Текст книги "Русские простонародные праздники и суеверные обряды"

Напевы старинных обрядовых песен почти все заунывные и часто торжественные: они отзываются не звуками рабства татарского, как думают иностранные писатели, но каким-то благоговейным тоном, тоскливостью о прошедшем и будущем, как таинственные отголоски умиленной души. Если все они будут собраны и изданы отчетливо, тогда только с достоверностью можно вывести из них заключения о духе самородной поэзии русской.

Что касается до игр, говорит О. Миллер²⁷⁶, то «надобно допустить такое время в древней истории народов, когда всякая игра, всякая пляска бывала в честь богов, так как всякое большое пиршество, на коем съедались мяса, было жертвенною трапезой. По крайней мере, историческое предание везде объясняет нам сию загадку и постепенное отделение. Также в это раннее время искусства соединялись в одно искусство: праздничное действие, музыка, борьба – все составляет с капищем и кумиром одно целое, коего части, когда стали отделяться или входить в круг обыкновенной жизни, мало-помалу отпадали от своего целого». Все праздники у греков сопровождались танцами, играми и пирами. У римлян в древности ludi составляли часть богослужения. То же почти можно сказать о древних народных праздниках русского мира. О значении и происхождении слова игра мы сказали выше; здесь прибавим только, что Υγρα (ορχηςις), описанная Ксенофонтом, была род военной пляски, заимствованной греками от персов²⁷⁷. Степенная книга, Стриковский и Герберштейн, свидетельствует, что в Новгороде была игра палицами на мосту в память того, что Перун, брошенный в Волхов, кинул новгородцам на мост палицу с следующими словами: «Храните ее, граждане, в память мою!»²⁷⁸ О подобной игре говорится в правилах Кирилла, митрополита русского, как о бесовском позоре треклятых эллинов; и в договоре готландцев и немцев с новгородцами в XII века, где сказано, что неистовая забава, в коей «люди бьются дрекольем, не должна быть терпима на улице между дворами немецкими, чтобы россияне и гости не имели повода к ссорам». Вышеупомянутое битье бочек новгородцами, по мнению М. Я. Диева, похоже на самоедский Пендер, описанный Бруином в путешествии. Что ж касается до игрушек или игр, то они были родом богатырских потех или турниров, о каких говорится в летописях. Волынская летопись свидетельствует, что когда князь Ростислав в XIII веке стоял у Ярославля, «сотвори игру пред градом». Киевская летопись говорит, что «Угри на фарех и на скокох играаху на Ярославлем дворе»²⁷⁹. В 1390 году: «в Коломне была игрушка, на коей смертельно уязвлен был сын Великокняжеского пестуна, Осей» ²⁸°. К древним потехам также принадлежат колыски, или качели, кои Стриковский и сочинитель «Синопсиса» называют дьявольскою сетию ²⁸¹. Из летописей, Номоканона и Пролога видно, что в святки и другие праздники русские надевали на себя маски, личины, или наличники, кои также называются скурантами от латинского scurra – шут. В харатейной Кормчей XIII века маскирование святочное называется «обличья игрьць и ликственик». В Патерике Печерском упоминается о луде на бесе в образе Ляха²⁸²: отсюда и москолюдство, состоящее, по мнению Р. Тимковского, из слов маска и луд. В харатейном Прологе 1432 года, в листе, хранящемся в Императорской публичной библиотеке, говорится в житии Преи. Нифонта, что «в церковные праздники ови бьяху в бубны, друзии же в козице и в сопели сопяху, инииже взложивше на лица скураты, идяху на глумленье человеком, и мнози оставивше церковь на позор течаху, и нарекоша игры те Русалья». Русальные сии хороводы в харатейном списке Нестора названы Русальче, по изъяснению Карамзина, игрище²⁸³. Кроме кулачного боя мы приводили выше Жмурки, или Слепа баба, известные в Киевской губернии под названием Железной бабы, Горелки, Гулючки и прочего. Описание игр русского народа составит особенный отдел, занимательный по своему содержанию и немаловажный в отношении к духу народному. Сочинения господ Голембовского, Нарбута, Гютри и И. П. Сахарова могут быть руководствами в этом предмете народности.

