Текст книги "Следы ведут в прошлое"

– Возможно, – не перечит эксперту Галич и тем же ровным голосом продолжает: – С женой развелся три года назад. Получая неплохую зарплату, жил более чем скромно. Вероятно, потому, что, по всей видимости, часто и помногу пил. Предпочитал дорогие коньяки.

– Вот как! – поднимает густые щеточки седых бровей подполковник. – Подходящее начало для детектива в английском стиле под названием «Загадочная смерть одинокого любителя дорогих вин».

– Был крайне необщителен и всячески скрывал от соседей свое пристрастие к спиртному. Немудрено, что почти все соседи считали его трезвенником и исключительно порядочным человеком.

– Ничего удивительного, – хмыкает Ковтун. – Ни один начальник не заинтересован в том, чтобы прослыть пьяницей.

– Вчера вечером, – продолжает капитан, – Крячко также был сильно пьян, что, несомненно, упростило задачу его убийце. Не исключено, что они вместе пили. Как бы там ни было, но из жизни Крячко уходил без особого желания. Хоть он и был сильно пьян, однако по мере сил оказывал убийце сопротивление: под ногтями его левой руки найдены микроскопические лоскутки кожи и засохшая кровь. Таким образом, мы заполучили хоть и маленькую, но все-таки какую-никакую примету преступника.

– Что дал опрос соседей? – спрашивает Горейко, глядя прямо в глаза Галича. Есть такая привычка у подполковника – смотреть на собеседника в упор. Кое-кому это не очень нравится. – Хоть какая-нибудь зацепка появилась?

– Почти что никакой, Евгений Яковлевич.

– Это твое «почти что» следует понимать, что все-таки что-то есть. Не так ли? – вопросительно смотрит на Галича подполковник.

– Наше внимание привлек сосед Крячко по площадке, некий Марченко Юрий Петрович. Возраст – тридцать два года. Женат. Имеет четверых детей. Пьяница и тунеядец. Ранее судимый. Отсидел полтора года за то, что отнял у какого-то мальчугана деньги. Больше месяца нигде не работает. Вчера вечером поскандалил с женой из-за денег, и она выгнала его из дому. Случилось это приблизительно перед тем, как был задушен Крячко. Дома Марченко не ночевал. Где он может быть, жена не знает или не хочет говорить.

– Все эти перечисленные грехи Марченко еще не дают основания считать его убийцей, – с сомнением произносит Горейко. Однако, поразмыслив чуток, продолжает уже не столь категорично: – А, впрочем, человек в состоянии аффекта способен на самую дикую выходку. Тем более, человек пьющий, с нарушенной психикой. Не получив денег от жены, он мог попробовать раздобыть их у соседа.

– Я об этом тоже думал, – замечает Галич. – Я ведь уже говорил, что преступник пытался не то обокрасть квартиру Крячко, не то что-то искал в ней. Во всяком случае, шкаф был открыт, а вещи валялись на полу.

– Этот факт тем более не в пользу Марченко, – замечает подполковник. – Так что выпускать из виду Марченко нельзя ни в коем случае. И обязательно надо установить, было ли это ограбление или всего лишь имитация.

– Для этого придется встретиться с бывшей женой Крячко, – как бы продолжая мысль своего начальника, говорит капитан. – Думаю, кроме нее вряд ли кто может знать, что из ценных вещей хранил дома Крячко. Как утверждают соседи, она бывала у него и после того, как они развелись.

– Ты успел выяснить, кто она?

– Да. Бондарук Елена Корнеевна, директор ресторана «Золотой колос». Проживает в Бережанске на улице Ленина, дом сорок два, квартира тридцать семь.

– Что-нибудь еще есть?

– Жена Марченко показала, что между девятым и десятым часом видела у дома незнакомого мужчину. Похоже, он и раньше приходил несколько раз к Крячко. Приметы весьма скудные: лет тридцати, среднего роста, чернявый.

– Может, кто-нибудь из сослуживцев Крячко? Надо будет поинтересоваться в заготконторе, – произносит Горейко и переводит свой пристальный взгляд с Галича на Ковтуна. – А вы чем порадуете нас, Виктор Михайлович?

