». «Всем пруссакам принадлежит право петиций. Петиции от общего имени допускаются только от учреждений и корпораций». «Тайна почтовой корреспонденции неприкосновенна» [464, с. 390–395].

В целом в европейских странах на базе конституционности утверждаются свобода личности, слова, собраний, союзов, вероисповедания. В связи с отменой различного рода ограничений получила широчайшее распространение периодическая печать. Отражая складывавшиеся в обществе настроения и в тоже время формируя общественное мнение, она активно воздействовала на власть и социально-политические процессы. Признание за личностью определенных неотчуждаемых прав и свобод повлекло формирование гражданского общества, что означало определенное самоограничение государства в интересах граждан. Институты гражданского общества стали инструментом защиты экономических и социальных интересов людей. Вводится система социального страхования, в том числе в случае безработицы, распространяется система пенсий и пособий, определяется минимум заработной платы и максимальная продолжительность рабочей недели, ограничивается рабочий день женщин и детей.

История Франции, Великобритании и Германии в последней трети XIX – начале XX в. свидетельствует об устойчивости политических систем, сложившихся в этих странах. С началом Первой мировой войны все слои населения поддержали свои политические элиты. Во Франции и Великобритании военные успехи питали патриотический дух до конца войны. В Германии войну поначалу также приветствовали, но когда материальные тяготы (в зиму 1916–1917 гг. от голода умерли 3/4 млн человек) и моральные страдания, вызванные людскими потерями и поражениями на фронтах, стали невыносимыми, пришло озлобление против власти, недоверие к политическим лидерам, в том числе социал-демократии и профсоюзам, усиление радикальных настроений. Все это привело к революции и падению империи.

Глава 4
Социальная база политических партий и общественных объединений

4.1. Дворянская аристократия

Франция. Реставрация Бурбонов включила в ряды политической элиты старое аристократическое дворянство, вернувшееся из эмиграции[12]12
  Под аристократией понимается исторически сложившийся, наследственно правивший класс. В Англии к ней относилась высшая знать – пэры вместе с их братьями, сестрами и детьми. К высшему классу принадлежали также баронеты. Этот титул считался средним между высшей знатью (герцог, маркиз, граф, виконт) и низшим, нетитулованным дворянством – джентри. В Германии – это титулованная крупнопоместная знать и нетитулованное дворянство, наподобие прусского юнкерства, которое по своему состоянию и положению было причислено самим дворянством к «живущим благородно».


[Закрыть]. Людовик XVIII не скупясь вознаградил дворян, сохранивших верность Бурбонам. Только королевская охрана, сведенная в несколько рот лейб-гвардейцев и швейцарских гвардейцев, насчитывала 1500 человек. Все они имели звания офицеров. Командирами рот были назначены представители высшей титулованной аристократии. В их числе были князь де Пуа, герцог де Грамон, герцог Люксембургский, даже бывшие наполеоновские военачальники – князь Невшательский маршал Бертье и герцог Рагузский маршал Мармон, перешедшие на сторону Бурбонов. Численности роты особого значения не придавали. Маркиз де Ла Сюз командовал ротой гоффурьеров из 13 человек, но жалованье имел в 24 тыс. франков в год. Многие аристократы занимали сразу по несколько высокооплачиваемых должностей. Барон Максанс де Дамас в качестве бригадного генерала получал 14 тыс. франков и как почетный камер-юнкер герцога Ангулемского – 6 тыс. франков [591, с. 35–36]. Придворный военный штат не претерпел никаких изменений до революции 1830 г., когда он был упразднен Луи-Филиппом.

