Текст книги "Рыцарский пояс. Тень Северного креста"

Глава 9
Заботы короля Владислава

Краков, Вавельский замок,

лето 1425 года

Рождение первого сына было для короля Владислава огромной, даже какой-то неправдоподобной радостью. После стольких лет ожидания наконец-то есть наследник! Тревожило то, что годы уходят и ему уже вряд ли удастся поднять своего мальчика самому. Вся надежда на то, что потомки Гедимина отличаются большой жизненной силой и все как один долгожители. Правда, может вмешаться судьба, подсунув неудачно сложившуюся битву или убийц. Но ему в этом отношении опасаться как будто бы нечего.

Рожденный в самом конце октября прошлого года сын рос крепеньким и здоровым. И все вокруг говорили, что он очень похож на отца. Слышать это было отрадно. Мальчика назвали Владиславом. Появление его на свет стало очень торжественным событием.

В его честь звонили колокола. Множество священников в разных костелах страны молились за здравие наследника престола, служили торжественные мессы. Крещение младенца было обставлено со всей возможной роскошью. Мальчику досталось невероятное число крестных отцов, и среди них были Папа Римский Мартин V, король Германии Сигизмунд I Люксембургский, дож Венеции и еще многие важные лица.

К огорчению короля, его кузен Витовт на церемонию крещения не прибыл. Он прислал в дар серебряную колыбель, однако сам не явился. Владислав старался его понять. Да, кузен занят неотложными делами, но главное, думалось ему, не в этом. Возможно, в душе Витовта вновь открылась старая рана, оставшаяся после потери обоих сыновей, и бередить ее было очень больно. Ведь он не сделал того, что советовал ему, Владиславу, – не женился на молодой девушке, которая могла бы дать ему наследника. Не захотел? А может, уже не мог? И поэтому решился на этот политически целесообразный брак с Ульяной, женщиной немолодой, некрасивой да еще и сварливой к тому же? Все может быть. И король в счастье своем от души пожалел кузена, которому теперь уже не обрести наследника.

С того времени, как по всей стране прокатились торжества в честь рождения наследника престола, прошло немногим более полугода, и вот опять перед Владиславом встала задача сложная и трудно решаемая – как уберечь младенца от опасности, нависшей над страной и Краковом.

На землю Польского королевства снова пришла чума, заставляя трепетать от ужаса жителей городов и сел и не щадя никого. Сейчас она подбиралась к Кракову, и сердце короля сжималось от отчаяния: при таком огромном скоплении людей угроза была очень серьезной.

Решение нашлось в разговоре со Збигневом Олесницким, не так давно ставшим епископом Краковским.

– Вижу, вас что-то гнетет, ваша милость, – заметил прелат.

– Это так, – отозвался Владислав, вздохнув. – Я не могу решить, куда спрятать от черной смерти, что надвигается на Краков, самое дорогое, что у меня есть, – сына.

Епископ задумался ненадолго, он всегда отличался сообразительностью и умением найти выход из затруднительного положения.

– Мне кажется, есть такое место, ваша милость, – подняв голову, сказал он. – Вспомните, где мы храним королевскую казну в случае опасности.

– Хенцины? – оживился король.

– Ну конечно! – закивал прелат. – Там крепкий замок, малолюдное место и надежная охрана.

– Согласен. – Владислав удовлетворенно улыбнулся. – Удивляюсь, как мне самому это не пришло в голову!

Напоминание о Хенцинах навеяло сразу множество мыслей. Замок там действительно крепкий и надежный. Его еще Владислав Локоток поставил, а его сын Казимир Великий укрепил во время войн с тевтонцами. А потом он сам, Владислав, став королем, соорудил там темницу, где семь долгих лет провел его старший сводный брат. Помнится, тогда Андрей-Вингольд не пожелал смириться с тем, что по завещанию отца великокняжеская корона достается младшему, Ягайло. Он отказался принести брату клятву верности, сговорился со псковичами и даже крестоносцами и поднял бунт. Да, смутное было время, и нелегко далась ему эта первая корона. Зато ко второй он пришел легче. Да! Потом, если ему не изменяет память, перед самой войной с Ордой кузен Витовт выпросил у него Андрея как опытного и сильного военачальника. Он тогда согласился. А в битве на Ворскле брат погиб. Позднее, после Грюнвальдской битвы, в этом замке содержались плененные чины Тевтонского ордена, даже, помнится, Михаэль Кухмейстер, который вскоре после освобождения стал великим магистром. Такова жизнь – одно только слово, и столько всего вспоминается!

