Текст книги "Следы ведут в прошлое"

– Ну, слава богу! – с облегчением выдыхает Жук. – Я уже, черт знает что начал думать! Да будет вам известно, пан Сорочинский, что пан Христич еще в прошлом году подался вслед за правительством в Польшу.

– Подумать только! – не давая раскрыть рот Сорочинскому, напускается Байда. – Человек сорок верст тащится к пану Христичу, не зная даже, что того давно нет в городе. Это же надо! Поразительная беспечность! Ох, и наказал бы я вас крепко! Только принимая во внимание то обстоятельство, что этот свой нелепый – другого сравнения я не нахожу – поступок вы совершили, руководствуясь благими намерениями, лично я на первый раз прощаю вас. Думаю, что и другие члены руководства сделают то же самое.

– Я давно знаю пана Сорочинского, как одного из самых преданных нашему делу людей, – поддерживает Байду Жук.

Подождав, пока пройдет старуха с плетеной кошелкой, закрытой сверху грязной тряпицей, Байда берет Сорочинского за локоть и, понизив голос, говорит:

– Возвращайтесь, и немедленно, в свой уезд и ждите. Акций никаких не предпринимать. Пусть большевики думают, что мы выдохлись и прекратили борьбу. На самом же деле мы готовимся к большим событиям. Ждать осталось недолго. И чтобы в субботу двадцать четвертого здесь были Голубь и атаман Ветер. Понятно? Кстати! – спохватывается Байда. – Вы успели уже побывать в доме Христича или только шли к нему?

– Мы уже были там, – неохотно отвечает Сорочинский. – Это на бывшей Сундуковской. Теперь в его доме какой-то «Пролеткульсвет»…

– «Дом политкультпросвета», – поправляет Сорочинского Жук.

– Вы разговаривали там с кем-нибудь? – спрашивает озабоченно Байда. – Может, спрашивали кого?

– Там был сторож. Старичок… Но я его ни о чем не спрашивал. Во всяком случае, о пане Христиче не упоминал. Просто так перекинулся несколькими словами…

По лицу Байды пробегает тень беспокойства. Он осматривается по сторонам, ищет взглядом своего охранника, который томится от безделья на другой стороне улицы, и только после этого цедит сквозь зубы:

– Так какого черта вы сразу не сказали об этом! А вдруг за домом слежка и за вами увязался хвост? А вы знаете, что все эти старички сторожа состоят на службе у милиции? Ну, хлопцы, с вами не соскучишься! Все! Расходимся! Вам куда?

– На хутор Лелековку, мы оставили там лошадей, – поспешно отвечает Сорочинский, радуясь втайне, что эти господа так всполошились, и ему не придется больше выслушивать их нотации.

– В таком случае вам лучше всего свернуть сейчас вон в тот проулок, – указывает Байда глазами нужное направление. – Метров через сто свернете направо. Там будет улочка, которая выведет вас к речке. Оттуда до Лелековки прямая дорога.

– Я бывал в этих местах, – кивает головой Сорочинский.

– Тем лучше. Тогда с богом! Будьте осторожны.

24

Лампа не горит, в хате темно, и Голубь безуспешно пытается определить, который час: то ли это все еще вечер, то ли уже утро. Но вот на свисающей со стола скатерти вспыхивает одна за другой две длинные и необыкновенно яркие полоски. Такое впечатление, что скатерть вдруг сама по себе зажглась. Значит, над лесом взошло солнце. В его тонких прямых лучах, протянувшихся от щелей в ставнях до скатерти, роится множество пылинок. Пылающие полоски медленно ползут по скатерти, выхватывая из темноты алые цветы и черные листья вышивки.

В отличие от Голубя прочие обитатели лесного хутора дрыхнут без задних ног. Ворочается на кровати, скрежеща зубами и часто постанывая во сне, Ветер. По мышиному попискивает на печи Кострица. Муха спит в сенях на охапке сена. Стережет выход. Вчера, когда Голубю захотелось выйти по нужде, дверь оказалась запертой снаружи. Муха открыл ее только после того, как услышал голос Кострицы. Похоже, что ему все еще не доверяют. Точнее будет сказать, доверяют, но не до конца.

