Текст книги "Недостаточность человека. Социально-философская повесть"

– Вы хотите сказать, что Человек является единственно полезным результатом эволюции лишь в пределах этих констант, кстати, достаточно узких диапазонов?

– Возможно, тогда как при других константах, Человек, допустим, не может характеризоваться полезным результатом эволюции. А что касается того, что представляет собой человеческое общество, то, что оно состоит из эгоистических людей, думающих и действующих совершенно субъективно, человечество представляет собой какое-то гигантское многоголовое чудовище. Люди мыслят и действуют совершенно по-разному, им всё равно как вы мыслите, у них нет ни способности к чтению мыслей, ни дверцы в вашу голову. О вас они узнают из ваших поступков, отношение к вам строят от вашего поведения, имиджа, невербальных сигналов, которые вы подаёте. Соответственно, и вы поступаете точно также. Ну, где здесь искать четкую логику, мотивы, законы?

– И все-таки, какова заветная цель человечества? – не унимался Султанов.

– Возможно, самая заветная цель – это превратить творческое общество людей в некую эпидемическую популяцию, – сказал Каракулов. – Тогда знания, как Ковид-19 распространился бы на весь мир за считанные дни и месяцы. Пока не будет должного научно-мировоззренческого уровня, такая пандемия знаний не случится.

– Но, а как добиться этого?

Нужно учится, учится и учится, как сказал величайший философ В.И.Ленин, нужно проникнутся и моей авторской технологией повышения научно-мировоззренческой культуры, базирующаяся на следующих подходах:

Во-первых, мотыльковый подход – легкая, изящная популяризация новых знаний; споры в защиту новых теорий и концепций, без претензии на точную аргументацию; рекламация исследовательских трудов ученых и просветителей. Здесь желательно широта знаний, но не глубина. Она нежелательна, так как создает труднодоступность для широкого круга читателей.

Во-вторых, кропотливый подход – анализ материалов, составление необходимых пособий, справочников, аналитических справок; разработка и систематизация концептов новых знаний, уточнение их сущностей, а также областей их применения.

В-третьих, обобщающий подход – обобщение накопленных знаний, осмысление их сути, поиск новых смыслов и значений, составление системы взглядов, позволяющих обозреть предмет исследований целиком, озарение, открытие парадоксов, новых законов и закономерностей и пр. Именно этот уровень приносит автору глубочайшее удовлетворение, придавая смысл существования в этом мире. Именно этот уровень знаний и ляжет в основу формирования научно-мировоззренческой культуры.

* * *

В тот день Султанов засиделся в своей лаборатории гораздо дольше обычного. Он все надеялся, что нудный и холодный осенний дождь, наконец, прекратится и можно пойти домой без зонта. Профессор вот уже час рассматривал старые фотографии. Его взволновало то, что старые фотографии все же носят печать печали о безвозвратной утери молодости. Ну, а с другой стороны, фотографии тех лет – это немые свидетели нашей молодости, а потому разве могут быть печальными? Конечно же, нет! – утешал он себя. На глаза попалась фотография с Каракуловым. Снимок был сделан в день, когда он защитил докторскую диссертацию. Султанов снял очки, провел рукой по лбу, откинулся назад, вытянув ноги. Задумался. Как молоды мы были. Надо же, прошли три десятка лет. Хлынули воспоминания.

Помнится, кто-то из ученых-медиков однажды, на одной из конференций, не ведая, что мы с Каракуловым земляки, коллеги, друзья, рассказал мне историю о нем. В завершении рассказчик сказал: – Мне думается, что его жизнедеятельность должна стать хрестоматийной для всей современной медицины.

– Почему? – спросил тогда я.

– Этот известный ученый, опытный хирург в начале 90-х годов прошлого столетия, видя какая трансформация, происходит в хирургической профессии под влиянием рынка и новых технологий, долгие годы целенаправленных исследований посвятил проблеме индустриализации и индивидуализации хирургии, социализации хирургической деятельности, а в целом формированию философско-методологического основания хирургии рубежа XX и XXI веков.

– А в чем все-таки трагичность этого ученого? – нетерпеливо переспросил я.

– А в том, что он одним из первых осознал тотальную смену взглядов, отношений, идеалов и норм хирургической деятельности в результате диктата рыночной системы.

– И что?

