Текст книги "Шаг во тьму"

Усталая жаба…

Шанс. Прекрасный шанс, который не стоит упускать.

Вот только весельчак сопровождающий с цепким взглядом…

Он приобнял жабу. Щекоча усами, что-то шепнул ей в ухо, скользнул по шее вниз, до самой ямки перед ключицей. Она фыркнула, дернула головой, уклоняясь от колючих усов, – но улыбнулась. В глазах появилось осмысленное выражение. Ткнула усатого локтем в бок, попыталась выскользнуть из его объятия, но он не отпускал.

Все шептал ей что-то в шею, и на губах его гуляла ухмылочка, – а глаза цепко шарили вокруг. Будто чувствовал что-то.

Черт бы его побрал…

У Курносого тяжелые пули, хорошо останавливают. Особенно если подпиленные. Очень полезно, когда на тебя прет, как танк, жаба, и с каждым ее шагом – твое тело превращается в бессильный кисель, глохнет дыхание, замирает сердце… Но есть и оборотная сторона. За подпиленные пули, за короткий ствол и углубленный курок, который не цепляется за одежду, приходится расплачиваться точностью. Отсюда я в нее наверняка не попаду. Только выдам себя.

А ближе – как? Там свет, и широкий пустой пятачок… Да еще машина у них под боком, – и щит, и быстрые бегство. А главное, эти внимательные глаза, ни на миг не перестающие следить за всем, что творится вокруг…

Черт бы его побрал, этого усатого весельчака!

Все обнимая жабу, он свел ее к машине. Усадил ее, обошел машину и сел за руль. Забормотал мотор, включились фары, еще ярче подсветив домик с его красной крышей, словно светящейся изнутри.

Я отступил за куст и присел. Ненавижу фары дальнего света… Особенно когда за рулем сидит внимательный профи, а с ним жаба.

Машина начала разворачиваться, я зажмурился, но жесткие лучи света пробились сквозь веки. Я чувствовал, как они спицами протыкают облетевшие кусты и щуплые деревца, высвечивая все и вся…

На миг накатила уверенность, что он меня заметил – но машина повернула, свет перестал давить на меня. Урчание мотора удалялось.

+++

Я ждал полчаса.

Плащ я застегнул, но все равно было жутко холодно. Ноги окоченели, пальцы в перчатках как чужие. Сам мир закоченел и застыл: желтый свет двух фонарей, густо-красная крыша, малиновый кирпич стен, глянцево-черный мокрый асфальт…

Как же жаль, что без окон. Совершенно не понять, что там.

Стоянка перед домиком всего на два места, и обе машины уехали. Но иногда это ничего не значит, верно?

Я слишком хорошо помню того бесшумного волка. Рука почти зажила, но шрамы останутся…

Я вздохнул. Больше ждать бесполезно.

Или лезть сейчас – или…

Я оскалился и стиснул кулаки. Никаких или. До полнолуния три ночи. И кто знает, что здесь будет завтра и потом? Может быть, вообще будет не подобраться. Нельзя упускать такой шанс.

Я медленно двинулся вправо, подбираясь ближе к проему в заборе, но все еще не решаясь выйти из кустов.

Голые прутья штриховали дом, фонари подмигивали из-за ветвей…

Предчувствие накатило жаркой волной. Что-то было не так!

Я замер, вглядываясь в дом, вслушиваясь в едва слышное бормотание ветерка в ушах, в шуршание голых прутьев…

Не домик. Не там. Кто-то рядом.

Не знаю, как – но я знал это. Чувстовал.

Я скользнул на два шага обратно и опять замер.

Сердце тяжело молотилось у самого горла. Боясь вздохнуть, я медленно глотнул воздуха открытым ртом – вслушиваясь в шелест ветвей вокруг.

Тяжеловатый шелест, бархатный… Как и ветви, рождающие его, мокрые и тяжелые.

А я дурак, чертов дурак. Какой идиот застегнул плащ?!

Я попытался осторожно расстегнуть первую пуговицу, но кожа перчаток смазывала ощущения, – и толстая кожа зашуршала, заскрипела…

Скалясь на каждое поскрипывание – как гвоздем по барабанной перепонке! тот, кто замер совсем рядом со мной, обязательно услышит! – я зубами стащил печатку с правой руки.

Голыми пальцами – пальцы холодные, но теперь взмокли, даже ветерок не мог их осушить – стал расстегивать ледяные пуговицы плаща. Пальцы, липкие от холодного пота, норовили приклеиться к коже, отрывались с неохотными шлепками.

