Текст книги "Сделай, чтоб тебя искали (сборник)"

XI

Если пройти по главной улице в людное время и спросить у встречного: а кто у нас председатель горсовета? – прохожий пожмёт себе плечами и дальше гуляет. На пустые вопросы слова тратить жалко. Свою фамилию в памяти держу и – баста. На всяких прохиндеев мозгов не напасёшься.

Конечно, заурядному населению всё равно, кто в главном кресле ошивается. Горожанам начхать на высокие чины, – свои заботы важнее. Сегодня этот чин ещё персона, а завтра об него ноги вытирают. Такова диалектика.

А вот Влада Соколика турнуть нельзя. Он людям нужен. Полгорода здороваются, узнают в лицо. Легконогий, рослый, спина ровная, гренадёрская – видный мужчина. Во многих семьях малыши, вырастая, обнаруживали точно такой же, как у него, гонористый польский профиль.

А секрет известности Соколика предельно прост. Потому как при любой власти, при всяком правительстве трубы ржавеют. И краны имеют привычку портиться. И унитазы играют с людьми дурную шутку. Не будет ведь глава горсовета по такому случаю самолично рукава засучивать. Тем более умения нет – да и руки, по русской пословице, не из того места… А в деле труб и кранов нужно бегом соображать, чтоб кончики пальцев вслепую чуяли, где загвоздка.

Понятно, в других жэках тоже спецы по ремонту шустрят, сшибают рублики. Но Влад Соколик – он в единственном числе. С ним равняться некому. Сорок лет ремеслом занят. В любой час безотказно пришагает с металлическим сундучком, и всякая деталь у него в наличии. В своём районе он помнит поимённо прежних хозяев, и ему гадать не надо, где проложены трубы-сосуды и какого они дюйма.

Во время войны ни немцы, ни румыны не притесняли Соколика – напротив, звали работать, платили не скупясь. И полицаи не мешали рыться в развалах домов, где он выискивал краны, патрубки, всё, что могло сгодиться в профессии.

Многих евреев угнали в Транснистрию. Их квартиры остались без надзора. А проворная окраина не зевала. По возможности без шума и скрипа, фомкой взламывали замок и уносили, что считалось ценным. Шли ночными дворами, чтоб не встретить дежурных. Румынский патруль – не лопух, дармовое не упустит…

Но никто не догадался позариться на водопроводный инвентарь и прочую чепуху, а Соколику это на руку.

Говорили, он целую комнату оборудовал под склад, там разного богатства – флянцев, муфт, прокладок – хватило бы до следующей войны.

И неудивительно, что во все времена ему за услуги платили без возражения и провожали с улыбкой.

Обычно воскресным утром Соколик – в тёмном костюме, при галстуке – шёл в костёл. Молился, беззвучно шевеля губами. Напоминал жене-покойнице, чтоб там, в раю, хлопотала за сыновей. Они погодки, давно уехали в Лодзь, не желали быть при Советах. Растят детей, но пишут редко, паскудняки… Абы только были здоровы… Соколик на письма тоже не прыткий…

Запел орган. Матка Боска! Музыка уводила от земного в небесную высь. Соколику, окутанному звуками, было отрадно, что он молится именно здесь, в костёле, ведь этого упоительного вознесенья нет ни в православном храме, ни в синагоге…

Возвращался домой как в забытьи, не замечая улицы. Смешивал вслух польский с гуцульским:

– Файна музыка, борзо файна …

Но невзирая на молитвы года ведут отсчёт на своём циферблате. Заболела спина. Сначала нечасто, потом острей, до нетерпимости. Советы врачей освобождали от боли на короткий срок. Теперь Соколик сгибался над краном с опаской, а раскрутка тугой гайки или заклиненного патрубка превращались в пытку.