– Он выступал, убеждал, наконец, требовал, но все оказалось безнадежной попыткой удержать хирургию в морально-нравственных рамках профессиональной деятельности.

– Его не поняли и не поддержали. Так?

– Вы не далеки от истины. Но, похвала ему в том, что он сумел создать, так называемый «осевой принцип современной хирургии», показал, каким должен быть современная хирургия и сам хирург. А ведь не прислушались, – с сожалением в голосе произнес этот доктор.

– То есть, трагедия его в том, что его мысли и суждения остались не понятыми?

– Да! Так оно и есть. Даже хирургической профессуре показалось, что автор слишком теоретизирует хирургию и слишком драматизирует ситуацию вокруг современной хирургии.

– Интересно. И что потом?

– Вот так, понятия о хирургической чести были утеряны, традиции ушли в небытие, возобладали новые ценности, – заключил рассказчик.

– И что было потом?

– Каракулов, наверняка, сломался, смирился с этим, воспринял это как личную трагедию ученого и принял решение отойти от хирургии. Помнится, на Конгрессе хирургов страны «Хирургия рубежа XX и XXI веков», где он выступал с программным докладом, ему задали вопрос: В чем основная причина того, что вы решили отойти от хирургии? Ответ прозвучал так: «В хирургии развелось слишком много сук!».

– Так и сказал?

– Да, так. О, я помню этот момент! – воскликнул доктор. – Сказав эту фразу, профессор еще минуты две молчал и нервно сжимал в руках микрофон, потеряв дар речи. В зале воцарилась тишина, все были в ожидании. Что же он скажет дальше? Но, докладчик, молча сошел с трибуны.

– Ну, а дальше что?

– Уже потом он признался, что в этот момент, боясь сорваться и высказать горький упрек: «В хирургию хлынули отъявленные мошенники, для которых не имеет значение, что представляет собой хирургия и ее служитель – хирург. Для них важно то, что на операциях можно неплохо заработать и выстроить свой бизнес».

– Теперь мне понятно! Действительно, это трагедия честного и прогрессивного ученого, – сказал я.

– Прежде всего, честного человека, влюбленного в хирургию. – Поправил меня доктор. – Этот человек, по сути, один из немногих, которые сумели выразить хирургию в мыслях.

Чувствовалось, что доктор искренне уважает Каракулова. Возможно, ему, как, впрочем, и мне, тогда подумалось, что со временем история медицины и науки рассудит об истинной значимости этого ученого-медика с основательной философской и методологической подготовкой, сфера интересов которого является активная теоретизация основ перспективных научно-медицинских специальностей, повышение их методологического уровня, а также формирование философского их основания.

Да! Он такой! – порывался сказать, но промолчал. Действительно, так оно и есть – совестливый, продвинутый, порядочный. Каракулов не сломался, нет, но здоровье, пожалуй, потерял.

– Депрессия, беспричинная тоска, тревожность, мнительность – о таком вечном состояние постоянно говорил и Каракулов, – подумал Султанов. Он сам признавался: – «Я очень робкий с детства и очень непубличный человек, который всегда сторонился любого собрания людей. Если признаться, с детства мне очень часто говорили, что у меня ничего не выйдет. А потому среди сверстников, одноклассников, а позже в среде студентов учился, жил несколько отстраненно, находясь в своем мысленном коконе, в своем придуманном мире – мире грез и мечтаний. Нельзя сказать, что был злым, недобрым и это не было связанно с моей застенчивостью, нет. Но, что странно всегда, как оказывается ошибочно считал себя обделенным родительского внимания, доброты близких и родных, а позже внимания школы, института, коллектива, общества. Не это ли было причиной тому, что постоянно был на взводе, а когда злился, то у меня чувство обиды выходило прямо до кончиков пальцев. От того становился холодным, черствым. Хотя по природе я другой. В молодые годы мне хотелось, чтобы меня уважали и ценили, мечтал даже прославится, получить известность. Между тем, наоборот, каждое мое достижение, отмеченные дипломами, должностями, званиями и пр. в той или иной мере даже усложняли мою жизнь. Возможно, про меня был написан роман «Человек, который боялся жить».

