Текст книги "Там, где синеют маки"

Глава 9
«Одноногий боец»

«И всё же, не Ницше и не Кант не описали бы того, что происходит сейчас в мире, эту историю о людях и их жизнях. Об этих не знакомых Вам и, даже, мне людям. В этом маленьком городке не существует тайн, каждый человек хранит в себе знания друг о друге. Знания и сказки. Я знаю, что у гера Мунта больное колено, потому что его прострелили в 1917 году, а у сына местного сапожника мечта стать зубным врачом и уехать в Англию; девочка по имени Катрин вчера сбежала со своим другом в другой город, а сегодня её выпороли родители. Все мы знаем и о том, что гер Маер (оберштурмфюрер) убил своего сына за то, что тот кричал на всю округу свою ненависть к власти, а все эти люди знают, что в апреле 1916 года без вести пропал парень по имени Вольфганг, а его отец искал сына всю войну, и до сих пор ждёт, когда он вернётся. Он врёт себе. Вёлли не вернётся. Как бы отец ни верил, что он жив. Листы сына давно упали пеплом на землю».

– Прекрати! Прошу тебя, хватит! – Фрау Гальман взорвалась от раздражающего царапания пера по бумаге. – Тебя совершенно не волнуют чувства других! Эгоист! – Ей казалось, что вокруг никто не может и представить, что чувствует она сейчас, когда её муж лежит без сознания, там, за ледяной стеной. Очнётся он или нет. А если нет? Как жить дальше? Впереди ещё одна война, она крадётся, шепчется. Кажется, что всё тихо, но она нагрянет словно гроза и будет смеяться над всем живым. Единственный, кто поможет фрау Гальман – это её муж. Который давно её не любит, по крайней мере, ей так думается. Он совесть потерял? Умирать собрался. Два эгоиста. Он да сын его. – Думалось ей всё это время.

– Пройдите в палату. – Мрачно сказал доктор, выглядывая из-за обшарпанной деревянной двери.

Фрау Гальман и её сын траурно зашли в палату, думая, что пришло время прощаться.

– Лукас! – Воскликнула жена от счастья, которое так было непривычно для её чувств. – Боже мой! – Она кинулась к его постели, и впервые за столько лет дотронулась до его руки. В её глазах были эмоции, которых не существует на словах. Гальман, окутанный в бинты и одеяла, казался неподвижным куском бетона. Он смотрел на свою жену и не мог не улыбнуться ей. Ему было безумно сложно сделать это физически и морально, но он сжал её руку в своей. Сын Гальмана боялся взглянуть на отца даже издалека, поэтому его взгляд был направлен в пол, на котором виднелись капли крови после недавней операции.

– Милый мой… – прошептал Гальман, пытаясь подозвать к себе сына. Он видел, как сын пытается перебороть себя, подойти. Но в момент, когда сын сделал шаг Гальман закричал от невыносимой боли, которая парализовала его левую часть тела. Прибежал человек, который был похож скорее на мясника нежели на врача. Он суетно сбросил одеяла с пациента и перед всеми открылась картина, которой не ожидал никто из семьи Гальман.

– Господи! – фрау Гальман закрыла лицо руками, – как ты теперь будешь жить?

Фрау Гальман – удивительный человек, который никогда ничего не забывает, но сейчас все её прошлые страдания стали прошлым. Её глазам открылась настоящая картина, открылась действительность, жизнь, которая идёт мимо неё каждую минуту. Её муж лежал сейчас перед ней с перевязанной головой, сломанным носом, загипсованной левой рукой, тремя сломанными рёбрами, перевязанной по колено правой ногой, а левая сгорела ещё вчера после ампутации, в топке. Теперь перед фрау Гальман лежал не бесполезный изобретатель, не эгоист и болван, а боец. Одноногий боец, который выжил, чтобы бороться и идти дальше.

