Текст книги "Рыцарский пояс. Тень Северного креста"

Глава 5
Отблески гуситского пожара

Великое княжество Литовское,

лето 1421 года

Чешский король Вацлав из Люксембургской династии, сын императора Священной Римской империи Карла IV и старший брат нынешнего германского короля Сигизмунда, за время своего правления никогда не знал покоя. Он вечно конфликтовал со своими подданными, в особенности с духовенством. И пытался защитить от обвинений в ереси религиозного реформатора Яна Гуса, правда, без особого успеха. Но когда он умер на пятьдесят восьмом году жизни от сердечного приступа, в стране началось настоящее светопреставление. Все кипело и бурлило, как вода в котле, подвешенном над пылающим костром. Взбудораженные гуситы жгли все, до чего могли дотянуться, все, что было связано с католической религией. Они не забыли, как восемь лет назад их проповедника Яна Гуса сожгли живьем на костре как еретика – по воле Констанцского собора, Папы и германского короля Сигизмунда, настойчиво рвущегося к императорской короне. Священная Римская империя и Папа Мартин V ощерились на ересь. Над Чехией стоял дым пожарищ и раздавались людские стоны. Какими бы высокими ни были побуждения противоборствующих сторон и какие бы красивые слова ни говорились, все решается в конечном счете одним – человеческой кровью.

Корону Чехии предложили королю Владиславу как владыке сильному и рассудительному, но он не спешил ее принять. Однако на эту же корону претендовал и Сигизмунд Люксембургский. Еще два года назад он надел-таки ее на себя. На его голове она затерялась среди множества других корон, однако долго не удержалась. Неустрашимый Ян Жижка, авантюрист и разбойник, но ярый патриот и борец за реформацию Церкви, в пух и прах разбил войско германского короля у Витковой горы под Прагой. А осенью жители города восстали, захватили крепость Вышеград и объявили о низложении Сигизмунда. Тогда чехи обратились к князю Витовту. Тот не раз говорил, что разгоревшуюся на почве религиозных разногласий войну нельзя погасить человеческой кровью – еретиков нужно вернуть в лоно католической церкви путем убеждения и переговоров. Витовт готов был взять на себя эту миссию, и кузен поддержал его. Но в Ватикане Папа Мартин V ярился и брызгал слюной, требуя нового крестового похода против гуситов. «Только силой оружия, – говорил он, – можно вытравить эту ересь, которая грозит расползтись по всей Европе». И с ним были согласны многие монархи, а в первую очередь, конечно же, король Сигизмунд.

Как раз в эти дни в далекой Чехии, в костеле Святых Петра и Павла в Чаславе, проходил судьбоносный сейм, которому предстояло решить острые вопросы королевства. Там собрались достойные мужи во главе с епископом пражским Конрадом и, разумеется, был представитель короля Сигизмунда. Ни король Владислав, ни князь Витовт не могли официально слать своих представителей на Чаславский сейм. Вызывать на себя гнев Папы им было ни к чему, но своих людей они, разумеется, туда послали и ожидали теперь известий из первых рук. Решение сейма было важным для них, оно в значительной мере определяло их политику в этом направлении.

А пока кузены уединились с небольшим сопровождением недалеко от Полоцка, в надежном месте, известном им обоим уже не один год. Им многое нужно было обсудить без лишних свидетелей.

Потом, на пути в Вильну, Витовт неожиданно обратился к королю с предложением.

– Заедем в Друцк, кузен, – сказал он, хитро улыбаясь. – Там у князя Семена три ягодки сладкие в саду поспевают. Одна еще зеленоватая, но две других в самом соку. Тебе это может быть интересно. Ты ведь у нас теперь опять в женихах ходишь.

И князь рассмеялся, весело и непринужденно. Король посмотрел на него с удивлением – откуда, мол, знаешь об этом? Сам там порыскал?

– Упаси бог! – отмел князь невысказанный вопрос. – Я мужчина солидный, женатый, и супруга мне спуску не дает. Это не Анна, светлая ей память.

