Текст книги "Шаг во тьму"

Могилка превратилась в маленький курган из земли и листвы, Гош и Шатун уже шагали к дому. Виктор шел за ними, я двинулся следом.

Обошли дом вокруг правого крыла. Вышли к пруду, теперь нам лучше всего было вправо – и через дубовую рощу, к краю лощины, к ожидающим по ту сторону машинам… Но Гош остановился. Обернулся ко мне, мотнул головой на парадный вход.

Теперь фонарь там не горел, не слепил глаза. Не шуршали листья под спешащими ногами, не сеялся дождик. Тихо-тихо…

Между висков гулял холодный ветерок. Бесцельный, не пытающийся что-то изменить во мне. Но вместе с этим ветерком накатывало отчаяние и безысходность. Холодная, тоскливая, страшная…

Гош глядел на меня.

– Так и оставишь?..

Я замешкался.

На миг мне захотелось вернуться и просто добить ее. Охота охотой, но всему есть пределы…

Но под этой жалостью к ней – и презрением к себе, что делаю это, – было еще что-то…

Что? Я знаю, что так правильно, – но и это еще не все. На слой глубже было какое-то странное чувство, в котором я никак не мог разобраться…

Виктор хлопнул меня по плечу.

– Все верно, Храмовник. Лучше клыкастого щенка – только клыкастый щенок без сердца.

– Опасно, – сказал Гош.

– Если те гости вернутся сюда вскоре, или кто-то еще… – подал голос Шатун.

– Не гундите, мишки, – сказал Виктор. – Все верно Храмовник делает. Правильно, что добивать ее не стал, а раненой подыхать оставил. Пусть помирает медленно. Зная, что умрет, зная, что будет умирать медленно… Лучше получше впитывайте, чтобы потом припомнить.

Ранил? Я хмыкнул. Он слишком хорошо обо мне думает. Нет уж.

Пусть помучается, сука. Пусть подыхает долго. С чувством, с толком, с расстановкой. От голода и жажды.

И пусть эта моя жестокость – отольется в еще один кусочек брони, когда мне придется встретиться с другой такой же тварью. Пусть обломает зубки об ужас своей предшественницы, сука. Об ужас, который станет предвиденьем ее собственного ужаса…

– Опасно, – сказал Гош.

– А волков бояться, так в лес не ходить, – сказал Виктор.

Я вдруг вспомнил, что хотел сделать, да забыл. Глаза!

Глаза этой козлиной морды. Рубины, гранаты или что там таксидермист вставил вместо глаз. Хоть пластинки из красного пластика, все равно. Надо было выколупать их ножом. Очень мне этого хотелось – еще тогда, первый раз.

Но не возвращаться же теперь.

Глава пятая
Конец

За ночь небо очистилось. Ни единого облачка. И сияло солнце, пронзая все вокруг ослепительными лучами… Я знал это даже сквозь опущенные веки. Это теплое касание на лице… Господи, как же хорошо!

– Влад… – Шатун осторожно потормошил меня за плечо. – Приехали.

Я уже и сам проснулся – когда машина замерла, оборвав усыпляющее покачивание, а потом стихла и дрожь двигателя, к которым успел привыкнуть. Я пригрелся, не хотелось ни вылизать из машины, ни вообще двигаться.

В голове – удивительно свежо и чисто.

Сколько я спал? Часа четыре, обратно мы ехали быстро… Но впервые за три последних дня я выспался по-настоящему.

Наверно, потому, что теперь мне не снился тот чертов сон. Я вообще не помнил, чтобы мне что-то снилось… Разве что в самом конце. Всплыло лицо – мордашка второго близнеца, когда его увозили…

Наяву я не видел это лицо так близко – никак не мог. Сто с лишним метров было до него. Но во сне его лицо было совсем близко, он смотрел на меня. И его глаза… Эти были мои глаза – тогда в зеркале, когда проклятый сон вернулся ко мне три ночи назад…

– Влад? – снова тихонько позвал Шатун.

Словно к маленькому малышу, о котором надо заботиться… Я не выдержал, хмыкнул.

– Что? – он тоже улыбнулся. Неуверенно.

