Текст книги "Елисейские Поля"

8

Когда Лиза вернулась домой, Николай сидел у окна.

– Узнала, – крикнула Лиза. – Поезд идет в десять тридцать.

– Поезд? – рассеянно переспросил Николай.

– Ну да, поезд. Поезд в Москву. – Лиза рассмеялась. – Ты, кажется, уснул?

– Нет. Я задумался.

– Есть еще утренний.

– Утреннего не надо. Спасибо, что узнала. Так в десять тридцать?

– Да. А где Андрей?

– Он ушел домой.

– Зачем? Ведь он теперь всегда ночует у нас?

– А сегодня не мог.

Лиза пожала плечами:

– В последний раз. Ведь мы завтра уезжаем.

– У его тетки гости. Не приставай.

Лиза замолчала.

На столе все еще стояли пустые бутылки, грязные тарелки и стаканы. Лизе снова стало не по себе. Было так весело узнавать на вокзале о поезде в Москву, будто сейчас уезжаешь. И потом бегать по магазинам, присматривать перчатки и чулки, в которых будешь ходить по Москве. А тут, дома, должно быть от беспорядка, ей стало неприятно. Она засуетилась:

– Подожди, Коля, я приберу здесь, а то как в конюшне.

– Брось, не стоит.

– Кром скоро придет.

– Ну, его теперь нечего стесняться.

– Почему? – удивилась она.

Она торопливо собрала со стола.

– Да перестань возиться, Лиза. Слушай. – Николай на минуту остановился. – Ты помни: Кромуэль будет ночевать у тебя сегодня.

Лиза покраснела:

– Я ему обещала. Но…

– Нет, – перебил Николай. – Непременно. Ты поведешь его прямо к себе.

Стакан задрожал в Лизиных пальцах и, выскользнув, ударился с жалобным звоном о пол.

– Разбила! – испуганно вскрикнула Лиза. – Ничего. Белое стекло – это к счастью.

Николай взял ее за плечо:

– Кром должен ночевать у тебя. Поняла?

Лиза послушно кивнула:

– Хорошо. Но почему? Его бы можно было уложить в гостиной.

Николай раздраженно поморщился:

– Не рассуждай, пожалуйста. Слушайся.

Лиза снова кивнула:

– Хорошо.

Этот вечер казался ей бесконечно длинным. Николай молча курил. Она сидела на диване, поджав под себя ноги.

– Коля, ты бы затопил. Холодно.

– Ах, оставь! – Он сердито бросил папиросу. – Не до того мне. В котором часу Кромуэль обещал?

– Он сказал: как только мать заснет. Часов в одиннадцать.

– В одиннадцать. Как долго еще ждать.

Они снова замолчали. Лиза смотрела на желтую лампу, на пыль, тонким тусклым слоем покрывавшую буфет.

– Коля, я голодна. Я за весь день ничего не ела.

Николай пожал плечами:

– Не маленькая. Могла бы сама о себе позаботиться. Там на кухне есть колбаса и хлеб.

Лиза вошла в кухню, поставила чайник на газ.

«Отчего мне так тяжело? – подумала она. – Чего я боюсь? Ведь все хорошо, все отлично. Завтра мы едем. Что же это?»

Но сердце стало тяжелое и большое, будто не сердце, а камень в груди, и колени ослабели, и руки дрожали.

Лиза отрезала хлеб, положила на него кусок колбасы и, стоя около плиты, принялась есть. Но глотать было трудно, горло стало совсем узким. И есть уже не хотелось.

Она положила хлеб обратно на тарелку и покачала головой. «Отчего это? Ведь я только что была голодна».

Она прошла по длинному коридору в столовую и села на диван. Николай все так же молча и раздраженно курил. Было тихо. В окно сквозь черные голые ветви заглядывала луна. Лиза сжала холодные руки и вдруг неожиданно для себя громко и жалобно сказала:

– Коля. Мне страшно. Я боюсь.

Николай повернул к ней голову.

– Боишься? – резко спросил он. – Рано бояться.

– Что? Рано? Что ты говоришь?

– Ничего. Молчи. Нечего тебе бояться.