Идиот, идиот, идиот! Холодно ему, дураку, стало, видите ли…

Шорох.

Где-то сзади и справа. Черт, самая неудачная позиция…

Пальцы наконец-то коснулись холодной рамки Курносого. Я сжал рукоятку, вырвал его из кобуры, одновременно оборачиваясь, шагая в сторону и падая на колено.

Готовый к грохоту и вспышке раскаленного пороха в лицо – а если повезет, все же левее и выше, туда, где миг назад была моя грудь…

В спину и шею ткнулись прутья, затрещали, ломаясь и расходясь вокруг меня – и это все. Ни вспышки, ни выстрела.

Последний прут соскользнул с плаща, куст за спиной затих.

Все стихло.

Лишь шум ветерка в ушах. Едва слышное колыхание прутьев. И…

Шорох?

Может быть. А может быть, и нет. Слишком тихо и слишком далеко, чтобы понять, от руки или от ветра качнулась ветка.

Я закрыл глаза – все равно от них никакого толку в этой темноте – и прислушался.

К себе. К предчувствию. Я привык ему доверять.

Но, кажется, оно второй раз дало осечку…

Не разгибаясь, я двинулся в глубину пустыря.

Через десяток шагов остановился и прислушался. И к тому, что вокруг, и – главное! – к ощущениям.

Но если что-то опасное и было рядом, предчувствие молчало как немое. Или на обед ушло…

Может, в самом деле лишь показалось?

Я выпрямился. Покрутил головой, разминая шею. Правое колено холодило – испачкался в холодной и жидкой грязи. Надеюсь, это останется самым плохим из всего, что случится со мной за эту ночь…

Я сунул Курносого в карман, запахнул плащ, натянул перчатку и обернулся к фонарям и дому.

А если – не показалось?

Если дело в том, что никто не подкрадывался ко мне здесь, на пустыре, – а предчувствие предупреждало меня о том, что ждет там, внутри?

Минут пять я пялился на домик.

Можно, конечно, рискнуть…

А можно не валять дурака, а залезть потом, на пару с Гошем. Время еще есть. Мало, но есть.

Я вздохнул и попятился в глубину пустыря.

+++

Серый рассвет, холод, и дождь, все моросящий…

Хотелось сесть куда-нибудь, в какое-нибудь теплое местечко. И заснуть, забыв обо всем…

Машина вынырнула из-за спины, едва не заде меня.

Рука нырнула в карман к Курносому – но я уже рассмотрел. Черная волга, с виду старая и потрепанная, но мотор работает едва слышно, а шорох шин спрятался в шуме пробуждающегося города.

Машина свернула на обочину, преградив мне путь. Щелкнула и распахнулась дверца, чуть не врезав мне по колену.

Я заглянул внутрь. Гош хмыкнул, глядя на мою руку в кармане. Безнадежно покачал головой.

Ну да, он прав. Если бы это был не он, а те пурпурные ребята… Ни одного шанса у меня бы не было. Ну да, такой уж я растяпа, – когда под утро, после целой ночи слежки, и, в отличие от него, знаю, что они давно уехали. Могу и расслабиться.

Я забрался внутрь, в благодатное тепло. Расплылся по мягкому креслу. Господи, как хорошо-то – просто сесть в обычное кресло…

Гош повернулся и достал с заднего сиденья сумочку. Вжикнул молнией и сунул мне на колени. Изнутри выглядывала фольга, из разошедшейся щелки пахло ветчиной и укропом. Зеленая крышка термоса.

Я вдруг понял, до чего же проголодался. В животе заурчало и повело.

Не разбирая, где кончается один бутерброд и начинается другой, я впился зубами в край, откусывая сразу от обоих. Ветчина, зелень с огурчиком, и где-то меж ними был ароматный ломтик сала, набитого зубчиками чеснока… А как пахнуло из термоса, стоило снять крышку – еще даже не вынимая пробки!

– Гош, я тефе говорил, что я тебя люплю? – выдавил я с набитым ртом. Ветчина таяла на языке, запах кофе опьянял.

Но Гош сидел все такой же мрачный. Завел мотор, медленно тронул, выжидательно косясь на меня.

– Да ничего особенного… – сказал я, и запихнул в рот остатки бутербродов.

Но Гош все косился на меня. В глазах – никаких сентиментов и шуточек. Голый вопрос.

– Да не заметили они нас. Всю ночь здесь сидели, уехали только час назад.

Ответом мне был вздох.