Видать, не слишком веселая усмешка у меня вышла.

– Пошли, – сказал я.

Первым выбрался из машины. Воздух обжег меня – даже холоднее, чем было ночью. А может, просто я разнежился в тепле машины.

Я зевнул, от души потянулся, хрустя суставами. Встряхнулся.

Это даже хорошо, что свежо – будто холодной водой лицо сполоснул. Бодрость мне сейчас понадобится. Бодрость – и решительность. Старик так просто не сдастся.

Но теперь-то, после всего того, что там было… После того, что смог я, почти в одиночку прижав ту суку…

Теперь ему некуда деваться. Должен признать, что мы можем продолжать охоту за городом. Можем – и должны.

Так что уломаем. Хотя постараться придется…

Гош и Виктор уже выгрузились из лэндровера и ждали у крыльца. С первого взгляда казалось, что у Виктора обе руки перебиты: правая подвязана, другую он сам согнул, баюкая книгу. Можно подумать, это он ее из подвала вынес…

– С добрым утром, мессир Храмовник! Хорошо спал. Не иначе, в прошлые ночи храброе сердце успокоиться не могло?

Я прищурился, разглядывая его. А мне-то показалось, что после того, что там было, в нем проснулось что-то человеческое…

В окне дрогнули полоски жалюзи. Старик нас заметил, сейчас откроет дверь…

Он не только заметил, он даже в кои-то веки выкатил из дверей наружу. Сделал круг, цепко оглядывая каждого. Остановился перед Виктором.

– Жить будешь? Будешь, вижу… – Но смотрел Старик уже не в лицо Виктору, и не на перебинтованную руку, а на вторую.

Подкатился в упор, почти наехав Виктору на ноги, вырвал книгу, жадно вгляделся в переплет. Под лучами солнца узор из стальных чешуек плыл, живой, затягивал взгляд.

Старик плюхнул книгу себе на колени, откинул обложку, кончиками пальцев провел по странице, потом жадно зачерпнул сбоку, пропустил под пальцами плотные страницы, тяжело хлопавшие друг о дружку, совсем не так, как шелестит современная бумага из целлюлозы.

– Молодцы, ребятки, молодцы… Ну, давайте в дом.

И он первый укатил в дверь, через раз толкая рукой колесо и поправляя книгу, чтобы не слетела с колен.

За ним шагнул в дом Виктор, потом Гош. Шатун покосился на меня – пропускал, но я еще постоял. Под солнцем, ярким и еще чуть греющим, несмотря на осень. Закрыв глаза, подставив ему лицо, – чтобы согрело кожу и забралось глубже, вытопило налет горечи.

Конечно, Старик ждал книгу. То, что мы целы, все у нас получилось, и книга наконец-то у него – это, конечно, хорошо, это главное… И все-таки он мог бы спросить и про мальчишек. Мог бы…

+++

А за порогом – обрушилась тень.

Не только потому, что солнце осталось позади, – это холодок на коже. Но и под кожей, глубже – потянуло по вискам студеным ветерком, невнятно-тревожным.

Ее эмоции. Ей не нравилось, что вокруг много людей – людей, которые умеют управлять тем, что у них в голове, не хуже чем своими телами. Едва ли она отчетливо могла бы сказать, почему ей это не нравится, – связно мыслить она едва ли может. Лобные доли ей перебили. Но это шло из ее памяти.

Именно такое скопление людей, умеющих сопротивляться, она должна была почувствовать в день, когда еще могла связно мыслить. Последнее внятное воспоминание ее прежней…

– Я сейчас, – сказал Старик.

Он снял со стола бутылку вина, пристроил ее в корзиночке сбоку на своем кресле-каталке, затем положил туда один из бокалов и выкатил из комнаты.

Посредине стола высились высокие бокалы-тюльпаны из бордово-фиолетового хрусталя. Минуту назад – плотный круг из шести сдвинутых друг к другу. Теперь с брешью. Будто его ручная девочка – не тренажер, а полноправный член нашей стайки. Можно подумать, она тоже в охоте участвовала…

Тревога вдруг сменилась тихой волной… встречи? теплоты? дружбы?