– Коля, – зашептала Лиза. – Я не могу. Мне так страшно сегодня. Как будто из всех углов…

– Молчи. – Николай побледнел, и губы его задрожали. Он быстро оглянулся. – Молчи. Мне, может быть, самому страшно.

– Коля. – Лиза прижала похолодевшие руки к груди и закрыла глаза. Стало совсем тихо, только кровь испуганно стучала в ушах.

Николай шумно отодвинул стул. Щелкнул выключатель. Над Лизиной головой зажегся яркий фонарь, Лиза открыла глаза.

– Глупости. Нечего бояться. – Николай был еще бледен. Он хотел улыбнуться, но губы не слушались. – Ты, Лиза, трусиха. Тебя курица забодает.

Он закрыл ставни, задернул желтые занавески.

– Это все от темноты, от тишины, от ожидания. Ты не бойся. Бояться нечего. Мы сейчас и в гостиной осветим.

Он принес ей платок.

– Закутайся. Тебе холодно. Сейчас теплее, сейчас веселее станет.

Он завел граммофон.

– Вот и музыка. Вот и хорошо. Теперь светло, тепло и музыка. Разве тебе еще страшно, Лиза?

Лиза сидела в углу дивана. Теплый платок лежал на ее застывших ногах. Глаза щурились от слишком яркого света, в уши врывались резкие звуки фокстрота.

– Вот и не хуже, чем в дансинге. – Николай уже спокойно улыбался. – А чтобы совсем весело стало, хочешь, потанцуем, воробей?

Он протянул к ней руки.

Она уже была готова встать – чего ей бояться, в самом деле, – и вдруг увидела на стене тень от его рук, огромную, черную, безобразную тень. Черные руки будто протягивались к ней, длинные костлявые пальцы тянулись к ее горлу. Она прижалась к дивану:

– Оставь меня, не трогай! Не трогай!

Николай отшатнулся от нее:

– Что? Что с тобой? Чего ты кричишь как резаная?

Но Лиза продолжала кричать, с ужасом глядя на тень его все еще протянутых к ней рук:

– Не трогай меня! Я боюсь! Я боюсь тебя!

9

Этот вечер прошел, как и все вечера, когда мать Кромуэля не выезжала, за чтением книг и обрывочными разговорами. В гостиной с камином и низкими мягкими креслами было тихо и уютно, как бывает в благоустроенном английском доме, а не в большой парижской гостинице.

В половине одиннадцатого мать Кромуэля отложила книгу и встала с кресла:

– Спокойной ночи, Кром. Идите спать. Уже поздно.

Кромуэль тоже встал. Лампа под белым стеклянным абажуром бросала матовый свет на его взволнованное лицо.

Мать внимательно посмотрела на него:

– Что с вами, Кром? Вы как будто грустны. Здоровы ли вы?

Кромуэль покраснел.

– У меня болит голова, – сказал он тихо.

Она приложила ладонь к его лбу:

– Жара нет. Спите спокойно. Завтра все пройдет.

Он молча поцеловал ее руку. Она коснулась губами его гладкой щеки.

– Вам скоро уже бриться придется. – Она улыбнулась: «Вот и у меня взрослый сын». – Ложитесь скорей и не читайте в кровати.

Она пошла к двери спальной, на пороге остановилась, кивнула ему и подождала, пока Кромуэль вышел в коридор и потушил свет в гостиной.

«Какой он большой. Какой красивый. Мой сын».

Белая простыня и лиловое одеяло были откинуты на широкой низкой постели.

Она медленно разделась. Платье легло на кресло, длинная нитка жемчуга мягко стукнулась о замшевое дно шкатулки. Она сняла кольца, вынула серьги из ушей, причесала щеткой короткие волосы, взглянула в туалетное зеркало на свое красивое, холодное, еще молодое лицо, тонкую шею и белые плечи.

«Я счастливая женщина, – подумала она смутно. – Мне так хорошо. Мне есть для кого жить. Для Крома».

Она легла, вытянула под одеялом свои длинные мускулистые ноги.

«Завтра утром поеду кататься верхом в Булонский лес, – вспомнила она с удовольствием. – А потом завтрак у Джен. Да, очень приятно».

Она легла на спину, скрестила руки поверх одеяла и прочла вечернюю молитву.