При обозрении русских простонародных праздников вместе с суеверными обрядами открывается, что большая часть оных относится к славяно-русской мифологии, которая образовалась в ту эпоху человеческой мысли, когда неопределенность оной равнялась ее смелости и когда собственная история народа смешивалась с его богоучением и богослужением. Отечественные божества народа соответствовали образу его жизни и местности, священные обряды и праздники – его верованиям и мифам. Как в отношении одного верования к другому открывается отношение между народами единоплеменными и соплеменными, то и в праздниках и обрядах у славян, рассеянных по Европе под разными именами, проявляется сходство в главных чертах, а различие – в частных. Такое родовое сходство в характеристических чертах, основываясь, по большей части, на единстве происхождения и духе сих племен, составляет личность народную. Но как есть коренные понятия в человечестве, кои развиваются в свойственных им формах, то у всех почти известных народов встречаются общие верования и происшедшие из них обряды, сходные по сущности и различные по внешности; ибо они, уклоняясь от своего истока и протекая сквозь мир и человечество, заимствуют от местности, климата и духа народов различные образы. Как семена растений часто заносятся ветром на чуждую им землю, так и поверья путем преданий переходят из одной страны в другую, и там, перерождаясь, принимают особенные виды и цвета.

Исследование общего и родового сходства в верованиях, в обрядах и праздниках полезно и важно для познания человечества и народности, коим столь же сродно верование и богопочтение, как самопознание и самосохранение. Оно открывает коренные черты общей жизни человечества и отличительные черты народности в заветных ее стихиях: одни объясняются другими.

Различие же в простонародных русских поверьях и праздниках происходит от различия стихий народности, какие входили в оные, в предысторические времена, путями мало еще исследованными.

Славяно-русские преобладающие стихии мифического мира – восточная, греческая и скандинавская – проявляются в трех главных средоточиях, или узлах, России: Киеве, Новгороде и Московщине, где расселялись задунайские и балтийские выходцы. Как иноземные стихии народности нередко у русских славян перелицовывались на свой лад, то от слияния оных, вероятно, проистекали новые поверья и суеверные обряды, какие бывали у старожилов и насельников русского северо-востока; следы оных остались в тех краях России, где жили финны, меря, мурома и прочие народцы, исчисленные у летописцев наших. Самые сказки наши намекают о появлении Руси в тех местах, где русского духа слыхом не слыхано и видом не видано. Хотя при постепенном переходе русских славян от отечественного язычества к христианству живые некогда верования и суеверные обряды время от времени истреблялись или заменяемы были другими, вновь введенными обычаями; однако они, как заветные стихии древней народности, обращались в игру жизни и под видом привычных и срочных потех и увеселений, сквозь ряды веков и переворотов, достигли наших времен, допускались, скажем словами Петра Великого, для народного полирования. Простолюдины, живущие более по отеческим преданиям и не переменяющие своего древнего быта, не хотели и не могли расстаться с оными и заменить старые обычаи другими новыми, им чуждыми. Они тем более старались удержать древние отечественные празднества, что они соединены были с различными играми и увеселениями, что они составляли стихию его жизни общественной и семейной. Доказательства же о происхождении народных русских праздников и обрядов из славяно-русского язычества находятся:

1) В свидетельстве наших летописцев и церковных писателей, которые сами называют сии праздники языческими, эллинскими, погаными, идольскими требами и т. д.

2) В мифических и обрядовых песнях народных и сказках, в коих нередко вспоминаются имена древних божеств, также красное солнце, светел месяц, мать земля и суеверные обряды.

3) В обычае делать чучелы и болваны при некоторых народных праздниках, как то: при изгнании зимы и при встрече весны, в Дожинки и Обжинки, в представлении избранными от мира лицами Ярилы²⁸⁴, Тура²⁸⁵, Костромы, Масляницы, Пятницы и т. д. Сюда же отнести должно особенное в народе благоговение (восточного происхождения) к некоторым огромным камням, старым дуплистым деревьям ит. д. В том и другом случае славяно-русская мифология представляет в себе соединение антропоморфизма с фетишизмом, так равно дуализм в Белбоге и Чернобоге, в Купале и Купальнице, Диде и Ладе, Царе-огне и Царице-водице и т. д.