Странно, она должна бы ненавидеть старика, ведь это он превратил ее в то, что она есть – но она радовалась, что он приближался к ней. Вообще-то она его постоянно должна чувствовать. Они же оба постоянно здесь, а длина дома слишком мала, чтобы заглушить его мысли. И все-таки она была рада.

Или это уже от вина? Ее эмоции обволокли все вокруг приятной мягкостью… Стало почти как снаружи, где светило солнце, и не было места ни одной сумрачной мысли.

А под этой теплотой встречи – было и еще что-то. Куда более глубокое…

Я подобрался и потихоньку выстроил защиту, чтобы не очень замечать ее эмоции. Она не давила, это были просто ее собственные эмоции – но в том-то все и дело. Будто подглядываешь за ней… За ней – и Стариком…

Борис тоже казался смущенным.

А я вдруг сообразил, что ведь даже не знаю, как же она стала его девочкой.

Когда я появился здесь, она уже была. И почему-то так я ее и воспринимал: как данность. Словно она была в этом доме и до меня, и до Старика. Появилась здесь вместе со стенами…

Я хмыкнул. Странно, конечно, но раньше я об этом не задумывался. Старик тоже не рассказывал.

Понятно, что должны были брать ее несколько человек сразу – иначе бы как такую взяли? Даже с перебитыми долями она слишком сильна, чтобы кто-то из нас мог выдержать ее в одиночку. Разве что Старик. Хотя… Черт его знает… Она ведь не пытается отбиться от него. Она просто живет тут, где-то в комнатах в той половине дома, как растение в кадке. Ни расчетов, ни планов, ни мечты. Лишь самые простые желания и эмоции. Она ведь не давит на Старика – вообще ни на кого не давит – пока ее не разозлишь крысами и той зеленой дрянью, что Старик варит из трав.

Но что было потом? После того, как ее взяли?

Почему именно ее Старик оставил в живых и превратил в обучающее пособие?

Была ли она самой сильной из тех, кто ему встретился? Не знаю… Черт возьми! А я ведь не знаю толком даже того, какие суки им встречались, – до того, как я оказался здесь. Да если уж на то пошло, я не знаю даже того, во сколько лет Старик стал охотником! И как. И с кем. И кто его обучал. Не родился же он охотником?

И почему он относит ей бокал вина, будто она одна из нас?.. Хотя… Может быть, бокал вина – просто для того, чтобы она не тревожилась, не портила своими эмоциями наш праздник.

Я отгородился от ее эмоций, но все равно чувствовал ее – весь мир стал мягче, добрее. Лучился радостью, как облитые солнцем голые березки за окном. Будто это я сам пригубил вина.

Виктор не стал дожидаться Старика. Сбросил салфетку, прикрывавшую вторую бутылку, уже вскрытую. Разлил по пяти бокалам и поднял свой.

– За охоту! – провозгласил он и пригубил. Отставив бокал, почмокал, ловя послевкусие. Поднял бокал на уровень глаз, подставил солнцу на просвет. Даже с перевязанной рукой и в разодранном на боку плаще он умудрялся выглядеть элегантно. – За нашу последнюю охоту!

Он снова отпил маленький глоточек и зажмурился от удовольствия, а вот у меня удовольствие – как корова шершавым языком слизнула.

Последнюю?.. Вот тебе и союзничек в уламывании Старика.

– А мальчишка? – спросил я.

– Какой мальчишка? – Виктор посмотрел на меня так, будто и в самом деле не понимал, о чем я.

– Второй мальчишка! Которого увезли!

– Ах, это… – Виктор поморщился. – Забудь…

– Да? – с вызовом ответил я.

– Лучше забудь, – посоветовал Виктор. Без своего привычного высокомерия, непривычно мягко сказал. В самом деле посоветовал.

– Это еще почему?

– Потому, что там, где ты его найдешь – там-то тебя уж точно раздавят. Сам подумай. Мы вчетвером с этой-то едва справились, а какого уровня должна быть та…

– Она жаба, – сказал я, но Виктор не обратил внимания.

– …если мы даже не знаем, зачем ей понадобился мальчишка. Даже представить не можем.

– Для чего и другим! Для ритуала!

Виктор хмыкнул.

