Текст книги "Елисейские Поля"

8

Лиза осталась одна в прихожей. Так она и не успела поговорить с мамой. Но ничего. Даже лучше. Она все обдумает, и когда мама вернется…

– Мама, мама, мамочка! – Она громко рассмеялась и побежала в гостиную. Моя мама. Не Наташа, не «она», как они говорили с Колей. Нет – мама.

Разве Лиза не сумеет сделать ее счастливой? Мама не знает. Ведь она все еще думает, что Лиза ребенок. А Лиза взрослая и всю жизнь отдаст ей. Да, всю жизнь. Только бы мама была счастлива.

Лиза взволнованно ходила из угла в угол.

«Борис. Но он не может помешать. Он глупый, он злой. Она, Лиза, выгонит его».

В одиннадцать часов вернулся Николай:

– Что же ты, Лиза, сидишь здесь, свернувшись, как осиротевший еж. Иди спать.

Лиза молча поднялась к себе и улеглась на диване, накрывшись платком.

Надо дождаться мамы. Теперь уже скоро.

Но и в час Наталии Владимировны еще не было дома. Лиза заснула не раздеваясь.

На следующее утро Лиза проснулась поздно, с головной болью. И сейчас же, вспомнив все вчерашнее, побежала вниз. В столовой возилась прислуга, раздраженно двигая стулья.

– Даша, барыня дома?

Прислуга потянула воздух носом:

– Дома-то дома, да не одна.

От волнения Лизе стало трудно дышать.

– Кто у нее? Кролик?

– Как бы не так! Борис… Борис Алексеевич.

Она презрительно подняла плечи и, повернувшись, стала стирать пыль с буфета.

– Она проснулась? – робко спросила Лиза.

– Кофе уже пили. Я за ветчиной уже бегала для него.

Надо подождать. Лиза снова уселась на то же кресло в гостиной.

Осуждать маму нельзя. Мама бедная, ее жалеть надо. И любить. Всем сердцем любить.

Из спальни слышался смех. Ненавистный голос Бориса говорил:

– Да, это ловко вышло. Это ловко. Ты у меня молодец. С тобой не пропадешь.

Как странно, как все переменилось! Вчера утром еще Борис был ей совершенно безразличен, а сегодня она задушила бы его собственными руками. Она протянула руки вперед. Вот так бы и задушила, с наслаждением. Дверь спальни открылась. В гостиную, в розовом капоте, быстро вошла Наталия Владимировна какой-то особенной, легкой, веселой походкой. За ней, подняв воротник пиджака, шел улыбающийся Борис.

– Лизочка! – весело вскрикнула Наталия Владимировна и, обняв дочь, крепко поцеловала ее.

Лиза спрятала лицо в розовом душистом шелке на груди матери.

– Лизочка, ты еще не знаешь? Я сегодня вечером еду в Ниццу.

– Едешь в Ниццу? – Лиза растерялась.

– Да. Ах, я так рада. Как жаль, что тебя нельзя взять с собой, Лизочка.

– Едешь сегодня? – повторила Лиза, щеки ее покраснели, глаза заморгали. – А я?

Борис с любопытством смотрел на нее наглыми черными глазами.

«Как два таракана», – подумала Лиза и с отвращением отвернулась от него.

– Слушай, Наташа. – Борис поправил пробор. – Возьмем ее с собой. Она такая хорошенькая.

Он осторожно протянул руку, осторожно погладил ее светлые волосы.

– Прелесть какая! Совсем ребенок и все-таки уже женщина. Прелесть.

Лиза сердито тряхнула головой.

– О! – рассмеялся он, отдергивая пальцы. – Звереныш, укусит. Право, возьмем ее, Наташа. Веселее будет.

Наталия Владимировна недовольно нахмурилась:

– Перестань, Борис. Лизе надо учиться. – Она холодно взглянула на дочь. – Отчего ты не в лицее?

Лиза еще больше покраснела:

– У меня болит голова.

Наталия Владимировна пощупала ее лоб:

– Пустяки. Жара нет. Стыдно лениться.

Лиза закусила губу от обиды.

– Я еще могу пойти.

