Текст книги "Жуков. Маршал жестокой войны"

Как и следовало ожидать, Гордов в докладе Жукову и Маленкову высказывал именно эти предложения. Мне оставалось только признать обоснованность выводов Гордова. Доложив о вступлении в командование войсками фронта, я попросил предоставить мне возможность командовать войсками непосредственно, в духе общей задачи, поставленной Ставкой сообразуясь со сложившейся в тот момент обстановкой. Не могу умолчать о том, что крепко поддержал меня в этом Маленков, заявив Жукову, что моя просьба вполне обоснована, а потому действительно им сейчас здесь делать нечего.

В тот же день они улетели в Москву.

* * *

Вскоре после моего прибытия пришлось почувствовать результаты деятельности комиссии Бокова. Ее «стараниями» были откомандированы с фронта командующий 4-й танковой армии Крюченкин, 63-й – Данилов. Последний зарекомендовал себя хорошим командующим армией, и очень жаль, что я не успел его отстоять.

Намечались к откомандированию и другие. Чем руководствовалась комиссия Ставки, мне так и не удалось установить. Но все же пришлось вмешаться и с разрешения Верховного Главнокомандующего ее работу приостановить. В той обстановке посылка Ставкой такой комиссии была не только нецелесообразной, но и вредной. Кроме того этот факт убеждает, насколько сильны были тенденции Ставки вмешиваться в прямые функции командующих фронтами. Во всяком случае, решать такие вопросы надлежало бы тому, кто непосредственно руководит вверенными ему войсками и несет за их действия ответственность, то есть командующему фронтом.

Исходя из этого, для меня вообще непонятной представлялась роль Г. К. Жукова и А. М. Василевского, а тем более Г. М. Маленкова под Сталинградом в той конкретной обстановке в конце сентября.

Жуков с Маленковым хотя бы сделали доброе дело: не задерживаясь долго, улетели туда, где именно им и следовало тогда находиться.

А вот пребывание начальника Генерального штаба под Сталинградом и его роль в мероприятиях, связанных с происходившими там событиями, вызывают недоумение.

По предложению А. М. Василевского был создан Юго-Восточный фронт, в состав которого вошли войска левого крыла Сталинградского фронта. Происходило это в самый разгар боев. Если такая мера была вызвана предвидением невозможности воспрепятствовать выходу противника к Волге, то она понятна. Командующим Юго-Восточным фронтом назначается генерал А. И. Еременко, а в качестве управления и штаба этого фронта используется штаб 1-й гвардейской армии. Но буквально через несколько дней (только началось оформление) Василевский, находясь у Еременко, подчиняет ему командующего Сталинградским фронтом Гордова. Нужно к этому добавить, что штаб Сталинградского фронта создавался на основе управленческого аппарата КОВО. Так что он представлял собой, можно сказать, старый сколоченный штаб. И, несмотря на это, его подчиняют другому – слабенькому, только формирующемуся. Вероятно, такое волевое решение родилось лишь потому, что начальник Генерального штаба лично находился в войсках, в данном случае у Еременко.

Вообще случай подчинения одного фронта другому беспрецедентен. А при условии предвидения возможного выхода врага к Волге вообще непонятен. Вот к чему приводит нахождение начальника Генерального штаба не там, где ему следовало быть.

* * *

При здравой оценке создавшегося положения и в предвидении надвигавшейся зимы у врага оставался только один выход – немедленный отход на большое расстояние. Но, недооценивая возможности Советского Союза, противник решил удержать захваченное им пространство, и это было в сложившейся обстановке своевременно использовано нашим Верховным Главнокомандованием.

О предстоящем контрнаступлении мы узнали уже в октябре от прибывшего снова заместителя ВГК Г. К. Жукова.

В общих чертах он ознакомил нас, командующих Донским и Сталинградским фронтами, с намечаемым планом. Все мероприятия проводились под видом усиления обороны. В период 3–4 ноября в районе 21-й армии Г.К. Жуков провел совещание с командующими армиями и командирами дивизий, предназначенных для наступления на направлении главного удара. Здесь же отрабатывались вопросы взаимодействия Донского фронта с Юго-Западным на стыках. Подобное мероприятие было проведено и с командным составом Сталинградского фронта.