Окончив, она повернулась на правый бок и закрыла глаза.

Сон был уже совсем близко. В голове, как разорванное прозрачное облако в пустом небе, плыли отрывки каких-то слов, каких-то фраз. Уже не было сил составить их, понять, что они значат. И вдруг плечи ее вздрогнули. Она открыла глаза.

– Кром, – сказала она громко. Беспокойство, животный страх за сына быстро пробежали по ее телу, подкатились к горлу. Страх самки за своего детеныша. – Кром.

Ее сердце сжалось, как всегда, когда ее сыну грозила какая-нибудь опасность или болезнь. Знакомое чувство страха за него отдалось болью в ее теле. Той незабываемой, страшной болью, которую она испытала в первую минуту его рождения, его жизни, когда кровная связь, связывающая мать и ребенка, еще не была перерезана.

Она села, провела рукой по лбу.

– Что со мной? Кром дома, Кром спит. Он здоров, мне нечего волноваться. Это нервы. Нервы, – прошептала она, кривя губы так же презрительно, как и Кромуэль, когда он произносил слово «нервы».

Она зажгла лампу на ночном столике, выпила воды.

«Я просто устала. Хорошо, что мы через неделю возвращаемся домой. Это путешествие длится слишком долго». Кром. О Кроме нечего беспокоиться. Конечно, Лесли видел его в подозрительной компании в ресторане. С ужасными девчонками, ужасными мальчишками. Но ведь это так понятно в его годы. И когда она поговорила с ним, он просил у нее прощения. Его учитель очень доволен его успехами. Он добрый, он благородный мальчик. Он так похож на отца. Все хорошо. Ей не о чем беспокоиться.

Она снова положила голову на подушку и закрыла глаза.

«Я все-таки буду очень рада, когда Кром вернется в Итон», – подумала она, засыпая.

Дверь тихо скрипнула, кто-то вошел. Она очнулась.

«Вор», – сразу поняла она. И сейчас же, еще не совсем придя в себя и еще не открывая глаз, сунула руку под подушку за револьвером и пальцы нащупали холодную сталь. Она не испугалась. Она была храбра и всегда чувствовала какой-то особый подъем перед опасностью – и когда охотилась с мужем на львов, и в Швейцарии, когда она чуть не погибла, сорвавшись с горы в пропасть.

Она лежала, не шевелясь, ровно дыша, прислушиваясь к шороху. Потом, будто во сне, осторожно повернула голову и приоткрыла веки.

В комнате было почти темно. Матовый фонарь на ночном столике тускло светил.

Кромуэль, ступая на носки и вытянув руки вперед, как слепой, медленно подвигался к туалету. Она не шевельнулась, не крикнула. Только пальцы ее, сжимавшие револьвер, разжались.

Кромуэль остановился, раскрыл шкатулку, потом выдвинул ящик секретера и стал быстро засовывать что-то в карманы.

Она дышала ровно и спокойно. Он обернулся, испуганно взглянул на мать бегающими, косящими от волнения глазами.

«Он косит, – подумала она отчетливо и спокойно, как о чужом. – Я никогда не замечала раньше, что он косит».

Будто сейчас единственное, что занимало ее, был вопрос о том, косит ли Кромуэль или нет.

В гостиной потух свет, дверь в коридор тихо закрылась.

Тогда она встала и подошла к туалету. Она не совсем еще верила. Может быть, он пришел просто взять книгу. Но шкатулка была пуста, и деньги из ящика исчезли.

– Вор, – сказала она громко. – Кромуэль – вор. – И прислушалась к звуку своего голоса.

Она увидела в темном зеркале свое бледное, сразу постаревшее лицо и с отвращением и страхом отвернулась:

– Мать вора. Я мать вора.

Она вспомнила, как несколько лет тому назад присутствовала на скандальном процессе. Молодой человек из хорошей семьи обокрал банк. Весь Лондон сбежался в суд. Мать вора, старая женщина в трауре, не переставая плакала. Его приговорили к десяти годам тюрьмы. Было жарко и скучно, и она жалела, что пошла. Тогда ей казалось, что все люди разделены на две части – на честных и преступников. И между ними непереходимая пропасть. Все, что касалось преступников, было отвратительно и неинтересно. Никогда, ни на одну минуту она не задумывалась о них. Ей даже не было жаль плачущей женщины в трауре. Разве можно жалеть мать вора?