Опа… Гош, выведенный из душевного равновесия? Дважды за ночь? Не верю своим глазам. Неужели…

– Следили?! За тобой следили?

Гош досадливо поморщился, даже в боковое стекло покосился, лишь бы на меня не смотреть.

Это я тоже мог перевести: что-то подозрительное было. Не сказать определенно, что это была слежка, но и со счетов сбрасывать нельзя. Потому что опаснее всего те, кто следят умело. А умелая слежка – ее разве толком заметишь? Она всегда как стечение случайностей…

– Да ладно, Гош. Не переоценивай их. Они всю ночь сидели у морга, как ни в чем не бывало. А если бы тот парень что-то заподозрил, они бы сразу вымелись оттуда.

Гош только хмыкнул. Вздохнул и безнадежно покачал головой – папаша, отчаявшийся втолковать любопытному карапузу, почему небо синее.

– Надо рассказать Старику, – сказал Гош.

Теперь уже я хмыкнул.

Поглядел на свои коленки. Не знаю, как ему, а мне будет жалко.

– Думаешь, он шутил?

Гош мельком глянул на меня, опять безнадежно покачал головой.

– Да без тебя, – сказал он.

Ах, так он в благородство решил поиграть… Все на себя взять. А я, значит, в это время послушно сидел в городе…

– Тебе, Гош, он ноги резать, наверно, не станет. Но и с тебя четыре шкуры спустит.

Гош вздохнул. Медленно покивал – понимая и принимая. Чему быть, того не миновать…

– Давай хотя бы не сейчас! – взмолился я. – Давай хотя бы узнаем, что в этом чертовом домике, чего они там химичат!

– Опасно.

– Опасно, – кивнул я. – Ну а если Старик не просто тебе по шее надает – а взбрыкнет и запретит сюда соваться? И помогать не станет, и еще натравит Виктора и за тобой тоже следить, чтобы и ты из города носа высунуть не мог? Тогда что?

Гош покосился на меня, вздохнул. Нехотя, но кивнул.

Пилюля не из сладких, при его-то любви к перестраховке, но он ее проглотил. Или еще не совсем?

– Если уж мы нашли такое место, где они жужжат, как вокруг улья, грех этим не воспользоваться. Надо всех их выследить, а потом накрыть. За одну ночь. Одну за другой. Всех сразу.

– Тогда уж одну оставить, – сказал Гош.

– Почему?

– Не почему, а зачем… – пробормотал Гош. – На размножение.

Верно. Одну можно оставить в живых – пока.

Когда узнает, что стало с ее подружками, испугается, засуетится, бросится связываться с другими суками, каких еще знает – и потянутся от нее новые ниточки, только успевай подрубать.

Мы выехали из городка, Гош прибавил.

Я допил кофе, но вместо бодрости – накатывала сладкая дрема, которой просто сил не было сопротивляться, да и зачем…

+++

Несколько раз меня приподнимало из дремы в реальность, – я разлеплял глаза, оглядывался, снова засыпал. Дорога длинная, а Гош собеседник не разговорчивый.

Гош открыл рот только перед самым Смоленском, когда я уже перестал клевать носом.

– Надо подключать Шатуна, – сказал Гош.

– Хм? – Как-то новичок слишком уж возле Виктора ошивался, чуть не в рот ему заглядывал. Не заложит он нас ему или Старику? – Думаешь, надо?

Гош кивнул. Объяснил:

– Опасно.

Опасно-то опасно, кто ж спорит… Прикрытие никогда не помешает. И все же…

– А этот Шатун… – Я поморщился и потер нос. – Он нас, случаем…

Гош покачал головой.

– Уверен?

Гош кивнул.

– Мне бы твою уверенность…

Гош помолчал, все-таки разлепил губы:

– Наш человек.

– Наш… – пробормотал я. – Наш-то наш, вопрос в том, чей наш он больше: наш с тобой – или наш с Виктором? Если ты его подключишь, а он Виктору все выболтает? Или Виктор сам что-то заподозрит, да и вытрясет из Шатуна все? Одно дело, когда ты Виктору говоришь, что ты за мной следил, и я никуда не ездил, и совсем другое дело, если…

– Сегодня он за тобой следил.

– Что? – не понял я.

– Сегодня он за тобой следил. Не я.

– Он за мной следил?.. Не ты?..

Гош кивнул.

– Но… А Виктор…

Я потер бровь.