Где-то поблизости начинает размеренно куковать кукушка. Чтобы отвлечься от надоедливых мыслей, Голубь принимается считать, сколько кукушка накует ему лет. Кукушка оказывается щедрой: отсчитала целых пятьдесят семь. «Не многовато ли?» – думает Голубь. Жизнь, конечно, штука хорошая, но ходить с клюкой…

Размышления Голубя прерывает задребезжавший в углу колокольчик. Колокольчик подает голос трижды: два раза подряд и еще один раз – через небольшой промежуток времени. Голубю этот сигнал уже знаком. Он слышал его вчера вечером, когда на хутор возвращался Муха, ходивший осматривать «почтовые ящики». Сигнал означает, что заявились свои.

Вскоре в сенях слышатся приглушенные голоса, и в комнату вваливаются Сорочинский и Вороной, запыленные и уставшие. Следом за ними входит Муха. В его рыжих кудрях сено вперемешку с пухом.

– Дрыхнете? – небрежно роняет Сорочинский, тяжело опускаясь на стул.

– Дрыхнем, – отзывается атаман. Зевнув во весь рот, он достает из-под кровати сапоги и не спеша их натягивает.

Услышав голоса, прикинувшийся спящим Голубь мычит вроде как спросонья что-то нечленораздельное и переворачивается со спины на бок, лицом к комнате. Левая его рука при этом остается за спиной. Рука лежит на спрятанной под рядном «лимонке». Голубь взял ее ночью из ящика, который стоит под кроватью Ветра. Перевернувшись, он судорожно по-детски всхлипывает и снова дышит ровно и глубоко, словно только сейчас пришел к нему настоящий сон.

Ветер усаживается за столом и молча, исподлобья следит за Сорочинским, который, покряхтывая и отдуваясь, снимает пиджак.

– Вы, хлопцы, сходите помогите Тандуре управиться с лошадьми, а мы тут потолкуем с Павлом Софроновичем, – говорит, ни на кого не глядя, Ветер и принимается скручивать цигарку.

Когда Муха, Вороной и Кострица выходят, атаман, обращаясь скорее в пространство, чем к Сорочинскому, спрашивает:

– Так какие вести принес нам из города Павел Софронович?

Все эти трое суток Ветру не давала покоя одна и та же мысль: а что если действительно у Сорочинского имеются приятели в губповстанкоме и они возьмут да и назначат Пашку уездным атаманом, а ему, Роману Ветру, скажут: «Гуляй, Вася!» Потому-то с таким нетерпением и тревогой ожидал он эти дни возвращения своего начштаба. И больше всего боялся вот этого разговора. Но сейчас, когда Сорочинский вернулся, атаман был настроен решительно и готов ко всему. Даже к крайностям. Нет ничего проще: один выстрел – и поминай, как звали раба божьего Павла. А мертвых уездными атаманами не назначают…

Сорочинский с ответом не торопится. Откуда ему знать, какие сомнения терзают его атамана? Он чертовски устал и потому не очень расположен к разговору. Лишь раздевшись и закурив, устало усмехается и, как показалось Ветру, загадочно произносит:

– Вести хорошие, атаман!

– И для кого же они хорошие? – внутренне напрягшись, с вызовом спрашивает Ветер.

– Для меня, например… – начинает Сорочинский, но приступ затяжного удушливого кашля не дает ему договорить.

Ветер еще больше напрягается и даже втягивает в себя голову, словно ожидая сверху удар.

– …и для тебя, конечно, – заканчивает побагровевший Сорочинский и раздраженно бурчит: – Вот чертов кашель! Прицепится же…

– Слушай, не тяни резину! – не выдерживает сидящий, как на иголках, Ветер. – Можешь ты наконец рассказать обо всем толком?

Сорочинский вытягивает потяжелевшие ноги, блаженно потягивается и, резко встряхнувшись, словно сбрасывая с себя усталость, бодро восклицает:

– Вести, Роман Михайлович, не то что хорошие, а очень хорошие! Тебя в самом деле назначают войсковым атаманом Сосницкого уезда, а меня – твоим начальником штаба. Решение окончательное и обжалованию не подлежит! Ну, так как? Стоит такая новость хорошего магарыча? – спрашивает Сорочинский и сам же отвечает: – Конечно, стоит! Тем более что человек, принесший эту новость, чертовски устал с дороги.