А решение это очень разумное. И юный Владислав отправился в свое первое путешествие в окружении собственного «двора». Целый отряд нянюшек возглавляла пани Констанция, жена доверенного человека, соратника в далекой уже Грюнвальдской битве, члена королевского совета и вахмистра двора королевы Софьи Якуба из Конецполя. Король с королевой остались со своими подданными в Вавельском замке.

К осени угроза чумы миновала, она на этот раз не причинила особого вреда. Маленького принца вернули в Вавель, и радостный отец только диву давался – так подрос малыш за эти несколько месяцев.

Однако борьба за его права на престолонаследие продолжалась. Король много раз встречался со шляхтой, спорил, доказывал, давал обещания и наделял привилегиями. Но знать опасалась, что малолетний король, приняв власть после отца, обещания эти не подтвердит или, подтвердив, не выполнит. На сторону короля встал епископ Краковский. Он мог многое, но не все. Тогда король обратился к городам, для которых сделал немало. И его поддержали. Первым наследование трона признал Краков, немного позднее – Конин, а к осени – Львов. А следом галичская шляхта дала согласие на наследование трона королевичем Владиславом, а королеву Софью и князя Витовта признала возможными регентами. Это была первая победа, но до окончательного решения вопроса было еще далеко, и впереди у короля Владислава было множество встреч. Он соглашался на многое в страстном желании открыть дорогу на трон своему сыну.

Весной следующего года королева Софья родила еще одного мальчика, которого супруги нарекли Казимиром. Это событие уже не вызвало столь бурной реакции в стране, хотя было радостным для короля. Каждый монарх желает иметь много сыновей, чтобы обеспечить жизнеспособность династии. Владислав о династии пока мог только мечтать.

Судьба, однако, на этот раз поступила с ним жестоко. Второй сын не прожил долго и умер от какой-то непонятной детской болезни. Душу короля окутала тьма. Было очень больно потерять сына уже на склоне лет, когда мужская сила уходит.

Но вскоре королева, тоже тяжело пережившая утрату второго ребенка, обрадовала супруга вестью, что снова в тягости. Король воспрянул духом. И тут на голову его обрушилась новая беда. В королевском семействе случился страшный, недопустимый скандал.

Пошли упорные слухи, что королева Софья неверна Владиславу и имеет молодых любовников. Слухи ширились, обрастали подробностями и красочными деталями, и дошло до того, что королеве предъявили обвинение. Ее посадили под домашний арест, поскольку король очень переживал, чтобы она не скинула ребенка. И началось расследование.

В связи с королевой обвинили семерых близких ко двору шляхтичей знатного рода. Все они были хороши собой – молодые сильные мужчины. И сердце короля зашлось болью. И не потому, что сильно любил Софью, – этого не было. Но была брошена в грязь его честь, и на его детей пало темное пятно – уже рожденного наследника и только-только заявившего о себе второго ребенка, возможно, опять сына.

Кто распустил эти слухи, так никогда и не выяснили, хотя королева впоследствии обвиняла в этом придворного Яна Стража из Бялачева, имеющего близкие отношения с людьми, которых она считала своими недругами. Его даже потом судили и приговорили к заключению в Сандомире. Но сейчас лишенная свободы передвижения королева судорожно перебирала в голове имена тех, кто мог бы ей так жестоко отомстить за рождение сыновей. Это вполне могли быть сторонники Пястов, предпринявшие последнюю попытку открыть дорогу на трон Ядвиге, но доказать что-либо было невозможно. Молодая королева могла только уверять, что невиновна в измене.

