Текст книги "Центральное дело. Хроника сталинских репрессий в Якутии"

В ЧЕМ ОБВИНЯЛИ М.К. АММОСОВА?

Приведем квинтэссенцию обвинительного заключения М.К. Аммосова. Максим Кирович Аммосов обвинялся в том, что с 1922 г. являлся одним из руководителей контрреволюционной националистической организации в Якутии, ставившей целью отторжение Якутии от СССР и создания буржуазного Якутского государства под протекторатом Японии. Он якобы был завербован в японскую разведку в 1922 г. и до 1928 г. передавал ей шпионские сведения, параллельно готовил условия для успеха контрреволюционного вооруженного восстания и японской интервенции. С 1934 г. якобы был связан с руководителями казахской националистической антисоветской организации У.Д. Кулумбетовым, С. Ескараевым и Л.И. Мирзояном, совместно с которыми руководил вредительством в колхозах и совхозах и диверсиями на железнодорожном транспорте. Был якобы осведомлен о террористической деятельности пантюркистской правотроцкистской организации Т.Р. Рыскулова в Узбекистане, но не донес об этом.

Мы уже рассказывали, как был «связан» с пантюркизмом М.К. Аммосов, как он «поджигал» ферму в Казахстане. Насчет шпионажа в пользу Японии: якобы завербовавший М.К. Аммосова С.Н. Донской-1 на предварительном следствии в 1930 г. не давал никаких показаний в отношении М.К. Аммосова, вообще не признавал себя виновным. Будучи вторично арестованным 15 февраля 1938 г., С.Н. Донской-1 умер во время допроса 5 июня 1938 г., не подписав ни одного из множества заготовленных следователями протоколов допросов с «признательными показаниями».

Также сфальсифицировано и «признание» М.К. Аммосова, что он стремился отторгнуть Якутию от СССР и попасть под иго Японии. Обвинение его в том, что он имел прямое отношение к организации повстанческих групп в 1927 г., абсурдно. В уголовных делах № 145873 и № 515926 на участников «ксенофонтовщины» нет такого факта.

М.К. Аммосова обвиняли в преступных связях с В. Акбердиным, И.Ф. Васильевым, Н.Н. Захаренко, К. Капаровым, В.С. Конюховым, Г.К. Кулиничем, С.Ф. Любченко, И.И. Прядезниковым, А.А. Семеновым, Н.П. Семеновой, 3.Д. Чурановым, К. Фазиловым (мы назвали только тех, кого не упоминали выше в «Казахстанском следе» и «Неизвестной реабилитации пантюркизма»). Но по их показаниям М.К. Аммосов как участник антисоветской организации не проходит.

И.Н. Барахов и К.О. Гаврилов показывали, что М.К. Аммосов был членом общества «Саха омук», что следствием инкриминировалось как участие в антисоветской организации.

Обвинения были до того дутыми, высосанными из пальцев, и чтобы создать хотя бы видимость правдоподобия, требовалось силой выбить у М.К. Аммосова подтверждающие все эти чудовищные обвинения показания.

В ЛЕФОРТОВКЕ

Максима Кировича Аммосова сначала содержали в Доме предварительного заключения НКВД Киргизии во Фрунзе. Отсюда он отправил личное письмо Е.М. Ярославскому (не датировано, но, судя по содержанию, написано перед самым арестом) и официальное заявление в адрес бюро КПК при ЦК ВКП(б), написанное 19 ноября 1937 г. В них он просил объективного партийного разбирательства.

Письма не дошли до адресатов, 20 ноября 1937 г. он был исключен из партии. Тем не менее, он не падал духом. Написал заявление И.В. Сталину, надеясь на то, что уж это письмо (не датировано) дойдет до адресата, и Иосиф Виссарионович все же объективно разберется.

3 декабря 1937 г. М.К. Аммосов написал два заявления – И.В. Сталину и Н.И. Ежову – в которых он доказывал свою невиновность. Николая Ивановича он просил провести особое следствие по его делу. Что ж, Ежов в этом ему не отказал, приказал перевезти из Фрунзе в Москву.