– А ведь ему, несмотря на такое состояние с детства, все удалось. Многого достиг, получил признание и немалую известность, – подумал Султанов. Помнится Каракулов признавался: – Скованность, страх, постоянная дисгармония, напряжение продолжались. Я замкнулся в себя, пропал интерес общаться и взаимодействовать с окружающей действительностью, но ощущается это всё как один поток ума, мгновенно настроение меняется, что пугало людей, в тот момент общавшихся со мною. Непонятная тоска охватывала меня. Многие года меня тревожила это чувство. В чем смысл такого состояния? Возможно, тоска есть проявление неудовлетворенность самим собой, неудовлетворённость достигнутым, что заставляет искать самого себя, свое скрытого предназначения? Не знаю.

– Действительно, в чем причины этого? – задавался вопросом Султанов. – Может быть ему было важно понять для чего ему дан такой дар – быть вечно неудовлетворенным. Возможно ли то, что у него особая миссия в этом воплощении, в этой вечной тоске? – думалось ему.

Султанов, оставшись один еще долго размышлял о технологии Каракулова, о нем самом. Ему подумалось, наверное, нельзя повествовать об его научных открытиях, о его научных заслугах, изображая самого профессора бледной тенью на фоне времени, событий, разрешаемых ими проблем. Пожалуй, нужно приоткрыть дверь не только в его научную лабораторию, но и в его умственную, интеллектуальную лабораторию. В чем же заключается главная фишка его интеллектуальной лаборатории? Султанову почему-то вспомнилось, как однажды Каракулов обронил такую фразу: – «Эволюция сознания нуждается в резком скачке. Гении нужны, чтобы человечество не топталось бы на месте столетиями».

Султанов, оставшись один еще долго размышлял о технологии Каракулова, о нем самом. Ему подумалось, наверное, нельзя повествовать об его научных открытиях, о его научных заслугах, изображая самого профессора бледной тенью на фоне времени, событий, разрешаемых ими проблем. Пожалуй, нужно приоткрыть дверь не только в его научную лабораторию, но и в его умственную, интеллектуальную лабораторию. В чем же заключается главная фишка его интеллектуальной лаборатории? Султанову почему-то вспомнилось, как однажды Каракулов обронил такую фразу: – «Эволюция сознания нуждается в резком скачке. Гении нужны, чтобы человечество не топталось бы на месте столетиями».

ГЛАВА 3

РАЗГОВОРЫ О ПРОТИВОДЕЙСТВИИ ЗЛУ

Каракулов, будучи биомедиком по специальности, тем не менее, как доктор философии, на протяжении многих лет читал курс лекции по философии в гуманитарном университете. Как правило, курс лекции на каждом семестре профессор всегда начинал с риторических вопросов в зал, на которых, не дожидаясь ответов из зала, сам же и отвечал, при этом делая определенную паузу, оглядывая присутствующих и восклицая «Правильно!»:

– От чего зависит благополучное развитие нашей цивилизации?

– Правильно! От уровня научно-мировоззренческой культуры человеческого общества.

– Как и каким образом можно формировать и изменять состояние научно-мировоззренческой культуры индивида?

– Правильно! Системным наращиванием у них достоверных и осмысленных знаний.

– Можно ли мгновенно загрузить качественные знания в человека?

– Правильно! Можно и нужно с помощью моего «Нейрокомпьютерного конвергента».

Как правило, студенты всегда оставались ошарашенными и заинтригованными, как вопросами, так и ответами на них, теряясь в догадках об их логике. К чему ведет лектор? На что он намекает? Что еще за «Нейрокомпьютерный конвергент»?

Каракулов продолжал: – Теперь послушайте одну очень интересную и поучительную философскую сказку. Никто не знал сам ли лектор сочинил эту сказку, или же где-то прочитал, услышал:

– Однажды, один из величайших в мире разработчиков компьютерной технологии и программного обеспечения, некий сэр Х торжественно запаял последний контакт на процессоре своего детища – суперкомпьютера. Сей момент зафиксировали сотни телекамер с прямой трансляцией его по всему миру.

Он торжественно подошел к включателю, соединяющему одновременно все компьютеры мира.

– Сейчас произойдет объединение всех компьютеров мира в единый суперкомпьютер, образуя единую кибернетическую суперсеть, вобравшую в себе все знания и мудрости мира! – с пафосом воскликнул он.

Сэр Х демонстративно включил эту суперсеть, а затем громко обратился к народу:

– Кто хочет задать первый вопрос суперкомпьютеру?

– Позвольте мне, – подал голос небольшого роста старичок с белой бородкой и со всклокоченными волосами, ниспадающими до плеч.

