Текст книги "Александра – наказание Господне"

Ирина Мельникова
Александра – наказание Господне

1

В дверь осторожно постучали. Графиня поспешно отдернула руку, которую собирался поцеловать bel homme[1]1
  Bel homme (франц.) – красавчик.


[Закрыть] Кирдягин. Поправила слегка растрепанные букли, привела в порядок потревоженное декольте, сделала глубокий вдох, обмахнулась веером, стараясь согнать с лица обильный румянец от неумеренных и весьма пикантных комплиментов известного столичного повесы и бретера, и только тогда соизволила произнести:

– Войдите!

В будуар, почтительно склонившись, скользнул слуга в ливрее. В руках он держал серебряный поднос, на котором в одиночестве возлежал большой сиреневый конверт, скрепленный круглой сургучной печатью с пропущенной сквозь нее изящной золотистой ленточкой.

Сердито посмотрев на лакея, графиня двумя пальчиками взяла конверт, нервно взмахнула веером и недовольно проговорила:

– Сколько раз нужно повторять, чтобы меня не тревожили во время визитов?! Нет, в этом доме определенно желают свести меня с ума! Все, что я ни прикажу, выполняется из рук вон плохо или вовсе забывается!

Она виновато взглянула на Кирдягина, развалившегося в кресле напротив и с преувеличенным вниманием рассматривавшего свои тщательно отполированные ногти. На замечание графини он ответил едва заметным пожатием плеча да поднятыми вверх аккуратными и, как она подозревала, искусно подправленными куафером[2]2
  Парикмахер.


[Закрыть] бровями, тем самым достаточно талантливо изобразив огорчение от возникшей вдруг помехи.

Лакей склонился еще ниже:

– Ваше сиятельство, велено срочно передать это послание лично вам. Господин Рябинин-с, секретарь его сиятельства, распорядились…

– Peut-on faire des comme-ca?[3]3
  Peut-onfairedescomme-ca? (франц.) – Ну позволительно ли так поступать?


[Закрыть] – вздохнула графиня и взмахом веера показала лакею на дверь. – Ступай, Степан, и передай, что я велела более меня не беспокоить, понял, шельма окаянный?

– Понял-с, понял-с! – попятился к двери Степан. – Все скажу, чего уж там!

Проследив за тем, чтобы дверь за ним захлопнулась, графиня дернула за витой шелковый шнур. Тяжелая бархатная штора рухнула вниз, отгородив будуар от внешнего мира.

Кирдягин в это время с тоской взирал то на окно, за которым близился к трем часам пополудни сырой и серый петербургский день, то на небольшой столик у кресла графини. На нем ждала своей очереди бутылка дорогого шампанского, покрытая тонким слоем подтаивающего инея. Услышав громкий хлопок, Кирдягин обернулся, и тотчас его чувствительный нос некрасиво сморщился, и гость вдруг звонко чихнул.

Графиня, к счастью, не обратила внимания на столь очевидный конфуз своего поклонника, и продолжала вертеть конверт с четко выведенными на нем крупными буквами. Почерк был ей незнаком, принадлежал, несомненно, мужчине, и причем довольно солидного возраста, чтобы отказаться от замысловатых завитушек и причудливых вензелей, которыми в последнее время так увлекались ее подруги и франтоватая молодежь вроде Кирдягина.

– «Ее сиятельству, графине Буйновской Елизавете Михайловне», – прочитала графиня. В этот момент истомившийся Кирдягин подкрался к ней сзади и прижался губами к маленькой черной мушке у основания не потерявшей былого изящества и стройности женской шеи. Но Елизавета Михайловна, дернув плечом, словно отгоняя докучливого слепня, опустилась в кресло.

– Mon ami, будьте так добры, подайте мне нож для разрезания бумаг.

Mon ami, нисколько не расстроившись из-за несостоявшегося поцелуя, незамедлительно исполнил просьбу и вновь залег в кресле в позе утомленного жизнью персидского кота.