Чрезвычайно разветвленным был гражданский придворный штат. В 1826 г. без прислуги он насчитывал 692 высшие придворные должности. Все они богато оплачивались. Герцог д’Омон получал 50 тыс. франков как обер-камер-юнкер, 12 тыс. как пэр Франции, 10 тыс. франков как командующий Восьмой дивизией, 12 тыс. как генерал-лейтенант – всего 84 тыс. франков. Герцог де Блакас, герцог Шарль де Дамас, герцог де Дюрас также имели жалованье обер-камер-юнкеров и выплаты, причитавшиеся им как пэрам Франции и бригадным генералам. Вдобавок каждый из них на все время несения службы при дворе получал бесплатно квартиру, отопление, освещение и стол. Другие должности оплачивались меньше, но тоже щедро: первые камердинеры по 15 тыс. франков, ординарные камердинеры по 8 тыс., камер-юнкеры по 6 тыс., ординарные камер-юнкеры по 5 тыс. франков и т. д. У каждого из принцев и принцесс также имелся не такой большой, но многолюдный придворный штат. Многие должности при дворах были совершенно бесполезны. В шталмейстерской службе, например, в числе других числились главные и ординарные конюшие. Когда король отправлялся в дальнюю дорогу, его сопровождали ординарный конюший, ехавший впереди упряжки, и главный конюший, располагавшийся в экипаже, следовавшем за королевской каретой. Если король отправлялся в один из парижских пригородов, в Сен-Клу или Венсенн, главный конюший, наоборот, ехал перед каретой короля, а ординарный конюший – позади. За выполнение этой церемониальной необременительной функции каждый из них получал по 6 тыс. франков в год [591, с. 39].

Было вознаграждено и провинциальное дворянство, которому в 1814 г. возвратили титулы. В период Реставрации оно заметно расширило свой состав в связи с многочисленными пожалованиями Людовиком XVIII и Карлом X дворянских титулов. Дворяне получили доступ к выгодным и влиятельным должностям. Только они назначались министрами и послами. Дворянский титул имели более 50 % префектов. После воцарения в 1824 г. Карла X дворянство компенсировали за распроданные во время революции земли огромной суммой в миллиард франков [339]. За конфискованные владения их бывшие владельцы получили вознаграждение в 20 раз большее, чем доход, который эти земли давали в 1790 г. Земельные тяжбы в судах решались в пользу дворян. В 1829 г. граф и графиня де Руже, ссылаясь на постановление, принятое в 1541 г. парижским парламентом, оспорили право крестьян коммуны Нуари на пользование лесом, расположенного на территории коммуны и составлявшего ее собственность. Суд принял сторону аристократов, объявил их собственниками леса и приговорил коммуну к уплате им штрафа [407, т. 2, с. 191]. Правительство приняло меры против дробления дворянских имений. В 1817 г. обязали каждого нового пэра обзавестись неделимым поместьем с минимальным чистым доходом в 10 тыс. франков. За 16 лет Реставрации было учреждено 306 новых майоратов.

Из рядов дворянства вышли «ультрароялисты», в их восприятии действительности вся Франция была сплошь населена изменниками, соучастниками «ужасного заговора», которые, по словам их лидера Ла Бурдоннэ, заслуживали «оков, палачей, казней» [398, т. 3, с. 91]. Жажду мести и кары дополняло стремление переделать дух нации, для достижения чего следовало вернуть духовенству преобладающее положение в государстве, обуздать с помощью цензуры прессу, получить вознаграждение за понесенные в годы революции потери. Электоральной базой ультрароялистов были сельские дворяне, крупные помещики и их арендаторы. Во вновь избранной Палате депутатов из 388 ее членов 235, т. е. почти две трети, были крупными помещиками, выходцами из старых дворянских фамилий.