– Начну с замка от квартиры Крячко, – оживляется эксперт-криминалист. – Ни внутри замка, ни на его ригеле посторонних царапин не обнаружено. Следовательно, замок открывался не с помощью отмычки или подобранного ключа, а своим, штатным ключом. То есть его открывал хозяин квартиры.

– Из этого следует, что преступник был знаком с Крячко, – делает вывод Горейко. – Прими к сведению, Александр Иванович.

– На всех находившихся на столе предметах, – продолжает Ковтун, – обнаружены отпечатки пальцев Крячко. Кроме того, имеются пальчики по крайней мере еще двух человек. Один из них брал в руки только коньячные бутылки.

– Наверное, продавец, – делает предположение Галич.

– В нашей картотеке смотрели? – обращается Горейко к Ковтуну.

– Не успел.

– И обязательно отыщите отпечатки пальцев Марченко. Наличие их на посуде, как, впрочем, и отсутствие, может многое прояснить. О результатах сверки сразу дайте знать мне.

– А как насчет пальцев Дубольского? – напоминает Галич.

– Они найдены только на спинке одного из стульев. По-видимому, он взялся за него, когда окликал спящего, как он думал, хозяина квартиры.

– Похоже, телемастера вызвал кто-то нарочно, чтобы как можно больше запутать работу следственной группы, – замечает капитан. – Телевизор-то был исправным и ни в каком ремонте не нуждался.

– Если это так, – заключает подполковник, – то мы имеем дело с заранее спланированным убийством. В таком случае причастность к нему Марченко под большим вопросом.

– Поживем – увидим, – роняет капитан.

– Ну что ж, живи и смотри, – озабоченно произносит Горейко. – Смотри как можно внимательнее на тех из знакомых Крячко, у кого имеются царапины на щеке, шее или руке. И проверь алиби Дубольского. В помощь возьмешь… Сванадзе. Желаю успеха!

7

«Такой деловод украсил бы, пожалуй, любую министерскую приемную!» – думает Галич, взглянув на сидящую напротив миловидную женщину лет двадцати пяти с шелковистыми каштановыми волосами.

Небольшой кабинет, в котором совсем недавно хозяйничал Крячко, не в пример его запущенной квартире, имеет довольно уютный и даже презентабельный вид. Нет сомнения, что все это достигнуто стараниями все того же деловода. Одно не нравится Галичу: едва он назвал место своей работы, как Марьяна Романовна Соломко – так величают красавицу – вначале милая и общительная, сразу становится сдержанной и настороженной. «Разговор будет не из легких», – еще раз взглянув на застывшее в напряженном ожидании смуглое лицо Соломко, думает Галич. Тем не менее начинает он с самого обыденного вопроса:

– Марьяна Романовна, как давно вы знали Крячко?

– С тех пор, как устроилась сюда на работу. Стало быть, Степана Васильевича я знала чуть меньше трех лет.

Отвечает Соломко обстоятельно, однако без особой охоты.

– Как он относился к вам? Доверял? Посвящал в свои дела?

– Как вам сказать… – пожимает плечами Соломко и впервые поднимает на капитана карие глаза. – Я бы сказала, относился хорошо. Во всяком случае, зря не придирался. Впрочем, для этого и причин не было: свою работу я знаю. А насчет доверия… Доверял, разумеется. А как же иначе? – Соломко кивает на шкаф с папками. – Все эти бумаги проходили через мои руки.

– Я не о том, Марьяна Романовна, – внимательно разглядывая выстроенные ровными рядами папки, тихо произносит Галич. – Я имею в виду «левые» операции.

– Степан Васильевич не посвящал меня ни в какие «левые» операции. Да и вряд ли он ими занимался.

Проговорив это, Соломко украдкой посматривает на капитана, словно стараясь определить, поверил он ей или нет.

– Ну что ж… это очень даже хорошо! – радушно произносит Галич. – Считайте, что вам повезло.

Разговор прерывает стук в дверь. В проеме двери показывается голова пожилого рослого мужчины с густой седоватой шевелюрой.

– Здравствуйте, Марьяночка! – радушно восклицает с порога мужчина, но, увидев Галича, быстро меняет тон: – Ах, вы не одна… Прошу прощения! Зайду позже.