В Москве же его ждала не справедливость, а знаменитая Лефортовка, прославившаяся тем, что здесь работали самые жестокие и изощренные палачи. Сюда везли самых непокорных, сильных духом. Лефортовская следственная тюрьма НКВД СССР представляла собою бывший дворец адмирала Петра I, швейцарца Ф.Я. Лефорта, построенный в конце XVII века. В главном корпусе, помимо кабинетов следователей, было 260 камер.

Режим Лефортовки был суровым. Подъем в 6.00, в 8.00 – утренняя поверка, а в 18.00 – вечерняя. Отбой в 22.00. Прогулки в годы Н.И. Ежова разрешались только ночью, их длительность не должна была превысить 10 минут. В камерах с подъема до отбоя не разрешалось лежать, заключенный должен был либо стоять, либо ходить, либо сидеть на стуле, спать даже сидя запрещалось. А ночью его вели на допрос – в Лефортовке допрашивали с 22.00 до 6.00, лишая подследственного сна. На допрос водили три надзирателя – один шел впереди, двое вели заключенного, выкрутив ему руки. Шли выкрашенными в черный цвет коридорами.

А в кабинетах допрашиваемый должен был стоять неподвижно. Иногда разрешалось сидеть на самом уголке табуретки. И так все восемь часов допроса. За отказ давать показания и за малейшие нарушения режима заключенного бросали в карцер. Там, согласно инструкции, питание ежедневно составляло 300 граммов хлеба и четверть литра кипятка, через два дня на третий давали четверть литра горячей похлебки. Подъем в 5.00 отбой в 23.00. Складные нары после подъема убирались. Сидеть или стоять, опираясь на стену, категорически запрещалось. Нужно было все время ходить или стоять. Если заключенный, обессиленный после длительных допросов, когда лишался сна и возможности отдохнуть лежа, нарушал режим карцера – усаживался на пол или лежал на нем, то он переводился в карцер еще более строгого режима. Таких было много – ледяные карцеры в холодное время года и парилки в любой сезон, с наклонными полами и низкими потолками, камеры, залитые водой. Однако Лефортовка славилась не своим жестким режимом, карцерами и изнурительными «выстойками», а своими избиениями.

Изучая дело Н.И. Бухарина и других, мы наткнулись на показания А.А. Розенблюм, бывшего начальника санчасти Лефортовской тюрьмы, работавшей там в 1937–1939 гг. Она сказала, что в санчасти тюрьмы видела многих арестованных в тяжелом состоянии после нанесенных им побоев. «Крестинского (проходившего по делу Н.И. Бухарина. – Авторы) с допроса доставили к нам в санчасть в бессознательном состоянии. Он был тяжело избит, вся спина его представляла из себя сплошную рану, на ней не было ни одного живого места. Пролежал, как я помню, он в санчасти дня три в очень тяжелом состоянии» (Д. № 967582. Т. 3. Л. Д. 136). А 3.Ф. Глинкина в 1939 г. показала, что слышала, как Н.И. Ежов рассказывал своему заместителю М.П. Фриновскому об избиении в Лефортовской тюрьме А.П. Розенгольца, (он тоже проходил по делу Н.И. Бухарина).

Тоже осужденный вместе с Н.И. Бухариным, Д.Д. Плетнев в своем заявлении от 10 декабря 1940 г. на имя Л.П. Берии писал: «Насилием и обманом у меня вынуждено было «признание»… Допросы по 15–18 часов подряд, вынужденная бессонница, душение за горло, угроза избиением привели меня к расстройству психики, когда я не сознавал ясного отчета в том, что совершил. Я утверждал и продолжаю утверждать, что ни в каких террористических организациях я ни в какой мере не повинен» (Д.№ 967582. Т. 76. Л. Д. 11–13, 21–23).

Н.И. Ежов любил работать в Лефортовке. Лично принимал участие в допросах, однако это в протоколах допросов не фиксировалось, все выяснилось лишь после его ареста по его собственным, а также других его подчиненных показаниям. В деле Н.И. Ежова, (Т. 3. Л. 9. 1–9) можно найти его показания об этом, в деле его заместителя М.П. Фриновского, (Т. 2. Л. Д. 37–40) тоже есть свидетельства, подтверждающие это. 29 мая 1937 г. Н. И. Ежов лично допросил М.Н. Тухачевского. И несгибаемый маршал дал «признательные показания». В листах 165 и 166 его дела № 967581 были обнаружены пятна крови (Известия ЦК КПСС. 1989. № 4. С. 50).