Всё это время сын гера и фрау Гальман не мог найти себе место, его устрашало то, что он видел, ему становилось плохо и дыхание будто сковывали якорные цепи большегрузного теплохода. Ему было так безумно страшно подойти к отцу, что его единственным решением стал побег из этой палаты куда-нибудь подальше, где его не найдёт ни стыд, ни мать. Он побежал на то заброшенное всеми место, где обычно вдохновение посещает перо, где Лукас мечтает о Присцилле.

Лучи солнца ржавой струйкой текли с подоконника по полу, а перо продолжало царапать бумагу:

«И откуда узнать, что отберут у тебя следующим? И почему обязательно отбирать? Почему не вернуть Вёлли? Или его было мало? Чем виноват перед миром этот человек? Разве же он посылал армии на страны, разве он убивал тысячи или он, вешал пленных и заключённых? Почему мир (Бог?) так обходится с людьми? С такими простыми людьми, которых никто и не знает. Таких людей миллиарды. Они живут, делают. Но они – это они. Что-то огромное, что даже невозможно представить себе в голове. Миллионы характеров, миллиарды поступков. Что все эти люди сделали, чтобы над ними глумился этот мир? Отбирал у них жизни, части тел, людей, работу, деньги, жильё, любовь?»

– Я виноват во всём сам, не вини никого в этом, – говорил Гальман своей жене через неделю, когда его состояние стало куда лучше. Ты же знаешь, наша жизнь – плот наших действий. Значит, я что-то делаю не так, раз столько всего из моей жизни уходит. Понять бы только – что? – помолчав, он добавил, – Главное, что все мы есть друг у друга. – чуть видно улыбнулся Гальман.

Но Гальман вполне понимал, что он делал когда-то не так, одна единственная пленка крутилась в его голове, когда он задавался таким вопросом, но он боялся признаться сам себе. И боялся понять, углубиться в рассуждения – кара Божья или закономерность действий? Причина и следствие, которые всегда неотделимы друг от друга. Которые так неразличимы в рефлексиях воспоминаний. Будто смысл его жизни в том, чтобы сойти с ума от собственных догадок о смысле жизни.

Что только делает с людьми неизвестность. Может быть, знай фрау Гальман о том, что её сын мёртв, о том, что он похоронен, и её муж знает, где – она была бы другой? Она бы смирилась с тем, что её сына не вернуть и стоить жить дальше? Но, тогда в её сердце ни осталось бы ни капли света в виде надежды, что однажды её маленький Вёлли вернётся домой и продолжит учиться петь и играть на её скрипке. Эта надежда и сейчас не на долго покинула фрау Гальман, её сознание снова опутывалось паутиной злости и ненависти ко всему вокруг.

Глава 10
«Наряженная ёлка»