Ему посоветовали взять в помощники Соломона, мол, тот ко всякому делу горазд. Соколик, не раздумывая, согласился: он помнил его отца, строгий был папаша, и сын, конечно, не лайдак. А умение придёт…

Теперь культяпка служила Соломону для подпора. Зато правая рука так резко закручивала гайки, что Соколик шипел от злости:

– Не силой! Резьбу сорвёшь! Легонько, до упора, а там – жми!

Поначалу попрёки случались часто. Трудно было запомнить названия инструментов. У Соколика не укладывалось в голове, как это так – взрослый мужик, почти сороковку отбарабанил, а не слышал слов: пассатижи, шведский разводной, пакля… Не знает, что ученик должен мастеру подать молоток рукояткой вперёд, а не бойком, что ключи имеют номера… Матка Боска, ведь это проще, чем нитку вселить.

Соломон заметил: при любой оплошке Соколик не матюгал даже на родном языке. Брезгливым тоном лишь бубнил: паскудство, не работа…

Со временем окрики исчезли. Он стал поправлять негромко, проверял бумажкой – есть ли течь, не хвалил, рукой звал: давай, собирайся, ремонт закончен.

Года через два Соколику стало невмоготу. Боль не отпускала. Ни стоять, ни сидеть, ни лежать. Он передвигался по комнате короткими шажками, сутулясь, осторожно, будто внутри у него стакан, налитый до грани.

Соломон неизменно приносил пакет тёплых пирожков, у них корочка покрыта южным загаром. Иногда начинка была творожная, иногда с вареньем или свежей вишней.

Деньги Соломон продолжал делить поровну, как раньше это делал мастер.

Глянув на купюры, Соколик однажды пробормотал:

– Пинёнзы есть, а сил нема.

Потом впервые заговорил не о работе:

– Вы, евреи, смешной народ. Не обижайся. Ищете не там, где надо. Ты рассказывал про банк. Зачем штаны там протирал? На циферках глаза портил. Вот и скажу от сердца: ты родился быть инсталлятором. У тебя к работе совесть есть. Одной рукой то делаешь, что другие двумя не потянут. Гроши будут всегда, не сомлевайся. Дохтора жирно живут, потому что люди болеют, а мы с тобой живём – оттого что хорошо жрут. Это моя точка. А пани Суламифь – поклон и спасибочки: такие пирожки купить нельзя…

XII

В Черновцы заявились два еврейских бугая и мелкорослый дяденька с крутой лысиной, бухгалтер по должности. Приехали дело открыть. Для общей пользы.

Их местечко Яруга лежит на левом берегу Днестра, где они уже триста лет выращивают виноград. Наверно, на Украине, если поискать, где-нибудь ещё зреют подобные сады, но гроздья этого сорта не получаются, как ни колдуй. И вино в том местечке дышит таким веселящим букетом, что французам надо спрятаться в маленький карман.

Посланцы Яруги арендовали лавку на Крытом рынке. Завезли бочки, соорудили прилавок, поменяли дверь. Оставалось найти продавца. Такого, чтоб не добавлял суррогат, не сыпал табак в бочку, не мухлевал в счётах и характером чтоб не робкий.

У маленького бухгалтера был адрес того, кто мог посоветовать. Из центра на поиски спустились втроём.

Улица носила громкое название – Сталинградская. Но выглядела откровенно убого. Неудивительно – тут при оккупации было гетто. От подвалов до чердаков теснились в нужде и страхе, кого согнали сюда. И каждый вечер благодарили Бога: день прошёл – остались живы…

С тех пор дома не обновляли, вся мостовая в болезненных провалах, не стали чище дворы, будто гетто не кончилось.

Путаясь в закоулках, виноделы наконец отыскали нужного адресата. Хозяин квартиры поднял очки на лоб, чтоб лучше выслушать гостей насчёт продавца.

– Думаю, есть подходящий. В лицо его не видел, но слышал хорошее. Знал его отца: люди этой породы не должны умирать – тогда бы всё было иначе.