Вероятно, Н.И. Ежов принимал участие и в допросах М.К. Аммосова, хотя это не зафиксировано нигде. Как показывает М.П. Фриновский, «если арестованный отказывался от своих показаний, Ежов уходил, а следователю давалось указание «восстановить» арестованного, что означало добиться от обвиняемого прежних показаний. Ежов… каждого убеждал, что они не будут расстреляны».

В деле М.К. Аммосова есть документ, что он полгода (в подлиннике, видимо, по ошибке – полтора) вину свою не признавал, поэтому к нему применили одну из крайних мер – заставили лежать голым 16 суток на цементном полу (Т. 4. Л. Д. 310). Только после этого М.К. Аммосов был вынужден подписать (если его подписи подлинные, а не подделаны) составленные следователями протоколы допросов, часто датированные задним числом, видимо, будучи не в состоянии их прочесть. Значит, он продержался в Лефортовке, считая со дня перевода в эту тюрьму, полгода – до июня 1938 г.

28 июля 1938 г. Военная коллегия Верховного суда СССР в своем судебном заседании, длившемся всего двадцать минут (считая время вынесения и оглашения приговора), установила виновность М.К. Аммосова в совершении преступлений, предусмотренных статьями 58—1а, 58—7, 58—8 и 58–11 УК РСФСР и приговорила к расстрелу с конфискацией имущества. Причем, на предварительном следствии обвинение по статьям 58—1а, 58—7, 58—8 М.К. Аммосову не предъявлялось. Как мог суд в составе В.В. Ульриха, И.Т. Никитченко и А.Д. Горячева за несколько минут установить, что М.К. Аммосов виновен еще по трем статьям уголовного кодекса?! Под руководством председателя Военной коллегии Верховного суда СССР В.В. Ульриха только с 1 октября 1936 г. по 30 сентября 1938 г. были осуждены к расстрелу 30514 человек, к тюремному заключению – 5643 человека, всего – 36157. Вот и приходилось на каждое дело уделять несколько минут. Суд над Т.Р. Рыскуловым, к примеру, длился всего лишь 14…

М.К. Аммосов был расстрелян 2 августа 1938 г. Его прах похоронили, по утверждению одного сотрудника органов госбезопасности, просившего нас не называть его имя, на кладбище Донского монастыря в Москве.

Максим Кирович Аммосов был реабилитирован 28 апреля 1956 г.

«ЭТА ИДЕЯ НЕЛЕПА…»

После ареста X.П. Шараборина, М.К. Аммосова, П.Н. Гуляева, после получения показаний П.Г. Габышева, НКВД СССР стал расширять круг арестованных по «Якутскому делу». Были взяты почти все якутяне, жившие и работавшие в Москве, в других городах за пределами Якутской АССР.

В один день – 3 февраля 1938 г. – были арестованы депутат Верховного Совета СССР, известный писатель, бывший председатель ЯЦИК П.А. Ойунский (в Иркутске) и постоянный представитель от ЯАССР при Президиуме ВЦИК С.Н. Донской-2 (в Москве). Был арестован 4 марта 1938 г. по «золотому делу» старший экономист «Союззолотопродснаба» К.О. Гаврилов. Были арестованы заведующий сектором Сибири и Дальнего Востока Сельскохозяйственного отдела ЦК ВКП(б) И.Н. Барахов и ученый-этнограф Г.В. Ксенофонтов, живший уединенно в Дмитрове Московской области и дописывавший второй том своего знаменитого труда «Урааҥхай сахалар», ставшего еще при его жизни одним из классических в области тюркологии.

Был арестован его брат А.Г. Ксенофонтов, также был арестован на двенадцать дней позже младшего брата С.Н. Донской-1, его, тяжело больного туберкулезом позвоночника, наркомвнудельцы вынесли из квартиры на носилках. Больные в таком состоянии нуждались в покое и неподвижности. Даже небольшая травма могла привести к смерти больного, что и случилось 5 июня 1938 г. в кабинете следователя, силой добивавшегося от С.Н. Донского-1 подписать сфальсифицированные следствием протоколы допросов… Были арестованы журналист С.Г. Потапов, родственник П.Г. Габышева, один из первых якутских профессоров Г.Г. Колесов, бывший заместитель наркома внутренней торговли ЯАССР П.Д. Яковлев, живший в Калинине, и многие другие… В феврале-марте 1938 г. наркомвнудельцы взяли почти всех «подозреваемых» якутян.