– Кто это? – указав глазами на дверь, спрашивает капитан.

– Бондарук. Директор винзавода. Один из наших клиентов.

– Понятно. Скажите еще, Марьяна Романовна, вот что: ваш начальник часто отлучался с работы?

– Случалось… – не спешит с ответом Соломко.

– И где он чаще всего бывал?

– Наверное, на винзаводе. Иногда ездил в Поддубцы. Там – большая пасека. Бывал в Липинах, в садоводческом совхозе «Украина».

– Что он мог там делать?

– Думаю, договаривался о закупках. Он ничего мне не говорил о своих поездках. Только предупреждал, чтобы я, если его будет спрашивать кто-нибудь начальства, звонила ему по такому-то телефону.

– И что, приходилось звонить?

– Редко. Обычно Степан Васильевич знал заранее, когда к нам собирается нагрянуть начальство или… там, ревизия какая.

– Словом, контрразведка Крячко работала исправно? – усмехается Галич, пытаясь вызвать Соломко на доверительный разговор.

– Ни о какой разведке я ничего не знаю, – не приняв оживленного тона Галича, сухо отвечает Соломко.

– Марьяна Романовна, – укоризненно качает головой капитан, – я же по глазам вижу, а по голосу слышу, что вы что-то знаете, но не хотите сказать.

Соломко опускает глаза и неохотно произносит:

– Еще Степан Васильевич иногда оставался дома.

– Что он говорил вам, когда оставался дома?

– А чего скрывать, – дергает плечом Соломко, как бы успокаивая сама себя. – Звонил, что взял бумаги и работает дома.

– А как он чувствовал себя на следующий день?

– Нормально. Только вот… перегаром каждый раз сильно от него разило.

– Кстати, он курил?

– Нет.

– Кто чаще других бывал в вашей конторе?

– Чаще других… – делая вид, что это не так просто вспомнить, медленно произносит Соломко. – Чаще других бывали люди из совхоза «Украина» и винзавода…

– Не этот ли человек, который только что заглядывал сюда?

– Да. Он тут, можно сказать, почти что свой.

– Как, вы сказали, его фамилия?

– Бондарук. Бондарук Алексей Дмитриевич, – говорит Соломко и добавляет: – Он женат на бывшей жене Степана Васильевича.

– Даже так! – не пытается скрыть своего удивления Галич. – И, несмотря на это, Крячко и Бондарук часто встречались?

– И даже, как мне кажется, были в хороших отношениях.

– Странно, – качает головой капитан, затем продолжает: – И последний вопрос, Марьяна Романовна. Подумайте, кто из работников вашего учреждения – мужчина приблизительно тридцати лет, среднего роста, темноволосый – мог посещать Крячко дома? Есть у вас такие?

– Нет, – подумав минуту, уверенно отвечает Соломко. – Ни один из наших работников не подходит под такие приметы.

– Понятно. Итак, вам больше нечего сказать мне?

– Нет. Я все рассказала.

– Ну что ж… Как говорится, на нет и суда нет, – в голосе Галича слышится легкая укоризна. – Мне лишь остается осмотреть в вашем присутствии стол и сейф Крячко.

Как и предполагал капитан, в сейфе спрятана выпивка: бутылка пятизвездочного армянского коньяка и две большие бутылки какого-то дорогого, по всей видимости, венгерского вина. Тут же две банки консервов. Одна – со шпротами, другая – с икрой. Не кабачковой, разумеется. На верхней полке сейфа Галич видит довольно потрепанный от длительного пользования толстый блокнот в голубой клеенчатой обложке.

«Вот где она, тайная бухгалтерия покойного! – не без удовольствия отмечает про себя Галич, перелистав несколько страничек блокнота. – Тут ребятам из ОБХСС на добрый месяц работы. А не эта ли книжица стала причиной смерти Крячко?»

– Блокнотик этот я возьму с собой, – закрывая сейф, говорит капитан. – А кабинет придется опечатать. Думаю, им должны заинтересоваться работники ОБХСС. Так что, в покое мы вас, Марьяна Романовна, не скоро оставим.