– Иначе – это как? – спросил один из бугаёв.

– Иначе – когда не надо ходить далеко, чтоб найти правильного человека.

Соломон открывал своё заведение в десять утра. Бочонки служили столиками и создавали, по словам Мифы, антураж старины. Первыми клиентами стал рыночный народ: заскочит на минутку, засосёт стакан, сам себе пожелает – абы не хуже! И, как пришпоренный, айда – торговать.

Молдаване приносили в тряпице брынзу, хрупали зелёный лук. Пили «шприц»: полстакана вина с добавкой газировки. Для них Соломон под прилавком держал гранёные сифоны.

Слухи о новой забегаловке передавались лишь друзьям. Наверно, посетители опасались, что подобной прелести на всех не хватит, зачем же трезвонить.

К алкашам и прихлебалам Соломон был категоричен: устроите шум – на порог не пущу. И шум не возникал. Шаромыги, кроме того, знали: на рынке – милицейский пост, не успеешь моргнуть – прижучат.

Сюда зачастили истинные ценители: смаковали питьё, хвалили Соломона, будто его личная заслуга, что по телу разливается такое блаженное, чудное тепло.

Здесь можно было встретить известных актёров, художников, часто отмечался буковинский классик Бабляк и с ним литературные петушки. А кто не любит это заведение? Кто не желает причаститься? Покажите пальцем, чтоб все увидели такого чудака на букву «эм».

Постоянным посетителям Соломон наливал в долг. Он завёл тетрадку должников, туда записывал и себя, когда брал пару литров домой. Ведь никто не поверит, что у торговца вином нечего выпить.

В Яруге его торговлей были довольны. Дважды в году, без ведома Соломона, проверяли вино и убеждались: качество прежнее. Отчётность поступала чёткая, без ошибки. И бухгалтер-коротыш при любой оказии посылал корзину винограда для Соломона, а вторую – на улицу Сталинградская.

Стало заметно: от малоподвижной службы у Соломона округлились плечи, появился намёк на брюшко. Виски побелели давно, когда погиб Давидка, а теперь иней одолевал всклоченные космы. Неудивительно: человеку через пару лет аукнет полтинник.

XIII

После расстрела Берии, неугомонный Соломон ещё раз постучался в банк. Кадровик был новый – он с интересом выслушал историю трудовой книжки и обещал посоветоваться с нужными людьми.

Ответ пришел однозначный: нет никаких официальных данных, что на стройке был Берия. Не исключено, что было там другое должностное лицо, и неизвестно, в каком чине оно сейчас, так что…

У Маркуса от смеха слезились глазёнки:

– Соломон, ты неисправим… Когда начнёшь понимать…

Мифа вступилась за мужа:

– Есть вещи, которые лучше не понимать, чтоб сберечь здоровье… Маркус, возьмите форшмак, перчики для вас острые…

У Мифы сохранилась гибкая девичья фигура. Лишь разбившиеся суставы пальцев напоминали о прошлых фабриках. Мифа всегда была легка на улыбку: свидетели – тонкие морщинки под глазами. Хозяйство она вела экономно, не шиковала, но признавалась в пристрастии к старинной посуде: могла на толкучке отдать последнюю трёшку за, казалось бы, невзрачное блюдо. Молоденькая торговка на толкучке не подозревала: голубые шпаги наперекрест, с точкой посередине, такой «мейсон» – редкость.

Для Маркуса, замшелого холостяка, гостить в их квартире было бесценной отдушиной. Помимо застолья, душевной трепотни и общих воспоминаний существовало ещё нечто, не менее важное, чего он ожидал с внутренней дрожью.

Маркусу нужна была Мифа. Соломон не возражал: если доставляет удовольствие, если для пользы, пускай тешатся. Ведь Мифа – единственная, с кем Маркус советовался о своих переводах. У неё чуткое ухо на лишнюю букву. Звериный нюх на неточность фразы. Сцепив ладони у губ, она меряет комнату по диагонали, пока не отыщет именно то слово, что ляжет в строку как впаянное.