Ветер успокаивается и веселеет, но виду не подает. Стараясь казаться степенным – как-никак без пяти минут уездный атаман, – наставительно произносит:

– За магарычом дело не станет – всему свое время. Ты сперва расскажи, где был, с кем повидался и все такое… Ты что, действительно попал в губповстанком?

– Мне здорово повезло: случайно встретил сразу двух руководителей губповстанкома. Один – Жук, мой старый знакомый. Когда-то, еще в семнадцатом, мы встречались с ним несколько раз в Бережанске. Теперь он важная шишка в комитете. Второй – Байда, начальник оперативного штаба губповстанкома. Его я видел впервые. Зато он хорошо знает и меня и тебя.

– Еще бы не знать! – небрежно роняет Ветер.

Кивнув на Голубя, Сорочинский продолжает:

– Все, о чем говорил Грицко, правда. Тебе действительно надо двадцать четвертого явиться с ним в Бережанск. Затевается что-то крупное…

– Что именно?

– Не сказали. Скажут тебе.

Ворочается «проснувшийся» Голубь. Он долго протирает глаза и потягивается. Увидя Сорочинского, пренебрежительно тянет:

– А-а-а… начштаба вернулся… Ну и как, на месте Бережанск?

– Ну и спишь же ты, парень! Никак привыкаешь понемногу к нашей жизни? – словно не расслышав издевки, переводит разговор на другое Сорочинский. – Гляди, и останешься у нас.

Голубь садится и, сплюнув на пол, пренебрежительно говорит:

– Ты, наверное, думаешь, что в Бережанске я только то и делаю, что сплю да развлекаюсь. Как бы не так! Я и тут времени зря не терял…

– Пока тебя не было, – объясняет Ветер, – Грицко успел побывать в Выселках и отправить кое-кого вслед за родителями в рай.

– Так это твоя работа? – приятно удивляется Сорочинский. – А я-то думаю, кто же это постарался? Я ведь повидал по дороге сюда кое-кого из Выселок. В селе переполох. Говорят: была комсомолка Оксана Гриценко и нет ее. Кто, когда, где, как – никто не знает. Как сквозь землю провалилась.

– Она не проваливалась сквозь землю, – небрежно произносит Голубь, – она лежит на дне колодца.

– Ты уж извини меня, Гриша, за эту мою затею с проверкой. Сам видишь… не можем мы без этого. Такое время чертово… Чекисты и милиция орудуют вовсю. Такие фокусы выкидывают, что будь здоров! Приходится держать ухо востро. Да и получил я уже за эту проверку хорошую взбучку от твоего начальства, Байды и Жука. Как взяли в оборот…

– Что они велели передать мне? – пропуская мимо ушей раскаяния Сорочинского, спрашивает Голубь.

– Сказали, чтобы двадцать четвертого ты и Роман Михайлович были в Бережанске.

– Отлично! – веселеет Голубь. – Значит, все идет по плану, как и было задумано.

– Еще бы! – вторит Голубю Сорочинский. – Там, как я посмотрел, руководят не дураки. Люди серьезные, скажу я тебе… с башкой.

– А ты как думал? – охотно соглашается Голубь.

25

Весь субботний день атаман Ветер и его ординарец Кострица провели на конспиративной квартире в старинном двухэтажном особняке на окраине Бережанска. Их привел туда, соблюдая множество предосторожностей, Голубь. Квартира – маленькая комнатка и еще меньшая кухонька – очень понравилась Ветру и Кострице. И прежде всего тем, что в ней имелась уборная и даже водопровод – не надо было выходить на улицу. На кухне для гостей был припасен небольшой, зато разнообразный запас продуктов: белый хлеб, булочки, колбаса, консервы и даже самый настоящий чай и сахар. Не было лишь самого, пожалуй, важного продукта – водки или, на худой конец, самогона. Как объяснил Голубь, никакого недосмотра тут не было. Просто его начальство не любит, когда люди, которых оно вызывает для деловых бесед, заявляются к ним под хмельком. Начальство придерживается правила: всему свое время.