Мне-то казалось, что Шатун с Виктором… Но если Гош уверен… Выходит, дело для Шатуна важнее. Если ради продолжения охоты готов и с Виктором в кошки мышки поиграть, то в самом деле наш человек. Это хорошо.

Плохо то, что до этого дошло.

– Тебе Виктор уже не доверяет?

Гош не ответил.

– Думаешь, он что-то заподозрил?

Гош хмуро молчал. На риторические вопросы он не отвечает.

– Так ты теперь вообще не будешь следить за мной? Только Виктор с Шатуном будут, через день? И завтра очередь Виктора?

Гош кивнул.

Я от души врезал по приборному щитку. Черт бы побрал этого докучливого пижона!

Мало того, что завтра я не смогу быть здесь, с Гошем и Шатуном, раскручивать этот змеиный клубок! Так ведь и через два дня, выходит, тоже Виктор будет за мной следить…

Гош притормозил. Мотнул головой на дверь.

Я поглядел за стекло. Мы только въехали в город, до дома было еще несколько кварталов. Сырых и холодных. Ветер кидал на окно косые иглы дождя, гнал по улице почти сгнившие листья.

– А до дома никак?

Гош поглядел на меня, внимательно и устало.

– Ну ты же сам сказал, что сегодня не ты, а Шатун! Шатуну-то Виктор доверяет, его-то не станет перепроверять!

Гош только обреченно покачал головой, отчаявшись втолковать мне что-либо. Просто еще раз дернул подбородком на дверцу.

Пришлось вылезать. В холод и дождь. Я застегнул плащ. Постоял, глядя на уплывающие габаритки.

Или он не Виктора боится?

Не знаю. По-моему, иногда Гош все же перегибает с осторожностью. Тащись теперь на своих двоих…

Глава девятая
Капкан

Проснулся я еще до заката.

Чувствовал, что не выспался, хорошо бы еще поспать – но сон не шел. Как ни пытался уснуть, вместо этого снова и снова кружились в голове лунные фазы. Ночи, оставшиеся до полнолуния. Их число… И их чередование.

Шатун был, теперь Виктор, потом Шатун, а потом…

Чертов пижон! Чертов лунный календарь, так неудачно легший.

Я скатился с кровати, нашел лист бумаги, календарь – с лунными фазами – и еще раз, окончательно, чтобы уж точно без ошибки, расписал.

Начиная от ночи новолуния, когда мы брали паучиху, и до вчерашней ночи. И еще три вперед. На третью и придется полнолуние.

Вчера за мной приглядывал Шатун. Сегодня очередь Виктора. Сегодня мне по-любому не выбраться, даже рыпаться не стоит. Но хуже другое: выходит, мне не выбраться и в послезавтрашнюю ночь. В ночь новолуния.

Я скомкал лист бумаги, подкинул – и от души влупил по нему ногой. С сухим щелчком комок бумаги улетел в стену, от нее в пол, в кресло, затих где-то под кроватью. Жаль! Я бы еще пнул. Его. Что-нибудь еще. Что угодно! А лучше – кого-нибудь!

Я был так зол, что пнул бы и котенка.

Если этот пижон от меня не отвяжется, то ночь новолуния я пропускаю. Просижу здесь – пока Гош и Шатун будут там. Будут вдвоем брать ту суку. Тех сук… Их же много. А еще те пурпурные ребятки…

Решится Гош брать всю эту свору всего лишь вдвоем? Или решит не рисковать? Даст им уйти?

Я бы пнул не только котенка, я бы пнул и щенка, попадись он мне сейчас под ноги! Чертов пижон! Он даже не понимает, что делает…

Ч-черт бы его побрал… Выть хочется! – а что толку?

Стискивая кулаки, я все-таки зарычал. Рвать и метать! Ведь ничего же не сделать, никак от этого пижона не отвязаться, если уж даже у Гоша не вышло! Если уж ему Виктор до конца не поверил, что уж мне-то пытаться…

+++

Не помню, сколько я метался по комнате, по коридору, по квартире.

Затих в кресле, стиснув пальцами виски.

Хватит блажить. Надо что-то делать.

Что-то придумать – и делать…

+++

Впервые за последние дни я пришел в гараж.

Похлопал «козлика» по капоту.

Постоял, предвкушая. Весь мелко дрожа от волнения.

Потом старательно, заставляя себя не торопиться, чтобы чего-то не забыть, с редкостным удовольствием сложил в машину все охотничьи принадлежности. Рюкзак, спальный мешок. Гарпуны. Пачку патронов для Курносого.