– Ты точно выспался, Храмовник?

Опять эта его фирменная усмешечка, будто понимает что-то такое, чего мне никогда не понять.

– А для чего еще?

– Вот и я говорю: для чего? Если бы ей нужен был мальчишка просто для ритуала, она поступила бы так же, как поступают все прочие жабы, когда им нужен мальчишка для ритуала… Как именно, думаю, уж тебе-то рассказывать не надо?

…мать, замершая на стуле…

…я очень хотел двинуться, но тело не слушалось меня, будто чужое…

Я тряхнул головой. Сказал:

– Может быть, ты прав. Может, и не для ритуала. Ну и что? Она жаба!

С жабами куда проще, чем с паучихами. С этим-то он не будет спорить.

– У нее могут быть слуги, – сказал Виктор.

– С жабой можно взять оружие… – осторожно вставил Шатун.

Виктор резко развернулся к нему, вино в его бокале едва не перехлестнулось через край.

– Тебе лично, мишка-оторва, еще за то оружие сейчас надают розовыми слонами…

Шатун запунцовел и откинулся назад. Вжался в спинку кресла, словно хотел просочиться под обивку.

Да уж. За то, что он так легко взял оружие, когда мы шли на паучиху, Старик его по головке не погладит… Старик ему год вдалбливал, что с оружием на паучих нельзя никак и никогда. Что бы ни случилось. Никак и никогда.

– Но эта-то жаба, – сказал я. – На нее можно идти с оружием.

– Эта жаба дружила с паучихой, Храмовник, – сказал Виктор. Фирменная ухмылочка всезнайки, снизошедшего до милости убогим духом, опять гуляла на его губах. – Отчего бы ей не дружить с еще одной паучихой?..

В коридоре хлопнула дверь, послышался скрип колес.

– Лучше забудь, – тихо бросил мне Виктор, вдруг неожиданно серьезно. От его глумливой ухмылочки не осталось и следа. Он поймал мой взгляд, словно хотел дать знать что-то…

И вдруг закрылся. Подобрался, уставился на свой бокал. Старик вкатился в комнату. Подозрительно оглядел нас.

– Притихли-то как сразу…

Старик поставил на стол бокал с капельками вина и ополовиненную бутылку. Еще раз внимательно оглядел нас и приказал:

– Рассказывайте.

+++

– Засранцы, – сказал Старик.

Выслушал он молча, глядя в стол перед собой, лишь мрачнел все больше. Даже про бокал с вином забыл.

Я про свой тоже. Мне кажется, или в самом деле праздничные поздравления, толком не начавшись, перешли в разбор полетов?..

Виктор рассказал все быстро, гладко и четко. Язык у него подвешен как надо. Когда надо, умеет четко и по делу, без ерничанья и выпендрежа. А некоторые детали, надо отдать ему должное, Виктор опустил. А кое-что подал так, будто само самой разумелось, будто так и должно было быть…

Только Старика не проведешь.

Очень медленно он поднял глаза на Гоша. Гош тут же уставился в стол, насупившись, будто перехватив у Старика эстафету.

– Да-а, Георгий, – сказал Старик. – Не ожидал от тебя… Зачем на дорогу полез второй раз?

Гош заерзал на кресле, не поднимая глаз.

– Чего молчишь? – спросил Старик.

– Ну… – сказал Гош, и снова замолчал.

– Все понимал, значит? – покивал Старик себе. – Что было бы и с тобой, и с ними, окажись она тоже паучихой… Понимал, но полез… Это еще хуже.

Гош закрутил головой, будто воротник ему жал, запыхтел. Взгляд на Старика не поднимал.

– Не ожидал от тебя, – повторил Старик холодно. И поглядел на Шатуна. Тот заранее вжался в спинку кресла. – С оружием, значит? На паучиху? И пяти минут не поломавшись, когда они тебе револьвер совали?.. Ничему-то не научился. Здоровый лоб, а хуже дитяти малого…

Старик перевел взгляд на Виктора, и Виктор тут же уткнулся в бокал с вином.

– А ты? – спросил Старик. – Когда Гош вернулся с дороги, почему ты не увел их?