Растолковав гостям, что к чему, Голубь оставляет их одних, а сам уходит на целый день по своим делам. Уходя, велит им запереться на щеколду, ни на чей стук не откликаться, окна не открывать и даже не подходить к ним. Затем он вешает на дверь внушительного вида замок и цепляет записку, извещающую, что квартира опечатана горисполкомом, и вход в нее кому бы то ни было строго запрещен.

Голубь возвращается только к вечеру. За это время его подопечные отдохнули, посвежели и заметно приободрились. Они не только всласть выспались и съели без остатка оставленные им харчи, но и успели почистить одежду, отмыться, побриться и теперь выглядят как новые копейки.

С наступлением сумерек, принесшим городу долгожданную прохладу, все трое – Голубь, Ветер и Кострица – покидают конспиративную квартиру и выходят на улицу.

Летняя ночь обволакивает город, заполняя его улицы густой черно-синей темнотой, тревожной и напряженной. Скудного света редких электрических фонарей хватает лишь на то, чтобы вырвать из темноты небольшие пятачки вокруг столбов с этими фонарями. Изредка в этих пятачках мелькают фигуры редких прохожих. С наступлением темноты горожане предпочитают сидеть дома. Так безопаснее.

С электричеством в Бережанске плохо. Единственная электростанция, работающая на местном торфе, была разрушена отступавшими петлюровцами. Несмотря на героические усилия городских властей и рабочих электростанции, удалось восстановить пока одну лишь турбину. Да и та работает с перебоями.

Ветер нервничает. Ему чудится, что за ними крадутся милиционеры, и он то ускоряет шаг, то замедляет, то и дело оглядываясь назад. Когда атаману начинает казаться, что этому хождению по ночному городу не будет конца, Гoлубь останавливается перед высокой, в рост человека, калиткой.

– Пришли, – шепчет он наткнувшемуся на него Ветру. Осмотревшись, Голубь тихонько стучит в калитку. Тотчас с другой стороны калитки слышатся тяжелые медвежьи шаги, и, когда Голубь стучит еще раз, чей-то густой хриплый бас гудит:

– Кто стучит?

– Не найдется ли у вас работы для двух дровосеков? – спрашивает Голубь.

– Со своим инструментом пришли?.. – интересуются из-за калитки.

– Имеем два топора и одну пилу.

– Работящим людям работа всегда найдется, – ворчит бас и отпирает калитку.

Встречающий «дровосеков» мужчина оказывается под стать своему редкому голосу дебелым верзилой, сутулым и косолапым. Он нагибается к Ветру и протягивает огромную лапу:

– Попрошу пугач. Ну и все такое… Оружие, словом.

Ветер нехотя достает из карманов наган и две бомбы. Верзила, не говоря ни слова, распихивает это добро по вместительным карманам своего широченного костюма и протягивает руку к Кострице. У Кострицы «арсенал» побогаче: обрез, револьвер, две бомбы и складной нож. И это оружие, в том числе и обрез, исчезает в карманах не слишком разговорчивого привратника.

Каким-то особым чутьем определив, кто есть кто, верзила легонько подталкивает Ветра и Голубя к утопающему в густом саду добротному кирпичному дому:

– Проходите туда. Вас ждут. А вы, – берет за локоть Кострицу, – идите за мной.

В полутемной прихожей Голубя и Ветра встречает дородная грудастая женщина в белой вышитой кофте. Она проводит гостей на кухню и, не сказав ни слова, исчезает.

Голубь подходит к громоздкому посудному шкафу с резными дверками и, что-то потрогав в нескольких местах, тянет шкаф к себе. Шкаф оказывается потайной дверью. Он медленно разворачивается, открывая в стене проем, в который может свободно пройти человек.

Голубь пропускает вперед атамана, и тот попадает в небольшую комнату. Ее единственное окно закрыто ставней. Освещает комнату большая керосиновая лампа. Она висит под потолком над дубовым столом с пузатыми точеными ножками. На столе лежит большая карта Бережанской губернии, на которой отчетливо видны протертые местами линии сгибов. Они пересекают карту вдоль и поперек наподобие параллелей и меридианов. На карте лежат два остро отточенных карандаша. За столом сидят трое пожилых мужчин и изучающе смотрят на гостя.