Графиня тем временем, надрезав конверт, достала небольшой лист веленевой бумаги. Пробежав его глазами, она вскрикнула, откинулась на спинку кресла и принялась усиленно обмахиваться веером, отчего изображенные на нем Афродита и Адонис, казалось, ожили и забились в пляске святого Витта.

Кирдягин вскочил на ноги и услужливо протянул флакон с нюхательной солью, но графиня оттолкнула его руку и, взяв со стола колокольчик, позвонила. В ту же секунду из-под кресла выкатилась любимая собачка и тезка Елизаветы Михайловны Бетси; она радостно подбежала к новым панталонам гостя и, если бы не открывшаяся тут же дверь из соседней спальни, непременно испробовала бы их на вкус и прочность. Подоспевшая горничная Настя подхватила зловредную левретку, и Кирдягин облегченно вздохнул. Он собирался нанести еще несколько визитов, и сражение за собственные штаны могло существенно подорвать его надежды на будущее.

– Настя, отнеси Бетси покормить и скажи, чтобы ее немедля вынесли на прогулку. И передай дворецкому, что я велела подать через час карету, а сама живо приготовь мне синее кашемировое платье да бархатный салоп, тот самый, с атласными вставками, и не забудь про новую мерлинскую шаль. Непременно надо показать ее княгине! – Встав с кресла, графиня положила конверт с письмом в большую черного лака шкатулку, украшенную затейливым растительным орнаментом. – А это оставь в моей спальне.

Настя, шустрая, разбитная девка, сверкнув глазами на Кирдягина, едва заметно ухмыльнулась, негодница, и, как степной вихрь, умчалась выполнять приказы барыни. Елизавета Михайловна повернулась к гостю:

– Милостивый государь Дмитрий Афанасьевич, – она коснулась его руки длинными, унизанными кольцами пальцами, – к великому сожалению, мне необходимо сделать несколько срочных визитов и я вынуждена покинуть вас.

– Насколько я понимаю, графиня, вы меня выпроваживаете? – Кирдягин в отдельные моменты своей жизни не боялся показаться излишне прямолинейным. Особенно, если дело касалось женщин зрелого возраста и в известной степени к нему неравнодушных. В отношении графини Буйновской у него были все основания полагать, что она влюблена в него как кошка, и потому решил покапризничать. – Что ж, мне ничего не остается, как раскланяться. Видно, я ошибся в своих предположениях, разговоры наши показались вам неимоверно скучными и неинтересными, раз вы предпочли мое общество делам, а не тому, о чем я так страстно мечтал все эти дни…

– Перестаньте, mon cher ami! – Графиня против его ожиданий не смутилась, не покраснела, и даже веер на сей раз не трепыхнулся в ее руках. – Изъясняйтесь попроще! Известность в свете вам принесло не умение красиво плести слова, а постельное мастерство! Вы не хуже меня знаете, с какой целью я пригласила вас в свой будуар. Мне хотелось вывести из себя графа Буйновского, о котором на каждом углу болтают, что он не покидает будуар m-lle Camille. Но теперь все изменилось. Не скрою, меня покорили ваши манеры и обходительность. Сегодня я испытала величайшее искушение и, если бы не сие послание, возможно, ваши мечты и сбылись бы. – Елизавета Михайловна посмотрела на слегка побледневшего Кирдягина. Несостоявшийся любовник успел достать из кармана сюртука золотую с эмалевым покрытием табакерку, да так и застыл, сжимая ее в одной руке, а щепотку табака – в другой.

Буйновская расхохоталась:

– Не горюйте, голубчик, таких дур, как я, на ваш век хватит! Вы правы, у меня сейчас другие заботы. Через несколько дней приезжает дочь моей покойной сестры, Александра. Девица она неискушенная. В свет выезжает впервые, потому мне нужно подготовиться, все обдумать, чтобы ее представление оказалось удачным. Тем более что время на поиск достойного мужа ограничено.