Расскажем о том, как был арестован П.А. Ойунский.

Он вместе с якутской делегацией возвращался с I сессии Верховного Совета СССР. Перед выездом из Москвы, 25 января 1938 г., отправил жене Акулине Николаевне телеграмму, что выезжает 27 января. Это была его последняя телеграмма. В Иркутске в гостинице он остановился в одной комнате с А.Г. Габышевым, С.М. Аржаковым, Н.Г. Фаткуловым. В соседний номер поселили Д.П. Охлопкову (Новикову). Ей сказали, что все, кроме Платона Алексеевича, пошли в парикмахерскую побриться. Ойунский, усталый от дороги, сказал, что побреется сам.

Дарье Петровне посоветовали, чтобы она никому не открывала дверь – большой город, есть всякие люди. Только если заговорят по-якутски, должна открыть. Она ждала долго. Было скучно. Начала дремать. И тут вдруг постучали в дверь. Она прислушалась – но не было слышно якутской речи. Потом еще раз постучались. Она не открыла. Земляки вернулись и спросили у нее, где Платон Алексеевич. Она сказала, что к ней он не заходил, не знает. Утром следующего дня Аржаков, Габышев, Фаткулов пошли искать Ойунского, побывали во многих учреждениях, даже побродили по людным местам, но безуспешно. Ойунский исчез… Они решили, что Платон Алексеевич уехал по каким-то своим делам. Хотя, может быть, кто-то из них уже догадался.

По приказу М.П. Фриновского П.А. Ойунский был арестован негласно. Наркомвнудельцы очень долго держали в секрете сам факт ареста Ойунского. 16 февраля в республиканской газете «Кыым» вышло фото якутской делегации вместе с секретарем ЦК ВКП(б) А.А. Андреевым. Там был и П.А. Ойунский. А он в то время был уже в Лефортовке…

Следствие по «Якутскому делу» в Москве шло шаблонно. Обвинения были стандартны, местами даже текстологически идентичны. Членство в контрреволюционной организации «Саха омук». Подготовка вооруженного восстания против Советской власти и террористической деятельности против руководителей партии и правительства к моменту нападения Японии на СССР.

Различались только детали. Например, И.Н. Барахов якобы был инициатором создания Московского руководящего центра якутской буржуазно-националистической организации. С.Н. Донской-2 якобы публиковал в советской печати статьи контрреволюционного характера.

Все они, за редкими исключениями, были вынуждены подписать протоколы допросов с «признательными» показаниями. К.О. Гаврилов первый отпечатанный на машине протокол допроса подписал только 16 августа 1938 г., через пять с лишним месяцев после ареста. А ведь его ломали опытные профессионалы ежовской инквизиции. С.Г. Потапов был доведен до психического расстройства, о чем свидетельствует его следственное дело № 967173 (Л. Д. 293, 312, 338).

В суде почти все они отказывались от своих показаний, данных на предварительном следствии, как от вынужденных. Профессор Георгий Георгиевич Колесов, человек блестящего интеллекта, на судебном заседании Военной Коллегии Верховного суда СССР 19 апреля 1939 г. убедительно доказывал бредовость обвинений: «Идея отторжения Якутии от СССР мне чужда и вообще нелепа. Ведь Якутская республика с трех сторон граничит с РСФСР, а с четвертой стороны – Ледовитый океан. И как же после этого Япония может захватить Якутию? И вообще, не могу себе даже представить, как я могу продавать свою родину. Я не допускаю мысли, что якутский народ мог подняться против всего Советского Союза, который насчитывает 170 миллионов населения». Видимо, эта речь произвела впечатление на судей. Они приговорили С.Г. Потапова, Г.Г. Колесова и П.Д. Яковлева не к расстрелу, а к 10 и 8 годам лагерей. Все они умерли в недрах архипелага ГУЛАГ: Серафим Георгиевич – 12 декабря 1941 г., Георгий Георгиевич – 19 января 1943 г., последним, 11 апреля 1944 г., ушел из жизни Петр Дмитриевич. В свое время, в 1921–1922 гг., он был эмиссаром повстанческого Временного Якутского областного народного управления во Владивостоке, Харбине и Токио. В 1924 г. получил разрешение на выезд в СССР и приехал в Якутию.