Но уже в годы Реставрации, несмотря на полное политическое господство ультрароялистов, обозначились симптомы потери влияния аристократии в связи с реформой армии, проведенной военным министром маршалом Лораном Гувион-Сен-Сиром. Закон 1818 г. отменил прерогативу короля присваивать чины офицерам по личному усмотрению и установил новый порядок производства: офицером мог стать только тот, кто прослужил не менее двух лет унтер-офицером или окончил военную школу. Нельзя было получить следующий чин, не прослужив четыре года в низшем звании. Это положило конец фаворитизму и привилегированному положению аристократии на военной службе. Июльская революция 1830 г. и правление Луи-Филиппа еще больше подорвали политическую роль аристократии легитимистского и бонапартистского толка. С приходом к власти Луи-Филиппа в отставку были отправлены 76 префектов, 196 супрефектов, около 400 мэров, сложили полномочия 20 из 30 членов Государственного совета, около 100 судей, 99 членов палаты депутатов. Среди них доля дворян «старого порядка» и крупных землевладельцев была чрезвычайно высока. Они пытались ожесточенно сопротивляться. Легитимисты, сторонники Бурбонов, под предводительством герцогини Беррийской, подняли в 1832 г. мятеж в Вандее. Не отказались от попыток свергнуть Июльскую монархию и бонапартисты. Племянник Наполеона I принц Луи-Наполеон Бонапарт организовал восстание в Страсбурге. Арестованный властями и бежавший за границу, он тайно вернулся во Францию и в 1840 г. попытался взбунтовать военный гарнизон Булони.

Отношение к аристократии Луи-Наполеона Бонапарта, сначала избранного подавляющим числом голосов избирателей президентом (10 октября 1848 г.) [358], затем в результате государственного переворота (2 декабря 1851 г. [838; 157] ставшего принцем-президентом [868], а в заключение по плебисциту (20 ноября 1852 г.) принявшего титул «императора французов» с именем Наполеона III [379], определялось политической целесообразностью. Перед ним возникла проблема укрепления власти, что связывалось с притязаниями на трон легитимистов и орлеанистов. Новому президенту, а затем и императору нужна была поддержка аристократически-дворянской элиты страны. Об этом свидетельствовали и выборы 13 мая 1849 г. в Законодательное собрание, где 500 из 750 мест заняли представители «партии порядка»: легитимисты, орлеанисты, бонапартисты. Политические позиции аристократии нельзя было игнорировать. На это указывал и Франсуа Гизо, писавший в 1852 г.: «Мятежи подавляют при помощи солдат, крестьяне обеспечивают победу на выборах, но солдат и крестьян недостаточно, чтобы править страной, нужна поддержка высших классов, которые являются и правящими классами. А они в большинстве своем враждебны президенту» [883, с. 225].

Чтобы подавить эту, по словам Гизо, «враждебность», Луи-Наполеон 22 января 1851 г. конфисковал собственность семьи Орлеанов. Из правительства были удалены такие орлеанисты, как герцог Шарль-Огюст Морни. По надеждам орлеанистов на реставрацию был нанесен сильнейший удар.

После падения Второй империи и утверждения Третьей республики аристократия связывала свои помыслы с реставрацией монархии, но ее политически разделяла ориентация на легитимистов– сторонников династии Бурбонов, орлеанистов – приверженцев Орлеанского дома и бонапартистов. Цели этих фракций монархического лагеря различались как династическими пристрастиями, так и отношением к политическим процессам, участниками которых они являлись. Легитимисты продолжали линию на отказ от всех завоеваний революции конца XVIII в., прежде всего, отрицали республиканский строй, демократические институты, светскость. Их идеалом являлась авторитарная монархия и клерикализм. Эту идеологию исповедовали преимущественно крупные земельные собственники, представители титулованной знати, провинциальное дворянство. Орлеанисты в большей мере отражали интересы той части дворянства, которая основывала свое благополучие не только на земельной собственности, но и на капиталистическом предпринимательстве – операциях с акциями банков, страховых обществ, железнодорожных компаний, промышленных предприятий. Они признавали революционное наследие, демонстрировали свою приверженность к либерально-парламентским формам правления, стремились к установлению конституционной монархии английского типа, основанную на «общественном договоре» монарха с гражданами. Но в своем отношении у действительности орлеанисты проявляли большую гибкость. Осознав неудачу реставрации монархии, орлеанисты по многим вопросам сотрудничали с республиканцами. Бонапартисты добивались замены утвердившегося в стране парламентаризма плебисцитарной диктатурой, которая в их политических установках представлялась как гарант национального величия, социальной справедливости, беспристрастный арбитр в классовых конфликтах.