Графиня заметила взгляд Кирдягина, брошенный на шампанское, улыбнулась про себя и мысленно перекрестилась. Воистину Всевышний приложил руку к тому, чтобы она вовремя получила это письмо, и тем самым отвел от соблазна – дело закончилось целованием ручек и до шампанского не дошло.

Она прекрасно разбиралась в своих слабостях и не раз испытала на себе действие благословенного шипучего напитка. Ничто так не усмиряет женскую гордыню и мужское чванство, как бокал хорошего вина. Порой он вынуждает забыть не только служебные обязанности и супружеский долг, но предает забвению величие свершений предков и полосатые гербы с коронами… Перед ним бессильны и простые смертные, и даже монаршие особы, которым иногда тоже свойственно отринуть доводы разума и подчиниться законам сердца…

Кирдягин слегка кашлянул, отвлекая графиню от ее мыслей:

– Позвольте узнать, милейшая Елизавета Михайловна, могу ли я нанести визит и засвидетельствовать свое почтение вашей племяннице?

Графиня, свысока оглядела смазливую физиономию столичного fashionable[4]4
  Fashionable (англ.) – модник, щеголь.


[Закрыть] и усмехнулась:

– Но-но, mon ami! Александра не про вашу честь! Пусть отец у нее и непутевый граф Волоцкий, но он богат, а род у них старинный и славный, так что держитесь от нее подальше!

– Но она хотя бы красива?

– Не знаю! – Буйновская, похоже, была озадачена. – Они всего-то месяца два как из-за границы вернулись, так что я никогда ее не видела. Правда, сестра моя, Ольга, слыла в свое время первой красавицей Петербурга, да и самого графа, черт бы его побрал, тоже бог не обидел! Можно надеяться, что девочка не дурнушка, а с тем приданым, что отец за нее обещает, думаю, в девках она долго не засидится!..

…Через час после неудачного визита к графине Буйновской Кирдягин в высоком черном цилиндре, темно-синем сюртуке на вате и панталонах, счастливо избежавших зубов пакостницы Бетси и имевших, как изволил выразиться один из его приятелей, цвет упавшей в обморок лягушки, медленно прогуливался вдоль Невского проспекта. Левую руку Дмитрий Афанасьевич закинул на поясницу, правой опирался на тяжелую, инкрустированную серебром трость из мореного дуба. Изредка он лениво поглядывал через лорнет, небрежно кивал в ответ на приветствия многочисленных знакомых и продолжал размеренно шествовать по проспекту. Друзья и товарищи разводили в недоумении руками, не понимая причины странной меланхолии известного в свете весельчака.

А мысли Кирдягина были далеко и заняты непривычным для него делом: он размышлял, взвешивал pro et contra и даже просчитывал возможный доход от поступка, который вознамерился осуществить в самом ближайшем будущем.

Наконец сумбур, царивший в кудрявой голове отъявленного ловеласа и кутилы, несколько улегся, мысли приобрели четкость и стройными колоннами замаршировали в заданном направлении. И тогда Кирдягин, перестав витать в эмпиреях, весело щелкнул пальцами, озорно, по-гусарски, крутанул ухоженный ус и отправился в ресторацию Фёльета, чтобы отобедать в компании подобных ему бездельников; там его ждали жирные устрицы, кровавый ростбиф, трюфеля и бутылочка сокрушительной красной мадеры на пару с графинчиком бархатного, подогретого лафита…

Жизнь продолжалась, а Дмитрий Афанасьевич, по обычаю, ждал от нее только праздников и подарков!

2

– Александра, потрудись объяснить, что случилось с Кирдягиным? – Елизавета Михайловна, подобно олимпийскому марафонцу, с трудом перевела дух. – Он так быстро промчался мимо меня, что чуть не сбил с ног генерала Сахнова. Такое впечатление, что его основательно потрепали дворовые псы! Многие заметили, как он сопровождал тебя в зимний сад, – и вот такой конфуз! Признавайся, ты опять что-то натворила?