Один из авторов имел беседу с ответственным работником органов госбезопасности, который сообщил, что П.Д. Яковлев на самом деле был советским разведчиком, выполнял задания нашего командования в стане повстанцев, в столице Меркуловского правительства, в Харбинском центре белогвардейской эмиграции и в Японии. Поскольку эта информация все еще считается засекреченной, собеседник просил не называть его имя в печати. Насколько достоверно его сообщение – покажет время, когда архивы КГБ будут рассекречены…

Москва свою работу сделала – раскрыла и арестовала «верхушку якутской буржуазно-националистической организации», разгромила ее московский руководящий центр. Теперь дело было за наркомвнудельцами Якутии.

В Якутию 31 января 1938 г. был этапирован П.А. Ойунский, поставивший перед Н.И. Ежовым условие, что он подпишет «признательные» показания в том случае, если его вернут в родную Якутию (Эдэр коммунист. 3 августа 1988).

Центр событий перемещался в Якутию…

ДЕЛО № 1598

А в Якутии в первой половине 1938 г. аресты шли вовсю, хотя еще не набрали такого размаха, какого они достигли ко второй половине г. Когда П.А. Ойунский прибыл в Якутск, машина репрессий, отлаженная еще А.П. Коростиным и пущенная И.А. Дорофеевым, набирала обороты. Работавший в караульной службе НКВД ЯАССР после окончания Якутской национальной военной школы в 1935 г., Д.Д. Сухарев в 1973 г. вспоминал о своих встречах с П.А. Ойунским (его воспоминания впервые опубликовал И.И. Николаев в газете «Эдэр коммунист» от 3 августа 1988 г.). Дмитрию Дмитриевичу довелось в марте 1938 г. два раза ночью конвоировать Платона Алексеевича от Якутской тюрьмы № 1 до комендатуры наркомата. Уважая Платона Алексеевича, он заговаривал с ним, хотя это было категорически запрещено. В первый раз Ойунский сказал, что он ни в чем не виноват, все рано или поздно узнают, что он не враг народа. А во второй раз Платон Алексеевич расспрашивал у конвоира, что нового в Якутске, кто еще арестован…

Многие друзья, знакомые и коллеги Ойунского уже сидели в тюрьме – Н.Д. Субурусский, А.Ф. Бояров, К.К. Байкалов и другие. Уже стало историей заседание VI сессии ЯЦИК, выведшего из состава членов разоблаченных органами НКВД врагов парода: Д.Н. Перевалова, К.К. Байкалова, В.В. Пенчукова, Г.М. Сабунаева, X.П. Шараборина, Н.М. Цой-Коре, И.П. Лебедкина, Д.Л. Яковлева, А.С. Куприянова, И.-И.М. Левина, П.Е. Белого и Л.П. Карамзина. Это было только начало.

Наркомвнудельцам предстояло сломать твердых, убежденных большевиков, революционеров, героев гражданской войны, людей, пришедших в партию по долгу совести, а не по карьеристским соображениям. Разумеется, среди арестованных были и слабовольные, и легковерные люди, быстро уступавшие давлению или поддавшиеся на провокацию, но их было немного, да и их показания годились преимущественно только для новых арестов других людей. Требовались твердые доказательства вины подследственных. Такими в те времена были самопризнания. Только в редких случаях допускалась передача дела в суд исключительно на основании свидетельских показаний. А добыть таких свидетелей было весьма непросто, приходилось идти на фальсификацию. Характерно, что подавляющее большинство тогдашних следственных дел имеет ставшее трафаретным примечание «Вещественных доказательств по делу нет». Как яркий документальный пример, раскрывающий механизм создания дутых дел, полностью приведем дело № 1598.