Продолжавшийся раскол и усиление республиканских настроений в массе электората привели к резкому падению влияния монархистов. Этому способствовали предпринятые превентивные меры, чтобы обезопасить республику от посягательств монархистов. Национальное собрание 14 августа 1884 г. проголосовало за закон, не допускавший изменение республиканской формы правления и исключавший членов царствовавших во Франции династий из числа возможных претендентов на выборах президента [290]. Завершающими актами полного устранения с политической арены наследников бывших монархов стали закон (9 декабря 1884 г.) о запрещении избрания в Сенат членов царствовавших во Франции семей [291; 293; 297] и закон (16 июня 1885 г.) о недопущении их и в Палату депутатов [307–309]. Притязания монархической аристократии на реставрацию монархии и возрождение собственного былого величия были окончательно пресечены, а сама она вошла в полосу неуклонного падения политической, экономической и культурной роли.

Германия. Победа во франко-прусской войне 1870–1871 гг. дала возможность Бисмарку завершить воссоединение Германии. В сентябре 1870 г. Бисмарк начал переговоры об объединении государств Южной Германии и Северогерманского союза. 18 января 1871 г. в Версальском дворце состоялся акт официального учреждения Германской империи. Прусский король Вильгельм I стал германским императором (кайзером). Вместе с превращением Гогенцоллернов в германских императоров страна оказалась во власти прусских политических традиций и идеалов, среди которых доминировали реакционность и милитаризм. Государственное устройство вновь созданной империи обеспечивало гегемонию прусской монархии. Именно прусский король являлся главой государства с титулом германского императора. Прусскому королю принадлежал полный контроль над армией, не только прусской, но и всей империи: по особому соглашению с Пруссией вооруженные силы всех, кроме одного, государств вошли в состав прусской армии. Только король Баварии сохранил контроль над своей армией в мирное время, но и она в случае войны переходила под имперское командование. Прусское военное законодательство было распространено на территорию всей страны. В Конституцию Германского рейха включили специальный раздел «Военное дело империи», который предусмотрел, что каждый немец, способный носить оружие, с 20 до 28 лет, т. е. в течение семи лет, является военнообязанным постоянной армии; на последующие пять лет его зачисляли в ополчение первого призыва, а затем – в ополчение второго призыва. Действительная военная служба в зависимости от рода войск устанавливалась в 2–3 года, нахождение в ополчении продолжалось до 39 лет. Армия не подчинялась правительству, стояла над ним. Каждый командир имел право, более того, был обязан вмешаться, если считал работу гражданской администрации неудовлетворительной [617, с. 48]. Главенствующее положение армии в политической системе определяло Германскую империю как милитаристское государство. Прусскому доминированию способствовал и состав руководства: рейхсканцлером становился, как правило, прусский премьер-министр, он же руководил и имперским правительством. Конституцию нельзя было изменить без согласия верхней палаты, а в ней преобладали представители все той же Пруссии. Прусский дух империи подчеркивала и официальная атрибутика: официальный гимн империи не был введен, а когда возникала по требованиям протокола необходимость, исполняли прусский гимн. Наконец, прусская гегемония обусловливалась естественными факторами: Пруссия включала (в 1890 г.) 64,5 % территории и 60,6 % населения империи [229, с. 386].

Консервация вызывавших негативные последствия политических устоев была связана с монополией прусского юнкерства на власть. Доминирующая роль юнкерства определялась не только земельной собственностью, но и наличием особых прав и функций, вытекавших из самого факта владения. Вплоть до 1872 г. там, где располагались рыцарские имения, владельцы которых в подавляющем большинстве случаев могли проследить свою генеалогию на протяжении многих веков, границы местной общины определялись территорией этих имений. Такие помещики пользовались неограниченной полицейской и судебной властью в пределах общины: выбирали деревенского старосту, могли налагать вето на все решения местного собрания. Даже когда этот феодальный анахронизм был ликвидирован, прусские землевладельцы, пока существовала империя, сохраняли дисциплинарную власть над неженатыми работниками, жившими в их имениях.