Племянница подняла на тетку огромные темно-синие глаза, и если бы графиня не имела уже опыта общения со своей внезапно свалившейся на голову родственницей, то вполне могла подумать, что более кроткого и невинного существа в природе не существует!

– Право, ничего, тетечка! – Девушка вдруг озорно улыбнулась, обняла тетку за плечи и поцеловала в щеку. – Просто он осмелился разговаривать со мной в непозволительном тоне и к тому же сделал несколько опрометчивых предложений, да еще попробовал ущипнуть за грудь, словно я трактирная девка! Будь я мужчиной, я бы непременно вызвала его на дуэль!..

– Господи, Александра, и ты называешь это «право, ничего»? Да только за одно из этих прегрешений я откажу ему от дома! Каков мерзавец! И как он посмел так обращаться с тобой?

– Думаю, – Саша наморщила лоб, – ему не дает покоя то, что я отвергла его предложение руки и сердца, и он, вероятно, догадывается, что без вас тут не обошлось. Вот и пытается теперь досадить нам обеим. Потому я и решила раз и навсегда прекратить эти никчемные вздохи и рассчиталась с ним по всем пунктам его домогательств.

– Значит, разорванная манишка?..

– Ответ на предложение стать его любовницей!

– А синяк под глазом?

– Это он попробовал назвать меня дурой набитой.

– А хромал тогда почему?

– Закономерный результат нежелательных для меня объятий и поцелуя. Тетечка, вы не беспокойтесь! Я умею за себя постоять! Например, когда мы жили в Канаде, один траппер[5]5
  Trapper (англ.) – охотник на пушных зверей.


[Закрыть] гнался за мной десять миль на собаках и отстал лишь после того, как я отстрелила ему ухо.

– Ухо?! – Графиня с неподдельным ужасом уставилась на племянницу. – Зачем ты это сделала?

Девушка пожала плечами.

– Как зачем? Он хотел на мне жениться, но я поставила условие: если его упряжка обгонит мою, я, возможно, подумаю над его предложением…

– И, как я догадываюсь, он не обогнал тебя, но, мой бог, зачем же лишать человека ушей?

– Так это в другой раз случилось! Он задумал меня украсть и взять силой…

Елизавета Михайловна быстро перекрестилась.

– Надеюсь, после этого он отстал от тебя?

– Нет, потом он предложил папе богатый выкуп – сто шкурок бобра и соболя…

– Чувствую, графу показалось маловато?

– Нет, папенька про это не узнал. Мой друг – Шаро-Ке-Те, вождь племени олманчей, пригрозил Уэдли, так звали этого траппера, снять с него скальп, и он оставил меня в покое.

– Как ты назвала этого вождя? Шаро?..

– Шаро-Ке-Те, что значит Быстрый, Как Молния. Он тоже хотел взять меня в жены…

– И ты сняла с него этот, как его … скальп?

– Нет, и за него я тоже замуж не пошла. Папенька объяснил ему, что наша вера не позволяет иметь двух жен. А у него была уже одна – Ласковая Козочка.

– Господи, козочки еще тут не хватало? – рассердилась тетка.

– Это скво Шаро-Ке-Те? – обиделась за бывшую подругу Саша. – Она очень милая и добрая женщина. И очень хотела, чтобы я поселилась в типи ее мужа. И даже пригласила его посмотреть на меня, когда мы на озере купались, – Саша с лукавой улыбкой взглянула на тетку. – И я ему так понравилась, что он даже подал мне одежду…

– Одежду?! – поперхнулась и на мгновение потеряла дар речи графиня. – Ты, что же, без одежды купалась?!

– А разве можно купаться в одежде? – больше тетки удивилась племянница.

Елизавета Михайловна растерянно покачала головой.

– Ну, знаешь, с тобой не соскучишься! Меня только одно интересует, есть ли голова на плечах у твоего дорогого папеньки? Мало того, что Ольге жизнь поломал, так и дочери постарался испортить! Разве подобает барышне твоего происхождения двадцать лет мотаться по свету, общаться с дурными людьми, терпеть лишения, потерять в конце концов мать – и все ради того, чтобы граф Волоцкий на склоне лет написал книгу, которую и читать никто не будет? Я-то уж этого никогда не сделаю!