Владиславу было больно видеть в списке обвиняемых сыновей тех вельмож, которым он доверял.

Первым среди них стоял молодой рыцарь Генрих из Рогова, которого называли Гинча, сын коронного подскарбия, красавец и балагур. Вторым шел Петр Куровский, не столь молодой, но очень привлекательный мужчина, каштелян любельский. Его старший брат, ныне умерший, был всеми уважаемым человеком – архиепископом Гнезненским, примасом Польши и великим канцлером коронным. Ян Конецпольский и вовсе из семьи, которой доверено воспитание наследника, – сын Якуба и Констанции Конецпольских. Трое из обвиняемых сразу сбежали – Ян Конецпольский и братья Петр и Добеслав из Щекоцин, – но остальные были арестованы и подвергнуты допросу с пристрастием. Однако они клялись, что невиновны, и никакие средства воздействия не заставили их изменить свои показания.

Тогда король учредил суд, решению которого мог доверять. В состав суда он ввел краковского воеводу Яна Тарновского, сандомирского воеводу Николая Курожвенского, краковского каштеляна и епископа Збигнева Олесницкого. Председателем суда был князь Витовт. Суд долго разбирался в этой грязной истории, но доказательств измены королевы так и не нашли. В таких сложных и крайне неприятных обстоятельствах королева Софья выносила и родила своего второго сына. Ребенка опять назвали Казимиром, но по понятным причинам рождение его торжественно не отмечалось. А вскоре после родов королева поклялась на Библии и была признана невиновной.

Скандальная ситуация как будто бы разрешилась благополучно – честь королевы восстановлена, обвиняемые в прелюбодеянии рыцари освобождены из-под стражи, и все встало на свои места. Но никогда уже более не восстановились доверительные отношения между Владиславом и Софьей, и это вроде бы смытое пятно так и осталось навсегда на репутации королевы. Ее враги нанесли, несомненно, сильный удар, однако своего не добились.

Сам Владислав после всего пережитого отдалился от жены и еще меньше времени проводил теперь в Вавельском замке. Не так радовало его и рождение второго сына – сомнения в своем отцовстве все равно грызли душу. Те, кто хотел свалить королеву, нанесли болезненный удар и по своему королю, которого вовсе не желали потерять.

Неспокойно было и в Городненском замке в Великом княжестве Литовском. Наместник Ремунас, пережив потерю дочери и невестки после нашествия на их земли чумы, очень изменился. Нет, он был таким же крепким, как и раньше, хотя на висках прибавилось седины, а на лице морщин. И князь Витовт по-прежнему мог по привычке полагаться на него целиком. Но Ремунас стал очень неспокойным, все волновался за дочерей своих, отданных замуж. Одна была хоть неподалеку, а другая, Гинтаре – и вовсе в Подольской земле. И последнее время весточки от нее стали приходить все реже. Она всегда была послушной и заботливой дочерью, любила мать и отца, и сестер, и брата названого, которого считала родным. И вдруг – тишина. Уж не случилось ли чего?

Подолье никогда не было спокойным краем. Еще во времена Батыева нашествия татары захватили эту территорию и обложили ее данью, как у них было принято, вытягивая из земли все соки. После ста лет жизни под властью Орды Подолье было разорено почти полностью. Но когда татары, стремясь получить еще больше, начали беспокоить Литву, им пришлось столкнуться с набравшим полную силу князем Гедимином. Он собрал великое войско и двинул его против Орды. Победа его была полной. Гедимин захватил Волынь, Подолье и Киевское княжество и расширил границы своих владений до Путивля на Десне. Подольские земли князь отдал под руку Кориатовичей – сыновей его брата Кориата.