Меня несколько удивило то обстоятельство, что совещание носило характер отработки с командирами соединений вопросов, которые входили в компетенцию командующего фронтом, а не представителя Ставки.

Другое дело – увязка взаимодействий между фронтами. Здесь могут возникнуть вопросы, которые легче решить представителю Ставки тут же, на месте.

Для увязки некоторых вопросов взаимодействия мне еще пришлось побывать на командном пункте командующего Юго-Западным фронтом генерала Ватутина, где находился и начальник Генерального штаба Василевский. Мне показалось странным поведение обоих. Создавалось впечатление, что в роли командующего фронтом находится Василевский, который решал ряд серьезных вопросов, связанных с предстоящими действиями войск этого фронта, часто не советуясь с командующим. Ватутин же фактически выполнял роль даже не начальника штаба: ходил на телеграф, вел переговоры по телеграфу и телефону, собирал сводки, докладывал о них Василевскому. Все те вопросы, которые я намеревался обсудить с Ватутиным, пришлось обговаривать с Василевским…

И вот началось историческое сражение, повлекшее за собой окружение массы отборных немецко-фашистских войск. И если задолго до этого момента у противника имелась еще возможность спасти свои зарвавшиеся армии от разгрома путем своевременного и глубокого их отвода на запад, то теперь тупость и самоуверенность немецко-фашистского генералитета обрекла эти войска на гибель.

Теперь уже ничто не могло их спасти. В действие вступил умело и тщательно разработанный план Верховного Главнокомандования Советского Союза. Наступил и на нашей улице праздник – после Московской битвы вторично.

Одновременно с нами начали наступление и соседи – войска Юго-Западного фронта.

Все попытки противника помешать окружению оказались запоздалыми. Соединения гитлеровцев, танковые и моторизованные, перебрасываемые из района Сталинграда к месту образовавшегося прорыва, вводились в бой по частям и, попадая под удары наших превосходящих сил, терпели поражение. С ними получалась та же картина, что и с частями Красной Армии в боях в большой излучине Дона.

Не приняв вовремя кардинального решения на отход, немецко-фашистское командование, как в свое время и наше, пыталось наложить мелкие «заплатки» на все расширявшуюся огромную брешь на сталинградском направлении.

В свою очередь, предусмотренное планом Ставки ВГК наступление 24-й армии, имевшее целью отрезать отход на восточный берег Дона соединений противника, атакованных 65-й и 21-й армиями, как и следовало предполагать, не увенчалось успехом. Враг прочно удерживал занимаемый рубеж, опираясь на сильную оборону, оборудованную еще нашими инженерными частями и усовершенствованную уже им самим в течение двух месяцев. Вот почему 24-я армия собственными силами выполнить поставленную задачу не могла. Гораздо целесообразнее было бы использовать выделенные ей подкрепления для усиления 65-й армии. Правда, в какой-то степени 24-я армия все же содействовала общему успеху, сковывая своим наступлением значительные силы врага и не позволяя перебрасывать их на угрожаемое направление.

Не обошлось, конечно, и без некоторых существенных ошибок, допущенных командармом 24-й генералом Галаниным в организации наступления и в управлении войсками во время боя. И эти ошибки повлекли за собой большие потери, которые понесла армия.

Вместе с тем, в трудах многих авторов о Сталинградской битве, в том числе и многотомнике «Великая Отечественная Война Советского Союза, 1941–1945», невыполнение задачи войсками 24-й армии не совсем справедливо объясняется неспособностъю командующего. Должен сказать, что это не соответствует действительности. У Галанина были свои крупные недостатки, но на сей же раз от него мало что зависело.

* * *

Настроение в войсках, несмотря на все трудности, было боевое. Все ждали разгрома врага и готовились к этому.

В те дни я впервые встретился с В. И. Чуйковым (командарм 62-й) и с первой же встречи проникся к нему глубоким уважением. Еще в юношеские годы мне нравились люди смелые, решительные, обладающие прямолинейным характером. И – честные. Именно таким показался мне Чуйков.

По пути на свой КП мы заехали в 66-ю армию к А. С. Жадову.