Девушка обиженно закусила губу:

– Извините, тетя, но вы не правы! Книгу согласны издать не только в России, но и в Европе, и даже в Америке. Папу считают крупным ученым, совсем недавно его заметки о жизни африканских племен в окрестностях озера Виктория получили премию Королевского географического общества в Лондоне.

– Я, конечно, все понимаю. Не такая уж я дремучая дура, но пожертвовать жизнью жены и судьбой дочери… Только за это я непременно оторву твоему папаше голову!

Саша опустила глаза:

– Не нужно об этом, тетя! Папа очень любил маму и сам ее выхаживал, когда она заболела лихорадкой. И маменька его любила, она всегда мне говорила, что он лучший муж и отец на свете и, если бы ей привелось начать все сначала, она ни за кого другого не пошла бы. Вы не представляете, как папа переживал, когда она умерла. Целый месяц ни с кем не разговаривал. Придет к ее могилке, сядет рядом и молчит, лишь иногда принимается что-то шептать. Я вначале думала, он молится. Подошла как-то раз ближе, а он шепчет: «Олюшка, дорогая, прости меня, и за Сашеньку прости, и за то, что тебя не сберег!» …А вы говорите, «голову ему оторвать»! Да если меня кто так полюбит, я не задумываясь пешком на край света за ним уйду!

Елизавета Михайловна всплеснула руками:

– Ну что мне с тобой делать? Нам теперь не о горячей любви следует думать, а о том, как замять все скандалы, что следуют после каждого твоего выхода в свет. Твои эскапады шокируют и отпугивают более-менее приличных женихов, а теперь ты добралась и до таких никчемных, как Кирдягин.

– Тетушка-лапушка! – Саша умоляюще посмотрела на графиню. – Меня уже тошнит от этих лоботрясов и разгильдяев! Только и слышишь от них «excusez» да «permettre»,[6]6
  Excusez, permettre (франц.) – извините, разрешите.


[Закрыть] а стоит немного зазеваться, так и норовят тебе юбку задрать или в декольте руку запустить: верно, думают там нечто новенькое найти!

– О боже! – Тетка в ужасе возвела очи горе. Юная племянница в очередной раз продемонстрировала познания взрослой жизни. И Елизавета Михайловна подозревала, что это лишь малая часть того, в чем девушка неплохо разбиралась. – Так ты никогда не выйдешь замуж! Мужчинам надо многое прощать, а иногда просто закрывать глаза на их шалости ради семьи, ради детей…

– Ну уж нет! Если я все-таки встречу человека, которого смогу полюбить, то делить его ни с кем не собираюсь, и проделки, тем более прогулки на сторону, терпеть не намерена!

– Тогда тебе придется остаться старой девой! – Графиня Буйновская строго посмотрела на племянницу. – Если, конечно, жизнь не научит терпению и снисходительности к человеческим слабостям. – Она оглядела высокую, изящную фигурку девушки. Без сомнения, из всех невест нынешнего сезона Александра выделяется красотой и особой статью. И умом бог не обидел! Но характер! И в кого она уродилась такой дерзкой? Покойница Ольга была само благочестие и скромность. Правда, сбежала с юным графом Василием и тайно с ним обвенчалась. Но не с бродягой ведь, а с богатым, красивым мужчиной, единственным наследником своего отца. Потому и вьются вокруг Александры многочисленные поклонники. Девчонка немилосердно от них отбивается, но количество претендентов не убывает, и многие кандидаты в супруги, несмотря на чинимые им обструкции и скандалы, не оставляют надежды заполучить ее в жены.

Но нашлись уже и более дальновидные и здравомыслящие, сообразившие, что богатство и необыкновенная красота будущей супруги гарантируют им до конца жизни не покой и благоденствие, а сплошное беспокойство и расстройство чувств.