4) В благоговении к первенствующим, царственным стихиям, огню и воде, олицетворяемым то Перуном, то Зничем, то Купалой, то Купальницей, священными реками и озерами, кои боготворимы были собственно не для них самих, но для духов, по мнению народному, в них живущих или ими владеющих. Что ж касается до перескакивания через огонь и омовения или обливания, то они не столько произошли из обоготворения рек и огня, сколько из идеи очищения, какую находим в верованиях у греков и римлян под разными образами. По свидетельству Плано-Карпина, очищение огнем и водой употреблялось у татар при Батые.

5) В разных суеверных приметах и предзнаменованиях, гаданиях, чародействах и заговариваниях, с какими особенно соединены Святки и Семик. Вероятно, что некоторые кощунства и приметы возникли во время борьбы христианства с язычеством, например, встреча с монахом и попом²⁸⁶ и прочие. Самые позорища празднеств и игрищ народных по большей части, те же, какие бывали в язычестве: берега рек и озер, проводников народонаселения на севере и места богослужебных обрядов идолослужения; горы и курганы, сии колыбели и могилы²⁸⁷ человечества, сделавшиеся для него алтарями; дубравы, первые его приюты и кущи языческих требищ. Когда же развилась общественная и семейная жизнь в селениях, тогда и праздники народа вышли на улицу, тогда самобытность и общежительность высказались в пословице: На нашей улице праздник.

Впрочем, не все народные праздники и поверья родились в эпоху языческую славяно-руссов; некоторые из них, особливо относящиеся к житейским потребностям, образовались в первые века русского христианства и подчинялись идее оного, когда еще оно имело чересполосное владение с древним закоренелым верованием, шло с ним рука об руку, и когда еще первое не могло сделаться повсеместным; остатки последнего истреблялись постепенно в городах, но еще удерживались в селах и погостах как заветные, отеческие обычаи, освященные правом незапамятной давности. В эту эпоху языческие обряды и народные обычаи нередко примешивались к христианским, коль скоро не противоречили оным в некоторых частях. Христианство и язычество иногда почерпали символы из общего источника оных – природы, только с различным знаменованием и с различной целью. Первое возводило от чувственного к духовному, другое, напротив того, низводило от духовного к чувственному; одно стремилось к единству, другое – к многообразию и многочастности, какие проявились в мифах физических и религиозных; одно было чисто нравственное, другое, обращаясь в кругу жизни чувственной, поклонялось и стихиям мира, и страстям своим, представляло божественное в слиянии с силами природы. Мысль о первообразном, священном в символе имеет своим источником древнее народное верование, которое, одушевляя весь мир, его силы и явления, сближает человека с духовными, сверхъестественными силами, ему содействующими или противодействующими, кои обращаются в предметы его благоговения. Если бы в символах не было исторического, нравственного и священного знаменования, то они не возбуждали бы одинаковых чувствований, одинаковых религиозных понятий, не были бы повсеместными. Большая часть оных просты и разрешаются на три составные начала, соответствующие трем стихийным цветам: землю, воду и огонь. По такой общности символов грубое суеверие нередко облекало в свои пелены чистейшие христианские понятия: от сего удержались в юном мире русского христианства Волосы, Купалы, Купальницы, Кол еды и прочие. Простонародные прозвания святых, празднуемых церковью, заимствованные от годовых времен, от сельских работ и житейских потребностей, превратились в какие-то знамения, имеющие цвет мифический, например: Летопроводец (св. Симеон), Солоноворот (св. Спиридон), Запрягальник (св. Иеремия), Заревница (св. Фекла), Колосяница (св. Феодосия), Гречшинща (св. Акилина) и т. д.