Сами патроны пересыпал в мешочек, а масляные картонки кинул в угол за машину. Когда отъеду, будут на виду.

Вот так.

Я постоял, дрожа от адреналина, еще раз оглядываясь.

Но делать больше нечего.

Здесь – нечего.

Все остальное этот чертов пижон сам сделает за меня. Сначала будет звонить, потом заедет ко мне. Проверит, что меня нет в квартире, и поедет сюда. И вот тут уж убедится, что я не просто пошел гулять по округе на своих двоих, а уехал на «козленке». Прихватив все охотничьи принадлежности.

Да, все так.

Я забрался в машину и завел мотор.

+++

Солнце прыгало за домами, уже красноватое, не слепящее – спокойное-спокойное…

Я приоткрыл окно, чтобы чувствовать щекой холодный ветерок – а под ним едва заметное теплое касание.

Небо тоже млело. Весь запад расплавился, затянулся огненно-медными нитями облаков.

Вот и поворот.

Последние заборы остались позади, впереди лишь холмики, с голыми метлами кустов. Сжали дорожку с двух сторон, закрыли солнце, навалились холодной тенью. Лишь изредка, в проеме горок, мелькнет плавящийся горизонт – с черным силуэтом дома.

От дороги осталось одно название, машину кренило с бока на бок.

А потом к играющему в салочки солнечному касанию – добавилось еще одно… Холодноватое, изнутри висков.

Робкое. Без заигрывания, как в прошлый раз. Просто тихое, довольное прикосновение – дарящее кусочек тихой радости. Как горловое урчание сытой кошки. Приветливое, но занятое – мечтой, дремой, сладким сном… Коснулось – и ушло.

Холмики сошли на нет, я выкатился к дому Старика.

Дом высился глухой черной стеной. В кабинете свет не горел. В комнатах с другой стороны света тоже нет – я бы заметил отсветы через коридор и кабинет.

Хм…

Вообще-то в такое время я к Старику давно не наведывался. Обычно либо рано утром, либо ночью. А если он еще спит?

И, хмурый, возьмет да и пошлет меня подальше…

Я постоял на крыльце, не решаясь звонить. Может, и спит. Но и ждать, пока проснется, я не могу. Ставки сделаны. Весь расчет именно на то, что я буду у него – милый, послушный Владик… Я надавил на кнопку.

Мне пришлось ждать пару минут, пока щелкнули замки и показался Старик.

Какой-то взъерошенный, хотя не сонный, а скорее возбужденный. Он вздохнул и, не приглашая войти, не откатываясь с прохода, тяжело глядел на меня.

– Опять девочку мучить пришел, зараза конопатая…

Голос у него был хрипловатый, он откашлялся. И кажется, нет у него в лице ни капельки привычной шутливости. Всерьез он это все. Ох, и правда не в духе.

– Нет, дед Юр. Просто так. Можно?

В доказательство я протянул мои верительные грамоты – бумажный пакет.

Старик, прищурившись, молча глядел на меня.

Потом отобрал пакет, поставил себе на колени, размотал горловину – вощеная бумага хрустела как новогодний снежок – и заглянул внутрь. Придирчиво изучил содержимое. Из пакета тянуло ароматическим чаем – любит Старик ужасно эти немецкие смеси. Еще там пара лаймов, их он тоже любит. Горький шоколад. Смесь орехов и сушеных фруктов.

Старик хмыкнул, все еще недоверчиво. Нехотя откатился с прохода:

– Ну, проходи…

+++

Солнце зашло, тоскливые цвета заката уступили теплому свету ламп. Я попытался помочь Старику с чаем, но он шикнул на меня и отогнал в гостиную.

В коридоре я помешкал, слушая, как он хозяйничает, в стеклянном звоне и шипении электрического чайника.

У двери в кабинет.

В сокрушающие кухонные запахи тонкими струйками вплетался запах кожаных переплетов, бумаги, книжного клея – запах древности и знаний.

Где-то здесь и книга той паучихи. С живым переплетом, не идущим в сравнение ни с одним из тех, что я видел прежде…

Может быть, в ней есть объяснение тому, что затеяли жабы у морга. А может быть, Старик и так это знает, без всякой книги. Я же все его рассказы слушал в пол-уха. Только то, что касается самих атак. А все остальное – так, влетело и вылетело.

Потому что дурак был. Малолетний идиот! Теперь бы и рад это все услышать по второму разу, да только как? Если я сейчас начну расспрашивать о чертовых суках, вдруг Старик что-то заподозрит?