Ушли в тень и благоразумно исчезли из столицы князь Уховертов и барон Шавырин, богатейший, хотя и в солидных годах, помещик Стародумов. Им и своего богатства не занимать, потому нет никакого резона встревать в сумятицу, которая охватила в этом сезоне Петербург. Елизавета Михайловна вздохнула. Каждый из этих кандидатов по всем статьям подходил Александре, но та язвительно, в присутствии самого господина Канкрина,[7]7
  Канкрин Е. Ф. (1774–1845) – российский министр финансов с 1823 по 1844 г.


[Закрыть] начальника над Уховертовым, высмеяла эспаньолку князя. И ходят слухи, что тот уехал в свое поместье, сбрил злосчастную бородку и подал рапорт об отставке. Барону же во всеуслышание посоветовала нарядиться на бал-маскарад гусаком, и отныне его иначе, как таковым, в свете и не называют. Графиня усмехнулась про себя. Несомненное сходство Шавырина со зловредной птицей, так досаждавшей ей в детстве, сослужило ему неважную службу, и теперь, по крайней мере на протяжении двух сезонов, пока не забудется прозвище, вряд ли кто из девиц согласится связать с ним свою судьбу, разве уж какая из самых последних дурнушек или непритязательных вдовушек?

А Стародумов? Стародумов-то! Графиня прикрыла лицо веером и сделала вид, что закашлялась. Старый пень настолько закружился с Александрой в вальсе, что с размаху сел на колени княгине Турениной. Этот случай, говорят, дошел до дворца, и государь соизволил даже улыбнуться, когда ему рассказали о том, как старуха от неожиданности весьма отчетливо издала неприличный звук и не менее отчетливо по-ямщицки выругалась.

После такого пассажа Елизавета Михайловна предпочла неделю не выезжать, сказавшись больной, пока разговоры об Александре немного утихли. Но сегодня бал давала ее старинная приятельница графиня Катина-Оболенская, притом это был один из самых больших и престижных балов, отказаться от приглашения не было никакой возможности, и вот опять это происшествие, теперь уже с проклятым Кирдягиным!..

Саша покрутилась около большого, вделанного в стену зеркала, поправила вырез бледно-голубого крепового платья, отделанного по низу изящными шелковыми букетиками незабудок и ландышей. Широкий пояс из более темного атласа и узкий лиф подчеркивали тонкую талию и высокую грудь. Искусная вышивка с изображением все тех же незабудок и ландышей украшала пышные рукава фонариком и шла по самому краю низкого выреза. Из всех украшений девушка выбрала нитку жемчуга, который светился и казался горячим на фоне ее смугловатой кожи.

Елизавета Михайловна коротко вздохнула. Покойная сестра тоже любила жемчуг и передала свою любовь дочери. Но, похоже, более ничего от матери Александре не досталось. Темно-синие глаза с длинными пушистыми ресницами, черные, как вороново крыло, волосы, прямой, изящный нос и тонко очерченные брови – это у нее от отца. Да и губы – полные, яркие, будто мазок кисти на полотне художника или едва распустившийся бутон… Не зря вместо целования ручек кавалеров то и дело заносит не в ту сторону, отчего так и сыплется пудра с их щек и носов от увесистой ладошки графини Сашеньки Волоцкой.

– Тетушка, – племянница присела рядом на кушетку. – Я хочу с вами поговорить.

– О чем же, милая? – Графиня ласково посмотрела на девушку, а та решительно тряхнула головой, отчего тщательно уложенные на висках локоны взлетели и улеглись теперь уже в беспорядке по обе стороны высокого, чистого лба.

– Я хочу вернуться домой. Сегодня утром принесли письмо от папеньки. Он, конечно, не жалуется, но по всему видно, что он не в состоянии заниматься имением и писать книгу. К тому же у меня есть подозрение, что управляющий безбожно нас обманывает, а после возвращения я так и не успела ознакомиться с состоянием дел.