– Пожалуйста, пройдите сюда, поближе к суперкомпьютеру. Пожалуйста, представьтесь, – попросил сэр Х.

– Академик Z – ученый-астрофизик.

О, это была узнаваемой личностью современности.

– Рад поприветствовать вас, уважаемый сэр Z! – расплылся в улыбке сэр Х и обратился к присутствующим. – Честью задать первый вопрос суперкомпьютеру удостаивается, уважаемый сэр Z – один из величающих ученых-астрофизиков, отмеченных Нобелевской премией. Люди одобрительно загудели.

– И какой вопрос вы хотите задать суперкомпьютеру?

– Пожалуй, задам ему вопрос, на который до сих пор не смог ответить ни один из двести признанных гениев мира, – сказал сэр Z и, повернувшись к суперкомпьютеру произнес:

– Есть ли Бог?

Ответ раздался мгновенно.

– Да! Теперь Бог есть!

Вот так появился Бог! – торжественно восклицал Каракулов и, завершая традиционную вступительную часть своей лекции, не без гордости говорил: – Мой «нейрокомпьютерный конвергент» – это всего лишь инструмент этого Бога, с помощью которого он любого разумного человека может переродить в гения! Так, что теперь гениями не рождаются, а ими становятся!

* * *

Почему-то вспомнилась давнишняя научная сессия в Академии наук, на которой Каракулов впервые выступил с научной идеей повышения уровня научно-мировоззренческой культуры. Невысокий и сутулый, скованный в движениях, робкий, вызвался объявить свою научную идею, а сам стеснялся даже смотреть в зал. И голос был тихий, робкий. Здесь Академия наук, в стенах которой назойливо жаждут увидеть и услышать неповторимые выступления, здесь всегда надушенный воздух высоких научных побед и удач. А тут? Начал свой доклад Каракулов торжественно, как человек, сознающий значимость момента. А как же, докладывает не где-нибудь, а в самой Академии наук. Он доложил свою научную идею, хотя, как я заметил, робко и неуверенно. Вскоре он, вообще сник. Он явственно ощущал недоверие и скепсис членов Академии и присутствующих ученых, которые сидели и слушали его абсолютно без интереса. Завершив доклад, профессор, уже совсем безучастный, рассеянно отвечал на вопросы. В тот час и мне было жаль его. – Нет, не поняли его, это же ясно. Не понимают или не хотят понимать? – терялся я в догадках.

Желающих выступить с критикой ли, с поддержкой ли сути доклада, также не было. Председатель комиссии буднично заключил собрание: – Комиссия не увидела принципиального подхода автора к объекту исследований. Его работу можно принять как первый домысел, как «первый вариант». Пусть автор продолжает работать.

Буквально у выхода из здания Академии наук столкнулся с известным ученым-философом Саткеевым.

– Агай, что вы можете сказать по поводу научной идеи Каракулова? – был мой вопрос к нему.

– Каракулов на хорошем счету как универсальный ученый и идея его неплохая. Считаю, что в ней есть рациональность и новизна. Время покажет. Он не такой ученый, который отступит от своей идеи. Так, что не будем заглядывать в будущее….. Саткеев заторопился к выходу, где его уже поджидала машина.

Если признаться, вначале я сам засомневался. Неужели сущность его научной идеи целиком и полностью совпали с сутью научной идеи Роберта Стернберга? Возможно ли такое совпадение? Уже дома вновь перечитал книгу Каракулова. Ничего подобного. Стейнберг предложил триадную теорию человеческого интеллекта, состоящую из трех взаимосвязанных частей: теории компонентов; теории опыта; теории контекста. В каракуловской идее триадная теория состоит из трех компонентов: популяризация науки; концептуализация науки; философизация наук. Ничего схожего, но, тем не менее, комиссия, напустив на себя вид строгого беспристрастия вынесла свой явно необъективный вердикт. Конечно же было обидно за своего друга.

Проходили года. Каракулов сосредоточенно работал, а когда почувствовал, что его тема созрела, он вновь решился выступить перед членами Академии наук. Но речь уже шла о научной гипотезе.

И вот снова Академия наук. Традиционно, передние почетные места по центру зала, занимали академики, за ними рассаживались члены-корреспонденты. По бокам и позади них расселись профессора, ведущие научные сотрудники, а на галерке расположились представители научной молодежи, аспиранты, студенты. После обычной процедуры уточнения кворума и повестки дня, собрание открыл президент Академии наук Сарматов.