«Вот они, маленькие и крохотные воспоминания о людях. Вот они, одинаковые, облетевшие розы, маршируют по брусчатке, гремят своими цепями, смотрят в ноги друг другу. Когда-то маленькие и счастливые, когда-то маленькие и запуганные. Тот вон, обритый налысо, покрытый синяками и ссадинами, идёт и думает о своих невыпущенных книгах, никому неизвестных, которые тлеют сейчас в его подвале, доедаются крысами, как и его фотографии, и документы. А кто вспомнит об этом человеке завтра? Как и о том, что ползёт сейчас рядом с ним, такой же обритый и избитый, только успевший сохранить свой крестик на шее. И как ему это удалось? И что сделает с ним этот крестик? Разве же спасёт из этого танца? Разве он сможет дать ему новую жизнь, найти его дочь, которую тоже куда-то забрали. И всё же, все мы понимаем, что спасёт его не крест, и не Бог, и не вермахт, спасёт его только вера в будущее. И скажу вам по секрету, только вера нам помогает. Не важно в кого и во что. Главное то, к чему вы идёте. Цепляетесь вы за камни или расслабленно плывёте по течению. Ах да, а тот, какой напыщенный, обвешанный словно рождественская ёлка своими чинами. Не думайте, что я питаю ненависть ко всем этим людям, мне всего лишь противно то, что они не борются. Знаете ли вы такую историю, мне однажды рассказал её отец: как-то один моряк решил отплыть на большую глубину, чем прежде, поскольку ему не удавалось ничего поймать. Начался шторм и его лодку унесло далеко в море. Так хотелось, чтобы он жил, пришёл к своей любимой и, наконец, преподнёс ей кольцо, что прятал в своём портсигаре. Шторм, ливень, молния. Моряк стал ждать своей смерти. Он уже не видел суши, как вдруг прекратился шторм, и рассеялся туман. Моряк вторил: «Господи! Помоги мне! Я не вижу сушу, я не знаю, куда мне плыть!», тут же в его светлую голову пришло осознание, что он брал с собой компас, он взял его, и не понимая из-за паники, что ему нужно делать – кинул компас в воду. Он лёг на дно лодки и продолжил: «За что ты так со мной, Господи? Разве сделал я что плохого? Зачем ты так обходишься со мной?». Моряк провёл двое суток в лодке, которая несла его не пойми в какую сторону океана, тогда он услышал гул парохода, который плыл по близости. Моряк сказал: «Смеёшься надо мной? Два дня я провёл без воды и еды. Во мне нет сил, чтобы кричать. Куда мне… я даже встатъ-то не смогу», однако, он взял себя в руки, схватился за борт лодки, привстал на колено, но тут же пошатнулся и упал. «Я верил тебе» – подумал тот и закрыл глаза, обезнадёженный, обманутый и голодный. Так и оборвались его листы в этой лодке. Однако, мог жить и здравствовать наш герой. Довольно только схватиться за лоскуток жизни, за маленькую ниточку, и идти. Поэтому мне противны все эти марширующие люди. Такие все смиренные перед этой наряженной ёлкой. Сколько в них силы сейчас? Вон, кареглазый ювелир проходит мимо булыжника, а тот, в очках, лопнувших будто от страха, в его руках ещё видна огромная сила. Да все они, все эти 47 человек – это целая армия против одной ёлки? Нет, это лишь стадо овец и волк. И кто знает, почему они не борются?

Что же, всё ближе и ближе новый год. Ближе и новая жизнь поломанных жизнью старой, людей. Кто будет бороться? Кто поплывёт по течению? Понимают ли они – куда плыть?»

Часть 2
«Военный танец»

Глава 1
«Краденное время»

– «Доблестная германская армия в ответ на вероломное нападение поляков сегодня утром 1 сентября, перешла границу и неумолимо продвигается вперед, громя агрессора на всём протяжении…»

– Господи, я даже не хочу это слушать! Не произноси больше ни слова из этого куска туалетной бумаги! – Закричала фрау Гальман, не дав дочитать мужу колонку. – Мы все знаем, что это значит! Только дураки верят в эту «доблесть»! – Спокойное мытьё посуды превратилось в нервное шкрябание тарелок еле живой щёткой. – Ты же понимаешь, что ни сегодня-завтра… – Гальман упала на пол, обняв колени и судорожно пыталась что-то сказать, выдавить из себя слова, словно из пустой упаковки последние капли какого-нибудь соуса. Гер Гальман не понимал, что ему делать, он видел обезнадёженный кусочек страха, плачущий в углу комнаты. Лукас не был в силах поднять этот кусочек страха, обнять. Он лишь сидел на стуле и пытался не разреветься от той мысли, которую хочет донести его жена.

– Мы его спрячем!

– Олух ты старый! Он тебе котёнок, чтобы его прятать? Куда? Он числится на работе, а если его найдут? Ты сам знаешь!

– Встань… – Гальман пытался выжать из себя какое-нибудь ласковое слово в адрес жены, но это было таким же невозможным, как дойти до Аляски пешком. – Подойди ко мне. Прошу тебя.