– Давай оставим эти разговоры на завтра. Сегодня у тебя все танцы ангажированы, а ты тут отсиживаешься в компании престарелой тетки.

– Хотелось бы и мне в сорок лет выглядеть такой престарелой! – засмеялась Александра, подтолкнув Елизавету Михайловну к выходу. – Сообщите скорее, что у меня внезапно случилась смертельная болезнь и мы незамедлительно должны уехать!

– Ох, не попаду я с тобой в рай, Сашка! – Графиня покачала головой. – Мазурку хотя бы станцуй с Алтуфьевым. В прошлый раз кадриль ему отказала, так матушка его весь вечер мне выговаривала!

– Ладно, с Алтуфьевым так и быть станцую, но учтите, меня и впрямь тошнит от его занудства и глупых комплиментов.

Тетка и племянница вышли из небольшой гостиной, которую хозяйка предоставила гостям на время бала. Тотчас разноцветная атласно-кружевная и шелково-тюлевая толпа барышень и дам, ожидающих приглашения кавалеров на танец, окружила их, и графиня уловила несколько быстрых, завистливых взглядов в сторону Саши. Ее племянница еще ни одного танца не простояла в напрасном ожидании. К ним подскочил красавец Алтуфьев, сын важного чиновника из Министерства иностранных дел, и, согнув руку калачиком, предложил ее Александре. Девушка подтянула высокие, до локтя, шелковые перчатки в тон платью, передала тетке веер, слегка подмигнула ей и легко задвигалась по блестящему паркету в ритме своего любимого танца.

Через час графини Буйновская и Волоцкая, закутавшись в бархатные, подбитые соболем накидки, дожидались в просторном вестибюле, когда им подадут экипаж.

Внезапно распахнулись створки огромных, покрытых резьбой и инкрустацией дверей. Лакеи с золотыми кокардами и в ливреях с галунами согнулись в поклоне. Дворецкий, худощавый, в черном фраке, с напомаженными реденькими волосами человечек, поспешил навстречу высокому господину в темной шубе и цилиндре, слегка припорошенных снежком. Вновь прибывший небрежно кивнул улыбающемуся в накрахмаленный галстук дворецкому, самолично принявшему у него одежду, и подошел к овальному, с вычурной отделкой зеркалу. Длинноватые, ржаного цвета волосы от легкого поворота головы улеглись в некотором беспорядке и вовсе не по моде. Но мужчину, казалось, это совсем не взволновало, и он отошел от зеркала все с тем же выражением безмерной скуки на лице.

Тут он заметил две женские фигурки. Слегка прищурившись в полумраке вестибюля, высокий господин вежливо поклонился, обвел незнакомых дам равнодушным взглядом и медленно, чуть прихрамывая, стал подниматься по широкой мраморной лестнице, устланной ярким турецким ковром. Навстречу ему спешили радостные хозяева. Гость склонился к ручке графини Ксении, как всегда почти выпадающей из своего платья, сказал что-то учтивое глуховатому, а потому вечно унылому графу Константину и исчез вместе с ними в бальной зале.

– Так вот о каком сюрпризе болтала сегодня графиня! – Елизавета Михайловна разочарованно вздохнула. – Кажется, Сашка, мы с тобой крупно прогадали! Ты-то успела его разглядеть?

– Кого, тетечка? – Девушка невинно захлопала глазами.

– Кого-кого! – недовольно проворчала Буйновская. – Князя Кирилла Адашева, вот кого!

– Можно подумать, в этой темноте что-то различишь! – Девушка непонятно почему слегка слукавила. Она моментально отметила и высокий рост, и особенную стать незнакомого князя, и даже медальный профиль не остался без внимания. Одного взгляда ей хватило, чтобы понять – мужчина, так бессовестно их проигнорировавший, знает себе цену и в его обычае повелевать, а не подчиняться. Возможно, из-за легкой хромоты он поднимался по лестнице не той прыгающей развязной походкой, что нынче в моде у светских хлыщей, а ступал твердо и уверенно; так ходит человек, привыкший отвечать за каждый свой шаг на земле. Саша, конечно, не успела рассмотреть во всех подробностях ни лица князя Кирилла, ни его одежды, но заметила искусно, по последней английской моде, завязанный белоснежный шейный платок. Выходит, он не чурается модной и красивой одежды, избегает лишь ярких, кричащих тонов.