Когда князь Гедимин умер, татары вознамерились вернуть утраченные земли и принялись опустошать несчастное Подолье, только-только ожившее после их многолетнего правления. Но Гедимин оставил после себя достойных приверженцев. Его сын, великий князь Литовский Ольгерд, отец короля Владислава, оказал помощь Подолью и Кориатовичам. А потом собрал великое войско, в которое вошли дружины из всех освобожденных от татарского ярма земель, и двинул его на объединенные силы трех татарских правителей Подолья – хана Бек-Ходжи, ордынского наместника Кутлу-Буга и христианского правителя княжества Феодоро Димитрия – и разбил их в дым. Эта битва никогда не будет забыта как самая первая большая победа над захватчиками. Судьбоносное сражение на Синих Водах состоялось за двадцать лет до знаменитой Куликовской битвы, и именно оно стало началом конца татаро-монгольского ига на славянских землях.

Присоединив к своим владениям западные и юго-западные земли бывшей Киевской Руси, Ольгерд сделал свое княжество наибольшим по территории многонациональным государством в тогдашней Европе. При этом у князя достало политической мудрости не ломать устоев и традиций людей, живших на прежде захваченных иноверцами землях, а дать им свободно развиваться, постепенно сливаясь с ними. Это была совсем не такая жизнь, как под татарами, и Подолье ожило.

А потом Великое княжество Литовское объединилось с Польским королевством в единое государство, и Подолье не раз переходило из рук в руки.

Им владели князь Федор Кориатович, потом польский магнат Спытко из Мельштына, погибший в битве на Ворскле уже при князе Витовте, а потом и Свидригайло, кузен князя Витовта и младший брат короля Владислава. Но еще до Грюнвальдской битвы король выкупил у брата западное Подолье, и оно отошло к Польше.

Когда Гинтаре выходила замуж за одного из русинских шляхтичей Ивана Плечку, подольским воеводой был боярин Юрий Гедигольд, человек надежный, на которого полагались и князь Витовт, и сам Ремунас. Иван был его доверенным лицом в Каменце, городе-крепости на реке Смотрич. Однако прошло уже более трех лет, как боярин Гедигольд сменил на посту воеводы виленского своего брата Войцеха Монивида после его смерти. Власть в Подолье перешла в другие руки, и отец ничего теперь не знал о судьбе дочери.

– Говорил же я тебе, Любавушка, что не рад я был этому браку, – жаловался наместник Ремунас жене, – не хотел я его. Но Гинтаре уперлась: «Люблю его, и все тут». Такая спокойная всегда девочка была, а тут, поди ж ты, разошлась.

– У меня самой душа неспокойна, Ремунас, – глаза Любавы смотрели тревожно, – но тебе не в чем упрекать себя. Тогда сам князь ратовал за этот брак. Казалось, что так будет хорошо.

– Вот-вот, именно казалось. – Ремунас совсем потемнел лицом. – А сейчас и сам князь меня тревожит. Он хоть и неуемен, как и раньше, но иногда у него в глазах такая усталость проглядывает, а еще, мне кажется, печаль. Оно и неудивительно. Наследника-то нет, и что будет с Литвой, когда его не станет, никому не ведомо. Желающих надеть великокняжескую корону слишком много.

Он еще немного посидел, задумчиво глядя в одну точку.

– Непростое время подходит, чует мое сердце, очень непростое, – закончил наместник свою мысль. – И в таких обстоятельствах мне было бы гораздо спокойнее видеть обеих своих дочерей дома, под родной крышей.

– О чем ты, Ремунас? – вскинулась жена. – Неужто все так плохо?

– Не знаю, любушка моя, – муж покачал головой, – ничего я точно не знаю, только неспокойно на душе очень.

Через два дня наместник Ремунас сообщил жене, что решил отправить Иванкаса в Подолье. Пусть своими глазами убедится, что у сестры все в порядке, что там спокойно. А по дороге и Аудру проведает в Луцке, от нее тоже что-то давненько вестей не было.

Он помолчал, а потом совсем тихо добавил:

– Но все равно моя душа была бы спокойней, если бы наши девочки были здесь, рядом. Хотя бы какое-то время.

Любава была согласна с мужем. Она тоже скучала по своим дочерям и беспокоилась за них. Сынишки Гинтаре, небось, уже подросли, большими стали. А может, и еще дети есть. Хорошо бы девочка родилась. А вот Аудра уже вроде не первый год замужем, а детей пока нет. Впрочем, весточка последняя была около года назад.