Соломко порывается что-то сказать, но пересиливает себя и бормочет первое, что приходит в голову:

– Буду рада помочь.

8

Бывшую жену Крячко, Елену Корнеевну Бондарук, Галич находит в просторном зале ресторана «Золотой колос», где она наблюдает, как две девушки в голубеньких передничках застилают столы новенькими скатертями, белыми, с яркой вышивкой по краям. Бондарук не столько следит за работой девушек, сколько присматривается и прикидывает в уме, будут ли эти скатерти гармонировать с общим убранством зала, оформленном в украинском народном стиле. Обновкой директор ресторана остается довольна. Это видно по тому, как она, взойдя на возвышение, на котором по вечерам располагается оркестр, окидывает оценивающим взглядом сразу весь зал и благодушно усмехается.

С виду Елене Корнеевне не больше сорока лет. На самом же деле, как установил Галич, не так давно ей исполнилось сорок восемь. Это говорит о том, что за своей внешностью Бондарук следит не менее ревниво, чем за обстановкой и убранством вверенного ей заведения. Хорошо сохранившуюся фигуру с тонкой талией и высокой грудью как нельзя лучше подчеркивает сшитый, судя по всему, у хорошего портного изящный светло-серый костюм.

– Вы ко мне? – заметив стоящего у двери Галича, обращается к нему Бондарук. – Если вам нужен на вечер столик, то должна вас огорчить – все давно уже заказаны.

– Я по другому поводу, Елена Корнеевна. Мне нужно поговорить с вами.

Протянутое Галичем служебное удостоверение не производит на директора ресторана ровным счетом никакого впечатления. Кокетливо поведя глазами, она насмешливо спрашивает:

– И что вы намерены разыскивать у нас?

«Похоже, она не знает о смерти Крячко», – думает капитан. Вслух же говорит:

– Разыскивать я у вас ничего не буду. Мне надо лишь кое о чем спросить вас. Где бы могли уединиться?

– Если вы не против, можем поговорить здесь, в зале, – предлагает Бондарук. – В моем кабинете душновато.

Они идут в дальний угол зала и усаживаются в мягкие кресла в чехлах.

– Елена Корнеевна, вам известно, что ваш муж… ваш бывший муж Крячко Степан Васильевич умер? – медленно произносит Галич.

Новость для Бондарук действительно неожиданная: глаза ее суживаются и темнеют, губы плотно сжимаются, образуя в уголках две резкие складки. Проходит по крайней мере добрая минута, прежде чем она приходит в себя и начинает говорить.

– Отчего он умер? – спрашивает директор тихим глухим голосом.

– Его кто-то удушил в собственной постели.

– Этого следовало ожидать, – помолчав, роняет Бондарук.

– Почему так?

– Пьянство еще никого ни к чему хорошему не приводило.

– Давно это началось?

– Тяга к спиртному? – вопросительно вскидывает тонкие брови директор и, вздохнув, отвечает: – Еще до нашей с ним свадьбы.

Елена Корнеевна сказала правду. Крячко и прежде пил, но не так часто и меньшими дозами. Тогда ей, молоденькой девчонке, только попавшей из села в город, это даже нравилось – приходилось часто бывать в компаниях, посещать рестораны. Лена была девушкой привлекательной, и многие мужчины, обычно после обильных возлияний, на все лады расхваливали ее красоту, а заодно и ум. Это не могло не нравиться девушке, и кружило ей голову не меньше самого крепкого вина. А время между тем шло. Лена и не заметила, как ее муж превратился в заурядного алкоголика. Он настолько опустился, внешне и внутренне, что Елена Корнеевна стала стесняться показываться с ним на людях. А когда лет шесть тому назад ее назначили директором ресторана «Золотой колос» и она, таким образом, стала своим человеком в «высшем свете» Бережанска, то и вовсе приуныла. Только тогда она по-настоящему поняла, какой совершила когда-то опрометчивый шаг, выйдя замуж за Крячко, и стала подумывать о том, как бы исправить ошибку молодости и найти себе другого, более подходящего спутника жизни. И нашла.

– А теперь я живу с другим, – просто, без жеманства продолжает Бондарук. – Вам, наверное, нужно знать фамилию моего второго мужа?