– Саша, ты что застыла, как изваяние! Зову, зову, не откликаешься! Поспеши, голубушка, экипаж подали!

Александра подобрала пышные юбки и прошла вслед за теткой, отметив, что ей, кажется, расхотелось уезжать и, будь тетушка чуть-чуть догадливее и любопытнее, возможно, графиня Волоцкая и передумала бы покидать бал. Но Елизавета Михайловна мысли читать не умела и потому слишком быстро нырнула в экипаж.

Александра зябко поежилась. Ледяной ветер мгновенно пробрался под накидку, бросил в лицо снежной крупой, пытался сорвать с головы капор, и девушка последовала примеру тетки, погрузившись в спасительное тепло кареты. Женщины, накрывшись пледом из лисьих спинок и спрятав руки в муфты, прижались друг к другу, и вскоре старшая даже умудрилась задремать, пока лошади резво несли их навстречу разгулявшейся поземке.

Саша всю дорогу просидела необычно тихо, с закрытыми глазами. Тетка сладко посапывала у нее под боком. Карету на поворотах то и дело заносило. Елизавета Михайловна вздрагивала, садилась ровнее, вглядывалась в оконце, затянутое морозным кружевом, и вновь, привалившись к племяннице, начинала дремать. Ей и невдомек было, что сердце ее подопечной бьется непривычно быстро и тревожно.

Впервые в жизни девушка пережила душевное потрясение от встречи с мужчиной. Он прошел мимо и исчез, как призрачное видение, за широкими белыми дверями, не соизволив остановиться и раскланяться. Будь она на месте тети, не преминула бы оскорбиться явной неучтивостью князя, но та, к удивлению Александры, восприняла сие событие как должное и, похоже, сразу о нем забыла. Саша сердито закусила губу, вспомнив, с каким, как ей показалось, пренебрежением князь посмотрел на нее. Она свыклась с восторженными искорками в глазах мужчин, и этот взгляд подействовал на нее будто холодный дождь посреди ясного, солнечного дня.

Александра не понимала, что ее интерес вызван именно таким поведением князя, будь все иначе, он, вероятно, пополнил бы ряды неудачников, о которых графиня Волоцкая забывала в следующую минуту после знакомства. А этот гордец даже представиться не соизволил и потому продолжал занимать ее мысли и будоражить сердце.

За месяц пребывания в Петербурге Саша уже приобрела некоторый опыт и научилась ловко осаживать высокомерных наглецов и чванливых, как цесарки, франтов. Ее весьма ехидные замечания, которыми она их наказывала за чрезмерные спесь и гордыню, с удовольствием передавались из уст в уста любителями подобной словесности. И несчастные жертвы ее колючего языка долгое время ощущали себя вроде пробитых пулями мишеней на стрельбище Преображенского полка и в дальнейшем старались держаться от нее на расстоянии пушечного выстрела.

Девушка, вытащив из муфты руку, провела по глазам, словно паутину стряхивая наваждение, которое было совсем некстати. Ей захотелось быстрее от него избавиться. Через несколько дней она вернется в имение, и все огорчения, обиды, докучливые кирдягины и навязчивые алтуфьевы останутся в прошлом, забудутся, как забывается все мелкое и ничтожное.

А что касается князя, тетка, наверное, за завтраком выложит всю его подноготную, и от романтических домыслов ничего в помине не останется! И окажется этот несносный невежа точно таким же фатом и любителем богатых невест, как и все остальные соискатели ее приданого. Даже его холодность – сплошное притворство и преследует одну-единственную цель: набить себе приличную цену.

И, уверив себя в заурядности князя Кирилла, Саша прижалась к тетке и задремала.