Мы сидели здесь все четверо, так же, как были там, – но почему-то Старик обращался к Виктору так, будто он в самом деле мог увести нас тогда. Можно подумать, Виктор нами командовал! Гош, между прочим, со Стариком даже больше, чем Виктор…

– Ну эти ладно, хотя от Георгия я такого не ожидал… Но ты-то? Ты-то с головой! Должен был думать! Или такой же дурак, как они все?

– Я пытался, – пробормотал Виктор.

– Что? – прищурился Старик, подался к нему ухом. – Как-как? Пытался?..

– Я хотел их увести, – тверже сказал Виктор. – Но…

– Так почему не увел?! – рявкнул Старик. – Если понял, что все пошло наперекосяк, ни в чем нельзя быть уверенным, и риск слишком велик! Если понял, то почему не увел?

– Уведешь их… – буркнул Виктор и бросил на меня злой взгляд.

– То есть ты пытался их остановить?

– Пытался.

– Это уже интересно… И кто же не согласился?

Я думал, он опять поглядит на меня – на этот раз открыто. От этого пижона только этого и можно ждать…

Но он не поглядел.

– Кто первый пошел вперед, я спрашиваю?

Все молчали.

– Ну?!

Не поднимая глаз от бокала, Виктор пробормотал:

– Ну кто мог пойти вперед, когда ему сто раз объяснили, что нельзя…

– Та-а-ак… – Старик медленно повернулся ко мне.

Только я глаз не опущу! Если он думает, что я чувствую себя виноватым за то, что начал атаку – то он сильно ошиба…

Я лишь наткнулся на его взгляд – и мои глаза сами собой уставились вниз.

– Ты, – сказал Сатирик.

Я заставил себя поднять глаза, выдержать его взгляд:

– Но мы же смогли! Мы же все-таки смогли ее…

– Щ-щенок!

– Но…

– Все! Теперь пока сам не приглашу, к моей девочке близко не подойдешь! Понял?

Я опешил. К девочке-то почему? Как же я тогда тренироваться-то буду?

– Ты меня слышал? – сказал Старик. – Чтобы потом без дурацких вопросов, почему.

– Но почему?! Мы же…

– Потому! Если ты, щенок спесивый, сунешься за пределы еще раз, напорешься на такую же суку – но только теперь тебе не повезет, и ты не сбежишь? Что тогда будет? Об этом ты подумал?!

– Но я же…

– Цыц, щенок! Ты… А кроме как о себе – ты думаешь? Ну ладно, сам сгинешь. Своя жизнь не дорога, черт с тобой, горбатого могила исправит… Но только ты зря думаешь, что если ты не выберешься – то она тебя сразу прибьет. Зря!

Старик от души врезал кулаком по подлокотнику, кресло жалостно заскрипело.

– Что ты с ней делал, прежде чем бросить ее помирать? А?

Я неуверенно поднял глаза. Вроде, вот уж там-то я все делал так, как он учил… Он же сам… Вот и я… Не стал сразу добивать, а выжал из нее как можно больше ее сучьих ухваток…

– Вот-вот! – сказал Старик. – Так и с тобой будет, когда попадешься. Если она тебя и прибьет – то не сразу. Сначала распотрошит.

– На что я ей? Какие у нас особые приемы?.. Ну, шкатулка перед началом…

– Да не на приемы она будет тебя потрошить! А на то, что ты знаешь. Про него, – старик ткнул пальцем в Гоша, – про него, про него, про меня! – его палец обошел всех по кругу. – Про всех нас! Вытащит из тебя все, что ты знаешь. И придет за нами. Когда мы меньше всего будем ее ждать. И передушит нас поодиночке, как котят. Всех. Это ты понимаешь?!

– Но я же смог выдержать ее – один! И потом, когда она выдавала все свои приемы… Я же все запомнил! И если я потренируюсь на этой, – я кивнул на левую половину дома. – С одной крысой, а потом…

– Год к ней не подойдешь! – рявкнул старик. – Понял?!

Но на этот раз я выдержал его взгляд.

– Подойду, деда Юра. Пустишь. Сам позовешь…

– Это еще почему?