О семейных делах кузена Владислав помнил хорошо. Не успел Витовт три года назад, а было это в конце лета, похоронить со всеми почестями в Вильне свою Анну, с которой всегда жил душа в душу, как вновь женился, совершенно неожиданно для окружающих. И невесту себе взял не ягодку наливающуюся, как ему сейчас предлагал, а вполне зрелую женщину, можно сказать даму, сорока трех лет. Правда, и самому уже шестьдесят восемь исполнилось к тому моменту, но разве это возраст для потомков Гедимина? Взял он в жены дочь своего давнего соратника, человека верного и надежного, Гольшанского Ивана Ольгимонтовича. Дама эта по молодости лет успела побывать, хоть и недолго, замужем за последним князем Карачевским, Иваном Мстиславичем, по прозвищу Хотет. Когда же его старший сын и наследник от первого брака Михаил Хотетский подался на службу к московскому князю, Витовт, как стало известно, эти земли под себя подмял, и сам Карачевск, и княжество, во всяком случае, то, что от него осталось. Вот и закрепил власть, надо думать, через оставшуюся не у дел вдову. Счастья в браке, похоже, не получил, но какой-то своей, ему одному ведомой цели добился. Так что приходится мириться со сварливой женой. Бр-р… Нет, вот уж такой доли Владиславу не хотелось совершенно.

Витовт, по-видимому, подумал о том же, потому что вздохнул и печально покачал головой, но потом снова заулыбался:

– Князь Семен Дмитриевич Друцкий нынче стал опекуном трех племянниц моей княгини Ульяны, дочерей ее брата Андрея Гольшанского. Его-то ты должен помнить, он наместником киевским был много лет. Там и вдова его обретается, сестра князя Семена Александра, так что все приличия будут соблюдены.

Улыбка Витовта вновь стала хитрой, глаза прищурились.

– А ты приглядись, кузен, приглядись. Род Гольшанских славный, старинный и богатый. Может, глянется тебе какая из ягодок.

Владислав возражать не стал. Жена ему действительно нужна, и желательно молодая, чтобы сына родила. Говорят же в народе, что если старый мужчина женится на молодой девушке, то наследника получит. Себя он пока что старым не чувствовал, но годы-то летели. Он улыбнулся кузену и молча кивнул.

Друцк оказался довольно большим городом, но каким-то сонным. Когда-то, насколько было известно Владиславу, это была столица довольно большого княжества и мощный оборонный центр. Воевали здесь много, потому и замок поставили крепкий. Однако сейчас город впечатления надежно защищенной крепости не производил. Замок все еще стоял на правом берегу речки Друти, и валы были на месте, и рвы. Но что-то изменилось. И король знал что. Это князья Друцкие: развелось слишком много ответвлений от главного рода – тут тебе и Друцкие-Любецкие, и Соколинские, и Озерецкие, да еще Конопли, Одинцевичи и Бабичевы. Они просто разорвали княжество на части, поскольку каждый своих владений жаждал. Они и город поделили, и даже замком владеть сообща пожелали. Владислав усмехнулся, бросив взгляд на осыпающиеся укрепления некогда мощной фортификации и порядком обветшалый детинец. «Общее – значит ничье, – подумал. – Вот и не находится рук, чтобы замок укрепить. И куда кузен смотрит?»

Князя Семена они нашли, по вполне понятным причинам, не в замке, а в городском доме, правда, большом и достаточно богатом. Сам князь выглядел неважно, не столько старым казался, сколько усталым и даже, похоже, больным. А вдовая княгиня Гольшанская, сестра его, хоть и в годах женщина, была еще крепкой и зорко следила за своими дочерьми.