Правда, ничего этого: ни комнаты, ни стола, ни карты, ни сидящих за столом людей, – Ветер поначалу не видит. Едва ступив через порог и подняв голову, он упирается взглядом в… Головного атамана Симона Васильевича Петлюру. На нем неизменный, застегнутый на все пуговицы синий френч. Тронутые сединой волосы тщательно приглажены. Петлюра, не мигая, смотрит на Ветра своими слегка навыкате серыми глазами. И только спустя несколько секунд, когда Ветер свыкается с ярким светом лампы, он соображает, что перед ним висит на стене большой портрет Головного атамана. И все же мелкая дрожь в коленях еще долго не покидает Ветра.

Двух сидящих за столом мужчин, Байду и Жука, Ветер узнает по описанию Сорочинского. Третий – чернявый крепыш лет сорока пяти в белой вышитой сорочке и накинутом на плечи пиджаке. Его широкое скуластое лицо темное от загара и изрытое оспой. Под крупным хрящеватым носом висят большие казацкие усы. Чутье подсказывает Ветру, что этот человек является тут старшим.

– Панове! – выступив из-за спины Ветра, почтительно произносит Голубь. – Имею честь представить вам атамана Ветра!

– Добрый вечер, панове! – бормочет атаман.

– Председатель Бережанского губповстанкома пан Бородавченко! – указывает Голубь широким жестом на обладателя казацких усов.

Бородавченко важно кивает головой.

– Пан Байда – начальник оперативного штаба губповстанкома, – говорит Голубь, представляя полного розовощекого мужчину с гладко зачесанными назад редкими светлыми волосами.

– А это – пан Жук, начальник организационного отдела комитета, – продолжает Голубь, простирая руку в сторону худого невзрачного мужчины с аскетическим лицом и сердитым взглядом глубоко посаженных глаз.

– Добрый вечер, панове!.. – повторяет Ветер, не зная, что в таких случаях следует говорить.

– Добрый вечер, атаман. Рады вас видеть, – отвечает ему Бородавченко и, словно продолжая прерванный разговор, обращается к Байде и Жуку: – Побольше бы таких людей, как наш гость, атаман Ветер, и мы давно покончили бы с большевиками. Герой! О таких кобзари будут песни слагать.

Байда и Жук согласно кивают головами, а грудь вытянувшегося в струнку Ветра наполняется чем-то теплым и волнующим. Такое начало разговора предвещает хорошее его окончание.

– Садитесь, панове, – указывает Бородавченко на свободные стулья Ветру и Голубю, – и приступим к делу. У нас мало времени.

Ветер и Голубь садятся, и Бородавченко, обращаясь к атаману, говорит:

– Мы стоим на пороге грандиозных событий. Близок тот час, когда Украина снова станет свободной. До этого исторического часа остались считанные дни. Наш великий вождь, Головной атаман пан Петлюра, – Бородавченко поворачивает голову к портрету Петлюры, призывая того в свидетели, – заручился поддержкой западных стран, в первую очередь Англии, Франции, Румынии и Польши, о предоставлении украинскому освободительному движению экономической и военной помощи. Уже получена большая часть обещанного оружия и боеприпасов, а также деньги. Слово за нами! Святое дело освобождения Украины теперь зависит от нас, от того, насколько мы будем действовать организованно, сплоченно и решительно. В свою очередь, армии стран, которые я только что назвал, приведены в состояние боевой готовности и только ждут сигнала о начале нашего восстания, чтобы немедленно двинуться на большевиков и стереть их, теперь уже раз и навсегда, с лица земли. Вот почитайте сами, что пишет Симон Васильевич.

Бородавченко достает из ящика стола небольшой, исписанный ровным мелким почерком лист бумаги и протягивает его Ветру. Атаман осторожно, будто лист этот не бумажный, а из тончайшего хрусталя, берет его в руки и с благоговейным выражением на лице читает, усердно шевеля по привычке губами. Дочитав письмо до конца, Ветер с еще большей осторожностью возвращает его назад.