– Конечно иди. Вечером поедете с Колей меня провожать на вокзал. Ну, до свидания.

Она рассеянно поцеловала ее.

9

Лиза надела в прихожей пальто, взяла свой портфель, оставленный здесь вчера. Не те книги, все равно. Только бы скорее выбраться из дома.

Она шла по улице, опустив голову. Никогда еще мама не говорила с ней так холодно, почти враждебно. А она мечтала, она надеялась… И сегодня вечером уезжает. Значит, она не успеет объяснить. Значит, все потеряно.

Наталия Владимировна вернулась домой только за час до отхода поезда. Лиза бросилась ей навстречу.

– Ах, Лизочка, сколько хлопот перед отъездом! – Она положила целый ворох пакетов на стол. – Что, вещи уже готовы? Еще это нужно уложить. Помоги, Лизочка, Даша такая бестолковая.

– Я помогу, – предложил Борис.

Наталия Владимировна влюбленно улыбнулась:

– Ты? Разве ты в чем-нибудь можешь помочь, ты только мешать умеешь.

Лиза стояла на коленях перед открытым чемоданом. Наталия Владимировна передавала ей пакеты и командовала:

– Борины желтые башмаки можно вниз, не помнутся. Платье осторожней. Пиджак надо вдвое складывать. Видно, что ты еще замужем не была.

Борис сидел на кресле. Его вытянутые длинные ноги почти касались Лизиных туфель. Он курил, улыбаясь, склонив черную, гладко причесанную голову.

– Как я раньше не замечал, что у тебя такая хорошенькая кузиночка. Сколько раз видел, а вот не замечал.

Наталия Владимировна неожиданно рассердилась:

– Убери ноги, Борис. Что мне через них прыгать, что ли? Лиза, ты так все помнешь. Я лучше уж сама. Иди к себе.

– Я так хорошо уложила. Уверяю тебя, ничего не помнется. Я сейчас кончу.

– Нет, иди, я сама.

Лиза встала:

– А обедать?

– Мы уже обедали. Иди оденься. Сейчас на вокзал поедем. Коля дома?

– Да.

– Позови его.

Лиза вышла. На лестнице она села на ступеньки, положив голову на колени.

«Ну вот. Ну вот. Не успела. Все напрасно. Уже ничего не смогу сказать».

– Коля, – позвала она, не двигаясь с места. – Коля, иди. Наташа уезжает. – И быстро вытерла глаза ладонью. «Нет, плакать нельзя. Тот увидит. Будет смеяться, и мама рассердится. Отчего она сердится? Ведь раньше она никогда не сердилась».

Наталья Владимировна надела дорожное пальто.

– Коля, ты ведь большой, ты умный. – Она погладила Николая по голове. – Я уезжаю на месяц и даю тебе деньги на хозяйство. Вот, держи. Только не потеряй.

Коля смущенно, словно он в первый раз видел тысячефранковую бумажку, сложил ее и спрятал в бумажник.

– Смотри не потеряй. И аккуратно трать. Я доверяю тебе.

Николай торжественно поцеловал ей руку:

– Спасибо, Наташа.

– Вот ты у меня и взрослый. Деньгами распоряжаешься. Горд? – Она рассмеялась. – Ну, едемте. Лиза, где ты?

Даша вынесла чемоданы.

Наталия Владимировна села в такси с Борисом. Лиза – с Николаем.

Николай потирал руки от удовольствия:

– Здо`рово. Кутнем немножко. Тысяча франков. А еду можно будет потом в лавке в долг брать. Здорово.

Лиза не отвечала.

На вокзале суетились, отыскивали места; и когда наконец устроились, с лица Наталии Владимировны слетела последняя тень заботы. Словно все грустное и тяжелое оставалось здесь, позади, в Париже, а впереди ждали только счастье и солнце. Наталия Владимировна улыбалась из окна вагона:

– Так будьте умными. Учитесь хорошо. Пишите часто. Я скоро приеду.

Из-за ее плеча выглядывал Борис в дорожной кепке.

– Очень уж они топят, будет слишком жарко спать.

Наталия Владимировна радостно кивнула, будто он говорил что-то необычайно приятное.