Первые проповедники святой веры, чтобы отвлечь простой народ от языческих празднеств, противопоставляли им благочестивые учреждения во дни оных, например: в день Семика обычай погребать и поминать убогих собратий на убогих домах или отечественных скудельницах и т. д. Так, в римских областях проповедники Евангелия при Константине Великом иногда снисходили тем языческим обычаям, с коими не мог или не хотел расстаться народ, закосневший в отеческих поверьях, если они не представляли явного нечестия и разврата²⁸⁸. Там вместо некоторых суеверных обрядов установлялись крестные хождения. Патриарх Вальсамон в XII веке так описывает греческие обряды, совершенно сходные с русскими купальскими и святочными: «Язычники в 23 день июня, ввечеру, сбирались на берегах рек, и в некоторых домах мужи и жены украшали перворожденную деву на подобие невесты. Притом пировали и плясали, крутились; совершая предпразднество в честь богини Весты. Между тем бросали разные вещи в сосуд, наполненный водою. Наряженная девица, по вынутии каждой вещи, предсказывала будущее тому, кто клал оную. На другой день, с музыкой и пляской все выходили за водой и кропили оною свои домы, а потом во всю ночь прыгали чрез зажженные костры. Церковные учители, постепенно отклоняя новых Христиан от языческих обычаев, почли за нужное при водоосвящении сочинить для оного песни в честь Пресвятой Девы Марии»²⁸⁹. Папа Иннокентий III писал следующее о позорищах в Рождественских святках к гнезненскому архиепископу Генриху: «В церквах совершаются позорища и не только вводятся для потехи чудовищные личины, но даже в некоторых праздниках участвуют сами диаконы и пресвитеры». Таковы были в римской церкви праздники ослий, дураков, пьяных дьяконов и т. и. Св. Григорий Великий в письме своем к аббату Меллиту замечает следующее об англосаксонском идолопоклонстве (в VI веке), сходном во многом со скандинавским и славянским: «Долго я размышлял о том, что у англов отнюдь не должно истреблять капища, но только уничтожать находящееся в них идолы и, по окроплении св. водою, сооружать в них св. алтари. Таким средством надобно обращать народ от служения демонам к поклонению истинному Богу в том самом месте, куда он издавна привык стекаться. А как при жертвоприношении демонам обыкновенно убивали многих быков; то и сие пиршество должно также измениться: пусть в праздники церковные делаются шалаши из древесных ветвей вокруг св. храмов, превращенных из капищ, и там празднуют дни сии благоговейным пиршеством, снедая мясо животных во славу Божию и за насыщение принося благодарение Подателю благ».

Такие пиршества в храмовые праздники имели связь с торгами или ярмарками, так что промышленность и торговля издревле шли по следам религии и вместе с нею соединяли людей в города и селения. Так у эллинов ауора значило собрание и место оного, сбор в смысле торга, a Tlavrjyvpu; — торжественное собрание для празднования. И в славянской древности торжки и торги учреждались при капищах во время празднеств в честь божеств: в Карелии при храме Золотой Бабы, на Ругене при капище Свято-вида, в Ростове сбор, вероятно, бывал в праздник мерянского Волоса, как в Переяславле-Залесском ярмарка Купальница в память Купальницы. По древнему обычаю, в России в храмовые праздники обыкновенно собираются торги и ярмарки и известные десять торговых пятниц²⁹⁰. Мы выше заметили, что на торгах бывали суд и расправа: следы этого остались в мирской сходке.

Нигде столько не обнаруживаются дух и характер народа в полноте и свободе, как в праздниках его, кои имеют особенную характеристику, изменяемую, как мы сказали, местностью. Русские народные праздники, подобно греческим, отличаясь своею веселостью и игривостью, превышают их своею разгульностью, какой предается простолюдин во дни своего покоя и свободы от трудов. Он ждет праздника как дня жизненной отрады и, являясь на оном в праздничном кафтане, веселится с упоением, оправдывая свою отечественную пословицу: Кто празднику рад, тот до свету пьян. В его понятии праздник есть льгота и веселье, в коих он почерпает новые силы к тягостным трудам и к борьбе с суровой своей природой. Так праздники народа, поэзия его жизни, имеют тесную связь с его семейным бытом и нравственностью, с его прошедшим и настоящим.

История всякого известного народа обыкновенно начинается темными временами, событиями чудными и занимательными, но и сомнительными.

Осторожная критика не отвергает, однако, этих древних сказаний из предысторических времен, находя в них часто семена истины, так что нередко невозможное делается вероятным, а вероятное – несомнительным. С таким намерением народные поверья, обряды, праздники и остатки язычества подвергались внимательному испытанию Философа, Историка и Филолога, служили им средствами к дальнейшим исследованиям, кои могут открыть разные черты характеристические, составляющие физиогномию древней народности. Предметы сии всегда подстрекают ученое любопытство постигнуть древность народа, его переселения, связи с другими племенами, открывают отдаленные памятники мифологии и языка, необходимые для его истории, и таким образом распространяют круг исторических и филологических познаний. Что же не входит в состав истории, тем пользуется народная поэзия, которая обогащается из этого источника. По такому-то отношению русской эортологии к археологии, истории и филологии отечественной исследование русских простонародных праздников не только может быть любопытным, но и важным для познания заветных стихий жизни народной, развивавшихся в разные ее эпохи и в разных местах.