– Теперь вы понимаете, о чем идет речь? – пряча письмо в стол, спрашивает Бородавченко.

– Да! – спешит с ответом вновь разволновавшийся атаман.

– В таком случае перейдем ко второму вопросу. Разумеется, мы могли и не вызывать вас сюда, пан атаман. Но нам хотелось видеть собственными глазами того, кому мы вручаем власть над целым уездом, – Бородавченко встает и продолжает торжественно, с пафосом: – Вверенной мне властью и с личного согласия и благословения нашего Головного атамана Симона Васильевича Петлюры назначаю вас, Роман Михайлович, войсковым атаманом Сосницкого уезда. Поздравляю!

– Спасибо! – Ветер вскакивает из-за стола, тянется по стойке «смирно» и таращит на Бородавченко рыбьи глаза. – Буду стараться оправдать оказанное мне доверие! Вы не пожалеете, что назначили меня на этот ответственный пост!

Все поздравляют Ветра. Его руки заметно дрожат, но он не обращает на это внимания.

– Но! – сев и подождав, когда то же самое сделает Ветер, совсем другим тоном, сухо и деловито, говорит Бородавченко. – Но к своим новым обязанностям вы приступите лишь в свободной Соснице, которую вам же и предстоит освобождать. Там же и получите приказ о вашем назначении уездным атаманом.

Заметив, что Ветер ерзает на стуле, порываясь что-то сказать, Бородавченко вопросительно смотрит на атамана.

– У вас имеются возражения?

– У меня нет возражений, – торопливо отвечает Ветер. – Я во всем согласен с решением губповстанкома. Я хотел лишь спросить… Могу я узнать о масштабах восстания. Я в том смысле… Словом, я насчет поддержки. У меня ведь не так уж и много сил, чтобы самому захватить Сосницу. Да и с оружием…

– Законное беспокойство. Подобное беспокойство можно только приветствовать. Чувствуется серьезное отношение к делу. Можно не сомневаться, что власть в Сосницком уезде мы передаем в надежные руки.

Байда и Жук в знак согласия дружно кивают головами.

– Чтобы развеять вашу тревогу, Роман Михайлович, – продолжает Бородавченко, – скажу лишь одно. Одновременно с вами, в одну и ту же минуту, восстанет вся Украина, а ровно через час на помощь ей двинутся войска наших союзников. Наше руководство учло все прошлые ошибки, и на сей раз совдепам будет нанесен сокрушительный удар как изнутри, так и извне одновременно и всеми имеющимися силами. Так что причин сомневаться в победе нет. А поддержка людьми и оружием будет вам предоставлена обязательно. Только это уже компетенция начальника оперативного штаба. Прошу, пан Байда.

Упитанный Байда основательно вытирает маленьким платочком раскрасневшееся лицо – в комнате несколько душновато – и без излишних предисловий спрашивает:

– Какова численность вашего отряда?

– У меня двадцать четыре человека, – не без гордости докладывает Ветер. – Самый большой отряд в уезде.

– А вы думали, что мы вас за красивые глазки назначаем уездным атаманом? – замечает Бородавченко. – Мы знали, у кого сила.

– А с оружием как у вас обстоят дела? – интересуется Байда.

– С оружием у нас неважно. Два маузера, три нагана, остальное – обрезы. Патронов тоже не особо… Имеется еще десяток гранат.

– С таким оружием Украину, конечно, трудно освободить, – скрипит сквозь зубы молчавший все это время Жук, но тут же, встретившись с пристальным взглядом Бородавченко, резко меняет тон на благожелательный. – Впрочем, не это сейчас главное. Самое главное сейчас – люди. Оружие найдется.

Едва заметная улыбка трогает губы Байды.

– Помощь людьми вы получите, – подавив улыбку, продолжает начальник оперативного штаба. – Вместе с вами будет действовать еще какой-нибудь отряд. А возможно, и несколько. Оружие тоже будет. Каждый боец получит по австрийскому карабину и патроны. С обрезами придется расстаться. Через несколько дней вы станете частью регулярной армии, ну а регулярная армия с обрезами… сами понимаете…

Ветер в знак согласия наклоняет голову.