– Уважаемые члены Академии наук! Сегодня мы намерены заслушать профессора Каракулова Кубата Бакировича, касательно выдвинутой ими научной гипотезы под названием «Философизация науки, как смыслоформирующий и основополагающий компонент научно-мировоззренческой культуры».

На трибуну, быстрым шагом поднялся Каракулов, откашлявшись, надев очки, обведя глазами зал, он начал. О, это был самый изощренный получасовый научный доклад, когда-либо мною услышанный. На аудиторию обрушился такое огромный поток мыслительной продукции с целой системой парадоксальных соображений, с четким рисунком движения мыслей от научной идеи к научной гипотезе, а оттуда четко вырисовывалась самобытная научная теория.

Я оглядел зал. Хотя Каракулов говорил достаточно внятно, ровно, однако, не каждый в зале, как мне показалось, понял его речь, возможно, из-за перегруженности текста доклада сложной научной терминологией. Надо же и на этот раз, к сожалению, академическая среда встретил доклад достаточно равнодушно, как в свое время доклад автора по научной идее. Не было ни существенных вопросов, ни реплик и критики.

– Явное недоразумение, – сердился Умар Талипов – ученик Каракулова, который сидел рядом со мной. – Почему такая сдержанность? Понятно, что академиков и членов-корреспондентов Академии наук трудно чем-либо удивить, ну, а профессура, научные сотрудники, творческая молодежь? – горячился он. – Речь то идет о незаурядном событии в мире науки.

Умар прав, – подумалось мне. В чем дело? Действительно, научная гипотеза – это всегда событие в научном мире, это громкая заявка на победу и высокое признание. Итак, что же было, несомненно? Научная гипотеза была очень актуальной, своевременной, перспективной и, в достаточной степени, обоснованной в условиях новой научной парадигмы, – постнеклассической научной рациональности.

– Действительно, в чем загвоздка с признанием? – постепенно волнение Умара переходил ко мне. – Если бы Академия все-таки признала научную идею и научную гипотезу, разве она потеряла свое положение в науке? – возмущался я при себя. Признаться с Общего собрания академиков и, я уходил глубоко удрученным. Каково же было Каракулову в этот час? Однако, несомненно, было и то, что либо автор, понимая, что ему не удастся по каким-то неизвестным нам причинам донести до членов Академии наук суть и перспективу научной гипотезы, забросить работу, переключившись на другую научную тематику, либо он возьмет тайм-аут и все же докажет правоту своей научной теории. Причем, не нарушая границы академического приличия. Одно из двух. А пока непонятно.

* * *

Я хорошо знаю своего друга. Признаться, Каракулов был весьма скрытным человеком и, не так уж часты были в его жизни моменты, когда он приоткрывал свое истинное лицо, свой строй мыслей, свои убеждения и страсти. На этот раз он, оказывается, все-таки решился. Мне было всегда любопытно, как сочетаются в характере ученого робость со смелостью. Причина робости любого ученого, наверняка должна быть недостаточная доказательность своей научной работы. А причина смелости? Смею предположить – причина смелости тех же самых ученых, наоборот, в их уверенности в правоте и верности их научного направления, доказательности научных работ. Как его друг и соратник, мне было бы неверным утверждать, что лишь настырность Каракулова обеспечить ему дальнейший успех. Когда ученый методично, шаг за шагом, продвигается вперед к истине, то есть не интуитивно, ни на ощупь, а с полной научной уверенностью, успех ему будет обеспечен.

Так и случилось. Спустя некоторое время я случайно встретил Умара, разговорились. Приятно было узнать, что профессор вновь активно работает, более того, взвинтил темп работы всей лаборатории, а внешне выглядит бодрым и увлеченным. Практически не обращает никакого внимания на выпады в свой адрес. Научная идея, а в особенности научная гипотеза – это, как принято считать, заявка на научное открытие. Чувствовал ли он, что где-то здесь, совсем рядом его поджидает успех – научное открытие?

Спустя несколько месяцев, мы созвонились, Каракулов пригласил меня к себе на дачу. Удобно расположившись в креслах напротив друг друга, за чашкой терпкого чая, заваренного мятой, мы разговорились.