Выходцы из состоятельного слоя юнкерства, имевшие возможность получить университетское образование, формировали прусский административный аппарат. При этом дворяне игнорировали органы юстиции, министерство образования, избегали должностей, требующих технических знаний. Своим призванием они считали службу при германском императорском и прусском королевском дворах, в системе административного управления, министерстве иностранных дел. Так, местное окружное управление в Пруссии возглавлял ландрат, являвшийся государственным служащим. До 1872 г. король лично назначал на эту должность из числа кандидатов, названных местными владельцами рыцарских имений. Но и после этой даты ландратами после сдачи несложного экзамена становились преимущественно юнкеры. Даже в 1914 г. 56,2 % прусских ландратов имели дворянское происхождение. Должность ландрата позволяла совмещать исполнение служебных обязанностей с ведением хозяйства в собственных поместьях. Она зачастую являлась плацдармом для продвижения по лестнице бюрократической иерархии. Аристократы монополизировали и должности глав провинций – оберпрезидентов. В Пруссии в 1914 г. 83 % оберпрезидентов были дворянами. Первоначально оберпрезидент имел статус личного представителя монарха, осуществлявшего контроль за деятельностью всех ведомств и учреждений на территории провинции. Но к концу XIX в. оберпрезидентов подчинили Министерству внутренних дел, превратив их в высокопоставленных чиновников, хотя и выделявшихся знатностью происхождения.

Состояние высшей прусской аристократии значительно уступало богатствам английского титулованного дворянства. Лишь немногие из прусских землевладельцев (такие, как принц Гвидо Хенкель фон Доннерсмарк с годовой прибылью в 600 тыс. ф. ст.) могли соперничать с английскими. В 1912 г. в Пруссии всего 12 аристократических домов имели годовой доход выше 75 тыс. ф. ст.[13]13
  1 ф. ст. после 1871 г. равнялся 20 немецким маркам. Для удобства сопоставления данные о доходах приводятся в фунтах.


[Закрыть] (в Англии даже в 1883 г. – 29 фамилий). 108 титулованных аристократов располагали годовым доходом в 10–75 тыс. ф. ст. (в Англии такие поступления даже в 1870-х годах имели 942 лендлорда). Что касается основной массы прусских дворян-землевладельцев, то в 1912 г. каждый из 1129 родов ежегодно получал порядка 4 тыс. ф. ст. [подсч. по: 540, с. 75, 90, 96]. Это вполне сопоставимо с доходами английских баронетов и богатых джентри, хотя последних с аналогичным материальным положением было больше – 2500 человек.

Вплоть до Первой мировой войны для большинства прусских аристократов крупнейшим источником дохода была земля. Однако отмена крепостных повинностей по законам 1821 и 1850 гг. существенно изменила структуру землевладения [см.: 496; 761]. В руках поместного дворянства взамен крепостнических податей и услуг оказались значительные суммы компенсационных выкупных платежей в виде ценных бумаг. Наиболее состоятельные землевладельцы приобрели на них новые земли, зачастую целые поместья и разорившиеся крестьянские фермы. Кроме того, часть крестьян вместо денежных выкупов уступила помещикам до половины своих земельных наделов, дворянство получило также 86 % общественных земель [540, с. 112]. Хотя земельные владения аристократии увеличились, прусские помещики не стали монополистами на владение землей, как это было в Англии. Только в Померании и Познани крупные поместья в XIX в. занимали более половины всего земельного фонда. Богатейшие землевладельцы, имевшие в собственности несколько имений, при всем желании непосредственно ими управлять не могли. Поэтому многие поместья сдавались в аренду.