– Да, слишком жарко.

И так же радостно наклонилась в окно.

– Ну, дай руку, Лизочка. Храни тебя Бог.

Лиза схватила ее тонкую руку в белой перчатке и прижалась к ней губами.

– Мамочка, – прошептала она, вкладывая в это слово все, чего она не успела сказать.

Наталия Владимировна испуганно вырвала руку, испуганно обернулась. Но Борис стоял в купе и не слышал.

– Чтобы никогда, никогда, помни!

Прошел проводник, захлопывая двери вагонов.

– До свидания, Лизочка. До свидания, Коля.

Лицо Наталии Владимировны снова сияло счастьем. Рядом с ней Борис размахивал кепкой, скаля белые зубы.

Лиза стояла, безучастно глядя им вслед, и вдруг со всех ног кинулась за поездом.

– Мама! – крикнула она. – Мама! – Она бежала, натыкаясь на провожающих, почти сбивая их с ног, ничего не видя от слез. Ничего, кроме быстро уходящего поезда. – Мама! Мама!

Николай догнал ее, схватил ее за руку:

– Сумасшедшая, под колеса попадешь. Что ты комедии устраиваешь?

Лиза остановилась, вытерла глаза.

– Тебе так жаль, что она уехала? А я рад. Хоть несколько дней весело проведем.

Они протиснулись к выходу. Лиза взглянула на низкое, холодное ночное небо и вздохнула.

– Сейчас такси возьмем, за Андреем заедем и закатимся куда-нибудь. Вспрыснем ее отъезд.

Лиза покачала головой:

– Я никуда не поеду. Вези меня домой.

Николай пожал плечами:

– Глупая ты, Лиза. Смешная и глупая. Впрочем, как хочешь. А домой можешь и на метро доехать. Нá тебе франк.

10

Деревья в саду широко шумели. Калитка жалобно, по-кошачьи скрипнула.

Лиза вошла в тихий, темный, пустой дом. Она зажгла свет и, не раздеваясь, растерянно остановилась у вешалки.

Все потеряно. Она ничего не сказала, не сумела сказать. Все потеряно. Что теперь делать? Учить уроки, ложиться спать. Разве это нужно теперь? Ведь все потеряно. Мама уехала.

Она прислонилась к стене. Она не плакала. Глаза ее безучастно смотрели на белую лестницу, на круглое темное окно с качающимися ветками.

Кто-то быстро и тяжело вошел на крыльцо, и звонок зазвенел отчаянно громко. Кто это может быть так поздно?

– Кто там? – крикнула она через дверь.

– Это я, Рохлин.

– Кролик!

Ключ щелкнул, дверь отворилась. Холодный ветер влетел в прихожую. Кролик стоял на крыльце, за спиной его темнело ночное небо и качались темные деревья.

– Наташа, Наталия Владимировна дома? – спросил он картавым, захлебывающимся голосом.

Его голубые круглые глаза смотрели испуганно и шало. Небритые щеки пожелтели. Котелок сидел совсем криво на голове. Пальто его было сильно смято, галстук сбился в сторону. Казалось, он не раздевался со вчерашнего дня.

– Наталия Владимировна… – Он дернул рукой задушивший его воротничок.

Лиза смотрела на него, смешного, шалого, потерянного. От жалости у нее перехватило горло.

– Наташи нет, – с трудом выговорила она.

– Где же Наташа? – Его нос сморщился, будто он сейчас заплачет. – Мне непременно, непременно…

Лиза положила руку на его рукав.

– Наташа уехала, – сказала она как можно нежнее.

– Уехала? – Шалые голубые глаза впились в Лизу. – Куда? Петь в ресторан?

Лиза покачала головой:

– Нет, Кролик. Уехала далеко. В Ниццу.

– В Ниццу? В Ниццу?

Он сильно дернул головой, котелок, ударившись о стену, слетел с головы и со стуком покатился вниз по ступенькам в черный сад. Кролик даже не обернулся.

– В Ниццу? – испуганно повторил он.

Ветер трепал мягкие жидкие волосы на его голове. Круглое лицо его, с шалыми глазами, с поднявшимися дыбом волосами, было смешно и страшно.