Гальман подняла голову и увидела своего мужа: беззащитный клочок бумаги, скомканный жизнью, одноногий и беспомощный во всей начинающейся ситуации. Она собралась силами, чтобы встать и сделать несколько шагов навстречу к мужу. В её глазах отражался старик, который не был похож на того человека, которого она знала ещё 20 лет назад. В его глазах отражалась туча страха, прикрывающегося плащом из ненависти. Лукас протянул руку, на которой давно отпечаталась преждевременная старость. Впервые за 23 года в его голове промелькнула мысль о том, что эта женщина ему близка. Фрау Гальман смотрела то на руку Лукаса, то на его нервно дрожащие губы, то в наполненные горестью и слезами покрасневшие глаза, то на ногу, которой уже нет. И единственной мыслью в её голове было: «что сделало с этим человеком время?»

– Его нужно предупредить! – Туча страха побежала в подвал, где обычно в это время сидел «бездельник». – Его здесь нет! Лукас! – Выбегая из подвала кричала она. – Ты слышишь? Где он?! Он не работает сегодня?

Гальман, конечно, знал, где в свободное время прячется его сын.

– Помоги, подай костыли. Я сам найду его. – он пошёл к двери. – И я не старик. Я живой. Я Сильный. И ты сильная.

«Что же думать об этой пепельной картине? Вот они, два мира, столкнувшиеся на маленьком отрезке планеты. Маленькие таракашки, бегающие между собой. Как это выглядит оттуда? Он смотрит на нас или смотреть некому? Раз происходит подобное… почему никто нас не остановит? Ведь мы в силах развернуть оловянную фигурку на карте, почему никто не возьмёт гигантской рукой крошечного человечка и не развернёт, не остановит?»

– Привет, писатель. – С нервной улыбкой прохрипел Лукас, переставляя костыли дальше. – Всё пишешь? И о чём?

Сын помог отцу сесть рядом и протянул ему дневник.

– Я так много пропустил. Извини меня. – Гальман увидел около 30 страниц, которые ему предстояло сейчас прочесть.

«Пускай летели бы облака чуть ниже, а деревья спали дольше, животные могли бы говорить, а люди умели любить. Может, тогда всё было бы по-другому? И по-другому читалось бы слово «счастье». Такая простая штука, одно слово, которое вертится на языке у каждого человека. И эта же самая штука есть путь от Земли до Марса пешим ходом. И значит ли это, что счастья надо добиваться любой ценой? Если у одного человека счастье – встать на место главы мира, перетоптав тысячи жизней, значит ли это, что счастье – награда несправедливой борьбы? И могут ли быть счастливыми те тысячи перетоптанных?»

Что о счастье этого парня? Ему казалось, что в мире нет места такому человеку как он, такому невинному и такому маленькому по сравнению со всем вокруг. Ему хотелось уйти куда-нибудь подальше от всего. Оставить своих «стариков», которым, наверное, он и нужен, а может, и нет. Рядом сидит старик и вчитывается в эти каракули, пытаясь не жмуриться, чтобы не показать своего ухудшившегося зрения. И так хочется убежать, чтобы не испытывать этой жалости, не плакать от неё по ночам. Отец без работы, делает свои часы на заказ, мать зарабатывает гроши. Мать… Что он думал об этой женщине? Он и понятия не имел, что чувствовать к ней. Потому что точно знал, что злые люди глубоко несчастны внутри. Но знал, что ни один человек не имеет права делать несчастным другого. И всегда его тревожил вопрос – почему именно он попал под этот молот. Как остальные люди попали под молот войны.

«То, чего я никогда не пойму кроется в сердце одной женщины. Если оно у неё есть. Конечно, есть. С двух лет я ни разу не слышал от отца ни одного ласкового слова к ней. С момента как мне исполнилось 2 года она ненавидит отца. Она ненавидит меня. Ненавидит себя. Ненавидит всех. Ненавидит всё. Я бы хотел знать, как ей помочь. Она же человек. Она может быть другой. Ведь раньше была. Что она чувствует сейчас? В её глазах бьётся страх, как сумасшедший преступник, бьётся в железную решётку. И этот страх лишь прячется за пеленой ненависти, которую она извергает на всех. Я бы сказал, что ненавижу её. Нет. Мне её жаль. Она слаба перед собой, перед временем, перед прошлым. Она не в силах жить настоящим. А я в силах? Обиженный ребёнок. Я зол за то, что она не идеальная мать. За то, что я не живу в сказке, в которой живут многие дети. Самое ужасное из этого то, что я даже не в силах ей это сказать, а если бы и был настолько силён, то всё равно бы не смог». – то была одна из вставных страниц тетради сына, которая не являлась частью общей композиции, в которую он пытался собрать свои мысли.