Вечером 23 апреля 1938 г. следователем Управления государственной безопасности НКВД Якутской АССР Иваном Федотовичем Ахчагныровым и его помощником Владимиром Андреевичем Овсянниковым был арестован 24-летний Леонид Петрович Потапов, проживавший в коммунальной квартире дома № 57 по улице Советской города Якутска. Это случилось на четвертые сутки, как Леонид привел в свой дом молодую жену.

Постановление об аресте гр. Л.П. Потапова по подозрению в совершении особо тяжких государственных преступлений по статьям 58–10 и 58–11 УК РСФСР было вынесено И.Ф. Ахчагныровым, согласовано с начальником 4-го отдела 3.Н. Беляевым и утверждено наркомом внутренних дел ЯАССР И.А. Дорофеевым. Санкцию на арест дал помощник прокурора ЯАССР по спецделам Е.В. Иванов. Потапов на первый допрос в кабинет № 24 был вызван только на третью ночь после ареста. Тогда рукой Ахчагнырова был заполнен первый протокол по следственному делу № 1598. С первых же минут допрос, судя по заданным вопросам, начался весьма жестко – с категоричного требования немедленно признаться в своей контрреволюционной деятельности…

Как возникло дело Потапова? Руководство НКВД ЯАССР в те дни поставило перед оперативным составом задачу в кратчайший срок найти «поджигателей». Считалось, что все пожары в деревянном Якутске – дело рук агентов. Началась широкомасштабная охота за «диверсантами». Были подняты старые следственные дела. Среди прочего выяснилось, что некий Л.П. Потапов в 1930 г. был под следствием по признакам статьи 58—8 (контрреволюционный терроризм) УК РСФСР. «Враг народа» был найден, теперь нужно было «пришить» ему дело.

Потапов был русским, поэтому самый «беспроигрышный» вариант – обвинение в национализме – отпал. Не удалась и попытка обвинить его во вредительстве в области советской торговли (Потапов работал закупщиком товаров Намского райпотребсоюза). А обвинение в диверсиях провалилось с самого начала. Следствие зашло в тупик из-за твердости Потапова: он ни в чем не признавался, ничего не подписывал. Видимо, трудное детство (он рано стал сиротой) и юность (в 16 лет был под следствием в ГПУ) выработали у Потапова упорство и бесстрашие. И следствие было вынуждено пойти на крайний шаг – расшифровку своего секретного агента, который своим доносом дал формальный повод для ареста Потапова. На официальный допрос был вызван Георгий Герасимович Аргунов – сексот НКВД.

Аргунов был сыном кулака. Судя по уцелевшим документам НКВД, он был доволен этой своей «работой», которая, помимо солидных вознаграждений, давала и другие льготы. Донос Аргунова явился формальной причиной начала агентурной разработки Потапова. По заданию Зотьева, работавшего с агентурой в тесном контакте с Ахчагныровым, практикант П.Н. Портнягин составил пухлое «досье» на Потапова. И теперь нужны были не доносы, а официальные показания Аргунова. Его вызывали на допрос семь раз – 4, 6, 10, 13, 14, 15, п 21 мая 1938 г. Эти показания секретного агента составили почти полтома – так много «преступлений», оказывается, числилось за Потаповым. Однако реально инкриминировать ему можно было только «антисоветскую агитацию».

Аргунов назвал и свидетелей – Лепчикову, Петра и Михаила Чемезовых, Скрыбыкину и др. Первой была допрошена Мария Федоровна Лепчикова. В протоколах допроса от 27 мая и 2 июня написано, что она подтвердила то, что Потапов вел антисоветскую агитацию. Основываясь на этих показаниях, Ахчагныров, Овсянников и практикант Яков Федоров в течение нескольких недель круглосуточно допрашивали Потапова, сменяя друг друга. Потапов твердо стоял на своем.

8 июля были вызваны на допрос Михаил и Петр Чемезовы. Составили протоколы, где были записаны их показания против Потапова. Через два дня была вызвана Скрыбыкина, а потом Чемерганский. 13 июля 1938 г. следственное дело № 1598 было завершено и 21 июля передано через прокурора ЯАССР Е.В. Иванова (того самого, кто дал санкцию на арест Потапова, будучи еще помощником прокурора) на рассмотрение судебной коллегии Верховного суда Якутской АССР. Из-за загруженности, дело Потапова было рассмотрено лишь 15–16 января следующего года Верховный суд республики приговорил Потапова к 10 года лишения свободы по 1-й части статьи 58–10 УК РСФСР. Потапов не смирился и подал апелляцию. Верховный суд РСФСР своим постановлением от 7 марта 1939 г. этот приговор отменил и дело отправил на доследование.