Все три княжны были, конечно, тут же представлены королю и оказались девушками весьма на вид приятными. Малышку Марию Владислав отставил сразу, а вот к другим присмотрелся своим опытным мужским глазом. Старшая из них, Василиса, которую почему-то называли Белухой, была девица ядреная, крепкая, глаза ее сверкнули дерзко и… зазывно. Хороша девица, ничего не скажешь. Но, присмотревшись повнимательней, Владислав заметил темные усики над верхней губой красавицы, что вкупе с горящими глазами говорило о многом. Нет, эти игры не для него. Он и в молодые годы не тянулся к слишком страстным женщинам, в отличие от кузена Витовта, который и сам был огонь. А для него, Владислава, были милее иные отношения, более спокойные. Сила его мужская, конечно, еще при нем, о чем говорить. Но зачем ее понапрасну-то жечь? Ему сын нужен. И король переключил внимание на другую сестру, Софию.

Девушка была миловидна и, похоже, неглупа. Ей явно льстило внимание короля, хотя она под строгим взглядом матери скромно опускала глаза, лишь изредка постреливая ими. Видно, характер у девицы задорный, и это тоже пришлось Владиславу по нраву. В общем, когда визит подошел к концу, решение созрело, и Витовт по просьбе кузена провел переговоры с хозяином дома. И тут оказалось, что князь Семен, крайне польщенный предложением короля, вынужден все же отказать ему – не может он, дескать, нарушить традицию и отдать замуж среднюю из сестер в обход старшей. Признаться, дядюшка, а особенно княгиня Александра были весьма неспокойны по причине того, что старшая из княжон, мягко говоря, засиделась в девицах. Ей давно уже надо было детей рожать, но все подходящей партии найти не удавалось. И теперь надо было во что бы то ни стало Василису пристроить.

Кузены принялись думать. Владислав всегда был упрямым и в достижении цели настойчивым. Может быть, в других обстоятельствах он бы и переменил свое решение, однако сейчас встал в позу: он хочет в жены Софию и получит ее. Выход из положения нашел, конечно же, изобретательный Витовт. Он считал, что совсем неплохо было бы дополнительно связать себя с кузеном пусть и не такими близкими, но все же родственными узами – через жен, происходящих из рода князей Гольшанских. И он тут же придумал хитрую комбинацию.

– Послушай, кузен, – начал, повернувшись к королю, Витовт, и хитренькая улыбка снова заиграла на его губах, сверкнула в глазах, – с нами ведь в свите едет племянник твой, Иван, сын пусть и не единоутробного, но все же брата твоего Владимира, наместника киевского, а потом князя копыльского и слуцкого.

Король посмотрел с удивлением. Ну и что, мол, с того, пусть едет, невелика птица. Витовт его понял и добавил тихо:

– Тебе он племянник, а я ему – суверен. Что скажем, то и сделает. Напрасно, что ли, я его в прошлом году князем сделал? Ну, не князем, так князьком. Ты же помнишь, я ему город Белый в Смоленских землях пожаловал, и стал он у нас князем Бельским.

Владислав все еще не понял всей глубины замысла.

– Ну и тугодум же ты, кузен, однако! – рассмеялся Витовт. – Женим его на ягодке Василисе, а тебе ягодка София достанется, коль ты так ее хочешь.

Король рассмеялся вслед за кузеном. Все-таки хитроумный у него брат, что есть, то есть.

– Согласен, – сказал, – решение мудрое, и все будут довольны, надеюсь.

Будет ли довольна сама княжна София, Владислав не знал, все же разница в годах была велика. Но он надеялся, что практичная и хваткая княгиня-мать сумеет растолковать дочери преимущества короны на голове и научит принять свою долю.