– Ты чего тут замер, в потемках?

Из кухни выкатил Старик, толкая перед собой сервировочный столик. То его, то колеса каталки. Но броситься помогать ему со столиком – только нарваться на раздражение.

Я отступил в гостиную, зажег свет. Старик разливал чай.

– Значит, просто чайку попить заехал к старику…

– Ну…

– Что? Решил подкупить старика, выпросить разрешение поохотиться?

Холодок. Опасный холодок в его голосе. Если бы я и приехал просить такое разрешение и уговаривать, я бы не стал этого делать.

– Нет, – сказал я.

– Да? А тогда что?

– Дед Юр, ну правда просто так…

– Ну давай, давай, говори! Что там у тебя? Я же по твоим глазенкам вижу, что что-то тебе надо.

Старик сверлил меня взглядом.

Эх, была не была…

– Дед Юр… Я подумал, я…

– Ну рожай, Крамер! Не тяни кота за хвост!

– В общем, я тут как-то… Я ведь толком про этих сук ничего и не знаю. Ну то есть как охотиться, это я представляю. А вот про них самих…

Я взял чашку и присосался к обжигающему краешку, выигрывая время. Тихонько косясь на Старика. Пан – или пропал?..

– А то я тебе раньше, значит, не рассказывал?

– Ну-у…

– А все что я тебе говорил, значит, между ушей пропускал?

– Ну-у…

Старик старательно хмурился, но меня-то его напускная хмурость не обманывала.

– Значит, решил за ум взяться…

– Ну, раз уж пока никуда не лезем… – сказал я.

– Опять за свое, стервец? Я тебе дам – пока! Ты мне это брось. Все, отлазался.

Я уткнулся в чашку, взял пару миндальных ядрышек, искоса поглядел на старика. Нет, не дано ему сегодня рассердиться на меня всерьез. Рад он. Так рад, словно помолодел. Вон как залихватски взбил пятерней ежик волос – уже с проседью…

В сердце воткнулось колкое стеклышко. Сколько лет я мог бы доставлять ему эту маленькую радость…

– Ладно, – сказал Старик. – Ты мне потом тоже кое-чего скажешь, предчувствователь наш рыжий… На, вот этого зеленого лимончика положи, с ним вкуснее. Ну так чего ты узнать-то хотел?

– Та вторая, которая увезла мальчишку…

– Жаба, – сказал Cтарик.

– Да. Хорошо, что жаба. Если бы еще одна паучиха… Мы чуть не попались, когда приехала эта вторая чертова сука. Они часто проводят ритуалы вместе?

Старих хмыкнул.

– Вместе… Для начала понять бы, как часто они вообще проводят эти ритуалы!

Я оторвался от чашки, уставился на него. Мне-то казалось, что тут все очевидно.

– Ну как… Если тем, у которых холмиков по максимуму…

– Угу… холмиков… – пробормотал Старик с гримасой, стиснув кулак. Хрустнули суставы.

– Пятьдесят, для круглого счета.

Старик досадливо поморщился. Хотел что-то сказать, но не стал.

– Лет им по тридцать, – продолжил я. – Ритуалы они начинают…

Я замолчал. А со скольких они начинают ритуалы?

Старик глядел на меня с осуждением. Он мне, конечно же, об этом говорил. Только я ни черта не помню. Потому что пропустил все мимо ушей.

– С сорок первой луны после первого поцелуя Неназываемого, – недовольно сказал Старик. – Сначала щенки-котята, ягнята-поросята. Ну а с тридцать седьмого ритуала… Тут уже не зверята.

– Поцелуй Неназываемого – это лет в двенадцать? – спросил я.

Старик кивнул.

– Хотя бывает и пораньше. Это у обычных девчонок. А как уж у этих чертовых сук…

– Двенадцать… Плюс три с половиной года. Плюс еще года три, пока со зверятами. Получается, девятнадцать лет. С этого времени начинают всерьез. Ну, пусть с двадцати, для круглого счета.

Я поглядел на Старика, не будет ли возражений? Он кивнул.

– Значит, – сказал я, – с двадцати до тридцати лет – пятьдесят холмиков. Получается, по пять в год, если грубо… по четыре? Раз в сезон?

Старик тяжело вздохнул. Покачал головой.

– Если бы все так просто, с кондачка… – Он снова тяжело вздохнул. – Эх, если бы все было так просто… Тогда чем старше, тем больше жертвоприношений. Холмиков, – поморщился он. Мой эвфемизм был ему явно не по душе. – Так?