Постепенно мне становилось понятным то, что профессор уже работал над выдвижением новой научной теории. Причем, не просто новую, а оригинальную, означающую новый поворот в научно-образовательной стратегии. Он уже искал доказательство новым научным принципам. А то, что в его лаборатории, как мне сказали, все завертелось и закрутилось, лишь подтверждали мою догадку, что найден путь, по которому следует идти. Как-то странно и необычно все это выглядело. Сначала медленная многомесячная раскачка, а потом вот такой бешеный темп экспериментов.

Недавно прочитал его интервью одной из столичных газет. Корреспондент признавался в том, что его заинтересовали не только разработки Каракулова, претендующие на научное открытие, но и сама его личность.

– Как известно, научное открытие – это самое важно мировое научное достижение и самое важное мировое научное признание. Но кто они такие, которым удается выдвинут научную идею, а затем и научную гипотезу, как прообраз научного открытия? Что из себя представляют они, как ученые, как люди?

Было удивительно то, что мой друг вообще согласился дать интервью. Я никогда не слыхал, чтобы он давал бы интервью когда-либо, кому-либо, где-либо.

– К сожалению, в науку я пришел поздно. – признавался в интервью Каракулов. – Занимался хирургической деятельностью в самом отдаленном районе страны. Мне было под тридцать, когда я поступил в клиническую ординатуру на кафедру хирургии, а после досрочного его завершения был избран ассистентом этой кафедры. Мне посоветовали заняться научной работой. Будучи уже хирургом, прошедшим районную школу, мне всегда была интересна биомедицина. Речь идет о таких фундаментальных дисциплинах, как патофизиология, патоморфология, биохимия, биофизика. Разумеется, мою идею изучать вопросы функциональной дозволенности и переносимости оперативных вмешательств с позиции клинической физиологии не всегда разделяли. Но я упорно шел своей дорогой. Защитил кандидатскую диссертацию уже под сорок. Приятно осознавать то, что уже потом все увидели перспективу развития этого направления. Далее докторская диссертация, выполненная на стыке двух специальностей «хирургия» и «патологическая физиология».

Скажу так, – продолжал Каракулов, – патофизиологический стиль мышления схож с философским стилем осмысления. Там и тут важно абстрактное, как конвергентное, так и дивергентное мышление. По-настоящему увлекся психологией личности и творчества, причем, в условиях новой научной рациональности – постнеклассической науки, основными принципами которой являются философия, синергетика, комплексирование, абстрагирование и пр. Вот так незаметно для себя приобщился к философской науке. В начале 2000-х годов защитил вторую докторскую диссертацию уже по философии. Был избран в члены Академии наук. … Далее он рассказал о перипетиях развития нового научно-философского направления….

Вообще, коснувшись темы научного открытия, научных исследований, я понял одно – технология научного творчества всегда была, есть и останется большой загадкой. Десятки «почему» приходит в голову, когда приходится вникать в творческую линию того или иного ученого, того или иного научного достижения либо открытия. Вот и здесь. Двадцать с лишним лет Каракулов практиковался и занимался научной деятельностью в области клинической и экспериментальной хирургии, десять с лишним лет занимался клинической физиологией, а последние десять-пятнадцать лет засел за философию. Причем, проявив себя в двух направлениях. Во-первых, в философии предостережения последствий внедрения новых и сверхновых технологий. Во-вторых, в философии формирования и развития научно-мировоззренческой культуры человека.

Меня заинтересовал сугубо человеческий вопрос: а каковы будут треволнения членов Академии наук на счет возможной заявки профессора на научное открытие? Разумеется, они никого не удивят, – подумалось мне, – потому, что новое всегда встречает противодействие. Я-то знаю нашу Академию. Члены Академии не любят, когда их заставляют поменять свои взгляды на те или иные вещи, не каждый из них является прогрессистом, не каждый из них может подавить в себе уязвленное самолюбие, ложную гордыню. В этом смысле, я догадывался о причинах прохладного отношения академического сообщества к докладу Каракулова.

Как-то разговорился с одним из профессоров. История науки знает, как правило, чем важнее научные идеи или научные гипотезы, тем более заинтересованных и задетых людей, а значит и врагов, – сказал он и продолжил: – Нужно сказать, что члены Академии наук всегда отличаются особенным тщеславием, самолюбием и другими нравственными недостатками. Эти страсти играли немалую роль в их академической карьере. Вот почему хорошо читать жизнеописания избранных, то бишь членов Академии, приятно посмотреть на них, отлитых из бронзы или высеченных из мрамора, но чревато иметь с ними дело, когда они враждебно настроены против тебя. Они скептичны, ироничны, желчны, подозрительны, а порою даже деспотичны.