– Когда-нибудь она поймёт это. Она любит тебя. Ты просто поверь мне. Я это знаю. Я это вижу. Она поймёт. Пускай уже поздно, чтобы что-то изменить, и растворить хотя бы каплю твоей нелюбви к ней. Она не знает, не осознаёт, что ворует твоё время. Краденное время – это самая ужасная кража, которую можно совершить. – На самом деле у Гальмана терялись мысли, и он еле держал себя в руках, чтобы не закричать: «Беги! Беги отсюда! Прячься! Не дай мне потерять тебя!» – Но он и не знал, отчего должен прятаться его сын, и где есть на свете место, где он будет счастлив, где он будет в безопасности и любви. – ТЫ В БЕЗОПАСНОСТИ СО МНОЙ! – Прокричал Гальман и тут же замолчал, понимая, что уже не может контролировать свои эмоции. – Пойдём домой, мать… она хотела поговорить.

Глава 2
«Бессмысленно живущие»

– Ну что, Гальман, повезло тебе!? – прокричал тот, кто, казалось, был единственным другом сына Гальмана. – Инвалидов в ряды не возьмут! Радуйся!

– Заткнись, Граун! – крикнул тому сосед Гальманов. – у тебя вообще есть мозг? – Стыд за другого человека поглотил Рэтзеля. Сосед, которого редко можно повстречать, ещё реже можно услышать от него хоть пару слов, кроме «здравствуйте». Человек, забывший своё прошлое, отпустивший свою историю, начавший жить второй раз. Первая мировая покромсала его лицо, сознание и семью, но всё это осталось там, в 1918 году и больше ни за что не придёт в его жизнь. Однако, это самая настоящая ложь. Лицо Андреаса покрыто мелкими шрамами, ссадинами, морщинами, его жёлтые волосы всегда растрепаны, словно комья соломы, только что счёсанной с земли, а глаза отражают весь цвет огня взрывающегося снаряда. Однако, на губах его, застыла наигранная перед самим собой улыбка. Почему-то именно сегодня ему захотелось выйти из своего безопасного и светлого царства на улицу просто так, чтобы посмотреть по сторонам, пройтись по кусочку земли, который из всего огромного мира принадлежал именно ему, и осознание этого приводило всегда к неимоверной благодарности. Благодарности за свою собственную территорию, где он мог жить как захочет. И что же предстало янтарным глазам Рэтзеля? Одноногий старик, и безмолвный мальчик. Он анализировал каждое движение отца и сына: штаны, что так и хотели сползти с бесполезного изобретателя при каждом его новом «шаге» (если подобное вообще можно назвать шагом); напряжённые мышцы рук под немного одрябшей кожей; перьевые волосы, которые колыхал ветер. Рядом с отцом шла лавина жалости и некоего стыда. Стыдился он того, что стало с человеком, который был для него стеной, глыбой, а главное – защитой, ещё год назад. Теперь это просто тот, кому нужна защита. Может быть, это был вовсе и не стыд на лице парня, а слишком сильный страх ответственности за всех, и самое страшное – за себя?

Андреас проводил взглядом этих, как выразился Браун, инвалидов и решил разобраться с вышеназванным.

– Да ведь я просто сказал, что им повезло! Их даже воевать не возьмут. А мне хоть иди и ногу сам себе режь!

– Ты адекватный? Человек потерял ногу в такой ситуации, потерял сына… Ты хоть понимаешь, что такое – терять детей!? У тебя хотя бы есть представление? Ты отправил свою дочь в Польшу и думать о ней перестал. А теперь представь, что там с ней сделается! Бездушный кусок картона! – Гер Рэтзель слишком завёлся и уже был готов ударить Грауна.