Как кузены решили, так и сделали. Князя Бельского поставили в известность, и он послушно отправился просить у Семена Дмитриевича руки слегка перезрелой ягодки – княжны Василисы. Тот принял предложение с улыбкой и широко открыл объятия будущему родственнику. А следом и князь Витовт выступил с повторным предложением от лица владыки Королевства Польского. На этот раз проблем не возникло. Предложение было принято с радостью и расценено как великая честь. Оговорили даты бракосочетания сначала Василисы, следом Софии. Обе княжны были удовлетворены своей судьбой. Горячая и жаждущая любви Василиса вздохнула, конечно, пожалев о не доставшейся ей короне, но была весьма довольна князем Иваном – он еще молод, только слегка за тридцать, на вид силен и совсем не дурен собой. Ей ли роптать? София вняла наставлениям матери и думала только о короне, старясь забыть о том, что жених старше ее на добрых пятьдесят лет и годится ей в деды. С этим придется смириться. Зато положение королевы казалось очень заманчивым. Да, вдовая княгиня Гольшанская неплохо потрудилась, пристраивая своих дочерей. Следует заметить, что после блестящего брака своей средненькой она удачно выдала замуж и самую младшую, Марию – за юного наследника молдавского володаря Александра Доброго, Илью, которому светила впереди своя маленькая корона. Что будет дальше с ее дочерьми, княгиня знать не могла. Хитросплетения судьбы остались для нее скрытыми, поскольку, исполнив столь тяжкий материнский долг, она скончалась в собственном поместье Глиняны на сорок шестом году жизни.

Заглядывая вперед, нужно сказать, что княжна Василиса, превратившаяся в княгиню Бельскую, оказалась самой плодовитой из сестер и прожила дольше всех. Она родила мужу пятерых сыновей и дочь и пережила его более чем на тридцать лет, уйдя из жизни в глубоко почтенном возрасте – в восемьдесят два года. У младших сестер жизнь сложилась иначе – они обе родили только по два сына и скончались, не дожив до пятидесяти лет. Ну а спокойной жизни никому из них не досталось. Да это и невозможно было в мире, где войны следовали одна за другой и политические союзы меняли свое лицо с поразительной быстротой. Одна только Василиса дожила до того черного дня, когда ее младший сын Федор поднял руку на своего кузена Казимира, сына Софьи – это имя она получила при крещении по католическому обряду – и наследника короля Владислава, ставшего к тому времени великим князем Литовским. Заговор был раскрыт, двух других его участников казнили, а князю Бельскому удалось сбежать под крыло московского владыки Ивана III. Он даже воевал потом на стороне Москвы в русско-литовской войне, но мать этого уже не увидела.

Однако все это будет потом, в скрытом густым туманом будущем. А сейчас обе сестры принялись готовиться к свадьбе, и хлопот у них было, как говорится, полон рот.

А два правителя – король и великий князь – были уже поглощены делами государственными. В сопровождении своей свиты они держали путь в Вильну. Здесь им предстояло встретиться со своими тайными посланцами в Чехию и принять окончательное решение относительно гуситских дел. В сложившихся обстоятельствах это было очень важно.

Гуситский пожар горел в Европе уже шесть лет, причем полыхал ярко, рьяно раздуваемый Папой Мартином V и королем германским Сигизмундом. Сколько ни пытался Сигизмунд взять в свои руки власть в Чехии, все попытки заканчивались неудачей. Чехи так и не простили ему предательства их великого соотечественника. Ведь это именно он, Сигизмунд, пригласил Яна Гуса на Констанцский собор, гарантировав ему полную безопасность, даже охранную грамоту предложил. И что? Как только Ян прибыл в Констанц, его тут же схватили и бросили в темницу, обвинив в ереси, и поспешно начали против него судебный процесс. Тогда многие европейские католические монархии обрушились на «гуситскую ересь». Но Польское королевство не спешило присоединяться к ним. Призывы Папы к крестовому походу на гуситов не нашли отклика ни у короля Владислава, ни у князя Витовта, как и обращения Сигизмунда Люксембургского, требующего дополнительных сил для ведения военных действий. Начать с того, что король симпатизировал Гусу и состоял с ним в переписке. А на процессе в Констанце только польские послы и выступали в защиту проповедника. Они посещали его в темнице и поддерживали как могли. Боярин Юрий Гедигольд из Литвы, воевода киевский и староста подольский, потом много рассказывал об этом. Но главное заключалось, конечно, в политической нецелесообразности такого шага. Противостояние с Тевтонским орденом не ослабевало, и большой пожар войны вновь мог вспыхнуть в любую минуту. Разумно ли отправлять войска на юг, когда они постоянно нужны на северных границах? Да и сами поляки, не в пример другим, относились к гуситам по меньшей мере нейтрально, а подчас и с откровенной симпатией. Поэтому было очень важно знать, что решил чешский сейм.