Значительная часть прусских землевладельцев из дворян не смогла приспособиться к новым, капиталистическим, методам хозяйствования, неизбежным после освобождения крестьян. Многие дворяне разорились и были вынуждены продать свои поместья. В течение нескольких лет после падения крепостного права 40 % дворянской собственности в Силезии оказалось в руках буржуазии, а в Восточной Пруссии к 1856 г. только 56,9 % поместий по-прежнему принадлежали дворянству, в том числе выходцам из буржуазии, лишь недавно получившим дворянское звание [540, с. 114]. Основными причинами разорения дворянства были отсутствие предпринимательского опыта, недостаток средств для приобретения сельскохозяйственных машин и тяглового скота, расточительность и как следствие – чрезмерные долги. Экономические потери той части прусских дворян, хозяйства которых были ориентированы на экспорт зерна, явились следствием также потери прибыльного английского рынка в связи с принятием в Англии хлебных законов, установивших в 1820-х годах высокие таможенные пошлины. Положение усугубилось в 1870-х годах, когда в Европу стало поступать американское зерно. Некоторые из предприимчивых землевладельцев переключились с производства зерна на разведение овец, но для многих продажа поместья оказалась наиболее легким выходом. У мелкопоместных дворян все больше развивалось стремление переехать в город в поисках прибыльной должности в государственном управлении или армии.

За экономическое выживание боролись и крупные землевладельцы, пострадавшие от вторжения заокеанского зерна. В 1901–1905 гг. в Пруссии цены на пшеницу упали на 20 и на рожь на 25 % по сравнению с первой половиной 1870-х годов. У титулованной знати не было возможности компенсировать потери за счет городской собственности по той причине, что в таких размерах, как у английских аристократов, она практически отсутствовала. Но крупным землевладельцам принадлежали огромные лесные богатства – в 1855 г. 54,2 % всех лесов Пруссии. Поскольку цены на древесину начиная с 1880-х годов вплоть до 1914 г. постоянно росли (развитие путей сообщения сделало возможной ее массовую транспортировку), лесное хозяйство стало доходной отраслью крупнопоместной частновладельческой экономики. Переход от чисто сельскохозяйственного производства к переработке местного сырья оказался чрезвычайно прибыльным делом. В 1883 г. один из представителей рода Арнимов купил поместье Мускау. Он расширил продажу леса, проложив небольшую железную дорогу, построил лесопилки, фабрики по производству картона и переработке стружки, открыл оснащенный паровым котлом завод по производству кирпичей, увеличил выпуск угля – поместье, купленное за 330 тыс. ф. ст., в 1913 г. оценили в 700 тыс. ф. ст.

Возросло состояние той части аристократии, которая смогла занять существенные позиции в горной и металлургической промышленности. В этих случаях для обогащения подчас не приходилось прилагать практически никаких усилий. Например, предки рода герцогов Аренбергских получили королевское право заниматься горным делом в рейнско-рурско-вестфальском промышленном районе. Эта владетельная семья заключала соглашения с горнодобывающими компаниями, которые на герцогских землях открывали и эксплуатировали шахты. Владельцы получали 1 % от всего добытого угля. В 1909 г. герцогу Аренбергскому его королевское право приносило ежегодный доход, превышавший 25 тыс. ф. ст. а общий доход, возрос с 11,3 тыс. ф. ст. в 1892 г. до 145 тыс. ф. ст. в 1909 г. Силезский землевладелец принц Хенкель фон Доннерсмарк вложил капитал в эксплуатацию месторождений угля, железной руды и цинка, обнаруженных в его владениях. Затем сферой инвестиций этого нового предпринимателя стала химическая промышленность. Перед Первой мировой войной Доннерсмарк по богатству занимал второе место в Германии после Круппа. В 1913 г. из 12 богатейших подданных Пруссии 6 были промышленниками-аристократами из Силезии.