– Желательно, – кивает головой Галич, хотя и без того знает, кто ее муж.

– Бондарук Алексей Дмитриевич.

– Где-то я уже слышал это имя… – морщит Галич лоб, будто и впрямь пытается что-то вспомнить.

– Вполне возможно. Его многие знают, – в голосе Елены Корнеевны слышатся теплые нотки. Нет сомнения, что своего нового мужа она любит и гордится им. – Он работает директором винзавода.

– Теперь вспомнил, – оживляется капитан. – Так, значит, это ваш муж… Я видел его сегодня в заготконторе райпотребсоюза. Отсюда следующий вопрос, Елена Корнеевна. Между вашими… простите, между Бондарук и Крячко были только деловые отношения?

– Не только, – подумав самую малость, говорит собеседница Галича. – Представьте себе, что между ними были самые приятельские отношения. А раньше они были даже большими друзьями.

– Странно, – недоумевает Галич. – Признаться, у меня как-то не укладывается все это в голове.

– Ничего странного, – пожимает плечами Бондарук. – Степан Васильевич не мог не понимать, что виноват во всем он один и что жить нам вместе не было больше смысла. И потом… одному ему стало даже лучше: никто не мешает, живи, как заблагорассудится. Да и как мужчина он… Сами понимаете.

– У него были друзья?

– Настоящие вряд ли. Дружки по выпивке, конечно, были.

– А враги?

– Не знаю.

– Стало быть, вы никого не подозреваете?

– Нет.

– Вы знаете мужчину – лет тридцати, среднего роста, брюнет, – который несколько раз наведывался к Крячко?

– Нет, – подумав самую малость, отвечает Бондарук. – Такого среди знакомых Степана Васильевича я не встречала.

– А сами-то бывали у него после того, как развелись?

– Случалось, – спокойно отвечает Елена Корнеевна. – Мы ведь разошлись мирно, без традиционных скандалов и все это время относились друг к другу по-хорошему. Иногда я приносила ему что-нибудь из продуктов. Степан Васильевич был крайне непрактичным человеком. Я имею в виду его быт, – поясняет Бондарук, перехватив недоуменный взгляд капитана. – Питание и все такое…

– Понятно. Если это так, то вы должны знать, какие вещи, дорогие, имеется в виду, были в квартире Крячко.

– Более-менее.

– В таком случае, Елена Корнеевна, вы должны нам помочь, – мягко и вместе с тем настойчиво говорит Галич. – Вам придется поехать со мной на квартиру Крячко, чтобы посмотреть, все ли его вещи на месте. Это очень важно, – подчеркивает капитан, заметив на лице Бондарук недовольную мину. – У нас есть подозрение, что Крячко удавили с целью грабежа.

– Что же вы мне сразу не сказали об этом? – вскидывает на Галича оторопелый взгляд Елена Корнеевна. – Неужели сосед?

– Вы о ком?

– Да есть там один… алкоголик. На первом этаже живет. Сидел в тюрьме за грабеж. Такой за стакан водки на все способен. Между прочим, не раз цеплялся к Степану Васильевичу, требовал, чтобы тот угощал его… – Бондарук умолкает, затем решительно говорит: – Хорошо! Отдам только кое-какие распоряжения, и минут через десять можем ехать.

9

В дежурке, за засиженным мухами окошком, откинувшись на спинку стула, дремлет вахтер, сухонький старик с небритым лицом, в надвинутой на глаза кепке. Решив не будить вахтера, высокий Галич легко перешагивает через вертушку, обязательную принадлежность каждой проходной, и попадает на территорию винзавода.

Директорский кабинет представляет собой продолговатую комнату, в дальнем конце которой стоят по углам небольшой письменный стол и громоздкий сейф. Через весь кабинет тянется зеленая ковровая дорожка. Вдоль стен несколько стульев.

За столом, склонившись над бумагами и попыхивая сигаретой, сидит тот самый седовласый мужчина, которого Галич видел в кабинете Крячко. Первое, что бросается в глаза капитану, это белая повязка на кисти правой руки хозяина кабинета. Директор вопросительно смотрит на гостя и лишь после того, как тот представляется, приподнимается и указывает на ближайший стул.