Продвигались быстро, все же все наездники опытные, к седлу привычные, и скоро перед глазами возник такой родной знак «Погоня»[8]8
  Изображение всадника с мечом на фоне геральдического щита. Знак «Погоня» стал гербом Великого княжества Литовского в начале XV века.


[Закрыть]. Правда, на гербе виленского воеводства он был несколько изменен – серебряный всадник на червленом поле, – но смотрелся красиво. Они же сами с Витовтом и утверждали его, когда восемь лет назад, после Городельской унии, создавали это большое и сильное воеводство. А вот и Вильна. Город совсем еще молодой, его их с Витовтом дед Гедимин заложил лет сто назад. А потом он сам, великий князь Литовский Ягайло, только-только ставший королем польским Владиславом, пожаловал городу Магдебургское право. И город растет, развивается.

Высокая Замковая гора с многочисленными сооружениями на ней видна издалека. Совсем недавно, буквально два года назад, город и оба замка, Верхний и Нижний, сильно пострадали от пожара, и Витовту теперь приходилось немало сил прилагать, чтобы восстановить все это. Но он правитель энергичный, справляется. Могучие стены, окружающие замковую территорию, сохранились хорошо. А кузен уже успел восстановить Дворец правителей, кафедральный собор, менее других сооружений пострадавший от пожара, и епископский дворец. Вот только самого епископа в городе сейчас нет – старый умер, а нового пока не назначили.

Двух правителей со всей торжественностью встречали главные люди города – воевода и каштелян. Боярин Войцех Монивид, воевода виленский, сильно сдал за последние годы. А каков был в Грюнвальдской битве – орел! Он много лет управляет городом и немало для него делает. Владислав знал, что этому человеку осмотрительный Витовт доверяет, они, кажется, даже родством отдаленным связаны, через жен бывших. Боярин Кристин Остин из Кернова только недавно стал каштеляном виленским, уже после пожара. Он мужчина еще в силе, как и надлежит человеку, ведающему войском, хоть виски уже густо посеребрила седина. Витовт говорил, он уже четырех сыновей поднял и все подают надежды. Да, Вильна в надежных руках!

Расположились во Дворце правителей, здесь и дождались своих посланцев. От них узнали, что сейм лишил Сигизмунда права на чешский трон и избрал совет из двадцати наиболее уважаемых мужей для выборов нового короля. Это открывало Витовту дорогу на чешский трон.

Сам поехать в Чехию князь не мог, поэтому решили послать туда его представителя, наместника. И более достойной кандидатуры, чем Жигимонд Корибутович, не было. Двадцатишестилетний родной племянник короля, воспитанный при его дворе, сильный, смелый воин, показавший себя с лучшей стороны еще в Грюнвальдской битве, вполне заслуживал доверия обоих правителей. К тому же он уже бывал в Чехии, и приняли его там хорошо. В общем, это было удачное решение, и оба кузена, довольные тем, как складываются обстоятельства, разъехались. Владислав двинулся на Вавель вершить королевские дела, которым не было числа, а Витовт вернулся в Троки. Ему надо было собирать армию, чтобы отправить с Жигимондом в Прагу. Все-таки сила – весомый аргумент в решении многих вопросов, и иногда совсем нелишне бывает громко побряцать оружием.

А в мирной Литве семью наместника Ремунаса постигло великое горе. По землям Пруссии, Литвы и Новгорода вновь прокатилась волна «черной смерти». На этот раз чума заглянула и на княжий двор. А когда покинула его, оставила за собой много новых могильных холмиков. И среди тех, кто ушел в сырую землю, были дочь наместника Алге и его невестка красавица Виляна.

Алге была уже замужем за сыном трокского воеводы и жила в большом княжьем замке. Однако в ожидании рождения своего первого ребенка вернулась на время под крыло матери, пока муж занят был важными делами. А тут…

Виляна с Иванкасом, прожив вместе шесть счастливых лет, все никак не могли наглядеться друг на друга. Подрастала их дочь Дарина, похожая и на мать, и на отца, – темноволосая, но с яркими голубыми глазами в обрамлении черных ресниц. Сейчас Виляна носила второго ребенка, по всем признакам сына. Но в этот раз «черная смерть» высматривала, похоже, именно будущих матерей и поживу собрала немалую.