Настоящая его фамилия была Жидов, а сменил он ее при следующих обстоятельствах. Однажды Сталин, выслушав по ВЧ мой доклад о причинах медленного продвижения войск 66-й армии, спросил меня, что представляет собой командующий. В ответ на мою положительную оценку тут же поручил лично переговорить с Жидовым о замене его фамилии на Задов. Я поначалу не понял Сталина, а поэтому крайне удивился такому предложению. Сказал, что командарм не принадлежит к тем, кто пятится задом. Правда, его войска не смогли сейчас продвинуться, но о причинах я только что докладывал. При этом еще раз подчеркнул, что Жидов армией командует уверенно.

Сталин на мое возражение заметил, что я его, по-видимому, не понял. Никаких претензий к Жидову как к командующему он не имеет, но в армии некоторую роль играет и то обстоятельство, как звучит фамилия военачальника. Потому-то мне следует уговорить Жидова сменить фамилию на любую по его усмотрению. После переговоров командующий 66-й согласился стать Жадовым. Свою роль «крестного отца» я выполнил. Когда доложил Сталину, тот остался доволен.

Осмотрели мы и рубеж, который еще недавно занимал противник, отошедший к городу. Нам воочию пришлось убедиться, сколь сильными были эти позиции, На огромном пространстве вдоль оборонительного рубежа стояли подбитые и сожженные танки, как напоминание о поспешных и бесполезных контратаках наших войск в период выхода немцев к Волге.

Из многочисленных наблюдений и размышлений можно было сделать вывод, что в создавшейся обстановке противник предпримет все меры к тому, чтобы как можно дольше удержать под Сталинградом всю задействованную группировку наших войск. Таким образом, он попытается создать предпосылки к закрытию огромной бреши в его фронте, образовавшейся в результате успешного наступления советских войск на сталинградском и ростовском направлениях.

Раздумывая над этим выводом, мне казалось, что было бы все же более целесообразным 2-ю гвардейскую армию использовать так, как вначале намеревалась сделать Ставка, то есть быстро разделаться с окруженной, группировкой. Смелый вариант открывал огромные перспективы для будущих действий на южном крыле советско-германского фронта. Игра, как говорится, стоила свеч, да и риск получался не таким уж большим. Некоторые группировки противника, спешившие якобы на помощь окруженным, оказались преувеличенными теми, кто о них сообщал, и особой помощи оказать не могли. Они состояли из остатков разбитых частей и тыловых команд, собранных в группы под разными названиями, и больше думали о том, как бы самим выбраться из беды, чем о помощи окруженным.

Конечно, меня могут упрекнуть в том, что сейчас, когда стало все ясным, можно рассуждать и доказывать все что угодно, но я и являлся сторонником использования 2-й гвардейской армии в первую очередь для разгрома окруженного врага. Предлагал также в случае приближения вражеских сил к окруженным извне повернуть против них всю 21-ю армию.

Ставка предпочла принять вариант, предложенный ее представителем – Василевским. Посчитали, что он более надежный. Но ведь и этот вариант не исключал элементов риска. Намечаемая Ставкой красивая операция на ростовском правлении могла и не удаться. Впрочем, так оно и получилось. Операция вышла суженной, поскольку все внимание и значительные силы были отвлечены на так называемую группу Манштейна. Это помогло немцам избежать еще более крупной катастрофы на ростовском направлении, чем под Сталинградом. Я уверен в том, что если бы Василевский находился в то время не у нас в Заворыкино, а у себя в Москве, в Генеральном штабе, то вопрос об использовании 2-й гвардейской армии решился бы так, как предлагала Ставка, то есть армия ушла бы для усиления удара Юго-Западного и Воронежского фронтов на ростовском направлении или для ускорения ликвидации окруженного под Сталинградом противника…

* * *

Битва на Волге закончилась полным разгромом окруженной под Сталинградом группировки немецко-фашистских войск, которая состояла из 22 дивизий и множества различных частей усиления и обслуживания 6-й немецкой армии.

Среди пленных офицеров оказалось 24 генерала во главе фельдмаршалом.

Знаменательным было то, что эта победа была достигнута в условиях, когда Советская страна и ее Вооруженные Силы еще не оправились полностью от понесенных потерь в первый год войны.