– Потому что знаешь, что после этой ночи я на многое способен – если буду работать с твоей девочкой. Теперь я с ней, наверно, и без крыс смогу, один на один… И еще большего смогу добиться. Сам знаешь.

– А тебе оно надо?

– Тебе надо.

– Да ну? – Старик ухмыльнулся.

– Да. Потому что если они такие сильные, как ты говоришь… Что одна может приехать и как котят всех нас тут раскидать… Что мы будем делать, если одна такая случайно здесь окажется? Проездом. И кого-то из нас случайно заметит…

Старик прищурился, но молчал.

Я поежился. Но если отступлю сейчас…

– На том уровне, какой у нас всех сейчас, она нас перебьет, сам говоришь. И что тогда? Она дальше уедет, но город-то пустой останется. Снова без охотников. И опять всякая мелочь появится. И даже здесь, снова будут они…

– А ты, значит, сможешь всех нас спасти? – усмехнулся Старик. Обвел остальных взглядом.

Виктор ухмыльнулся в ответ. Поддакивая Старику – но только без обычного шаловливого блеска. Кажется, даже чуть неуверенно… Словно уловил в словах Старика что-то такое, что там было – но ни я, ни Шатун, ни даже Гош не замечали… А Виктор вот догадался, только на самом-то деле ему от этого не весело…

Вот это меня напугало по-настоящему. Но отступать… Что там у него в глазах – могло и показаться. А если отступить сейчас – то все. Потом будет поздно. Это я знаю точно.

Я посмотрел Старику в глаза.

– Всех, конечно, не спасу, но сам спасусь. И вытащу всех, кого смогу. Может быть, придется убежать – но мы хотя бы сможем вернуться, когда она уберется отсюда. Живые. Обратно в город. И начать все заново. Чтобы город остался чистым.

– Не много на себя берешь, Храмовник? – спросил Виктор. Хмыкнул мне пренебрежительно… но кажется, было за его усмешкой что-то еще. Не оскорбительное вовсе, а… – Не надорвешься, Храмовник?

– Не знаю, – сказал я. – Но знаю, что если буду заниматься с ней, и не раз в месяц, а раза два в неделю, то смогу гораздо больше. Тогда, может быть, смогу.

– Звучит убедительно, Крамер… – сказал Старик. И что-то в его голосе мне не понравилось. И обычно он смотрел мне прямо в глаза, когда говорил, а сейчас почему-то уставился на свою руку, на обрубки ног. – Очень может быть, что так оно и будет, если я допущу тебя до моей девочки два раза в неделю. Но…

– Что – но? – быстро спросил я, пока Старик не передумал и не ушел в глухую оборону.

– Но тогда-то ты ведь точно не усидишь в городе. – Старик поднял глаза. – Так?

– Ну… – Я не удержал улыбки. Теперь уже я опустил глаза.

Все-таки сдался Старик?! Неужели?! Даже не верится…

– Так, – сказал Старик, подтверждая. И в голосе его не было радости. Тоска и обреченность.

Я вскинул на него глаза: отчего он говорит – с такой тоской? Неужели он вовсе не сдался?..

– Ты не усидишь в городе. Но и выпускать тебя из города – этого я тоже не могу себе позволить. И остается – что?

– Что? – переспросил я, холодея.

– Остается единственный выход. Позволить тебе заниматься с моей девочкой, чтобы ты стал тем, кем ты, безусловно, можешь стать. Но при этом сделать так, что ты не выбирался из города. Не мог выбраться из города даже если я, Виктор и Гош одновременно свалимся в беспамятстве и не сможем за тобой следить. Гарантированно не мог.

Я поежился.

Покосился на Виктора – тот уже не усмехался. А когда наткнулся на мой взгляд, отвел глаза.

– Это как же? – спросил я.

– Очень просто. – Старик вдруг проворно перегнулся через подлокотник и стукнул ребром ладони мне по бедру, а потом по второму, будто отсекая. – Вот так! Обе! Будешь на колясочке кататься, возле меня. Девочка моя тебе нужна? Два раза в неделю? Будешь каждый день рядом с ней!

– Деда Юра…

Я пытался поймать его взгляд, чтобы убедиться – он шутит! Он просто не может говорить это всерьез!