– Кролик, вы не волнуйтесь. – Лиза потянула его за рукав. – Пойдем, пойдем в гостиную.

Как будто там, в гостиной, она найдет слова, чтобы утешить его.

Но он не двинулся.

– Уехала… Бросила меня… Скажи, Лиза, она одна уехала?

Лизино сердце громко стукнуло и остановилось.

– Одна.

– А Борис? Бориса не было на вокзале?

Лиза покачала головой:

– Я его уже неделю не видела.

– Бросила меня. – Плечи Кролика вздрогнули. Он склонил голову набок и вдруг всхлипнул. – Я для нее свою кровь отдал, а она….

Лиза порывисто обняла его за шею:

– Кролик, не плачьте. Кроличек, не плачьте. Мой белый, мой красивый Кроличек. Она меня тоже бросила, и мне тоже тяжело. Ах, Кролик!..

Они стояли на сквозняке, на пороге, крепко обнявшись. Кролик обхватил короткими руками Лизины плечи, прижался мокрой щекой к ее щеке, как будто в ней, в этой маленькой девочке, было все его спасение, как будто она одна еще связывала его с жизнью.

Лиза целовала его мокрые, дряблые щеки. О, какой он бедный, слабый, беззащитный! Ее сердце разрывалось от нежности, жалости и страха за него. Только бы утешить его, помочь. Бедный, бедный.

Их слезы смешивались. Они крепко прижимались друг к другу, одинокие, несчастные, забытые. «Так обнимались на тонущем „Титанике“, – мелькнуло в голове Кролика. – Но ведь я тоже тону. Я уже утонул. Конец».

– Я умереть за нее хотел. Я свою кровь ей отдал, – всхлипнул он.

– Кролик, не плачьте. Кроличек, не плачьте. Мой милый Кроличек. Наташа вернется через месяц. Мы еще будем счастливы, Кроличек.

Он поднял голову. Он даже немного оттолкнул Лизу. Вынул из кармана смятый носовой платок и вытер им лицо.

– Ну, надо идти. Спасибо, что пожалела меня. – Он обдернул пальто, сразу переходя от отчаяния и слез к обыкновенному, торопливому разговору. – Спасибо тебе, Лизочка. Ты добрая. Наташе ничего не пиши.

Он выпустил ее руку и быстро, как шар, скатился со ступенек. Лиза видела, как он, нагнувшись, искал котелок в темноте, нашел его, почистил рукавом и, надев на голову, покатился дальше к калитке. Калитка протяжно скрипнула. Лизино сердце так сильно застучало, словно хотело вырваться и полететь за ним. Бедный, бедный. Утешить. Но как? Она не умеет, не может ему помочь.

Она долго стояла в дверях. Уже ничего не было видно, уже не было слышно шума его шагов. Кругом было тихо, темно и пусто. Только шелестящие деревья, только темное небо. Лиза заперла дверь, подула на свои застывшие пальцы.

Она закуталась в платок, села в гостиную на свое любимое кресло и глубоко вздохнула.

«Вот я плачу, я несчастна. Но что мое горе по сравнению с горем Кролика?»

Она вздохнула еще раз, и слезы потекли из ее глаз.

«Бедный, несчастный Кролик. Бедная, несчастная мама. Все бедные, все несчастные. И никто не может понять другого, никто не может утешить. Как тяжело, как страшно жить».

Кролик в это время шел по пустой, слабо освещенной улице. Его короткое пальто было расстегнуто, распухшие губы глубоко вдыхали ночной воздух.

– Конец… Бросила… Как паршивую собаку… Как кролика… Конец…

В голове все было черно. Все путалось. И даже боли не было. Конец.

И вдруг где-то в подсознании глубоко мелькнула яркая точка, словно что-то укололо сердце. Ночной ветер широким влажным порывом налетел на него. Он остановился. Колени задрожали. По телу пробежала блаженная слабость. Будто не кровь, а холодный лунный свет струился по венам. В ушах тихо и нежно звенело. Он поднял голову, и звон прекратился. Он взглянул на небо. Из-за черной мягкой тучи медленно выплывала ледяная, сверкающая луна.