4 февраля по распоряжению Ставки я вылетел в Москву. Там узнал, что штаб и управление Донского фронта переименованы в Центральный фронт.

Курский выступ

Перед прощанием Сталин предупредил, что на меня возлагается новая задача, от успешного решения которой зависит многое. В Ставке Верховного Главнокомандования нас ознакомили с общим планом развития наступления на курском направлении. Ради этого и создавался новый фронт, который был назван Центральным.

Войскам нового фронта предстояло развернуться между Брянским и Воронежским фронтами, которые в это время продолжали наступление на курском и харьковском направлениях, и, взаимодействуя с Брянским фронтом, нанести глубокоохватывающий удар в общем направлении на Гомель, Смоленск, во фланг и тыл орловской группировке противника.

Начало этой красивой по замыслу операции намечалось на 15 февраля. Но для того чтобы ее начать, надо было прежде всего сосредоточить войска, основная масса которых со своими тылами находилась в районе Сталинграда.

Мои доводы о нереальности этого срока не убедили Ставку. Конечно, хотелось бы начать операцию как можно скорее, пока противник не успел подтянуть силы с других участков и из глубины. Но в сложившейся обстановке перегруппировка войск была чрезвычайно затруднена. Правда, мне обещали всевозможную помощь.

Оставалось одно – быстрее вернуться под Сталинград и приступить к переброске войск, техники и тылов в райи он сосредоточения.

С первого же момента мы столкнулись с огромными трудностями. В нашем распоряжении была единственная одноколейная железная дорога, которую удалось восстановить к этому времени. Она, конечно, не могла справиться с переброской огромного количества войск. Планы перевозок трещали по всем швам. График движения нарушался. Заявки на эшелоны не удовлетворялись, а если и подавались составы, то оказывалось, что вагоны не приспособлены для перевозки личного состава и лошадей.

Наш доклад обо всех этих ненормальностях только ухудшил положение. Принять меры для ускорения переброски войск было поручено НКВД. Сотрудники этого наркомата, рьяно приступившие к выполнению задания, перестарались и произвели на местах такой нажим на железнодорожную администрацию, что та вообще растерялась. И если до этого еще существовал какой-то график, то теперь от него и следа не осталось. В район сосредоточения стали прибывать смешанные соединения. Материальная часть артиллерии выгружалась по назначению, а лошади и машины оставались еще на месте. Были и такие случаи, когда техника выгружалась на одной станции, а войска – на другой. Эшелоны по нескольку дней застревали на станциях и разъездах.

Из-за несвоевременной подачи вагонов 169 тыловых учреждений и частей так и оставались под Сталинградом. Большой отрыв тыловых частей и баз от района сосредоточения затруднял обеспечение действующих войск всем необходимым. После длительного и тяжелого марша по занесенным снегом дорогам солдаты сильно уставали, а прибыв на место, не имели возможности нормально отдохнуть.

Снова пришлось обратиться в Ставку. Попросил предоставить железнодорожной администрации возможность самостоятельно руководить работой транспорта. Наша просьба была удовлетворена, последовало соответствующее указание. Но нам еще долго вместе с железнодорожниками пришлось разбираться, где и какие части выгружены.

* * *

Все это в конечном итоге привело к тому, что войска вновь организованного Центрального фронта не смогли сосредоточиться в установленный срок. Начало наступления было перенесено на 25 февраля.

Наступление вначале развивалось успешно. 65-я армия, поддержанная справа частью сил 70-й армии, отбрасывая противника, достигла Комаричей и Лютежа, 2-я танковая армия овладела Середина Будой, а конно-стрелковая группа, не встречая особенно сильного сопротивления, вырвалась еще дальше.

Да, наши части далеко выдвинулись. А у соседей дела сложились иначе. Брянский фронт, перешедший в наступление еще 12 февраля, потеснив противника местами до 30 километров, к концу февраля вынужден был остановиться на рубеже Новосиль, Малоархангельск, Рождественское. Не добилась успеха и левофланговая 16-я армия Западного фронта, наносившая удар во взаимодействии с нами.

Предпринимая столь грандиозную операцию, как глубокое окружение всей орловской группировки противника, Ставка допустила грубый просчет, переоценив свои возможности и недооценив возможности врага. А тот, уже успев оправиться от нанесенных ему советскими войсками ударов на брянском и харьковском направлениях, сам готовился к нанесению здесь контрудара.