Через три дня, хорошо подготовившись в дальнюю дорогу, Иванкас с отрядом в двадцать человек и верным Стешко отправился в далекое Подолье. Была поздняя весна, земля уже согрелась под лучами солнца, путников радовали долгие безоблачные дни. Дорога вела на юг, и становилось все теплее. Прошли Волковыск, Берестье, повернули на Холм и Белз (в Луцк Иванкас решил заехать на обратном пути), а потом на Кременец. Здесь уже были места, хорошо знакомые Стешко, и он воспрянул духом.

– Родными краями запахло, воевода, – улыбнулся он Иванкасу. – Эти земли я изъездил вдоль и поперек: Киев, Канев, Брацлав, Каменец. А тут и Кременец на пути лежит. Тоже знатная крепость.

Их взорам открылся Кременецкий замок, стоящий на высокой замковой горе над городком на берегу небольшой речки Иовы. Громадная крепость смотрелась внушительно.

– Я слыхал, – заговорил, довольный впечатлением, которое произвел замок на литвинов, Стешко, – что крепость здесь с незапамятных времен стоит. Ну, раньше она была, конечно, не так сильно укреплена, как сейчас. Однако при первом нашествии Батыя единственная в этих краях устояла против монгольской силы. Но потом ее все-таки разрушили сами галичане.

– Это я тоже слышал, – отозвался Иванкас, – ее потом князь Любарт в камне восстановил, а после наш князь Витовт укрепил и гарнизон сюда поставил. Только я не думал, что замок такой большой.

Крепость действительно была огромной. Высокие толстые стены надежно оберегали многочисленные внутренние строения. А вход в крепость с арочным фигурным вырезом усиливала двухъярусная надвратная башня, мощная и грозная.

Стешко ухмыльнулся. «Что скажет воевода, когда Каменец увидит? – подумал он. – Знай наших!»

И они двинулись дальше, держа путь на юг.

Когда за очередным поворотом дороги перед глазами путников возник Каменец, Иванкас пришел в восторг.

– Ух ты! – воскликнул он, и глаза его загорелись.

– То-то же! – довольно ухмыльнулся Стешко, вроде это он возводил неприступную цитадель над рекой или по меньшей мере был ее воеводой.

Каменец – удивительный город. Он стоит на берегу реки Смотрич, которая течет здесь в каменистых берегах, в хитром месте. Река здесь делает петлю и создает полуостров с узким длинным перешейком. На этом защищенном со всех сторон водой плато с высокими крутыми склонами и стоит город, а вход в него защищает крепость. Этот город-крепость стал щитом Европы на пути татаро-монголов. И ни разу за свою историю он не был взят с боем, хотя хитростью его брали.

Все это успел рассказать спутникам гордый своими познаниями Стешко, пока они стояли перед огромным мостом, разглядывая цитадель. Ратники смотрели на него уважительно, даже Иванкас слушал с интересом.

Но потом воевода огорченно заметил:

– Город такой большой, как оказалось. Как же мы будем искать Гинтаре, если не знаем, где она живет?

– Не горюй, воевода, найдем мы твою сестру, – заверил его Стешко. – Город большой, это да, но общины здесь всего три: русины, что прежде здесь жили, литвины, что город завоевали, и армяне, которые строили его из камня. Спросим сперва у литвинов.

Отряд двинулся по длинному мосту и вскоре оказался внутри мощных крепостных стен многоугольного сооружения с башнями на каждом углу.

Это было странно, но все три мирно сосуществующие общины имели равнозначную собственность в городе, у каждой были свой магистрат, своя ратуша, площадь, церковь, свои епископы и священнослужители. И жили они отдельными кварталами, сохраняя свои традиции. Это сразу бросалось в глаза.

В магистрате литовской общины Иванкасу ничего не смогли сказать о его сестре. Новый староста подольский боярин Ян Довгерд не так давно занял этот пост, и люди, служащие ему, ничего не знали ни об Иване Плечке, ни о его жене и детях.