– Луна, – растерянно прошептал он и улыбнулся.

И сразу все стало понятно – и блаженная слабость, и дрожь в коленях, и лунный свет, струившийся в теле.

– Конец. Бросила… Как паршивую собаку. – Он в эту самую минуту ясно понял, что конец действительно настал. Но не тот конец, которого он ждал и боялся. Нет, конец его рабства, конец его любви. Конец его гибели. Гибель его гибели.

Он с облегчением вздохнул и ощупал свое лицо.

– Конец, – прошептал он радостно. – Выкарабкался. Не умер. Не умру.

Он завернул за угол. Идти было легко, и дышать было легко, и деревья легко шумели, и в небе луна легко проплывала сквозь черные тучи.

Он вынул трубку и закурил.

– А с нефтяной компанией как-нибудь устроюсь.

И он самоуверенно махнул короткой рукой.

11

В эту ночь Лиза уснула поздно. Перед сном она долго молилась за мать и за Кролика. Она улеглась на свой широкий диван, натянула одеяло до подбородка. На стене, над самой подушкой, красная гвоздика обоев вдруг напомнила ей рот матери. Лиза подняла голову и с влюбленной, страстной нежностью прижала губы к гвоздике.

«Мама, мамочка».

Опять в груди зашевелилось и заныло свое горе, не жалость, не сострадание, а своя живая боль. Лиза прижала руку к сердцу.

«Не стучи так. Все пройдет. Мама вернется. И я напишу ей. Да-да, как мне раньше не пришло в голову. Я напишу. Я все напишу».

Она вытянулась под одеялом, положила голову на подушку и закрыла глаза.

«Я напишу. Я все напишу».

Стало тихо, почти радостно. Еще ничего не потеряно. Все еще будет хорошо. Лиза, улыбаясь, сочиняла письмо.

«Милая моя мамочка, дорогая моя мамочка, ты еще не знаешь. Я взрослая, я не ребенок больше. И я люблю тебя больше всего на свете. Я всю свою жизнь отдам тебе».

Письмо было длинное. Лиза повторяла его наизусть.

«До утра забуду. Лучше написать сейчас же». Она сбросила одеяло, зажгла свет и, не одеваясь, в одной рубашке, подтянув повыше босые, зябнувшие ноги, уселась к столу. Она писала быстро, дрожа от радости, холода и волнения.

«Наверно, много ошибок, – озабоченно подумала она. – Так трудно писать по-русски. Но по-русски лучше, нежнее. Мама простит». Она сложила исписанные листки и, не перечитывая, вложила их в конверт.

«Как только получу мамин адрес, пошлю». Она бросилась в кровать, поцеловала красную гвоздику на обоях.

«Спокойной ночи, мамочка. Ты едешь. Ты не знаешь, а скоро получишь письмо». И, натянув одеяло, сейчас же заснула.

На третий день пришла открытка.

«Дорогая Лизочка, тут чудно и очень весело. Как жаль, что ты не со мной. Крепко целую тебя и Колю. Пиши. Мой адрес…»

На другой стороне, поперек через небо и море, стояло: «Ради бога, не забудь называть меня в письмах Наташей». «Наташей» было подчеркнуто.

Лиза прочла открытку, повертела ее в руке. Потом отперла шкаф, достала свое письмо и разорвала его на мелкие клочки. Ведь письмо писалось маме. А Наташе можно будет как-нибудь на днях послать открытку.

Лиза побежала вниз. Николай пил кофе в столовой.

– Вот, «она» пишет…

Николай презрительно фыркнул:

– Веселится? Что же, пускай. И мы здесь по ней не скучаем. Только денег могла бы побольше оставить.

Лиза кивнула.

С этого дня она больше не вспоминала о матери и даже в спальную к ней избегала заходить.

Часть третья1

В ту зиму, зиму 28-го года, в Париже было очень холодно. Замерзшая земля на дорожках сада по утрам скрипела под Лизиными ногами.