Иванкас был в очередном походе, на этот раз он отправился в глубь жмудских земель. Там было очень неспокойно, и князь велел призвать народ к порядку – сложностей везде было и без того в избытке, потому возмущения трудно привыкающих к новой вере вчерашних язычников были совсем уж лишними. Вернувшись в Городно, молодой воевода застал почерневших от горя отца и мать и три свежие могилы – сестры, жены и старого Каролиса. Городской староста не попал в лапы «черной смерти», но умер от горя, не вынес такого удара – он потерял единственную любимую внучку и не успевшего родиться правнука, которому предстояло продлить их род на земле.

Иванкас спал с лица, перестал есть и не мог заснуть ночью. Он потерял интерес к жизни – без Виляны, ставшей как бы частью его самого, мир вокруг стал серым, бесцветным. Удрученные горем родители опасались, что потеряют и сына.

– Не знаю, как и быть, Любавушка, – неуверенно проговорил как-то вечером перед отходом ко сну Ремунас.

Жена подняла на него глаза и только тут заметила, как изменился наместник за это короткое время, будто десять лет пронеслось над ним. В глазах стыла боль, темные волосы посеребрились на висках, на лице прибавилось морщин – бросались в глаза горькие складки у губ, которых раньше не было. И поникли широкие, всегда гордо развернутые плечи.

– Родной ты мой! – Женщина притянула голову мужа к своей груди, гладя и утешая. – Да, горе горькое навалилось на нас, но ведь остались еще Аудра, которая нуждается в нашей заботе, и малышка Дарина. Кто теперь поставит ее на ноги, как не мы с тобой? И потом, Гинтаре в далеком Подолье, ей мы тоже нужны. А Иванкас – мужчина, он сможет найти утешение в битве.

Муж повернул голову и посмотрел на Любаву. По лицу ее текли слезы, а в глазах стыла так хорошо знакомая ему боль. Однако горе, разделенное с близким человеком, давит не так сильно. И Ремунас, расправив плечи, обнял жену.

– Да, голубка моя, думаю, что Иванкасу сейчас лучше уехать из дома. Так ему легче будет пережить потерю.

Он заглянул жене в глаза. Любава слушала внимательно.

– Князь как раз собирает войско для похода в Чехию. Его Жигимонд поведет, племянник короля Владислава. Пожалуй, это как раз то, что нужно сейчас нашему сыну.

Так Иванкас попал в армию, которую князь Витовт снаряжал в далекую Чехию. Воинов собралось много, пять тысяч. Весной, как только спало половодье, охватившее после многоснежной зимы половину Европы, войско выступило в поход.

Для Иванкаса так действительно было лучше. Привычные ратные дела поглощали все его внимание в течение дня, а изнурительный темп быстрого марша, каким продвигалось войско, забирал силы и к вечеру валил с ног. Уже через несколько дней к Иванкасу вернулся сон. На душе было тяжело, но жизнь брала свое.

Подоспевшие к крепостным стенам Праги силы литовского князя заставили короля Сигизмунда окончательно смириться со своим поражением и отвести войска. Но разгоревшийся пожар погасить было не так просто. То в одном, то в другом месте вспыхивал уголек, и вновь лилась кровь. Приходилось высылать большие отряды гасить эти вспышки.

У Иванкаса под началом был уже немалый отряд – более сотни отборных воинов, и им приходилось частенько выступать в поход. Правой рукой воеводы, его сотником, по-прежнему оставался Стешко. Он прочно прижился в Литве, удачно женился и даже успел родить сына. Шесть лет пройденных бок о бок боевых дорог очень сблизили молодых мужчин, и Иванкас мог во всем положиться на своего верного помощника.