– Сможешь заниматься с ней, сколько хочешь. Вон там поселишься! – Старик мотнул головой на потолок. Второй этаж был пуст уже долгие годы. – А заодно точно будешь со мной, если какая-то сука случайно заявится в наш город. Вместе-то мы, дай бог, и правда выдержим…

Он вдруг повернулся к Гошу, словно вопрос был решен.

– Гриш, ты найдешь обезболивающее, или на водке продержится?

А может быть, и не словно… Может быть, и не пугает он меня…

Вопрос в самом деле решен.

– Ты не сделаешь этого… – прошептал я.

– Я не сделаю этого? – Старик опустил глаза, положил ладонь на обрубок ноги.

Я сглотнул.

Старик поднял на меня глаза. Холодные-холодные.

– Шутки кончились, Крамер.

Я молчал. И вокруг было тихо-тихо. Так тихо, что кажется, я мог слышать, как скребутся крысы в своих клетках в том конце дома.

– То, что ты говоришь, – сказал Старик, – это верно. Все так и есть. Если будешь заниматься с моей девочкой регулярно, многое сможешь… Но и я, и ты сам знаешь: тогда ты точно не усидишь в городе. И я вижу лишь один выход.

Я сглотнул.

Посмотрел на Гоша – но Гош отвел взгляд. Виктор… Шатун, красный как вареный рак, глядел на свои стиснутые пальцы.

Если Старик скажет – они это сделают. Сделают…

– Ты все понял, малыш? – спросил Старик. В его голос вернулась капелька прежней теплоты. И еще – там была горечь. Потому что сейчас он проявлял слабость. Делал не так, как подсказывал ему холодный расчет…

Эта горечь напугала меня больше холода, что минуту назад был в его глазах.

+++

Старик давно укатил в кабинет, к книге этой чертовой суки – а я все сидел, сам не свой, вывернутый наизнанку.

Как в тумане слышал остальных – таких знакомых, и почти чужих…

– Так… – голос Виктора.

Вновь с одной согнутой рукой.

– Книжки мне сегодня больше не видать, это ясно как божий день… А вот сучий подарочек со мной еще надолго… – Он осторожно потрогал руку. Побаюкал ее. – Гош, сколько еще будет действовать та штука, которую ты мне вколол? Когда кончится?

Гош задумался, покосился на часы. Разлепил губы:

– Скоро.

– Угу… А вторую подряд можно? Или?..

Гош мотнул головой.

– Ясненько… Тогда подъем, Шатун! Труба зовет. Довезешь меня до дома, пока рука не разболелась.

Неужели это – конец?

И накатывал стыд, жгучий стыд. Опять струсил, чертов маленький трус… А надо было идти до упора. Спорить до конца…

Но готов ли я идти до конца? Или все еще надеюсь, что это был блеф?

Только со Стариком шутки плохи. Он-то не шутил. Не шутил, черт бы все побрал! В этом все дело. Не шутил…

И если сунусь из города, а он узнает… Он не будет ждать, когда я к нему явлюсь с покаянием. Нет, не будет. Не даст себе остыть, не даст жалости растопить себя.

Он позвонит Виктору и Гошу – и они выловят меня, сразу как приеду в город. Гош открывает любые двери. И будет держать меня за ноги, пока Виктор будет связывать руки. А потом отвезут к Старику. Не знаю, кто будет пилить – может быть, Старик и сам будет пилить. Его одна рука – сильнее моих двоих…

И от них не спрятаться. Гош умеет находить где угодно.

Разве что – бросить все и сбежать. И никогда не возвращаться сюда.

Но… Но ведь в одиночку мне ни одной сильной суки не завалить! Даже эту, последнюю – в конце я был с ней почти один на один… Почти. Но что было бы, если бы она вцепилась по-настоящему в меня не в подвале – а чуть раньше? На входе?..

Сколько я стоял между колонн, почти утонув в воспоминаниях? Миг? Секунду? Минуту?

Если бы кавказец не отвлекся на Гоша с Виктором, он бы успел подойти ко мне и всадить заряд дроби в упор. Сделал бы из меня решето.