Соломон тоже иногда подсказывал свежее сравнение, чем вызывал двухголосую похвалу. Он допивал чай и, довольный своей услугой, разморённый вином и обедом, незаметно уходил в спальню.

А Маркус и Мифа продолжали бродить в дебрях словесности.

Но наступал момент, когда фантазия истощалась, мозги затвердевали, требовался перерыв.

За окнами заканчивалось воскресенье. Крыши постепенно темнели. В предвестии сумерек оживали фонари. Близились вечерние прогулки: парочки и одинокие заполняли улицу Кобылянскую и Театральную площадь.

Маркус думал: при жизни одного поколения улицам меняли здесь названия три-четыре раза. Где ещё на белом свете могло произойти такое?.. И где ещё улица Ленина пересекается с улицей Шолом-Алейхема?..

Мифа заново подогревала чай.

Тёмно-красная капля вина осталась на донышке бокала. Маркус слегка щёлкнул ногтем по краю тонкого стекла. Звон хрусталя всплыл над столом и затих. Маркус усмехнулся:

– Вот так и мы…

– Вы о чём, Маркус?

– О жизни, Мифа. Только о жизни – ни о чём больше.

В прошлые времена Маркус боготворил Гёте. Переводил на три языка. Взахлёб восторгался его личностью, невзирая на скверный характер поэта.

Теперь, когда у самого Маркуса глубокие залысины и впалые щёки с порезами морщин, кумиром его стал Лермонтов. Странно, конечно. Вроде, не по возрасту… Но Маркус, в волнении, убеждал: русская проза вышла не из «Шинели», а из «Тамани».

Вероятно, эту мысль высказывали до рождения Маркуса. Оставаясь в неведении, он был убеждён, что первым определил значимость прозы Лермонтова. А две строфы «Прощай, немытая Россия» – гениальны непреложно. С каким бесстрашием стоит слово «немытая»… Гений не имеет права умереть в двадцать шесть лет…

…Возвращаясь домой, Маркус ругал себя на всех известных ему языках. Бестактный идиот… ляпнул, что глупо умереть молодым… У Мифы сын не дожил до двадцати…

Их дружба без единой размолвки держалась десятилетия. Но с некоторых пор Соломон смотрел на занятия друга с неодобрением: на что тратит годы?! Ладно бы ради заработка, но те деньги, что он получает, стыдно брать в руки. Бедный Маркус… даже не замечает, что смешон…

XIV

В действительности Маркус был ни при чём. Соломон понимал, что взъелся напрасно. Последние месяцы гнетущее настроение не оставляло его, давило в надбровье. Он стал сварлив по мелочам, придирчив к Эстер, и даже клиенты с изумлением подмечали, что он ошибается в подсчётах.

Мифа пыталась его успокоить, но Соломон чувствовал, что переиначить себя не в состоянии. Причиной недовольства было нечто рыжеволосое по имени Вадик, что постоянно появлялось рядом с их дочерью Эстер.

Удивительно, что этот субъект мутил кровь только Соломону. Мифа была сдержанна, приветлива, а Эстер – в облаках.

Соломону не мешало, что Вадик рыж и родом из Килии, это где-то неподалёку от Измаила. Дед Соломона тоже носил огненную шевелюру и был из тех же приморских краёв. Но становилось страшно, что этот Вадим – самоуверенный неуч – способен разрушить домашние устои, на которых выросли Соломон, и Мифа, и Маркус. Можно было ручаться: кроме навязанных ему учебников, он не прочёл и двух книг.

– Только книги, что дадут хлеб мне и моей семье, и ещё телефонный справочник, – признавался Вадик, не отводя наглых глаз.

Соломон открывал рот, чтоб выразить вслух всё, что накопилось, но встретив лицо Мифы, лишь тяжко выдыхал, будто в одиночку разгрузил вагон.