Сейчас отряд возвращался в Прагу из одной из таких вылазок, довольно дальней и нелегкой. И уж удачной назвать ее никак было нельзя. Полученное задание они выполнили, но при этом потеряли двух своих людей, которых пришлось спешно похоронить в чужой земле, а получившего тяжелое ранение Яна везли на носилках. Поэтому продвигались вперед медленно, и настроение у людей было хуже некуда. А тут и погода подкачала. Это лето вообще выдалось холодным и мокрым, с частыми заморозками по ночам, а нынешний день был и вовсе непогожим. С самого утра тучи над землей нависали мрачно и даже угрожающе, а после полудня сильно похолодало и зарядил нескончаемый дождь. Кони устали месить грязь на дороге, проголодавшиеся всадники ежились под намокшими плащами, бедный Ян жалобно постанывал, а до Праги было еще далеко, к ночи не добраться.

– Придется искать место для ночлега, – проговорил Иванкас, хмурясь. – Глянь-ка, Стешко, может, найдется хоть какая-нибудь крыша на этой разоренной земле.

Стешко с двумя воинами метнулся в сторону и тут же исчез за пеленой дождя. Вернулся, однако, довольно скоро.

– Все вокруг погорело, – доложил он, – но в одном поместье каким-то чудом сохранился большой овин. Там вполне можно заночевать.

Ободренные воины двинулись за ним и вскоре действительно увидели весьма громоздкое сооружение, обещающее, однако, какую-никакую, а все же крышу над головой. В овине было сыро, зябко, но хоть сверху не лило. Но живо разведенный костер в наскоро вырытой яме быстро нагрел воздух, а там и незатейливый ужин забулькал в котле. Люди повеселели. Мокрые плащи развесили для просушки, раненого заново перевязали и устроили в самом удобном уголке. В предвкушении горячей еды и отдыха воины немного расслабились, хотя охрану выставить не забыли.

И вдруг никогда не теряющий бдительности Стешко обратился в слух. Настороживший его звук повторился.

– Там, наверху, у нас над головой, кто-то есть, – встревоженно предупредил он.

Приятной расслабленности как и не бывало.

– Посмотрите, – велел Иванкас. – Только осторожно. И будьте готовы ко всему.

Настил под крышей, где обычно хранили сено, был достаточно высоко над полом, а лестницы нигде видно не было. Но бывалые воины быстро соорудили опору из спин и плеч, и трое из них полезли наверх, приготовив оружие. Послышались звуки борьбы, пыхтение и что-то похожее на шипение рассерженной кошки. Через пару минут из-под крыши стащили девчонку, худую, грязную и растрепанную.

Забыв о почти готовом ужине, все уставились на это нежданное явление.

– Ты кто? – строго спросил Иванкас.

Девчонка молчала, только пугливо переводила взгляд с одного воина на другого и дрожала, как в ознобе, в глазах застыл не просто страх, а смертельный ужас.

– Да перестань дрожать, не бойся, никто тебя здесь не обидит, – более мягко проговорил воевода.

– Я Брацлава, – дрожащим голосом ответила наконец девчонка. – Была боярская дочка, а теперь, видно, никто.

И она заплакала. По чумазым щекам катились крупные слезы, оставляя светлые дорожки.

– И что с тобой случилось? – Иванкасу нужно было выяснить все. – Да не реви, говорю, не бойся нас. Мы наместника Жигимонда люди, не разбойники.

Девчонка взглянула на него недоверчиво.

– Все так говорят, – буркнула, – а потом…

Она всхлипнула, но ослушаться не решилась.

– Мой отец и правда боярином был. И поместье у нас было богатое. Но, на нашу беду, отец короля Сигизмунда поддерживал, а расплачиваться за это пришлось нам всем.

Она горестно вздохнула и вытерла набежавшие слезы грязной худой рукой.

– Недели три назад на наше поместье налетели табориты[9]9
  Представители радикального крыла гуситов. Центром движения таборитов был хорошо защищенный лагерь близ Праги, который они называли Табор по аналогии с библейской горой Фавор (лат. Thabor).