В XIX – начале XX вв. значительная часть прусской аристократии, как и в предшествовавшие столетия, находила призвание в армейской службе. Военная карьера для многих была вынужденным шагом – относительная бедность сельских дворян подчас не оставляла другого выбора: дать сыну военное образование в кадетском корпусе стоило в 4 раза дешевле, чем на юридическом факультете в университете. Но невозможность из-за отсутствия университетского образования сделать карьеру на государственной гражданской службе отнюдь не воспринималась как крушение жизненных устоев. В среде прусского юнкерства глубоко укоренились и безоговорочно почитались милитаристские традиции, в дворянских семьях царил культ армии и службу в ней предпочитали другим занятиям. Фактически произошло прямое (в виде непосредственной службы) или косвенное (путем браков дочерей юнкеров с офицерами) сращивание юнкерских семей и значительной части офицерского корпуса. Потомок старинного юнкерского рода Отто Людвиг фон Бенеккедорф унд фон Гинденбург имел шестерых детей, из которых пятеро поступили на военную службу. В семье младшего из братьев-офицеров родился сын – будущий генерал-фельдмаршал Пауль фон Гинденбург. Он, в свою очередь, женился на генеральской дочери, в этом браке было трое детей – две дочери вышли замуж за прусских офицеров, сын сам служил в гвардейском пехотном полку, а затем в генеральном штабе. История семьи Гинденбургов являет типичный пример юнкерско-офицерской кастовой замкнутости.

В Пруссии даже в 1860-х годах в офицерском корпусе преобладали дворяне, и именно они хранили традиции, формировали дух армии, обеспечивали ее боеспособность. Но в последней трети XIX в. произошли коренные изменения в организации военного дела: возросли людские мобилизационные ресурсы и численный состав армий, увеличились масштабы их материального обеспечения, с развитием железных дорог, телеграфа и телефона произошли революционные изменения в области коммуникаций, повысилась боевая мощь вооружений. Армии Германии, как и других стран, приходилось решать усложнившиеся задачи организации вооруженных сил, прежде всего, повышения профессионального уровня и увеличения состава офицерского корпуса. В новых условиях аристократия не была в состоянии сохранять монополию в нем. Уже в 1888 г. 28 % прусских офицеров являлись выпускниками университетов, а к 1913 г. среди офицеров насчитывалось 70 % недворян [540, с. 222]. И это только усилило прусско-германскую армию. Такие выдающиеся военные деятели, как, например, генерал-фельдмаршал Август фон Гнейзенау и генерал-фельдмаршал Гельмут фон Мольтке-старший, по словам Бисмарка, «не были исконными пруссаками» [81, с. 4], вышли из рядов протестантского дворянства Северной Германии или образованной буржуазии.

В Германской империи офицерство окружал ореол всеобщего поклонения. Взгляды и ценности прусской аристократии во все большей степени аккумулировались буржуазными слоями. Их представители, разводнившие кадровый состав армии, восприняли мировоззрение прусского офицерства. Поэтому офицерский корпус Германии сохранил однородность на базе аристократических ценностей. Этому способствовало то, что в основе подготовки командных кадров лежали прусские аристократические стандарты. Основным источником воспитания офицеров были кадетские корпуса. В эти закрытые военно-учебные заведения принимали мальчиков 10-летнего возраста, как правило, из военных семей и обучали на протяжении 6–8 лет, после чего, при условии успешного окончания, зачисляли в армию. Кадетские корпуса выпускали офицеров, подготовленных для действий на поле боя. Общеобразовательный курс соответствовал гимназическому с преобладанием математики и современных, а не классических наук. Суровый режим и поминутная регламентация рабочего дня, строжайшая дисциплина и беспрекословное подчинение лежали в основе воспитания. В кадетских корпусах не только прививали практические военные навыки, но и формировали особый нравственный облик офицера. Поощрялись проявления смелости, физическая сила и выносливость, способность переносить боль, невзгоды и опасность, умение не терять хладнокровия и присутствия духа. Высоко ценились стремление к лидерству, чувство товарищества, преданность офицерской корпорации и готовность подчиняться ее требованиям. Кастовое высокомерие и классовые предрассудки побуждали офицерство с пренебрежением относиться ко всем, кто не входил в дворянско-офицерский круг.