В целом, такое откровение походило на правду. Как-то один из молодых членов Академии наук сказал: – Знаете, есть очень влиятельные академики, которых можно представить в образе льва. Они, если хотят, переломают любому хребет одним махом. То есть, образно говоря, могут сломать научную судьбу или карьеру любому ученому, которые оказались им не по нраву.

Интересно, знает ли о таких вещах Каракулов? Или ему пока везло в том, что не попался под руку таких вот академиков? – подумалось мне.

Знания, много новых знания

Мне непременно хотелось узнать мотивы обращения Каракулова к научно-образовательной стратегии. В одной из бесед с ним я поинтересовался у него.

– Кубат Бакирович. Вы замахнулись на нечто очень серьезное. Получается, чтобы повысить уровень научно-мировоззренческой культуры человека, нужно выстроить новую научно-образовательную стратегию? Почему?

– Да. Вы правы. Научно-образовательную стратегию следует обновить, и связано это с тем, что появилась новая научная парадигма – постнеклассическая наука со своей стратегией, принципами и со своей идеологией.

– А как понять вашу, ну скажем, научную стратегию: несколько сеансов и человек набрал пороговый знаниевый багаж. Так?

– По сути, да. Набрать то он может, а нас интересовал другой вопрос: каким образом, все знания по той или иной тематике – бытовой, научной, общественной, совместить, осмыслить? Причем, выразить эту работу осмысленным резюме, служащим ориентиром в его деятельности – жизненной, производственной, научной.

– А причем тут, изобретенный вами «нейрокомпьютерный конвергент»? Что он собой представляет? Какова его роль в осмыслении или обобщении?

– Вся проблема в том, что если предоставить завершающий процесс, то есть полноценное обобщение и осмысление, самому человеку, то этот процесс, во-первых, затянется, а во-вторых, возможно, в процесс осмысления вклинится тот самый пресловутый субьективизм.

– То есть процесс будет слишком медленным и неоднозначным?

– Точно. Вот вы сами, как понимаете слова «стать умнее и мудрее»?

– Ну, это, прежде всего, объем знаний, то есть широкий кругозор. Хотя, бывает и так: человек не имеет никакого образования, но умен и мудр, – признался я.

– Итак, знания. Причем, качественное. А что означает качество знаний? Прежде всего, осмысленное, интерпретированное, обобщенное на уровне философских резюме. Вот, что означает высокое качество знаний, – подчеркнул профессор.

– Скажем так. Но ведь не каждому суждено быть или стать философом. Есть люди, которые слывут высокообразованными, но они просто не умны по жизни.

– Да. Такая картина не редкость. Представьте себе, что знания, накопленные в мире можно за не большой промежуток времени «вложить» в головы людей. Что тогда произойдет? – вопрошал Каракулов.

– Человек просто сойдет с ума. Так?

– Вы не далеки от истины, – резюмировал профессор. – Все знания – это слишком неопределенно. Человеческая память избирательна, она работает по принципу создания определенных ассоциаций, а потому в головной мозг знания должны поступать тематические. Причем, как художественный, так и научный и философский тексты.

– Речь идет о той самой трехпоточной системе восприятия? – напомнил я.

– Да. Объем и сочетания этих знаний будут способствовать формированию научно-мировоззренческих взглядов и отношений. Знания художественной литературы вызовет цепную реакцию, человека захлестнет знание концептуального характера, а когда их объемы превысят определенную грань, появится знание всеобъемлющего характера. Вот тебе и цепная реакция, – констатировал профессор. – А далее, как вы знаете философия вновь поставит вопросы и цикл закрутится вновь.

– Дайте подумать. Фазность накопления знаний, цикличность развития научно-мировоззренческой культуры. Так, так. Значит, традиционная технология обучения, образования, формирование культуры имеют достаточно низкий КПД? – спросил я.

– Да-да. Есть знания, есть мозги, однако, нет эффективных средств, позволяющих в короткий срок вложить большой объем тематических знаний, как продукт совмещения в мозгу, так сказать переработки с получением качественной мыслительной продукции, определяющий, в конечном итоге, поступки и поведения индивида и общества в целом.