Или, если Старик прав, просто оглушил бы, а потом переломал руки-ноги, но убивать сразу не стал, и сейчас бы я не здесь сидел – а лежал в одной из комнат того дома, привязанный к кровати, как девочка Старика. А та сука не спеша вытаскивала из меня все, что я знаю…

Черт возьми!

Что ни делай – выхода нет! Нет выхода! Никакого!

Неужели это – конец?!

Я огляделся, пытаясь найти… что? Гоша? Его взгляд? Не знаю.

Наверно, да. Последняя надежда. Гош всегда прикрывал меня, даже против Старика… Но я был один в комнате. И даже стол убран.

+++

Внизу одной машиной стало меньше. Правда, пропала не синяя «девятка» Шатуна, а красная итальянка Виктора, такая же выпендрежная, как он сам, с закрывающимися глазками. Выходит, этот пижон совсем обнаглел. Мало того, что его довезут до дома, так потом еще Шатуну придется сюда возвращаться за своей машиной… А, к черту! К черту его, этого подлизу и подпевалу!

Гош был еще здесь. Я бросился к нему, пока он не успел захлопнуть дверцу.

– Гош! Но у нее ведь остался мальчишка…

Но Гош, не останавливая движения, размашисто захлопнул дверцу перед самым моим носом. Только… Или показалось? Его губы…

Джип заурчал, по ногам дало теплой струей выхлопа, машина тронулась прочь, а я все стоял, пытаясь понять – показалось, или…

Была ли то просто досадливая гримаса – или он что-то шепнул мне?

Я обернулся к дому. В одном из окон неуловимо дрогнуло, краем глаза я зацепил какое-то движение, но что – не рассмотрел. Какая-то створка жалюзи, наверно. Придерживали, чтобы было лучше видно. Вон в том окне, кажется.

Ну да. Там же кабинет старика…

Движение Гошевых губ вдруг сложилось: «Не здесь».

Я потер лоб. Поглядел вслед лэндроверу. Я правильно тебя понял, Гош?..

Или зря обманываю себя надеждой?

+++

На выезде с пустыря на дорогу я чуть не проскочил задницу лэндровера, залезшего в кусты.

Затормозил, сдал назад. Сердце било в груди сильнее, чем урчал двигатель «козленка». Подрагивающими пальцами вырубил мотор. Вылез.

В осеннем воздухе, чуть мягко-прелом на вкус, – резало табаком. Гош, прислонившись спиной к дверце, ритмично и глубоко затягивался, в несколько глотков приканчивая сигарету.

Гош… Гош курил!

Сладковатый запах, но в горле запершило. Я сглотнул. Неужели…

Я ужасно хотел в это поверить, и еще больше боялся ошибиться. На ватных ногах подошел к нему.

Гош встретим меня мрачным взглядом, снова от души затянулся. И тут же, пока сигарета еще не догорела, закурил от нее вторую.

– Ты же бросил, Гош.

В молодости он курил, но потом бросил. Иногда мял сигарету в пальцах, нюхал – но и только.

– Закуришь тут…

– Гош, когда ты во второй раз бегал на дорогу…

Я замолчал. Облизнул губы. На чьей он стороне? На моей – или Старика?

Может быть, это Старик ему сказал… Проверить. Понял ли я.

Или не понял.

Но если не сейчас – то когда?.. Господи, только бы не ошибиться. Только бы не ошибиться, господи…

– Гош… Эта ауди… У нее же номер на заднице был подсвечен, да? Ты его рассмотрел, да?

Гош шумно выдохнул, выплюнул окурок, швырнул на землю вторую сигарету, только что прикуренную, от души втоптал в землю. Поднял глаза на меня.

– А зачем я туда лазил?

Я открыл рот, но слов не было.

Выходит, наш договор в силе?.. Он и дальше будет прикрывать меня? Несмотря на все, что только что было?..

Гош поглядел на меня, покачал головой и цокнул. Безнадежно, как с малолетним идиотом. Но ничто в мире не могло быть лучше этого.

– Гош… – только и смог выговорить я.

Гош, Гош, милый Гош! У меня в горле застрял комок, в глазах поплыло.

– Сиди в городе и никуда не высовывайся, – сказал Гош. – Никуда.