В этих условиях не могло быть и речи о выполнении войсками Центрального фронта первоначально поставленной ему задачи. После моего доклада по ВЧ Сталину задача была изменена. Но и она к этому времени и в той обстановке не сулила успеха. Противник явно превосходил наши силы.

Войска нашего фронта, достигнув с тяжелыми боями рубежа Брянцево, Тросна, Лютеж и река Сев, вели упорные бои, которые приняли затяжной характер. У нас сохранилась еще надежда на то, что с помощью 21-й армии нам удастся немного потеснить противника. По всему было видно, что на большее рассчитывать мы не могли. Невольно пришлось задуматься над вопросом: неужели в Ставке не понимают, что при создавшейся обстановке и без расчета на крупный успех мы только распыляем свои силы, и так уже порядком ослабленные? И тут поступает неожиданное решение Ставки: срочно направить 21-ю армию в район Обояни в распоряжение командующего Воронежским фронтом в связи с прорывом крупных неприятельских сил на харьковском и белгородском направлениях и угрозой развития немецких войск на Курск.

С чем же нам наступать? Ведь противнику и без того удалось достичь превосходства, а с уходом 21-й армии соотношение сил в его пользу еще больше возросло.

Я вынужден был доложить в Ставку о невозможности выполнить поставленную фронту задачу.

Во второй половине марта Ставка Верховного Главнокомандования приняла решение о нецелесообразности продолжения наступления на Орел. Это решение было правильным. Все мы воспрянули духом, надеясь, что ошибки, допущенные Ставкой зимой и весной 1942 года, не повторятся.

Изучая обстановку, противника и предугадывая характер предстоящих сражений, я невольно задумывался над причинами многих поражений советских войск за прошедший период, в частности в операции, связанной с потерей Харькова и Белгорода. На мой взгляд, происходило это потому, что нашим Верховным Главнокомандованием при проведении наступательной или оборонительной операции не уделялось должного внимания своевременному созданию необходимых резервов, при наступлении расходовались все силы до предела, фронт вытягивался в нитку, отрываясь от своих баз. Не учитывались возможности противника и состояние своих войск. Желание превалировало над возможностями.

Совершенно неудовлетворительной оказалась наша глубокая оперативная, да и стратегическая разведка.

Противник при отходе имел возможность создавать крупные группировки своих сил и наносить нам неожиданно контрудары, парировать которые было нечем.

Отсутствие в глубине нашей обороны оперативных резервов позволяло противнику после прорыва фронта на узких участках безнаказанно идти на глубокое окружение советских войск, а окружив, беспрепятственно уничтожать их.

Возникали еще и такие острые вопросы: «распределенческое» управление войсками, место начальника Генерального штаба, роль представителей Ставки…

* * *

В апреле для ознакомления с положением и нуждами фронта у нас побывали член ГКО Г. М. Маленков, начальник тыла Красной Армии А. В. Хрулев, заместитель начальника Генерального штаба А. И. Антонов. Вместе с ними прибыл первый секретарь ЦК КП(б) Белоруссии, начальник Центрального штаба партизанского движения П. К. Пономаренко, назначенный к нам членом Военного совета.

Товарищи из Москвы находились у нас продолжительное время. Обсуждая с ними ряд вопросов, относящихся к состоянию войск, фронтовых и армейских тылов (многие из них еще не добрались до мест расположения своих соединений), поделился и тем, что особо волновало меня,

Перед отъездом они предложили изложить все мои соображения в служебной записке на имя Верховного Главнокомандующего, что я и сделал. Маленков обещал передать ее Сталину.

В записке кратко оценивалась обстановка, сложившаяся на южном крыле советско-германского фронта в результате зимней кампании 1942/43 года, и высказывались некоторые предположения на лето 43-го. В ней отмечалось, что наиболее вероятным участком фронта, где противник летом 1943 года попытается развернуть свое решительное наступление, будет Курская дуга. Там он постарается совершить то, что ему не удалось зимой, но уже большими силами. Продолжающаяся переброска войск в район Орла и севернее подтверждает возможность таких намерений противника, а конфигурация фронта способствует их осуществлению. Я подчеркивал настоятельную необходимость создания мощных резервов Верховного Главнокомандования, расположенных в глубине (восточнее Курской дуги), для отражения удара крупных вражеских сил на курском направлении.