Я кивнул. Старик с сожалением цокнул.

– Не получается. Если честно, то все вообще… – он покрутил в воздухе пальцами. – Чуть ли не наоборот все. Особенно с паучихами…

Он замолчал, подлил мне чаю.

Наоборот…

Хм… Старик знает куда больше моего. Хотя даже то, что видел я сам… Да даже вот последняя. Холмиков больше всех, а по возрасту – чуть не самая молодая. Да, прав старик. Что-то тут не так. Разве что…

Хоть на лбу у меня была испарина от горячего чая, по спине промаршировали мурашки.

– А может быть… – Я сглотнул и поставил чашку на столик. – Может быть, они делают по нескольку кладбищ?..

Я был готов к любой реакции Старика – к гневу, к усмешке, к досадливому фырканью. Только к одному не был готов. Старика мое предположение вовсе не удивило.

– Скорее всего. Скорее всего не по одному…

Он пожал плечами и отхлебнул чаю. Совершенно спокойно. Словно речь шла о банных вениках. Кажется, он был уверен, что я тоже готов к тому, что у этих чертовых сук те кладбища, что на задних дворах – вовсе не единственные.

Черт возьми…

Он посмотрел на меня – и хмыкнул.

– Ох, Крамер… Вот вроде не дурак же – а каким местом ты меня слушаешь, не пойму…

Ну, не знаю. Может, и дурак. Но мне в самом деле это ни разу не приходило в голову. Хотя…

Ну да, все верно. Не обязательно же они десятилетиями живут на одном месте. А значит, с переездом начинается и новое кладбище.

Я потер лоб. Выходит, не по одному кладбищу… И те пятьдесят холмиков – надо еще умножать… Черт возьми!

– Вот-вот, – сказал старик. – А еще ты ни разу не задумывался, почему мы ни разу не встретили ни одной старухи? Тридцать лет, тридцать пять максимум – а потом как отрезало. Куда они деваются? Те, которые старше? А?

Я опустил глаза. Ч-черт… Об этом я тоже как-то совершенно не думал.

– Так что черт их знает, как часто они вообще проводят ритуалы. А вместе… Хм… – Старик задумался. – Хороший вопрос, между прочим…

Его взгляд остановился на ручке кресла, затуманился, утонул внутри…

Я не мешал ему вспоминать, терпеливо ждал. У меня тоже было, над чем подумать.

Что надо тем жабам за больницей? Очевидно, не земля. Место для дома можно найти и получше. Медицинская помощь? Даже не смешно. Тогда что?

Морг?

Но что там есть, кроме свежих трупов? Только трупы.

Много свежих трупов…

Я поморщился. Не нравится мне эта возня вокруг морга… Дорогу провели, домик построили. Выходит, речь не о мелочах. Что-то им там нужно. Что-то серьезное.

– А знаешь… – ожил Старик. – А ведь ты прав. Вместе… Странно, как мне это самому в голову не пришло…

– Что?

– Да паучихи эти… За все их ритуалы не скажу, свечку не держал, но…

Старик замолчал.

– Что – но? – Я еле сдерживался.

– С этими чертовыми суками сам черт ногу сломит, вообще-то. У некоторых слабеньких-молоденьких и книг-то алтарных не было. Это у паучих. У жаб иначе: или есть и книга и алтарь, или вообще ничего. Попадались мне такие, совсем молоденькие. Ни алтаря, ни книги…

– Молодые – и слабые? – уточнил я.

Старик покивал:

– Слабые, пожалуй… – Он поморщился. – Только вокруг них – полно изувеченного зверья. Пока за ее домом следишь, кого только ни насмотришься. То собака со вспухшей пастью, бредет как пьяная. То кошки хромые и горбатые. Голуби – не летают, по земле бегают. Крысы днем на виду сидят. Присядешь с ней рядом – не убегает, только дышит судорожно… Но вот что странно. Ни разу не видел, чтобы слабые проводили ритуал вместе с кем-то. А вот сильных вместе – видел. Вдвоем паучиха и жаба. Такое видел трижды. Все три раза – в новолуние. То есть паучихий ритуал, выходит. Каждый раз паучиха была сильная, с алтарем и с книгами. Жаба тоже очень сильная… И вот у вас теперь – то же самое: опять сильная паучиха во время своего ритуала – с жабой… Жаба, должно быть, тоже сильная…

– А сами жабы?

– Что – сами жабы?

– Когда не помогают паучихам? Когда в свои дни, в полнолуние? Они бывают вместе?