В магистрате же русинов припомнили, что еще года три назад, когда на Подолье налетела чума, шляхтич Иван Плечка умер, а вот что случилось с его женой, они тоже не знали.

Иванкас совсем пал духом.

– Да вы у бабки Естахи спросите, – посоветовал им старый стражник на входе в здание, – она все про всех ведает. А найдете ее легко. Она на площади, недалеко от церкви, травами лечебными торгует. Всякий вам покажет.

С ожившей надеждой в сердце воевода повел свой отряд на русинскую площадь. Бабку Естаху они нашли легко – ее знала здесь, похоже, каждая собака.

Живая и довольно моложавая женщина с хитрыми глазами встретила подошедших ратников приветливой улыбкой.

– Что желаете купить, молодцы? – спросила она, охватив взглядом весь отряд и сразу выделив воеводу. – Силушку мужскую укрепить или приворот сделать?

Но заговорил с ней не воевода, а синеглазый статный ратник, сразу видать, что старшой помеж ними.

– Нам бы узнать, мать… – начал он.

Но женщина отрицательно покачала головой.

– Беседы веду только с покупателями, зря время терять мне недосуг, – сказала как отрезала.

Стешко растерялся лишь на мгновенье.

– Ну ладно, давай на приворот, – согласился. – Что просишь?

Женщина назвала свою цену, и воин, не торгуясь, отсчитал монеты в ее протянутую руку. Глаза бабки Естахи довольно блеснули:

– Ну а теперь можешь и разговоры со мной разговаривать, коль щедрый такой.

И Стешко коротко и толково изложил старой женщине цель их приезда в Каменец. Торговка ненадолго задумалась. Сердце Иванкаса замерло в ожидании. Проделать такой долгий путь и вернуться домой ни с чем было бы слишком жестоким разочарованием для него и огромной болью для родителей. И вся надежда теперь была на эту старую, хитрую, все и всех знающую женщину. Она поймала его взгляд и правильно его истолковала, потому говорила теперь для воеводы, а не для синеглазого ратника.

– Ивана Плечку я помню, – начала она задумчиво, – добрый был молодец, веселый, разговорчивый и воин сильный. Была у него жена, рыженькая такая, вся как будто светилась изнутри, и два сынка славных. А потом на город налетела чума и много жизней унесла. Умерли тогда и славный воин Иван Плечка, и оба его сынка вместе с ним.

– А женщина? – не выдержал Иванкас.

Старуха метнула в его сторону взгляд, в котором промелькнуло сочувствие.

– Женщина осталась жива, да только лучше бы ей умереть вместе с семьей.

– Как так? – в один голос воскликнули воевода и Стешко.

– А она совсем голову потеряла от горя. Вроде как городской юродивой сделалась. Дом ей пришлось отдать, он собственностью магистрата был, и все свое время она проводит на могилах родных людей. Хоть летом, хоть зимой. Как не померла до сих пор, удивляюсь.

У Иванкаса сердце сжалось от боли.

– А живет она где? – спросил он.

– Вот этого я не знаю, воевода. Ты ведь воевода, верно?

Иванкас кивнул и снова стал допытываться:

– А как же ее найти? Я домой ее забрать хочу, к отцу с матерью. Они как чуяли, что неладно что-то с сестрой.

– Так вам на кладовище пойти надо, думаю, там ее и отыщете.

Старуха рассказала, как пройти к месту последнего упокоения жителей Каменца, уже за пределами города, за рекой, и отряд двинулся в путь. Снова через длинный мост, по перешейку, однако теперь в обратном направлении. Место погребения нашли легко. И здесь было разделение общинное. Пошли в сторону русинских захоронений.

Одинокую женскую фигуру в глубине большого скопления могил увидели издалека. Она стояла неподвижно, и ветер трепал ее темную одежду и развевал длинные белые волосы.

– Это не она, – разочарованно произнес Иванкас. – Эта светловолосая, а Гинтаре наша рыженькая.