Ахчагныров к тому времени работал секретарем обкома ВЛКСМ, Овсянников же был направлен в Чурапчинский район. Возможно, поэтому дополнительное расследование, которое проводил начальник отделения другого отдела С. Зедгенизов, пошло по иному пути. Сначала, 31 июля, Зедгенизовым была передопрошена Скрыбыкина. Она категорически заявила, что ничего не знает о фактах антисоветской агитации Потапова и никогда не давала таких показаний Ахчагнырову.

Параллельное следствие вел оперуполномоченный И.И. Кривошапкин. 1 августа он передопросил Петра Чемезова. Тот заявил, что «прежние мои показания написаны на русском языке и я не подписался, поэтому ничего не знаю, как оно было написано с моих слов. Следователь мне говорил, что сейчас протокол не будем составлять, протокол я буду составлять потом, после чего вы будете подписываться. Так и остался протокол неподписанным мною».

На следующий день Кривошапкин вызвал Михаила Чемезова. Тот сказал, что русским языком не владеет, а протокол его допроса был составлен на русском языке, и он подписал его под давлением следователя Ахчагнырова, ничего не зная о том, что там написано. Дополнительное следствие, так поздно начавшееся и шедшее со скрипом, в конце августа 1939 г. неожиданно быстро завершилось.

28 августа Зедгенизовым была передопрошена Лепчикова. По ее словам, следователь Ахчагныров сам составил протокол допроса и не давал ей читать. Аналогичные показания дал и Чемерганский, очень удивившийся требованию подробно рассказать о фактах контрреволюционной деятельности Потапова. Однако оставались в силе показания Аргунова. Зедгенизов 31 августа устроил очную ставку между Аргуновым и Скрыбыкиной (кстати, тот был ее племянником). В кабинете Зедгенизова произошел скандал. 80-летняя старуха набросилась на родственника. Еле успокоив разъяренную свидетельницу, Зедгенизов записал с ее слов, что Аргунов, начиная с 1937 г., «бравировал тем, что он является агентом НКВД и угрожал лично Скрыбыкиной, что в случае чего он ее потащит в НКВД». Аргунов враждовал с Потаповым (то же показала ранее и Лепчикова), который никогда не вел антисоветскую агитацию. На очной ставке подследственного Потапова и свидетеля Аргунова подтвердилось то же самое.

Вызванная на допрос Матвеева заявила, что об антисоветской деятельности Потапова не знает, но знает о вражде между Потаповым и Аргуновым. Последний угрожал Потапову за то, что тот защищал Скрыбыкину и других соседей от издевательств со стороны Аргунова. Этот «агент НКВД» всех пугал своим дружком Ахчагныровым и терроризировал своих соседей.

4 сентября 1939 г. Зедгенизов подписал постановление о прекращении дела Потапова. Контролировавший ход следствия В.П. Савочкин (о нем ходят легенды как об единственном гуманном чекисте в системе НКВД Якутии) добился у нового наркома внутренних дел ЯАССР М.П. Некрасова утверждения о прекращении дела. Нарком наложил резолюцию: «т. Куликову расследовать все факты и доложить результаты».

И тут, когда освободили Потапова, возникла щекотливая ситуация. У Потапова при обыске Ахчагныровым и Овсянниковым было изъято много вещей (столовое серебро, 2000 руб. казенных денег, принадлежавших Намскому райпотребсоюзу, закупщиком которого был Л.П. Потапов, 4 бутылки спирта и новый велосипед). Надо было вернуть все изъятое (кстати, эти вещи не подлежали конфискации). А в складах ничего не обнаружили. И.Ф. Ахчагныров заявил, что якобы сдал все на склад (однако об этом не было составлено ни одного акта) и ничего не знает. В.А. Овсянников, работавший уже начальником Чурапчинского райотдела НКВД, все-таки попался, неосторожно признавшись, что четыре бутылки спирта и велосипед «временно» хранил у себя дома. На вопрос – где они сейчас, он заявил, что их у него «украли». Это «остроумное» объяснение не удовлетворило Д. Носова, проводившего служебное расследование. Овсянников был арестован на 15 суток. Его обязали за спирт возвратить 100 руб. и приобрести другой велосипед. Овсянников отсидел свои сутки, но велосипед и деньги Потапову не вернул.