Обращалось внимание и на несколько непонятное положение в управлении войсками, когда начальник Генерального штаба вместо того, чтобы управлять из центра, где сосредоточены все возможности для этого, убывает на длительное время на один из участков фронта, тем самым выключаясь из управления. Заместитель Верховного Главнокомандующего тоже выбывает на какой-то участок, и часто получалось так, что в самые напряженные моменты на фронте в Москве оставался один Верховный Главнокомандующий. В данном случае получалось «распределенческое» управление фронтами, а не централизованное.

Я считал, что управление фронтами должно осуществляться из центра – Ставкой Верховного Главнокомандования и Генеральным штабом. Они же координируют действия фронтов, для чего и существует Генеральный штаб. Уже первые месяцы войны показали нежизненность созданных импровизированных оперативных командных органов «направлений», объединявших управление несколькими фронтами. Эти «направления» вполне справедливо были ликвидированы. Зачем же Ставка опять начала применять то же, но под другим названием – представитель Ставки по координированию действий двух фронтов? Такой представитель, находясь при командующем одним из фронтов, чаще всего, вмешиваясь в действия комфронтом, подменял его. Вместе с тем за положение дел он не нес никакой ответственности, полностью возлагавшейся на командующего фронтом, который часто получал разноречивые распоряжения по одному и тому же вопросу: из Ставки – одно, а от ее представителя – другое. Последний же, находясь в качестве координатора при одном из фронтов, проявлял, естественно большую заинтересованность в том, чтобы как можно больше сил и средств стянуть туда, где находился сам. Это чаще всего делалось в ущерб другим фронтам, на долю которых выпадало проведение не менее сложных операций.

Помимо этого, уже одно присутствие представителя Ставки, тем более заместителя Верховного Главнокомандующего при командующем фронтом ограничивало инициативу, связывало комфронтом, как говорится, по рукам и ногам. Вместе с тем появлялся повод думать о некотором недоверии командующему фронтом со стороны Ставки ВГК.

Упоминалось мной и о том, что при штабе фронта имелись от Генерального штаба так называемые направленцы. Это были лица, чаще всего генералы, в обязанности которых входила всесторонняя и своевременная информации Генерального штаба о действиях войск фронта. Не достаточно ли их присутствия, чтобы информировать центр о действиях фронтов и контролировать их?

Вот эти вопросы были затронуты в моей служебной записке на имя Верховного Главнокомандующего. Не беру на себя смелость утверждать, что мои предложения оказали свое влияние на последующие решения Ставки. Однако сложившаяся общая обстановка на фронтах требовала особого внимания к Курской дуге и принятия соответствующих мер. Именно этими соображениями я и руководствовался.

* * *

С апреля в районе Курской дуги войска обеих сторон стали усиленно готовиться к летней кампании.

Как стало впоследствии известно из трофейных документов, немецкое командование, планируя операции на 1943 год, приняло решение в первую очередь разгромить советские войска, оборонявшиеся на Курской дуге. О том, какое значение оно придавало этой операции, получившей условное название «Цитадель», видно из приказа Гитлера от 15 апреля 1943 года: «Я решил, как только позволят условия погоды, осуществить первое в этом году наступление «Цитадель». Это наступление имеет решающее значение. Оно должно дать нам инициативу на весну и лето».

Но далеко не все немецкие генералы верили в успех наступления под Курском. На совещании у Гитлера 4 мая 1943 года командующий 9-й немецкой армией генерал полковник Модель заявил: «Противник рассчитывает на наше наступление, поэтому, чтобы добиться успеха, нужно следовать другой тактике, а еще лучше, если вообще отказаться от наступления». Подобные же колебания проявили и командующие группами армий «Юг» и «Центр» фельдмаршалы Манштейн и Клюге.

Тем не менее в целях восстановления пошатнувшегося авторитета Германии и предотвращения распада фашистского блока гитлеровское командование, пользуясь отсутствием второго фронта в Европе, после длительной подготовки и неоднократных откладываний сроков решило начать наступление под Курском.