– Давай подойдем ближе, воевода, посмотрим, – неожиданно предложил Стешко.

Он уже начал догадываться, в чем дело, – таких беловолосых женщин повидал немало в родном Киевском княжестве после татарских набегов.

И они вдвоем с Иванкасом двинулись вперед, оставив воинов на месте, – не хотели испугать несчастную женщину.

Она услышала их шаги, только когда они подошли совсем близко. Резко обернулась – и Иванкас замер. Перед ним была его сестра Гинтаре, но очень изменившаяся, почти до неузнаваемости. Знакомыми были большие янтарные глаза и россыпь веснушек на бледном лице. А остальное… Худое, костлявое тело, руки, кажется, вот-вот переломятся, изможденное и какое-то неживое лицо и совсем белые, седые волосы. Это была она и не она.

Иванкас шагнул навстречу сестре, но она вдруг с неожиданной прытью отскочила в сторону, глаза наполнились страхом.

– Нет, не пойду, не пойду! – каким-то незнакомым хриплым голосом проговорила она быстро и отступила еще дальше.

– Гинтаре, сестричка, это же я, Иванкас! – постарался успокоить насмерть перепуганную женщину воевода. – Ты разве не узнаешь меня?

Нет, она его не узнавала. В поглотившем ее сознание горе женщина помнила лишь одно – эти три родные могилы, от которых уходила только на ночь. А утром вновь возвращалась сюда, в жару и мороз, в дождь и ветер. Приют нашла у нищей старухи, что жила в полуразвалившемся домишке под самой городской стеной. Вдвоем как-то перебивались.

Иванкас смотрел на сестру растерянно, а она продолжала что-то бормотать, и в глазах ее по-прежнему стоял испуг. Как же быть? Он глянул на Стешко – неужели и этот толковый и находчивый воин ничего не придумает? Но Стешко молчал, он тоже не знал, как пробиться сквозь тьму, окутавшую сознание женщины.

– Гинтаре, – произнес Иванкас очень мягко, успокаивающим тоном, – вспомни свой дом, сестричка, замок в Городно, нашего отца наместника Ремунаса, нашу мать красавицу Любаву и твоих сестер Алге и Аудру. И еще старосту Каролиса, который всегда тебе приносил сладости. Ты их так любила в детстве, сестричка. Вспомни.

Женщина неотрывно смотрела на воеводу, пока он говорил, и в глазах ее что-то менялось. Но в них еще оставались недоверие и непонимание. А Иванкас говорил, говорил, мягко обволакивая ее словами, и некоторые из них начали пробиваться в ее сознание. Он увидел, что первая искорка понимания проскочила, когда он снова упомянул имя их младшей сестры.

– Аудра ждет нас в Луцке, сестричка, а путь туда неблизкий, – продолжал он ее уговаривать, – надо проведать ее, а может, и домой забрать к отцу и матери. Отец наш, наместник Ремунас, очень за вас с Аудрой переживает. Вот и послал меня вас разыскать. Ты разве до сих пор меня не узнала? Я ведь брат твой Иванкас.

В глазах женщины появилось смятение.

– Иванкас? – неуверенно прошептала она.

А потом вдруг бросилась к нему на грудь и разрыдалась громко, отчаянно.

– Иванкас, братик дорогой! – шептала она, захлебываясь слезами, и прижималась к нему все крепче, ища защиты от жестокого мира, который вверг ее в пучину горя и безнадежности.

– Это я, сестричка, я, – говорил воевода, сам готовый расплакаться, – я тебя нашел, и все теперь будет хорошо. Мы поедем домой, к отцу и матери. Они тебя очень любят и ждут.

Женщина подняла голову. В глазах теперь прояснилось, сознание вынырнуло из тьмы отчаяния.

– Как же я уеду, когда они здесь, Иванко, мой любимый и сыночки? Я не могу их оставить.

– Ты должна, Гинтаре, должна. – Иванкас крепко держал ее за плечи. – Их уже не вернешь. Три года прошло, сестра.