– Оружие вы получите накануне штурма Сосницы. Его вам доставит пан Голубь. Там, на месте, он ознакомит вас с планом операции по захвату Сосницы. Он же будет координировать действия всех отрядов, которые примут участие в этой операции. Поэтому, до тех пор, пока не будет захвачена Сосница, вам придется во всем подчиняться пану Голубю. Надеюсь, вам не надо напоминать, что такое военная дисциплина в военное время? И только, когда Сосница станет нашей, вся военная власть в уезде перейдет к вам.

– Так что, быть вам уездным атаманом или не быть, во многом зависит от вас, Роман Михайлович, – наставительно замечает Бородавченко. – Прошу помнить об этом постоянно.

– Можете положиться на меня, панове! – с неожиданной решимостью заявляет Ветер. – Сделаю все, что в моих силах!

– Панове! – просит внимания начальник оперативного штаба. – Восстание, а следовательно, и штурм Сосницы, назначено на субботу первого июля. Об этом, разумеется, никто, кроме вас и вашего начальника штаба пана Сорочинского, не должен знать. Теперь ставлю вам задание. Смотрите сюда, – Байда встает и наклоняется над картой, кивком головы приглашая сделать то же самое Ветра. – Первого июля ровно в четыре часа утра весь ваш отряд должен находиться вот здесь, – начоперштаба тычет острием карандаша в маленькую зеленую точку, расположенную неподалеку от кружка, обозначающего Сосницу, – на опушке Панского леса, в ложбине – вот она, – слева от дороги, ведущей в Сосницу. Вам знакома эта местность?

– Конечно, знакома. И ложбину эту я знаю. Мы там весной двух чоновцев живьем закопали в землю.

– Так и это ваша работа? – не может удержаться от удивления Бородавченко. – А мы-то тут головы ломали, кто бы это мог сделать. Газеты пишут: бандиты да бандиты. А попробуй узнай, какие бандиты. Были бы Марчук и Ковальский, тогда другое дело…

– Мы снова отвлеклись, – напоминает о себе Байда. – Значит так, Роман Михайлович. Собираться тихо, не привлекая внимания. Лучше всего сходиться по одному. О дальнейших ваших действиях вы узнаете на месте от пана Голубя. Он же доставит вам туда оружие. Задание понятно?

– Так точно! – четко по-военному отвечает Ветер.

Перед тем как попрощаться, Бородавченко строго говорит атаману:

– До начала восстания никаких самостоятельных действий не предпринимать! Я категорически запрещаю вам это делать. Нам нужны ваши люди живыми. Все до единого.

26

Утро первого июля выдается тихим и туманным. Густая белая пелена стелется по лугам и оврагам, окутывает кусты, цепляется за деревья. Туман неподвижен. Он как бы застыл, навсегда соединившись с землей, кустами, травой. Что-то фантастическое чудится в этом утреннем пейзаже, когда все живое и неживое застыло в ожидании солнца.

Большая круглая ложбина, невесть когда образовавшаяся по прихоти природы на опушке Панского леса, похожа на огромную миску, доверху наполненную молоком. Сверху она кажется совершенно безжизненной. Но так только кажется. На самом же деле на дне ложбины копошатся десятка два невидимых сверху людей. Томимые ожиданием и неизвестностью, они немилосердно зевают и изредка неохотно и тихо перебрасываются парой-другой слов. Те, кто не догадался потеплее одеться, зябко поеживаются от заползающей под одежду сырости.

Несколько в сторонке от сбившихся в кучку людей стоят Ветер и Сорочинский. Атаман, как всегда, в юхтевых сапогах с высокими каблуками, галифе и сером френче, в высокой смушковой папахе, которая вместе с каблуками делает его выше ростом. На левом боку атамана шашка в дорогих ножнах. Сорочинский одет попроще. На нем ботинки, черный вельветовый костюм и черная же кепка. Он и держится попроще. Атаман всякий раз старается напомнить об исключительности предстоящего событии и своей, особой, роли в этом событии. Начштаба сосредоточен и немногословен: за время службы в Красной армии и у батьки Махно ему приходилось принимать участие в делах похлеще, чем захват какой-то Сосницы, задрипанного уездного городка, в котором нет даже воинского гарнизона.