– Вы, наверное, в связи со смертью Крячко? – спрашивает Бондарук и, сокрушенно качнув головой, тяжело вздыхает.

– Почему вы так решили? – быстро спрашивает Галич. – И откуда вам известно, что Крячко умер?

– Жена недавно звонила и обо всем рассказала. Должно быть, это вы были у нее. А почему я решил, что вы приедете ко мне? А тут и решать, собственно, нечего: как-никак мы со Степаном Васильевичем были друзьями. Больше того – фронтовыми друзьями. В одном взводе воевали. И потом… я ведь живу с бывшей женой Крячко. Так что, я ожидал кого-нибудь из вашей конторы, – говорит Бондарук и протягивает гостю открытую пачку сигарет, на что Галич отрицательно мотает головой: он не курит и с трудом переносит табачный дым.

– Так чем могу быть полезен? – после продолжительной паузы спрашивает директор винзавода, выказывая готовность помочь следствию и вместе с тем давая понять, что он человек занятой и дорожит своим временем.

– Мне надо кое о чем спросить вас, Алексей Дмитриевич… – начинает капитан. – Вопрос несколько щекотливый, но мне необходимо услышать на него ответ. Почему ваша жена оставила Крячко?

– А-а… Вот вы о чем… – едва заметная усмешка трогает губы директора. Наверное, подозреваете, что это я на почве ревности отправил Крячко на тот свет. – Бондарук сосредоточенно трет переносицу, затем продолжает: – Причина, дорогой товарищ, довольно банальная: Степан Васильевич слишком много пил. А какой женщине хочется жить с пьяницей? Тем более что он… как бы это выразиться… перестал быть мужчиной. А Елена Корнеевна в том возрасте, когда… Думаю, вы понимаете, о чем я. Степан Васильевич, хоть и пил изрядно, был человеком рассудительным и ни к кому не имел претензий. Мы до последнего времени были с ним в нормальных, можно сказать, дружеских отношениях. Довольно часто виделись…

– Кроме вас, у Крячко были друзья? Или приятели?

– Я бы не сказал, – Бондарук говорит медленно и тихо, словно разговаривает сам с собой. – Приятелей, знакомых, всяких там «нужных людей» хватало, конечно. Даже с лихвой. Сами знаете, что за работа в торговле. В особенности – работа заведующего заготконторой. Постоянно вокруг тебя уйма всякого народа. Каждому ведь что-то нужно… Однако настоящих друзей у него не было.

– Ну а вы? – вопросительно смотрит на директора Галич. – Вы-то могли помочь старому товарищу?

– Пробовал. А то как же! Сколько раз втолковывал ему, что пора взять себя в руки, пора подумать о жене – каково ей с таким мужем. Были у нас и довольно крупные разговоры.

– И что же?

– А ничего! Как об стену горохом! – в голосе Бондарук слышится неподдельная досада. – Крячко лишь обижался да начинал доказывать, что он не пьет, что это у него так, несерьезно, и зря я к нему пристаю. Еще ни один пьяница не признал себя таковым.

– Вы правы, – соглашается с собеседником Галич и в то же время не может не уколоть его: – Но ведь слышал я, что Крячко и у вас тут не раз набирался до чертиков.

– Случалось. Был такой грех, – виновато отвечает Бондарук. – Степан Васильевич довольно часто бывал на нашем заводе. Мы ведь были, так сказать, торговыми партнерами. Иногда заходил по делу, случалось, просто так… чтобы выпить. Лично я в последнее время не давал ему вина. Так он шел прямо в разливочный цех или в лабораторию. А знали его здесь все…

– У Крячко были недруги, которые могли желать ему смерти?

Бондарук на короткий миг задумывается, затем отрицательно качает головой

– Нет! Откуда? Степан Васильевич был человеком незловредным и, я бы сказал, безобидным. Со всеми умел ладить. Были там, может, мелкие недоброжелатели… Так у кого их нет? Убить Крячко мог разве какой-нибудь забулдыга. Много сейчас всякой нечисти развелось: воры, тунеядцы. Работать не хотят, а пить давай, жрать давай! Вот и рыщут, где бы что потянуть…

– А, может, убийца – кто-нибудь из особо доверенных клиентов Крячко? – продолжает допытываться Галич. – Скажем, участники какой-нибудь тайной сделки? Или что-либо в этом роде? Вы ничего такого не замечали за ним?