В документах тех времен встречается много материалов, свидетельствующих, что наркомвнудельцы не брезговали заурядной кражей. Вот только одно дело: Арестованный 1 ноября 1938 г., следственный заключенный В.Г. Журавлев 25 июля 1939 г. подал заявление, что И.Ф. Ахчагныров у него отобрал… подушки и присвоил. НКВД пошевелился только в октябре. Кто-то (подпись неразборчива) начертал резолюцию «Пушкареву». Комендант НКВД ЯАССР Пушкарев 13 октября переправил дело подчиненному: «т. Захарову. Прошу проверить у т. Батищева». Тот распорядился: «т. Батищев. Разыскать и доложить». Батищев порылся в складе, а потом заявил: «Я выяснил, что у меня на складе нет и не было таких вещей, со слов з/к Журавлева он оставлял в кыбытыке (в кабинете. – Авторы) Ахчагнырова, а Ахчагныров заявил – не знаю». Пришлось провести служебное расследование. ВРИД начальника секретариата НКВД ЯАССР младший лейтенант госбезопасности (фамилия неразборчива) допросил В.Г. Журавлева и И.Г. Попова. Последний подтвердил, что он сам лично заносил подушки в кабинет № 24 И.Ф. Ахчагнырова. То же подтвердили дежурные НКВД ЯАССР, видевшие, как заносили подушки. Вынужденный давать непривычное письменное объяснение, И.Ф. Ахчагныров сокрушался, что был «либерален» с В.Г. Журавлевым: «Только мне остается сожалеть, что не был по отношению его требователен т. е. не держал по ногам на следствие» (читать, видимо, надо: «жаль, что я его мало проучил»).

Вернемся к делу Л.П. Потапова. Особоуполномоченный НКВД ЯАССР Куликов делал все от него зависящее, чтобы возродить провалившееся дело Потапова. 27 сентября при допросе Лепчиковой он попытался оказать на нее давление. Но та заявила: «Свидетелем по делу Потапова не хочу быть. Потому, что я не знаю антисоветских высказываний Потапова». По поводу своих первых «показаний», данных Ахчагнырову, заявила, что «содержание показаний я не знаю, так как мне читать этих показаний не давали и не переводили. Подписи я поставила под показаниями только потому, что меня следователь пугал 95-й статьей Уголовного кодекса». Когда Куликов ей прочитал те «показания», она их отвергла: «Нет, ничего не подтверждаю, я так не показывала».

Итак, состряпанное Ахчагныровым дело Потапова окончательно рухнуло. Куликов был вынужден сделать заключение, что Ахчагныров нарушил статьи 139, 140, 146, 183 УПК РСФСР, однако предложил ограничиться указанием Ахчагнырову. Это заключение 15 октября 1939 г. утвердил нарком Некрасов. Аргунов же был привлечен к уголовной ответственности за клевету и незаконное хранение золотых вещей. Органам не были нужны «засветившиеся» агенты, поэтому его не стали выгораживать. Получив 10 лет лагерей, Аргунов добывал колымское золото в «Дальстрое». Поистине, жуткая ирония судьбы… Потапов воевал на фронте, был ранен, стал инвалидом II группы. Награжден орденом Славы III степени, боевыми медалями.

После казни Берии колесо репрессий замерло, а потом неторопливо начало набирать обороты в обратную сторону. 23 октября 1953 г. начальник особой комиссии МВД ЯАССР майор Ярославцев допросил Потапова. Потапов показал, что Ахчагныров его целыми сутками заставлял стоять без движения или сидеть на коленях, жестоко избивал, бросал на несколько суток в ледяной карцер. Сам составлял протоколы допросов и требовал переписывать. Через несколько лет на партсобрании КГБ ЯАССР 25 января 1956 г. Ярославцев подтвердил показания Потапова и дополнил, что тот плакал, рассказывая об издевательствах Ахчагнырова.