– Да иди ты к чёрту! – гер Граун развернулся и побрёл куда-то по улице.

«Если бы был хоть маленький шанс куда-нибудь провалиться, чтобы никто и никогда даже не вспомнил о существовании человека, многие бы так сделали? Война разве так страшна, как её описывают? Скорее страшны те, кто идёт воевать, считая это своим долгом. Милый наш Андреас, убивший за 4 года войны 87 человек, что сейчас твориться в его душе, кроме страдания. Можно гарантировать, что все его слова о забытой прошлой жизни – стыдливая ложь, и каждую ночь ему снятся глаза тех 87 жизней. А кого он убивал? Он даже и не знает, кем были эти люди, чем они жили, что делали. Это лишь долг родине, который он исполнял, бежал в бой с криками, считал каждого убитого и ставил галочку в тетради. Долг? Долг? ДОЛГ?! 87 душ, которые любили. 87 тел, которые действовали. 174 глаза, которые смотрели в глаза их любимых, родителей и детей. Сколько радости принесли ему эти жертвы? Сколько ночей он проплакал после того, как увидел свой сожженный дом, и два обгоревших тела под обломками? Может быть, до сих пор плачет? Наберётся ли столько же литров слёз, сколько пролили родные тех 87 душ?»

На утро, когда сын Гальмана уже успел уйти на работу, послышался громкий стук в дверь. Сердца мужа и жены забились словно сбесившиеся часы.

– Войдите! – крикнул гер Гальман, опасаясь самого худшего, боясь увидеть сейчас какой-нибудь кусок гордыни вроде гера Зольмана и ему подобных. Но в комнату зашёл кусок смятения, страха и преданности. Он безмолвно подошёл к геру и фрау Гальман и протянул им бумагу.

– Я просто хотел сказать, что… – Андреас протянул слово и посмотрел в сторону окна, из которого виднелся полный жизни солнечный свет, где стояла свастика, которую этот луч желал прожечь. – что я не боюсь. Господь наказал меня за мою отвагу 20 лет назад. Я просто знаю, что эта война станет настоящим хаосом для всего мира. Для меня.

– Друг мой… – Гальман не знал, какие слова из себя выжать, что сделать… Он аккуратно встал на ногу, держась за спинку стула. Андреас сделал шаг к Лукасу, и бывшие друзья обнялись так, будто никогда больше не увидят друг друга.

– Я верю, ты ещё зажжёшь свет в своём доме.

– Позаботься о Розе.

– Обязательно!

– Она любит прогулки по вечерам, надеюсь, твоему сыну будет не сложно прогуляться с ней немного перед сном.

– Мне будет не сложно! – Вдруг подскочила фрау Гальман, сидевшая всё это время в углу комнаты на кресле. – Я позабочусь о твоей псине. – Улыбнулась сквозь слёзы туча.

– Я благодарен тебе, милая. – Андреас взглянул последний раз на фрау Гальман и дал понять своим взглядом, о чём он жалеет больше всего на свете сейчас. – Увидимся! – Он спокойно повернулся к двери и вышел из дома Гальманов. Его сердцу открылась благодарность за всё, что он сейчас видел и делал: возможность пнуть камушек, видеть прекрасные деревья, уже покрывшиеся желтизной. Он подходил к воротам своего дома и чётко ощущал, что зажечь свет больше не получится. За короткий путь к своему дому Андреас углубился в мысли, где люди несчастны не потому, что так решил Бог, а потому, что они были слишком безвольны перед самими собой.

– Роза, моё солнце! – Роза металась от порога дома к ногам гера Рэтзеля, предчувствуя разлуку. – Я люблю тебя, люблю! – Он гладил собаку и пытался обнять её как можно крепче, чтобы впитать в себя всё тепло этих объятий. – Вы милые создания, любящие всем сердцем. А мы? Бессмысленно живущие солдатики.