Бондарук в ответ энергично мотает головой:

– Об этом мне ничего не известно. О своих делах Степан Васильевич рассказывал редко и неохотно. А в последнее время и вовсе перестал. Хотя, если по правде… Словом, думается мне, что после ревизии в хозяйстве Крячко обнаружится немало недочетов. Не мог же он столько пить на одну зарплату. Впрочем, это всего лишь мое предположение.

Все, о чем бы ни говорил Бондарук, звучит просто и убедительно. Он не прячет глаз, не уходит от ответов, не хитрит. По всему видно, что он очень огорчен смертью своего приятеля и готов в меру своих возможностей помочь следствию. Однако стоит Галичу взглянуть на его забинтованную руку, как он тут же начинает сомневаться в искренности хозяина кабинета. Поэтому капитан старается не смотреть на повязку, которую Бондарук все это время держит на виду.

– Алексей Дмитриевич, могу я узнать, где вы находились в момент смерти Крячко? – быстро спрашивает капитан.

Прием избитый и старый как свет, но иногда он срабатывает, в особенности – если спросить неожиданно.

– Конечно, можно, – без малейшей запинки отвечает Бондарук. – И даже нужно. Ведь, насколько я понимаю, речь идет о моем алиби. Так, кажется, это у вас называется? Однако прежде чем ответить на ваш вопрос, я должен знать, в какое время это произошло.

Уловка Галича не срабатывает – похоже, Бондарук действительно не знает, когда был удушен Крячко, – и капитану ничего не остается, как уточнить:

– Его убили позавчера между одиннадцатью и часом ночи.

Бондарук поднимает кверху глаза и после минутного раздумья говорит:

– Чуть ли не до двенадцати был дома, а перед двенадцатью поехал в «Золотой колос» за женой. Домой вернулся около часа ночи.

– Кто-нибудь может подтвердить это?

– Дома со мной был сосед, Буренко Анатолий Иванович. Мы с ним часто коротаем вечера за шахматами. А в ресторане меня видели почти все сотрудники жены.

– Ну и чудесно! – переходит на непринужденный тон Галич, давая этим понять, что официальная часть разговора окончена. Указав глазами на стенд с рекламками и этикетками, интересуется: – Вино-то хоть хорошее выпускаете? Покупают люди?

– Вино как вино, – неопределенно пожимает плечами директор, но тотчас, что-то смекнув, оживляется: – Есть, между прочим, неплохие сорта! – И, пристально взглянув на Галича, спрашивает: – Может, того… продегустируем? Как?

– Нет, нет! Что вы! – машет руками капитан.

– Зря отказываетесь, – наставительно замечает Бондарук. – Кавказцы потому и живут подолгу, что пьют вина. А вы что же… совсем не употребляете?

– Почему? – усмехается Галич. – Разве я похож на святого? Случается, и я выпиваю. Но только не в рабочее время.

– А-а, понятно! – усмехаясь, кивает головой Бондарук. – В таком случае сделаем так: я подарю вам бутылочку самого лучшего нашего вина, а вы продегустируете его дома. Идет?

– Неудобно как-то… – мнется капитан, потом, решительно взмахнув рукой, соглашается: – Ладно! Так и быть – возьму! Грех не воспользоваться такой возможностью.

– Вот и чудесно! – на лице Бондарука выражение неподдельной радости. – Вы подождите тут минуту – я сейчас принесу.

Не проходит и трех минут, как директор возвращается, неся в руках семисотграммовою – именуемую в кругу выпивох «бомбой» – бутылку белого вина с огромной красочной этикеткой.

– Алексей Дмитриевич, подарите заодно и ваш рекламный проспект, – просит Галич, принимая из рук Бондарука вино. – Больно уж красивые они у вас!

– Еще бы! – самодовольно усмехается директор, доставая из ящика стола небольшую рекламку. – Только за эскиз пришлось заплатить художнику двести пятьдесят рублей. А еще типография…

Капитан достает из кармана газету и бережно заворачивает в нее бутылку с рекламкой.