Часть II

Святки

Святки, или Святые вечера, составляют народный зимний праздник, коим оканчивается один год и начинается другой; он продолжается двенадцать дней, от Рождества Христова до Богоявления. Святками в просторечии называются дни праздника Рождества Христова, с 25 декабря по 5 января, они слывут также Святыми вечерами и по названию своему соответствуют священным ночам у немцев (Weihnachten). На других славянских наречиях Святки (Swatki) значат праздники, как мы заметили в первой части этой книги. Кроме сего, ни один из церковных и народных праздников в Великой России не именуется Святками, между тем как в Малороссии, Белоруссии и Польше другие праздники известны под именем Святок (Swiatki), например: Зеленые Святки, или Троицкая неделя. По этому заключить можно, что и название, и большая часть святочных игрищ перешли на север с юга и запада России.

Ни в одном празднике народном не заключается столько обычаев, обрядов, примет, столько отношений к житейским потребностям и времени года, как в Святках. В нем представляется странная смесь совершенно разнородных стихий: тут мы видим и суеверные языческие обычаи, и некоторые христианские воспоминания о Рождестве Спасителя мира. К первым относятся гаданье, наряжанье и разные игры, отличающиеся сценической изобразительностью; ко вторым – славленье, или хождение детей по домам с рацеями, вертепом, звездой и т. и. По имени и цели своей Святки, собственно, должны святить благочестием великое и отрадное для христианского мира событие; но как незапамятная давность ввела в сии торжественные дни обычаи и обряды, ведущие начало свое от древнего славянорусского язычества и известные во всем славянском мире под разными именами, то мы и обратимся к тем временам и местам, где они проявлялись, потом изложим описание Святок в древности и в новейшие времена у русских в разных областях Великой России.

В Малой и Белой России и у славянских племен святки именуются Каледой, или Коледой, Колядками, кои, по-видимому, сходны с римским Kalendae, от καλειν – сзывать, или kalare – определяет время, на санскрите: Kвla. «Калбнди, – по толкованию Кормчей книги, – суть первии в коемждо месяце дние, в них же обычай бе Еллином творити жертвы и воты, и врумалии: еллинстии бяху праздницы». В харатейной Кормчей, XIII века, хранящейся в патриаршей библиотеке, под № 8 (132), упоминаются: «сице глаголемыя «Коляды». В 62-м правиле Стоглава то же повторяется с некоторыми дополнениями, относящимися к отечественным обычаям, именно: «Празднование велие торжественно сотворяюще, и играния многа содевашеся по еллинскому обычаю». Хотя Каланды, Каланты, Kalcandach, то есть Календы, в Кормчей и Стоглаве называются эллинскими праздниками, но известно, что не у греков, а у римлян были календы в месяцах и что святые отцы именовали эллинами всех язычников в противоположность как православным грекам, так равно иудеям¹: следственно, здесь разумеются под именем эллинских языческие поганские обычаи.

В египетском, индейском, греческом и римском мире история открывает следы подобного славянорусскому празднества, которое состояло в маскировании, переряживании и гадании, что, вероятно, перешло через всю Европу и повторилось в Скандинавии. Египетские жрецы, празднуя восстание Озириса, или Новый год, и, вместе с тем, надев на себя личины, под видом различных божеств, шествовали по стогнам города. Пляски и пиршества следовали за празднованием таинств, о коих мы не имеем совершенного понятия. Барельефы и иероглифы на стенах храмов мемфийских и фивских доказывают, что сии маскарады были действием священным для народа и что они отправлялись в новолетие². Тогда же праздновалось у персов рождение Мифры, у индейцев – Перун-Понгол и Угады (Ougadhy).

Греки, народ веселый и изобретательный, дали этому празднику, означавшему переход от старого года к новому, вид более радостный и торжественный: у них при этом случае юноши переряжались в девиц, а жены – в мужей; и три дня, посвященные празднованию начала года, у византийцев названы были праздником Каландов (Καλανδων εορτη). Между гаданиями у греков, которые некогда имели в Смирне и храм κληδονες, было κληδων, похожее на наше святочное с подблюдными песнями. Молодые гречанки в июне, собравшись в одно место, клали свои кольца, перстни, серьги и монеты в сосуд, наполненный водой, и при пении гадательных песен вынимали их, и чья вещь вынется при какой песне, тому то, по их мнению, и сбудется. Это подтверждается словами Валсамона (см. часть I сей книги).