За обедом Вадик, как называла его Эстер, сидел, наклонив голову над тарелкой, и ложка торопливо двигалась от супа ко рту. Лапшу уминал с хлебом.

Иногда к чаю Мифа подавала наполеон. Соломон уже избегал сладости, но отказаться от порции такого великолепия не смог. Вадик уплетал кусок за куском. Дойдя до пятого, приостановился и объяснил:

– В «наполеоне» самое важное – размер. Желательно – метр на метр.

И Соломон ради дочери должен терпеть это местечковое хамло?

А в глазах Мифы читал: успокойся, он просто голодный… Этикету научится потом…

XV

– Послушай, Эсти, ты знаешь, я уважаю твоего отца. Он умница, добряк, многое пережил. Я считаю, он должен стоять в музее с табличкой на груди: «Честный человек». Чтоб люди проходили и удивлялись: есть ещё такие?! Но, по-моему, он – шмок. Эсти, ты куда?! Не беги! Послушай, я по-хорошему! Сядем здесь.

– Оставь папу в покое!

– Не могу. Сердце ноет за него. Его истории я знаю наизусть. Он гордится, что был грузчиком. Есть чем гордиться? С его способностями, с партбилетом, он сегодня мог бы стать директором банка. А теперешнего директора – посадить на кассу, если тот умеет… Все несчастья – из-за этой дурацкой записи в трудовой. Скажи, нельзя было потерять книжку? Любая секретарша за пятёрку выдаст новые корочки.

– Папа не умеет давать взятки.

– Эсти, и я об этом же говорю: он – шмок. Нет, нет, без обиды, по-хорошему… Я имею в виду – он не сечёт, как надо жить. У него врождённый дефект: другие единицы измерения. Он придерживается правил, которые не существуют.

– Ты хочешь папу научить?

– Нет. Знаю его отношение ко мне, нет смысла. Просто, я сделаю, что нужно.

Вадик без труда нашел районный ЖЭК. Усталый домоуправ с натугой пытался понять, чего именно хочет этот прыткий рыжик. Вадик назвал себя прорабом. Не проверять же у него документы! Говорит, что СМУ-9 возьмёт шефство над домоуправлением, поможет по мере сил…

Беседа незаметно перешла на Влада Соколика. Управдом даже расчувствовался, вспоминая про непревзойдённое мастерство Соколика:

– Он был Утёсов водопроводного дела! Ты это понимаш?

– Согласен с вами. Он был Утёсов и Козловский в одном лице. Кстати, у Соколика два года в помощниках работал некий Соломон, помните?

– Да, что-то припоминаю: внештатный, без оплаты.

– Вот именно. Так этот растяпа Соломон потерял трудовую книжку. Два года стажа пропадут, надо выручить старика. Просьба самая невинная. В смысле – не вино.

Вадик выудил из портфеля бутылку «Арарата», десятилетней выдержки. Домоуправ тотчас убрал бутылку с глаз, тумбочку защёлкнул на ключ. Ну а в отношении шефства у Вадика, чисто случайно, в машине оказалась канистра олифы.

Услышав про олифу, домоуправ понял: парень – пройдоха, но не врёт.

– Так о чём речь? Помочь старому человеку – да с милой душой…

Выйдя из конторы, Вадик мельком глянул по сторонам и двинулся к служебной машине, что стояла за углом. Следом за ним вышагивал кряжистый дядька, взять канистру.