Советскому командованию удалось своевременно разгадать замыслы противника, предположительные направления основных его ударов и даже сроки перехода в наступление. Учитывая сложившуюся на фронте обстановку и намерения врага, Ставка приняла решение в оборонительной операции под Курском ослабить его ударные группировки, а потом перейти в наступление на всем южном участке фронта – от Смоленска до Таганрога, Не могу умолчать о том, что при обсуждении в Ставке предстоявшей операции (на этом совещании присутствовали и мы – командующие фронтами) были сторонники не ожидать наступления противника, а, наоборот, упредить удар. Ставка поступила правильно, не согласившись с этим предложением.

В соответствии с принятым Ставкой решением Центральному и Воронежскому фронтам были отданы указания о создании прочной обороны.

Наибольшую опасность мы у себя на Центральном фронте видели в основании Орловского выступа, нависавшем над нашим правым крылом. Поэтому было решено создать здесь наиболее плотную группировку сил. На этом же направлении предусматривалось расположить и основную часть фронтовых резервов.

Такое решение вытекало из следующих соображений. Наиболее выгодным для наступления противника являлось орловско-курское направление, и главный удар (на юг или юго-восток) нужно было ожидать именно здесь. Наступление немецко-фашистской ударной группировки на любом другом направлении не создавало особой угрозы, так как войска и средства усиления фронта, располагавшиеся против основания Орловского выступа, могли быть в любое время направлены для усиления опасного участка. В худшем случае это наступление могло привести только к вытеснению наших войск, оборонявшихся на Курской дуге, а не к их окружению и разгрому.

Принятое командованием Центрального фронта решение было одобрено Верховным Главнокомандующим, и войска приступили к организации обороны.

О том, как мы старались создать высокую плотность войск на угрожаемом направлении, можно судить хотя бы по таким цифрам. Здесь в полосе протяжением 95 километров мы сосредоточили 58 процентов всех наших стрелковых дивизий, 70 процентов артиллерии и 87 процентов танков и самоходно-артиллерийских установок. На этом же направлении были расположены войска второго эшелона и фронтового резерва (танковая армия и два отдельных танковых корпуса). На остальные 211 километров фронта приходилось меньше половины нашей пехоты, треть артиллерии и меньше одной пятой части танков. Это был, конечно, риск. Но мы сознательно шли на такую концентрацию сил, уверенные, что враг применит излюбленный свой метод – удар главными силами под основание выступа. Наша разведка и партизаны подтверждали, что мощная группировка вражеских войск создается именно на том направлении, где мы ожидали.

* * *

2 июля Ставка предупредила: противник вот-вот перейдет в наступление. Это было уже третье предупреждение. Первое мы получили 2 мая, второе – 20 мая.

В ночь на 5 июля в полосе 13-й и 48-й армий были захвачены немецкие саперы, разминировавшие минные поля. Они показали: наступление назначено на три часа утра, немецкие войска уже заняли исходное положение.

До этого срока оставалось чуть более часа. Верить или не верить показаниям пленных? Если они говорят правду, надо уже начинать запланированную нами артиллерийскую контрподготовку, на которую выделялось до половины боевого комплекта снарядов и мин.

Времени на запрос Ставки не было, обстановка складывалась так, что промедление могло привести к тяжелым последствиям. Присутствовавший при этом представитель Ставки Г. К. Жуков, который прибыл к нам накануне вечером, доверил решение этого вопроса мне. Благодаря этому я смог немедленно дать распоряжение командующему артиллерией фронта об открытии огня.

В 2 часа 20 минут 5 июля гром орудий разорвал предрассветную тишину, царившую над степью, над позициями обеих сторон, на обширном участке фронта южнее Орла.

Наша артиллерия открыла огонь в полосе 13-й и частично 48-й армий, где ожидался главный удар, как оказалось, всего за десять минут до начала артподготовки, намеченной противником.

На изготовившиеся к наступлению вражеские войска, на их батареи обрушился огонь свыше 500 орудий, 460 минометов и 100 реактивных установок М-13. В результате противник понес большие потери, особенно в артиллерии, нарушилась его система управления войсками.