Лиза ходила в лицей, в лицее было скучно, но дома было еще скучнее. Она жила как будто совсем одна. Николай пропадал целыми днями, возвращался ночью, когда она спала. Они с Андреем вечно шептались о чем-то и уже не звали ее с собой. Лизе теперь и не хотелось ездить по ресторанам, она чувствовала себя слабой, усталой, ко всему безразличной. Только бы сидеть с книгой у камина. Даже Одэт не было. Одэт уехала к бабушке в Бордо. Но об Одэт Лиза не думала.

Лиза возвращалась домой из лицея. Тяжелый портфель оттягивал руку. Ноги зябли в тонких чулках.

«Это все пустяки». Она подняла воротник своего короткого пальто с золотыми пуговицами, глубже надвинула берет. Не надо обращать внимания.

На тротуаре лежал белый картонный кружок, Лиза подняла его и, размахнувшись, бросила вверх. Он высоко взлетел в морозном прозрачном воздухе. «Как белый голубь», – подумала она и оглянулась назад.

Прямо к ней шел Андрей.

Лиза обрадовалась.

– Здравствуй. Ты из школы?

– Я бросил. Не хожу больше.

– Почему?

– Надоело. – Он пожал плечами. – И Николай тоже бросил.

– Это нехорошо, – сказала Лиза серьезно. – Что же дальше? Вас оставят на второй год, исключат.

– Ну и пусть. Что там о будущем думать?

– А тетка твоя?

– Она не знает.

Лиза поежилась:

– Очень холодно. Хочешь, побежим? До дома близко. Дай руку.

Андрей бежал слишком быстро. Лиза не могла поспеть за ним. Он тащил ее за руку. Она спотыкалась.

– Оставь, оставь, не могу.

Он толкнул калитку.

– Скользко. Упаду.

Но они уже стояли на крыльце.

– Ах, весело! – Лиза вошла в прихожую, бросила портфель и пальто на стул. – Идем скорее ко мне, затопим камин.

Он снимал пальто. Она поднялась на носки и поцеловала его.

– Какие у тебя холодные уши. Целуешь, будто мороженое ешь. Как хорошо, что я тебя встретила. Мы очень давно не были одни.

Она посмотрела ему в глаза:

– Ты стал совсем чужой.

Он покачал головой:

– Нет, Лиза.

Ей уже не было весело. Она подняла книги.

– У меня никого нет, кроме тебя, – тихо сказала она, краснея от стыда, и быстро прошла вперед.

Перед камином в ее комнате были уложены дрова. Лиза села на ковер.

– Ну помоги мне. Чтобы жарко было.

Андрей встал на колени рядом с ней.

– Подожди, не бросай поленья. Надо раньше бумагу.

Он зажег спичку. Лиза смотрела в камин:

– Я люблю огонь. Ну положи же еще дров.

– Довольно. Дай разгореться. И так тепло будет.

Она стала бросать дрова. Глаза ее расширились от удовольствия. Щеки покраснели.

– Довольно, довольно.

Но она, не слушая, продолжала бросать.

– Как костер. – Она все смотрела на огонь. – Знаешь, я хотела бы, чтобы меня сожгли. Коля всегда говорит, что, если бы я жила в Средние века, меня бы сожгли на костре как ведьму.

– Ну нет. Ты бы, скорее, тогда монахиней была. У тебя такие глаза. А может быть, и монахиней, и ведьмой вместе.

Лиза захлопала в ладоши:

– Вот было бы чудно. Целый день молиться и ничего не есть, стоять на коленях в черном платье с крестом на груди, а ночью летать на метле на шабаш. – Она вскочила верхом на кочергу. – Гар, гар, лечу снизу вверх, не задевая, – громко крикнула она. Красный отсвет огня падал на нее.

Андрей вздрогнул:

– Перестань, ты настоящая ведьма.

Она коротко рассмеялась и снова стала подбрасывать дрова в огонь.

– Знаешь, – сказал он, – если уж ты такая, тебе бы следовало писать стихи.

Лиза покачала головой:

– Не хочу. Стихи пишут теперь только глупые или старики.

– Смешная ты, Лиза. Как будто не все равно, раньше или теперь. А что же, по-твоему, теперь надо делать?

Лиза подняла к нему голову:

– Надо жить и ни о чем не мечтать.