– А теперь Кромуэль – вор, – повторила она. – Вор.

Уже не было пропасти, все смешалось, он уже был по ту сторону, среди преступников. И она, его мать, была там же. Он ее сын. Он сын Джеймса.

– Какое счастье, что Джеймса убили, – прошептала она и заплакала.

Что делать? Что теперь делать? Она плакала долго, пока не ослабела от слез. Ничего сделать нельзя.

«Завтра мы уедем в Лондон, – решила она наконец. – Завтра утром я поговорю с ним. Надо дождаться утра, успокоиться. Ведь все равно теперь ничего не поправишь». Если даже никто не узнает, если даже его никогда не будут судить и не сошлют на каторгу. Он все равно навсегда останется вором. И она никогда не забудет, что она мать вора.

Она снова легла. Натягивая одеяло, она коснулась своей голой груди и с гадливостью отдернула руку, будто дотронулась до жабы, – так противно ей было ее собственное тело.

10

Лиза открыла Кромуэлю. Он вошел быстро, будто за ним гнались, и запер дверь на два поворота. Они стояли друг перед другом, растерянные и бледные.

– Принес? – спросила Лиза, и голос ее сорвался от волнения.

– Вот. – Он протянул ей длинную нитку жемчуга и стал вытаскивать деньги из кармана пиджака.

– Подожди, Кром. Куда я их положу? Пойдем ко мне. Там отдашь. Сними пальто.

Он послушно засунул смятые бумажки обратно в карман.

Лиза пошла вперед. Жемчуг, как четки, свисал с ее руки.

– Тише. Коля уже спит.

– Спит? – переспросил он с верхней ступеньки.

– Ну да. Спит. Ты не понимаешь?

Она через плечо посмотрела на него. Он поднимался медленно. У него было совсем новое, усталое и покорное лицо.

Лиза зажгла свет.

– Садись на диван, Кром. Тебе тяжело было?

– Да, тяжело. Но я думал, что будет еще тяжелее.

– Она не проснулась?

– Нет, она спала. Она даже не пошевельнулась во сне. – Он замолчал на минуту. – Но завтра она все равно узнает, – сказал он как будто рассеянно.

Лиза села рядом с ним. Ей хотелось утешить, успокоить его. Нет, ей не утешать его надо. Нет, ей надо, необходимо что-то сказать ему. Но что? Что?

Он встал, выложил из кармана на стол деньги, серьги и кольца.

Лиза даже не повернула головы, не взглянула на них.

– Кром, послушай. – Она сжала руки на коленях. – Кром. Знаешь, мне кажется, тебе не следует ехать в Россию.

– Почему?

– Я не знаю. Но не надо. Не поезжай. Я боюсь за тебя, Кром, – прошептала она. – Я боюсь за тебя, – повторила она, и эти слова вдруг объяснили ей все: и волнение, мучившее ее весь день, и непонятный страх. Все стало ясно: она боялась за Кромуэля. Она не понимала еще, какая ему грозит опасность, но знала, что эта опасность уже совсем близко.

Она встала, подошла к нему:

– Кром, тебе не надо ехать. Кром, все еще можно поправить. Ведь твоя мать спит.

Она быстро собрала деньги и драгоценности со стола:

– Возьми, возьми все это. Отнеси домой. Иди домой, Кром. Никто ничего не узнает. Иди домой.

Он удивленно смотрел на нее:

– Что ты говоришь? Разве не ты сама…

Она взяла его за руку:

– Кром. Я тебя прошу. Иди домой, Кром. Ну да. Я сама уговорила тебя. Но я тогда не понимала. Тебе не надо. Нельзя. И зачем тебе Россия? Ведь ты англичанин. Кром, возьми жемчуг, возьми деньги. Иди домой.

Он покачал головой:

– Перестань, Лиза.

– Кром, я тебя умоляю, иди домой.

Она старалась засунуть деньги в его карманы. Он взял ее руки в свои и, нагнувшись, заглянул в ее глаза:

– Так не ведут себя храбрые женщины.

– Если ты любишь меня, Кром, я прошу тебя.