– На своем алтаре? Нет. Ни разу не видел, чтобы жабы справляли свой ритуал с кем-то… Даже с другой жабой. – Старик покачал головой. – Нет, не видел такого.

– А просто жаба вместе с жабой? Не обязательно в ночь ритуала. Бывает, чтобы встречаются, вместе что-то делают?

– Мне такого не попадалось.

Вот как…

Черт возьми, что же тогда происходит там, в морге?

Почему их там – трое?!

Три жабы – возле кучи свежих трупов…

Я вспомнил застывающие глаза собаки. Харон. Перевозчик в Лемурию. Случайное совпадение? Хотелось бы верить. Но уж больно все одно к одному…

Черт возьми! Что же у них в том городке намечается?

Мягкий взгляд старика вдруг цапнул меня, как коготь:

– А с чего такие вопросы?

А, черт! Все-таки заподозрил!

– Крамер?

– Что, дед Юр? – я старательно не понимал, куда он клонит.

Он внимательно разглядывал меня – и я никак не мог понять, что прячется в уголках его глаз. В самом деле он что-то заподозрил, или же это его всегдашняя шутовская сердитость – для профилактики…

– Ладно, стервец… Ну-ка, – он ткнул пальцем на дверь.

– Что?

– Давай-давай, – он дернул подбородком на дверь, уже катясь на меня.

– Но…

– Поставил чашку и бегом! – рявкнул старик.

И я снова не мог понять, шутит он или рассердился всерьез. Я поставил чашечку на стол, поднялся и поплелся в коридор. Как можно медленнее. Пытаясь понять, где же я ошибся. Что лишнего сболтнул – и можно ли теперь, задним числом, увильнуть. Как оправдать свой конкретный интерес, каким подпорки выдумать…

Старик, как конвоир, катил позади:

– Шустрее! В кабинет.

За окнами была уже ночь. Пятачок тусклых отблесков, пробившихся через коридор из гостиной, а дальше кабинет – одна темнота.

Щелкнул выключатель, вспыхнули люминесцентные лампы, залив комнату неестественно белым светом.

Старик прокатился мимо меня к своему письменному столу – дубовая громада почти на четверть комнаты, столешница в пять сантиметров, а тумбы даже на взгляд увесистые, как бетонные блоки. Их-то, в основном, и было видно. Вся столешница под книгами и бумагами.

Старик вообще никогда не отличался аккуратностью в том, что у него творилось на этом столе. Но если раньше то был просто живописный беспорядок – сейчас это были книжные завалы после торнадо, пронесшегося по книжным стеллажам. Стопки открытых книг и справочников, раскрытые и приложенные по краям, чтобы не перелистнулись, другими томами, а поверх тех громоздились уж новые…

Исследовательская вакханалия, ментальная оргия. Вот что тут творилось сегодня, пока меня не было. Страстная, необузданная и всепоглощающая. А это ее последствия. Вместо винных пятен и усталых тел – распяленные книги вповалку со словарями и справочниками.

А поверх всего – та книга. Нашей последней чертовой суки. Бесстыдно раскинувшись тяжелыми страницами, такими плотными и тяжелыми, что даже не пытаются перелистнуться. Их и бумажными-то назвать язык не поворачивается – не из целлюлозы их делали, на ощупь совсем другие, и звук, когда листаешь, совсем другой. И печать: буквы ощутимо вжаты в бумагу. Сами буквы тоже непривычные: очень крупные, избыточно разукрашенные – хоровод разлапистых и угловатых жуков-мутантов…

Старик объехал стол и развернулся ко мне. Глядел поверх громадного стола с ворохом книг, как судья. А может быть, и прокурор.

Все-таки знает, что я ездил из города?..

– Не стой, садись.

Я присел на краешек стула, судорожно пытаясь выдумать хоть какую-то причину.

Ездил проверить, умерла ли та последняя сука, которую мы не стали добивать?

Тогда оставить ее живой было правильно – ради будущего. Воспоминание об этом когда-нибудь может оказаться последним шансом на спасение. Несколько секунд замешательства чертовой суки, когда она уже думает, что добралась до тебя… Но это на будущее. На очень далекое будущее, раз пока мы никуда не суемся из города, – ведь я никуда не полезу, пока Старик не разрешит, теперь я во всем слушаюсь его. Но надо было проверить, что она все-таки подохла там, в подвале. Или добить ее, если еще подыхает, уже ничего не чувствуя. Мало ли… Вдруг туда кто приедет, да и вытащит ее?..