Вадик шёл по светлой стороне и его волнистая причёска, похоже, впитывала жар раскалённого солнца. Он независимо нёс лицо и был доволен собой. Ещё бы! – за полчаса провернул дельце, что Соломон не смог и за полжизни. А Вадику это – как два пальца обоссать! Во внутреннем кармане его пиджака греется новая трудовая с первой записью: работал помощником сантехника… уволен по собственному…

Но если без хипежа и визга рассудить трезво, то Вадик ничего не понимал. Не укладывалось в мозгу: как получается, Соломон – толковый мужик, образование сверх нормы, языки знает наизусть, как профессор, а копнуть глубже – круглый дурачок. Не петрит, что легче ехать по накатанному, что рука руку моет, ты даёшь – тебе дают, нет проблем. Правое полушарие должно работать. А он грузчиком горбатился. И дружок его, Маркус, тот вообще – тушите свет! Жизнь на финише, а он стихи читает… Это нормально?! Видать, они, местные, и вправду иначе скроены. Слегка недоделанные. Отстали от поезда. Хорошо, что Эсти другая. Теперь она убедится, что Вадик не трепло.

XVI

Cоломон рассматривал новую трудовую настороженно, с понятным сомнением, ведь это связано с Вадиком. Немного успокаивало, что запись выглядела довольно правдиво. И печать стояла настоящая. Вроде бы.

Вскоре и бухгалтер в Яруге, не утруждая извилин, щедро накатал: Соломон такой-то зачислен консультантом по гибридизации новейших сортов винограда.

Соломон обомлел: как можно! Он в селекции – даже не дилетант. Любой проверяющий сразу поймёт…

Бухгалтер усмехнулся: сюда приезжают не проверять. Приезжают дегустировать. Больше трёх дней не выдерживают. Но, если хотите, нехай по-вашему…

Он задумался на пару секунд и аккуратно приписал ниже: переведен на должность специалиста высшей категории по реализации продукции совхоза «Путь вперёд». Число. Подпись. Печать.

XVII

Маркус тяжело дышал – видимо, спешил. Пришёл не вовремя, после ужина. От еды отказался, но выпить готов. Даже очень.

– Чай, кофе? – захлопотала Мифа.

– Пора знать, дорогая Мифа, у мужчин «выпить» – означает, совсем не чай…

Вид у Маркуса – загадочный, в воспалённых глазах – непривычный блеск. Руки потирает, будто намыливает.

Соломон принёс из кухни бутылку, и красное вино наполнило два бокала. Маркус решительно возразил: нужен третий бокал. Пьём на троих.

– По какому поводу веселье?

– Проснись, Соломон, советским людям не требуется повод, – оптимизм нужен. Хотя причина выпить есть: завтра ты не идёшь в свою лавку.

– Марко, побереги шуточки к празднику.

– А у нас уже праздник. Завтра в десять утра тебе назначена встреча с проректором университета. На втором этаже.

– Не пугайте… – в голосе Мифы звучал укор.

Соломон объяснил, кивая на гостя:

– Он успешно становится алкоголиком. Когда водка с пивом, а сверху – вино…

– Не остри, Соломон, у тебя не получается. Ты помнишь Анатолия? Я вас познакомил, он тогда забраковал мой перевод на украинский. Так вот, университету срочно требуется латинист. Анатоль предложил мне. А я предложил тебя.

– Чего вдруг?..

– Я сказал, что у тебя даже была монография. Кажется, называлась «Мёртвыё языки для живой цивилизации».

– Наоборот: «Живая цивилизация и мёртвый язык». Суть не в том. Почему ты отказался?

– Яснее ясного: ты знаешь латынь как никто другой. У тебя было не просто хобби, а призвание. Оно даётся редко.

– Ты тоже способен…

– Шломо, два раза в жизни бывает удача: жена и работа. Первая удача у тебя есть, не прозевай вторую. И у меня, конечно, свой интерес: если соблазнюсь латынью, не останется ни сил, ни времени на переводы…

– Но ты пойми, преподавание – это наука. Я никогда не обучал.

– Чудак, у тебя знания, а те, кто визави, этого не имеют. И что бы ты ни говорил, для них будет открытием. Найди свой реферат, – это готовые вступительные лекции.

– Реферат пропал. Но я помню его дословно… Мифа, что случилось? Почему слёзы?..