– Именно оттого, что я люблю тебя. Теперь все равно поздно. Я все равно уже погиб. Я вор. Единственное, что мне осталось в жизни, – это ты.

– Кром, но ты не подумал. Ведь тебя могут убить в России.

– Но ведь и тебя могут убить. Мы будем вместе. Я очень несчастен. И я совсем не так дорожу жизнью.

Он обнял ее:

– Поцелуй меня, Лиза. Не будем говорить об этом.

Она подняла к нему лицо, увидела его светлые, еще совсем детские глаза и, задыхаясь от нежности, страха и жалости, почувствовала на своих губах его горячие губы. И вдруг сквозь поцелуй, сквозь стучащую в ушах кровь, сквозь нежность и жалость донесся тихий шорох. Тихий, еле слышный. Лиза откинула голову назад и, все еще глядя в светлые, детские глаза, прислушалась. За дверью что-то слабо щелкнуло. И все стихло.

– Что это? – Она снова приблизила губы к его горячим губам, закинула руки за его шею, слабея от страха, жалости и нежности, цепляясь за него, чтобы не упасть.

– Как ты побледнела. Тебе дурно?

– Нет, нет. Поцелуй меня еще раз, Кром, милый Кром.

Она прижалась к нему, потом быстро сняла руки с его плеч и отодвинулась.

– Подожди. Сядь на диван.

– Ты уходишь?

– Нет, нет. Подожди, Кром, я сейчас.

Она тихо подошла к двери, взялась за ручку. Дверь не поддавалась.

«Заперто, – подумала она. – Снаружи заперто. На задвижку».

Она ничего не сказала. Она молча подошла к окну, раздвинула занавески и открыла окно. Луна ярко освещала сад, гладкая стена под окном блестела. Ни водосточной трубы, ни уступа. Если спрыгнуть, сломаешь ногу.

Она закрыла окно, задернула занавеску.

«Кром может выломать дверь. Он сильнее Николая. И я ему помогу», – подумала она.

Кромуэль протянул к ней руку:

– Изольда, иди ко мне. Что ты там осматриваешь?

– Кром, я тебя прошу в последний раз. Иди домой.

Он покачал головой:

– Оставь. Я никуда не уйду. Даже если бы я должен был через час умереть, я не уйду от тебя.

Лиза вздохнула:

– Ну хорошо. Раз ты не хочешь. Тогда… – Она помолчала. – Тогда давай ложиться спать, Кром. Уже очень поздно, – быстро докончила она и покраснела.

Ей стало неловко.

– Мы ляжем не раздеваясь. Хорошо? Диван широкий.

Он тоже покраснел. Он нерешительно смотрел на нее.

Она достала из шкафа плед и подушку.

– Ты можешь спать одетым?

– Конечно могу.

– Подушка одна. Нам придется положить головы рядом. Тебе не будет неудобно? Ну что же ты? Ложись.

Он лег к стене, она легла рядом с ним и потушила свет.

– Хорошо тебе, Кром? Тепло?

– Очень хорошо.

– Какой ты длинный. Какие у тебя крепкие руки. Если тебе неудобно, можно раздеться.

Она прижалась к нему в темноте.

– Нет, не надо. Так хорошо.

Она еще сильнее прижалась к нему.

– Кром, милый, милый, – зашептала она над самым его ухом. – Я так, так люблю тебя. Я так благодарна тебе. Если бы ты захотел, я ни в чем не отказала бы тебе, Кром.

Он отодвинулся, даже немного оттолкнул ее.

– Этого не надо, нельзя этого. – Голос его звучал испуганно.

– Но почему? Почему? Раз я сама хочу. Мне так хочется, чтобы ты был счастлив.

Он снова обнял ее.

– Я и так счастлив. – Он поцеловал ее холодную щеку. – Вот когда вернемся из России, когда мы будем совсем взрослыми, тогда мы поженимся.

– Ах, Кром!.. Мы никогда не будем взрослыми.

– Кто знает? Может быть, мы доживем до ста лет.

– Нет. Нет. И зачем ждать, всегда ждать? Почему ты не хочешь сейчас? Почему?

– Потому что этого нельзя.

Он наклонился над ней в темноте и целовал ее шею, ее губы, ее глаза.