У римлян также распространились такие торжества и таинства, кои сделались у них более шумными, чем у греков, обращены были в важнейшие гражданские праздники, в дни обетные (dies votivae), кои имели характер политический и религиозный. Календы даже пощажены и терпимы были Константином Великим, который тогда, видя невозможность совершенно истребить сии обычаи, укоренившиеся в народе, старался, по крайней мере, прекратить бесчинства следующим законом, изданным за четыре года до Никейского собора³: «Как постыдным казалось в дни солнца (так назывался в древности этот праздник у римлян, прежде чем он перенесен был на 1 января под именем Январских календ), именитые по уважению к ним, заниматься тяжбами и непозволительными состязаниями: так, напротив того, приятно и благородно поздравлять в сии дни, кои суть обетные. Также всем позволяется в праздник отпускать на волю и освобождать от власти отцовской». Под словом contentiones partium, по мнению Б. Розенкампфа, разумелись бесчинства маскарадов, в коих участвовали мужчины и женщины. В конце IV века император Валентиниан издал особенное постановление о Январских календах, именно: «Повелеваем во все дни чинить суд и расправу. Однако же надлежит оставаться праздничными тем дням, кои даются в продолжение двух месяцев года, для успокоения от трудов по причине летних жаров и осенью для снятия плодов земных и древесных, также освобождаем от трудов в известные дни Январских календ.

К ним присоединяем дни основания знаменитейших городов Рима и Константинополя, также священные дни Пасхи, предшествующие и последующие в числе семи, день Рождества и Богоявления Христа» и пр.⁴

Святые проповедники христианства, утверждая благоговейные торжества и праздники, поставляли их в противоположность с языческими, кои заменялись оными, и понятия народа, относившиеся к предметам чувственным, обращали к духовным. Так, учреждение церковью в 24 день декабря высокого праздника рождения Света миру, Солнца правды, смертию смерть поправшего, было противоположностью языческим Врумалиям и празднеству Солнца, рождеству Непобедимого (Natalis Invicti sc. solis), которое отправлялось в Риме 24 и 25 декабря, и рождению Мифры, коему под разными именами поклонялись от Днепра до Парижа⁵. Вот почему иногда делаются применение и сравнение рожденного Христа с возрождающимся и объюневшим солнцем, как сказано в слове на Рождество Христово: «Сивилла Августовы показа девицу младенца на руку держащую»⁶. Яснее еще сделано такое применение в следующем древнем песнопении римско-католической церкви, где оно называлось Koledo⁷:

 
Солнце на зимнюю грань едва лишь стало – внезапно
Новое с ним востекло светило, бури сметая:
Воплотился Христос! и луч, проливая спасенья,
Дням растущим велел питаться добычею ночи!
 

Календы принадлежали еще народу, который с переменой религии и законов не хотел переменить своих старых обычаев и увеселений, несмотря на все старания духовенства отвратить его от этих обычаев, кои часто превращались в бесчинства. Тертуллиан вооружался против Календских беснований и особенно против маскирования. Св. Иоанн Златоуст укоряет христиан в том, что «они верят, что если проведут новолуние сего месяца в удовольствии и веселье, то и целый год будет для них таким же». Таковая примета соединялась с трапезой накануне Рождества Христова у славянских племен. Этот языческий обычай встречается в древности, как видно из слов пророка Исайи (гл. 65, ст. 11): «Вы же оставшии мя и забывающий гору святую мою, и уготовляющий демону (Gad) трапезу и исполняющий щастию растворение, и пр.». В объяснении на это место блаженный Иероним пишет, что «во всех городах, особенно в Египте и Александрии, существует древний языческий обычай: ставить в последний день года трапезу, наполненную всякого рода кушаньями, и чашу вина в знамение плодородия прошедшего или наступающего года». Папа Захарий в декрете своем запрещает «отправлять Январские календы по языческому обычаю и учреждать трапезы в доме своем». Бонифаций, апостол немцев, этому Папе доносит, что «в ночь Январских календ язычники ходят по улицам в хороводах с восклицаниями и нечестивыми песнями». То же встречается и в Скандинавии. Блаженный Августин в беседе своей de Kalendis Januariis⁸ говорит, что они происходят от Яна, вождя язычников, которого они боялись, как «бога; его представляют они с двумя лицами, одним спереди, другим сзади. В дни праздника его одеваются в кожи звериныя, приделывают на себя головы скотов и т. д. В Календы Январские также совершают гадания, никому не дают огня из своего дома, а некоторые невежды, накрыв столы со всяким кушаньем, оставляют их на целую ночь, воображая, что Календы могут доставить им такое же изобилие на целый год». Переряжание сие выражается у Блаженного Августина и других словами cervum и cervolum facerе что значит представлять, играть оленя; оно сходно с русским козу играть. (См. Масленица)