В четверть пятого где-то вдалеке слышится скрип телеги. Встречать Голубя спешат Сорочинский и еще несколько человек. Через минут десять сопровождаемая ими телега медленно спускается в ложбину. На телеге покачивается куча хвороста. В тумане она кажется неправдоподобно огромной. И такое впечатление, что вся эта громада плывет по воздуху. Кроме встречающих рядом с телегой идут еще трое незнакомых боевикам мужчин. В одном из них, высоком и плечистом, широко шагающем впереди рядом с Сорочинским, Ветер признает Голубя.

Здороваются молча, одним пожатием руки.

– Как настроение? – интересуется Голубь.

– Боевое! – поправив шашку, отвечает атаман.

– Люди все собрались?

– Одного нет. Позавчера вилами ногу пробил.

– Надо же! – хмыкает Голубь. – Впрочем, один человек погоды не делает. Знакомься, Роман Михайлович, – Голубь подводит к Ветру такого же, как и он сам, высокого дюжего мужчину с большим горбатым носом и черными, как угли, хмурыми глазами. – Атаман Жила с Хомутовских хуторов. Слыхал небось?

– Как не слыхать? – скупо усмехается Ветер, подумав: «А вот и подчиненный заявился!» – Давно хотел повидаться, да все как-то не случалось.

– Рад видеть знаменитого атамана! – сипит Жила, осторожно пожимая руку Ветра. – Мои люди – пятнадцать человек – остались в полуверсте отсюда. В этом тумане можно запросто ошибиться и своих принять за чужих.

– А это, – указывает Голубь на второго своего спутника, худощавого мужчину со шрамом через всю левую щеку, – пан Мажара, помощник атамана Жилы. Вы, пан Мажара, возвращайтесь назад и ведите ваших людей сюда. Только без шума!

Заметив в толпе старого знакомого Феодосия Березу, Голубь поднимает руку:

– Здорово, земляк! Как жизнь молодая?

– Живем – не тужим! – щерится в ответ Береза, польщенный оказанным ему вниманием.

– Ну и молодцом. Хлопцы! – обращается Голубь к глазеющим на него мужикам. – Ну-ка, скиньте этот хворост с подводы. Там для вас имеется кое-что.

Несколько наиболее шустрых молодых парней, решив, наверное, что речь идет о водке, бросаются к телеге и стаскивают с нее хворост. На дне телеги лежат три деревянных ящика: два продолговатых и один квадратный. Сгрудившиеся вокруг телеги люди с любопытством наблюдают, как Голубь с помощью топора ловко вскрывает ящики. Вместо ожидаемой водки в ящиках оказывается оружие: новенькие короткие австрийские карабины, манлихеры, и патроны к ним.

Голубь делает рукой приглашающий жест:

– Налетай, земляки! Тут на всех хватит. А свои цурпалки бросайте сюда, в подводу. С сегодняшнего дня все вы бойцы регулярной украинской повстанческой армии, и не к лицу вам теперь носить обрезы. А не сегодня завтра вы получите новенькое обмундирование.

– А как же земля? – слышится из толпы чей-то несмелый голос. – Кто урожай собирать будет?

– Земля никуда от вас не денется! – веско произносит атаман Ветер. – Для нас сейчас главное – прогнать совдеповцев и большевиков.

Боевики, побросав в телегу обрезы, разбирают карабины и набивают карманы патронами. Возбужденные, словно дети, получившие по новой игрушке, они вытирают смазку, клацают затворами, заглядывают в стволы, берут друг друга на мушку.

– С такими пукавками нам теперь сам черт не брат! – растягивает во всю ширь свой рот Муха, тешась новым карабином.

– А вот это! – Голубь поднимает над головой, чтобы всем было видно, два сверкающих никелированной поверхностью нагана. – Это именные подарки вашим славным боевым командирам атаману Ветру и начальнику штаба Сорочинскому от Бережанского губповстанкома. Прошу, панове, получите!