Остается выяснить последнюю и, пожалуй, самую важную деталь, которая больше всего интересует старшего инспектора.

– Наверное, мастерите что-нибудь на досуге? – спрашивает он, кивнув на забинтованную руку директора.

– Какой из меня мастер! – отмахивается Бондарук. – Пришлось вот раз поменять замок в двери, и то ухитрился распороть гвоздем руку.

Говорит он это настолько простодушно, что Галичу ничего не остается, как, посочувствовав пострадавшему и поблагодарив за вино, убраться восвояси.

10

Вернувшись в горотдел, Галич, минуя свой кабинет, спешит в экспертно-криминалистическую лабораторию.

– Виктор Михайлович, – говорит он, ставя на стол перед старшим лейтенантом Ковтуном бутылку с бережанским вином и кладя рекламный проспект, – отыщи ты мне на этих вот двух штуковинах все какие ни есть отпечатки пальцев и сравни их с теми, что были обнаружены на предметах из квартиры Крячко. Здесь должны быть пальцы второго участника пьянки и возможного убийцы Крячко.

– Бу сде! – Ковтун как всегда невозмутим. – При условии, что бутылка поступает в мое личное распоряжение.

– Ничего не выйдет, – качает головой капитан. – Дареное не передаривается.

– Жмот ты, Галич! – бесстрастно заявляет Ковтун. – Ну да ладно – уговорил. Иди, жди и волнуйся. Придешь через час.

Из лаборатории Галич спешит к своему начальнику.

– С какими новостями? – любопытствует подполковник.

– Пока ничего конкретного, Евгений Яковлевич. Хотя… не исключено, что еще сегодня вы сможете увидеть убийцу Крячко.

– Даже так? – поднимает свои густые брови Горейко. – Ну-ну, рассказывай!

– Это пока всего лишь мое предположение, – скромничает капитан. – Дело в том, что у Бондарука забинтована кисть правой руки. Сказал, что менял в двери замок и поранился гвоздем.

– Гвоздем, значит… – задумчиво произносит Горейко и вопросительно смотрит на капитана. – Ну и…

– Пришлось выпросить у него кое-какие вещи – бутылку вина и рекламку, – и Ковтун уже занимается ими. Если отпечатки пальцев Бондарука окажутся на бутылке из-под «Наполеона», значит, убийца – он.

– А если не окажется там пальцев?

– Тогда не знаю.

– Как у него с алиби?

– Стопроцентным не назовешь. Чуть ли не до двенадцати играл с соседом дома в шахматы. Затем поехал в ресторан за женой. Вернулись около часа.

– Да, проверить почти невозможно, – Горейко начинает выбивать пальцами по столу ритмичную дробь. – К Крячко он мог свернуть по дороге в ресторан. А мог и из ресторана отлучиться на десяток минут. И возвращаясь домой, тоже мог заехать…

– Мог, конечно, – соглашается Галич. – Чтобы прикончить Крячко, Бондаруку и пяти минут могло хватить. Только вот какая заковыка: пьянка-то продолжалась около часа. За десять минут никак не выпить, да еще закусывая и покуривая, литр коньяка. Причем курил один человек. Бондарук, кстати употребляет «Астру», а у Крячко курили сигареты с фильтром.

– Вот ты сам себя и опроверг, – продолжая выбивать дробь, медленно произносит подполковник. – Так что, с выводами придется нам повременить. Хотя до тех пор, пока Ковтун не закончит свою работу. Что показала Елена Бондарук в квартире Крячко?

– Утверждает, что это ограбление. Пропали вещи небольшие, но дорогие: золотые часы, которые она подарила Крячко к пятидесятилетию, золотой зажим к галстуку и золотая оправа к очкам. Это – что она знает. А еще, оказывается, Крячко носил на руке золотое обручальное кольцо – он не снимал его и после развода, – которого на трупе не оказалось. Вполне могло быть и ограбление.

– Тем более трудно поверить, что директор завода стал бы душить своего приятеля из-за нескольких побрякушек, – с сомнением говорит подполковник.