Этот обычай произошел от того, что язычники представляли любовные дела своих богов; рога же (Κερατα, cornua) суть символы прелюбодеяния: поэтому и Юпитер называется рогатым любовником (cornutus amator), ибо он похищал Европу в виде тельца и забавлялся в образе сатира (Tertull. in Apologet. dist. 94). Артемидор в книге о снах (кн. 2, гл. 12) утверждает, что издревле говорилось приставить рога о женах, изменивших в целомудрии мужьям: ο τε η γηνη ςου πορνευσει και το λεγομενον κερατα αυτω ποιησει, то есть если прелюбодействует жена, то говорится – рога делает. Это дало повод к известной поговорке: Cornua qui faciunt, cur cornua ferre recusent? По сей-то причине язычники иногда изображали богов своих с оленьими головами. У франков употреблялось слова сhervali и сhermari о вступающих во второй и третий браки, подверженных более измене.

Хотя все такие игрища в христианском мире запрещались церковью, однако ж привычка их столько укоренила в народе, что они не могли совершенно искорениться; ибо переряжанье вошло в обычай и у самых церковнослужителей. Таков был праздник иподиаконов – не от того что действительно одни иподиаконы совершали сие нечестивое празднество, но потому что в народе под сим шуточным наименованием слыл этот праздник, в коем участвовали и пьяные клирики. Праздник иподиаконов, по свидетельству Белета, в XII веке известен также был под именем праздника дураков, фатюев (stultorum, fatuorum), отправлявшийся иными в день Обрезания, другими – в Крещение. Обычай переряжаться существовал более на Западе, чем на Востоке. В 16-м правиле восьмого Собора, непринятого Восточной церковью, мы читаем, что были тогда «такие миряне, которые из кощунства одевались попами и епископами, выбирая себе начальника», и пр. В римско-католической церкви введено было неприличное празднество в конце декабря под именем Декабрьской вольности (lib-ertas Decembrica), которая дозволяла епископам с подчиненными своими в киновиях потешаться разными играми, по примеру язычников, у которых в этом месяце пользовались свободой рабы, рабыни и пастухи, участвуя вместе с господами в общих празднествах по собрании жатвы (Beletus, с. 120)⁹. Таков Керечун вечер у карпатороссов. Папа Иннокентий III (1198–1216) так писал Гнезненскому архиепископу Генриху касательно позорищ в церкви о Рождестве Христовом: «Поелику в церквах совершаются позорища и не только вводятся для потехи чудовищные личины (monstra larvarum), но даже при некоторых праздниках сами диаконы, пресвитеры и поддиаконы участвуют в бесчинных играх, то тебе, возлюбленному о Христе брату, надлежит искоренять в подведомственных церквах подобные обычаи, да не обесчестится дом Господень таковою мерзостью». Праздник дураков, отправлявшийся в Парижской и других церквах, запрещен был Парижским собором 1212 году и другими. Однако в описи Йоркской церкви 1530 году читается следующее: «Малая митра с каменьями для

Епископа детей; также один перстень и две панагии на подобие креста, осыпанного каменьями», и пр. Что же касается до Франции, то Парижский богословский факультет в 1444 году приговором своим способствовал совершенному уничтожению этого праздника, во время коего «священники и клирики, выбрав Архиепископа или Епископа, или Папу, именовали его Папой дураков: ибо тогда уже начинали в Европе восставать на Римского Первосвященника. Даже во время самого священнодействия они плясали в чудовищных личинах и в одеждах женских или шутовских и в кожах львиных, пели срамные песни, на алтаре ели блины (offas pingues) и бегали по всей церкви».