[Закрыть]. Злые были очень. Отца по рукам-ногам связали, чтобы с собой забрать, а потом в дом ворвались. Двух младших братьев прикончили сразу, а над старшей сестрой надругались, прежде чем убить. Мать просто на стену швырнули, когда она кинулась дочь защищать. А потом разграбили дом и подожгли его со всеми, кто был внутри, – мертвыми, ранеными и еще живыми.

Тут уж девчонка не выдержала и разрыдалась во весь голос. Ее никто не торопил. Все понимали, какой ужас бедняжке пришлось пережить.

– Все это мне потом рассказала моя старая нянька. Она, когда табориты только подходили, меня с Зоркой, прислужницей моей, сюда забросила и велела лестницу наверх затянуть. Сама она сумела через заднюю дверь выскользнуть, пока те мужики дом грабили. Но во дворе ее кто-то рубанул мечом и оставил там умирать. Мы с Зоркой ее потом нашли, когда весь этот кошмар закончился. Она все и рассказала, а ночью преставилась. Мы ее кое-как похоронили, а потом под крышу вернулись. Идти-то мне некуда, никого из родных не осталось.

Она замолчала.

– А куда Зорка-то твоя девалась? – не удержался Стешко.

– Убили ее, – сморщившись, проговорила снова готовая расплакаться девчонка. – Два дня назад снова налетел отряд какой-то, небольшой, человек десять. А Зорка как раз в огороде была, ужин нам раздобывала. Ее и поймали. Не бойся, сказали, мы свои. А потом в овин ее затащили и издеваться принялись, чуть не подрались из-за того, кто первым будет. Зорка плакала, молила их, а они только смеялись. Слишком сладкая ягодка, сказали, чтобы от тебя отказаться. Я не смотрела, не могла, но все слышала. Как она кричала, бедная, до сих пор забыть не могу. Я потом захоронила ее рядом с нянькой, прикидала камнями. А теперь, видно, и самой конец пришел.

– Нет, девонька, не пропадешь ты, – твердо заявил внимательно выслушавший страшное повествование Иванкас. – Не все же звери вокруг. Заберем мы тебя с собой в Прагу, а там видно будет. И ничего больше не бойся, слышишь?

Девчонка смотрела на воеводу огромными глазищами, в которых страх постепенно уступил место надежде, а потом в них вспыхнула безмерная благодарность. Ее накормили и пристроили спать в углу возле раненого Яна, накрыв чьим-то подсохшим плащом. А Иванкас полночи не мог сомкнуть глаз, все думал о страшной оборотной стороне войны, в которой гибнут в муках ни в чем не повинные люди, женщины и такие вот девчонки.

Утром Брацлаву, умытую, накормленную и закутанную в мужской плащ, усадил в седло впереди себя Стешко. Но глаза девчонки все время искали Иванкаса. Как потерявшийся в большом страшном мире щенок, вдруг обретший хозяина, она боялась вновь лишиться его и опять остаться один на один с жизнью, справиться с которой сама была не в силах.

Но Иванкас не бросил ее на произвол судьбы. Эта несчастная девочка, чуть младше его сестренки Аудры, тронула его сердце. Через несколько дней, когда жизни раненого Яна уже ничего не угрожало, но стало понятно, что воевать ему больше не придется, воевода отрядил его с небольшим сопровождением обратно в Городно. С ними уехала и немного окрепшая Брацлава – Иванкас решил отправить ее к родителям, под их крыло. Он был уверен, что они приютят сироту. Здесь, в Чехии, она нигде не смогла бы найти прибежище, а войне, похоже, не видно конца.

Девочка не возражала. Она только встревоженно смотрела на Иванкаса, дающего ей последние наставления, и послушно кивала. Ей страшно было терять своего спасителя, но все же он отправлял ее не куда-нибудь, а к своей семье. И это давало девочке надежду.

А через год и сам Иванкас вернулся в родные края. Подчиняясь требованию Папы Римского, князь Витовт отозвал свою армию. Пожар в Чехии продолжал гореть, и когда это прекратится, было неясно.