– Три года? – удивилась она.

– Да, так мне сказали. И пора уже вернуться к нормальной жизни, сестренка.

Она печально покачала головой. Посмотрела на брата. Потом перевела взгляд на могильные холмики, подошла к ним, ласково погладила рукой каждый.

– Прощай, Иванко, любовь моя, – прошептала, – я никогда не забуду тебя, буду помнить до самой смерти. Прощайте, сыночки мои, дорогие мои мальчики. Вы навсегда останетесь в моем сердце. Но я должна уехать к отцу с матерью, к сестрам.

Она все гладила и гладила могильные холмики, слезы лились по запавшим щекам, но безумие отступило. Брат не торопил ее, ждал. Понимал, как нелегко ей разорвать последнюю ниточку, связывающую ее с теми, кого она любила. Но сестра должна жить дальше. Она ведь еще совсем не старая женщина, ей всего-то двадцать семь, хотя, глядя на нее сейчас, этого не скажешь.

Потом они ушли из этого мрачного места, вернулись в город, чтобы немного подкормить Гинтаре и подготовить ее в дальнюю дорогу. К счастью, она могла ехать верхом сама.

– Иванко научил, – сказала, и в глазах заметались тоскливые огоньки.

Стешко поспешил отвлечь женщину от мрачных воспоминаний, рассказал что-то занятное, и она слабо улыбнулась. К несчастной Гинтаре, сознание которой надолго поглотило постигшее ее горе, постепенно возвращалась жизнь. И не появись брат вовремя, трудно сказать, чем бы все закончилось.

Отряд выступил в путь, и был он неблизким. Гинтаре потихоньку оживала, впитывая глазами новые впечатления от расцветающей вокруг весенней земли, на которой уже усердно трудились люди, закладывая основы нового урожая. Слишком памятны были им страшные голодные годы, которые шли обычно вслед за чумой. А Иванкас смотрел на эти мирные картины и думал о другом: неужели отец прав и весь этот мир может в одночасье взорваться грохотом войны? Неужели такое возможно? Но отец – мудрый человек, он знает, что говорит. И сердце воеводы сжималось от боли.

В дороге он значительную часть времени проводил в беседах с сестрой и о многом ей рассказал. Ведь дома она все равно об этом узнает. А Гинтаре все больше становилась похожей на себя прежнюю – спокойную, уравновешенную и приветливую, только в глазах навсегда застыла печаль. Лишь к белым волосам ее брат никак не мог привыкнуть, они пугали его, как и в первую минуту встречи. Что-то скажут на это отец с матерью?

Боль пронзила сердце Гинтаре, когда узнала она о смерти средней сестры Алге, которую забрала та же черная напасть, что сломала ее жизнь, да ушла сестра еще и с дитем нерожденным. Всей душой сочувствовала она и брату, потерявшему любимую жену и сына, не успевшего прийти в этот мир. Но его рассказ о том, как он спас в охваченной войной Чехии девочку-сироту Брацлаву и как эта девочка потом скрасила ему жизнь и родила двух сыновей, тронул ее до слез.

– Ты всегда был добрым, Иванкас, – улыбнулась она, – еще с детства. Никогда слабых не обижал. И я хорошо помню, как ты когда-то спас рыженького котенка, которого городские мальчишки посадили в пустую корзину и пустили плыть по реке. Он потом вырос в огромного кота и долго у нас жил.

Иванкас тоже улыбнулся детским воспоминаниям. Под крылом заботливого отца все они жили счастливо. Любовь отца и матери согревала их, как солнце. И казалось, что так будет всегда…

– А Даринка моя уже совсем большая, – вернулся воевода в настоящее, – заневестится скоро. Ей уже двенадцать.

Потом погрустнел и добавил:

– Очень она на мать похожа, на Виляну мою. Только глаза голубые, в меня и бабушку Любаву.

Воспоминание о матери согрело сердце, и воевода снова улыбнулся.

– Сама увидишь, скоро уж и доберемся. Только в Луцк заедем, Аудру проведаем.