– Ты плачешь. Отчего ты плачешь, Изольда?

Она тихо вздохнула сквозь слезы:

– Оттого, что нам так мало осталось жить.

Он заснул первый. Его голова тяжело лежала на ее плече. Она боялась шевельнуться, чтобы не разбудить его. Слезы все еще текли по ее щекам. Никогда еще она не чувствовала такой жалости, такой нежности, такой слабости. Сквозь неплотно задернутые шторы слабо серело окно.

Она пристально всматривалась в его спящее лицо. Она ни о чем не думала, ничего не помнила. Он спит. Он так спокойно дышит и такой теплый. Совсем как маленький. Она поправила плед под его подбородком.

«Совсем как маленький. Будто он мой сын. Спи, спи, маленький», – и она, улыбаясь, закрыла глаза.

Когда Лиза проснулась, Кромуэля уже не было рядом и деньги и бриллианты уже не лежали на столе.

Лиза сошла вниз. Кромуэль, Андрей и Николай завтракали в столовой. На сковородке дымилась яичница с ветчиной. Николай разливал кофе. Он казался очень веселым. Лиза поздоровалась с ними и села на свое место.

Николай ухаживал за Кромуэлем.

– Что же ты не ешь? Хочешь, я зажарю тебе бифштекс?

– Спасибо. Я сыт.

Но Николай настаивал:

– Надо есть. Ведь ты привык плотно завтракать. И на дорогу всегда…

«На дорогу». Лиза увидела перед собой паровоз, русские желтые, синие и зеленые вагоны. Этот поезд повезет ее в Москву.

– Лиза, а ты чего не ешь? Тебя угощать надо?

Лиза удивленно повернулась к брату. Какой он заботливый. Давно уже она не видела его таким.

«Это оттого, что мы наконец едем. Оттого и Андрей мрачный, – подумала она, глотая горячий кофе. – А что Коля дверь запер, он был прав. Я чуть все не испортила».

Она подняла голову:

– Если сегодня ехать, когда же чулки и шандаи[8]8
  Шандай (фр. chandail) – свитер.


[Закрыть] покупать?

Николай рассмеялся:

– Ах, ты опять о шандаях. Кто о чем, а ты все о шандаях. Ну поезжай. Купи себе.

Он достал из кармана две стофранковые бумажки.

– Смотри, чтобы теплые были.

– А вам?

– Нам не надо. Нам приготовлено, на границе все выдадут. Только в шесть часов будь дома.

Лиза взяла деньги.

– Хорошо.

Николай встал из-за стола:

– Слушай, Кром, ты бы написал матери.

Кромуэль пожал плечами:

– Зачем?

– Чтобы она не беспокоилась. Напиши, что ты вернешься через три месяца. И что деньги и вещи ты взял не для себя, а для… – Николай остановился, подыскивая слово, – ну, скажем, для общественного дела.

– Как будто это что-нибудь меняет. Ей безразлично, зачем я украл.

– Нет-нет, – заторопился Николай. – Это все меняет. Ты должен написать. Скажи ему, Лиза.

Лиза кивнула:

– Конечно, Кром, напиши.

Кромуэль задумался.

– Хорошо. Раз вы хотите. Дай мне бумаги. Я напишу, хотя это и ни к чему теперь.

Лиза следила за его пером, быстро покрывавшим белую страницу черными непонятными словами.

Он облизал и заклеил конверт. Николай взял его:

– Лиза, брось в ящик.

Лиза подошла к Кромуэлю:

– Ты не хочешь пойти со мной за покупками, Кром?

– Ему нельзя выходить, – вмешался Николай. – Его могут увидеть на улице. Увидят – беда.

Лиза вздохнула:

– Что же, если нельзя… – Она взяла Кромуэля за руку. – Мне так не хочется расставаться с тобою сегодня, Кром. Пойдем, проводи меня.

В прихожей он снял с вешалки и подал ей ее короткое пальто с золотыми пуговицами.

Она надела берет и, улыбаясь, посмотрела на Кромуэля.

– Ты сегодня ночью спал совсем как маленький. Как будто ты мой сын, – сказала она смущенно и покраснела. – Ну, до свиданья, Кром.