Он смотрел на ее бледное лицо, на ее светлые прозрачные глаза.

– Тебе должно быть это нелегко?

– Ну, легко не легко, а надо. – Она презрительно пожала плечом и отвернулась. – Очень жарко. Давай пересядем на диван.

Андрей сел рядом с ней. Они помолчали.

– Как быстро темнеет. Нет, не зажигай света, Андрей, так приятнее.

Дрова трещали в камине. Красный отблеск огня падал на диван, на Лизу. Она протянула руки к огню.

– Знаешь, Андрей, я все думаю, – начала она медленно. – Я все думаю, как должно быть тяжело и отвратительно жить, если детство – самое лучшее. А дальше будет еще хуже. Я не хочу быть взрослой. – Она покачала головой. – И знаешь, мне кажется, я и не буду взрослой.

– Вздор, Лиза. Это оттого, что тебе только четырнадцать лет. Четырнадцать – самый глупый возраст. В марте тебе будет пятнадцать, и сразу станет легче.

Она опять покачала головой:

– Ах нет, я не верю. Не станет ни легче, ни лучше.

Он ничего не ответил.

– Отчего ты такой грустный, Андрей?

– Я совсем не грустный.

– Нет, грустный. Не спорь. Ты всегда грустный. Вот ты сейчас ужасно похож на грустную хищную птицу. На ястреба. – Она взяла его за руку. – Et alors, parce qu’il était toujours triste on l’appela Tristan, – сказала она медленно и вздохнула. – Отчего ты разлюбил меня, Андрей?

Он поцеловал ее ладонь:

– Я люблю тебя, Лиза.

– Неправда. Ты никогда не приходишь ко мне. Ты все с Колей.

– У нас дела.

– Какие такие у вас дела?

Он наклонился к ней:

– Я люблю тебя, Лиза. Верь мне. Я не виноват. Мне очень тяжело. Мне все надоело.

Она обняла его:

– Если ты любишь меня, ничего больше не надо. Тебе тяжело, и мне тяжело, но вместе все-таки легче.

Он положил голову к ней на колени:

– Прости меня.

– Мне нечего прощать тебе. Это всегда так бывает. Даже когда страшно любишь, вдруг на время забываешь. Помнишь, как Тристан и Изольда? – Она погладила его волосы. – И ведь я сама в Биаррице так мало думала о тебе.

Он поднял голову с ее колен:

– Ты совсем забыла меня там. Из-за Кромуэля?

Она положила ему руку на лоб:

– Лежи, лежи, и не все ли равно из-за чего? Раз я опять люблю тебя.

Он сжал кулаки:

– Я его ненавижу.

Она нагнулась к нему:

– Какое у тебя злое лицо. Не надо ревновать. Все это давно прошло.

Она поцеловала его:

– Как мне хорошо с тобой. Если бы мы всегда могли быть вместе.

– Мы всегда будем вместе, Лиза.

– Я не верю. Как темно стало.

– Подожди, я поправлю огонь, а то потухнет.

Она удержала его:

– Не надо.

Огонь в камине вспыхнул, заметался и вдруг погас. Стало совсем темно, совсем блаженно, совсем тихо. Андрей в темноте целовал ее колени. Она губами отыскала его губы.

– Это ты, Андрей? Ты меня любишь?

Она тихо вздохнула и закрыла глаза.

– Ах нет, нет. Это было бы слишком хорошо. Этого не бывает, не может быть. Ты завтра не придешь.

Кто-то поднимался по лестнице. Дверь шумно распахнулась, щелкнул выключатель.

Лиза, жмурясь от света, испуганно натянула юбку на голые колени. Вошел Николай.

– Что вы тут сидите в темноте, как кроты?

Андрей встал, поправил галстук.

– Ты не знаешь, что надо стучать?

– Вот еще. Сестра Лиза мне или нет? Да и занимайтесь чем хотите, мне какое дело?

Он сел на диван и закурил.

– Так дальше продолжаться не может. Во что бы то ни стало надо добыть денег.

Лиза подошла к зеркалу и пригладила растрепанные волосы.

– Ну конечно, конечно. Старая песня. Слышали.