Текст книги "Буриданы. Новый мир"

Глава четвертая
Не получился человек
(продолжение)

В Хельсинки пришлось снова взять такси, картина была тяжелая, по крайней мере, для Тимо, какой-нибудь амбал, может, потащил бы ее играючи, но не такой хиляк, как он. Физические упражнения никогда не привлекали Тимо, не зря он, вместо того, чтобы играть в волейбол, забрался на судейскую вышку, а что касается остальных видов спорта, то из них он любил шахматы и только шахматы – в этой игре не надо было, с языком на плече, кружить по стадиону, или, запыхаясь, карабкаться на лыжах в гору, деревянные фигуры были легкими, а соревнования проходили в хорошо натопленных помещениях. Коньяк и курение тоже не укрепляют организм, а если приобщаешься к ним в пубертате… А Тимо зажег первую сигарету и выпил первую рюмку именно в пубертате, что оказалось проще простого, так как мать ему этого не запрещала. Почему, удивился Тимо впоследствии, но убедительного ответа так и не нашел; наверно, мать не считала пьянство пороком, брат мамы пил напропалую, и предки с маминой стороны тоже. После ухода отца у мамы было несколько любовников, которые тоже не могли похвастаться трезвостью. Может, мать надеялась, что Тимо не будет напиваться? Но Тимо был человеком не разума, а эмоций, максималистом и идеалистом в одном лице, и раз уж пил, то тоже страстно, с полной самоотдачей. Пожалуй, именно из-за пьянства он и не стал гроссмейстером, шахматы требуют ясного ума, а частые похмелья не способствуют турнирному успеху. Но со временем в Тимо, как сказано, стал просыпаться отец, и вместе с этим возникло отвращение к алкоголю. Кончилось все тем, что, вернувшись с того самого ереванского турнира, где он встретился с «убийцей», Тимо выкинул сигареты в мусорный ящик и вылил початую бутылку вина в раковину, даже не пожалев о потере. Примерно в то же время он вдруг распростился с бородой – он понял, что единственное предназначение сего атрибута – скрывать лицо. Когда он встал в парикмахерской со стула, взглянул в зеркало и увидел плаксивого мальчишку, он понял, что хоть борода и считается предметом мужского достоинства, но, скорее, указывает на душевную слабость. Наверно поэтому мама Тамара и заплакала, когда Тимо вошел в квартиру – она поняла, что сын безвозвратно ускользает от ее, казалось бы, железной хватки.

Они с таксистом довольно долго искали нужное здание, только когда Тимо вынул листок бумаги, на котором был записан адрес, полученный от Брандстаттера, он понял, что дал водителю неправильный номер дома. Проклятая рассеянность, еще одна причина неудавшейся шахматной карьеры – и, что хуже всего, она все продолжала усиливаться и в один прекрасный день должна была закончиться тем, что ныне называют болезнью Альцгеймера. И буду, как Брежнев и его маразматики, подумал Тимо печально, и даже без власти – ведь в наши дни стариков и близко к ней не подпускают. И стало ли от этого лучше? Старики, они, по крайней мере, осторожны, они не затевают рискованных реформ, зато молодежь – варвары, лишенные эмпатии, и, стоит уступить им власть, как они повергнут в бедность всех, кто слабее, стариков, в первую очередь. Конечно, сперва должен найтись кто-то, кто создаст условия для того, чтобы власть перешла к молодым – и такой человек в Эстонии нашелся, первый президент новорожденного государства, вместо того, чтобы опираться на ровесников, решил их убрать и выдвинуть на руководящие позиции молокососов – ну а те возражать, естественно, не стали. Раз уж сам президент считает, что так правильно! Однажды они тоже постареют и с ними поступят так же? Но зачем думать о таком далеком будущем. И, возможно, Тимо ошибался, и они о нем уже подумывали – подумывали и в итоге решили, что не так глупы, как их отцы. Никаких неосторожных шагов в духе короля Лира, получив власть, цепляйся за нее зубами и ногтями…

Такси притормозило, Тимо расплатился и вылез, не забыв – что удивительно – картины на сидении. Шагая в сторону двери, вывеска рядом с которой гласила, что именно здесь находится филиал всемирно известной аукционной фирмы, он чувствовал, как возбуждается – прямо, как во время важной партии. Вот и третья причина, почему он не стал гроссмейстером. Скверную нервную систему он наверняка унаследовал от отца, однако теперь к генотипу добавился фенотип: зарплаты шахматного тренера явно не хватало, чтобы справляться в новом мире. Несколько лет Тимо продержался благодаря деньгам, полученным от продажи дедовского хутора, но когда они закончились, и Лия однажды ядовито сказала: «Ты мужчина или нет, предприми что-нибудь, а то нас выселят!», Тимо обратил свой взор… К счастью, у него было, на что его обратить – на картину, висящую на стене. Отец купил ее, как рассказывала мать, еще до войны, на аукционе, и принадлежала она, по ее словам, кисти «какого-то русского». Презрение матери ко всему русскому не было для Тимо секретом, но, по правде говоря, картина и ему самому не нравилась: захудалый еловый лес, неухоженная проселочная дорога и грязновато-серого цвета облака над ними – чем тут восторгаться? Примитивный реализм. Однако, более-менее дешифровав сигнатуру в правом нижнем углу, он на всякий случай заглянул в энциклопедию, также унаследованную от отца, и обнаружил похожее имя. Интернет у Тимо уже был, но подсоединиться к нему можно было только через телефон, что стоило уйму денег – однако Тимо был рисковым типом, он нырнул в виртуальный мир и обнаружил там помимо многочисленной порнухи несколько картин художника из энциклопедии, притом весьма напоминавших ту, что висела на стене: такой же тусклый колорит, такой же примитивный рисунок… Зато классик! Он написал в аукционную фирму, и очень быстро получил ответ от Брандстаттера…

Глава пятая
Не получился человек
(конец)

Папе надо поставить памятник, подумал Тимо, выйдя из той же двери, в которую вошел за четверть часа до этого: картину признали аутентичной и приняли, правда, аукцион должен был состояться только через два месяца, зато потом… Конечно, возможен вариант, что никто и не купит картину, что и другие поймут, что это – мазня, но почему-то Тимо не очень боялся такого развития событий, ибо знал, что живет в мире, где критерием является имя художника, то есть «бренд»; ну а с «брендом» ведь был полный порядок. Наверняка найдется еврей-миллиардер, собирающий русское искусство, не ради самого искусства, естественно, а капиталовложения, и выложит он за грязные облака десять-пятнадцать тысяч таких же грязных – ибо сколько деньги не отмывай, чистыми они не становятся – фунтов, которые стерлинги. Как Тимо поступит с этой колоссальной для него суммой, он даже не знал – ну, заплатит долг за коммунальные услуги, а остальное, скорее всего, просто оставит в банке, чтобы на них «жить». Но именно тут начинались вопросы. Жить, понятно – но во имя чего? В чем состоял смысл его жалкой экзистенции? Этого Тимо не знал. Как шахматный тренер, он уже никому не был нужен, учеников у него было мало, а талантов среди них не было вовсе, гроссмейстеров из таких не вырастишь – а больше он ничего не умел. На какую клетку прыгнул Спасский конем на двадцать шестом ходу в партии шестого тура против Фишера на Зигенской олимпиаде, это он мог сказать во сне – но что с такими знаниями делать? Один мир сменился другим, сменился резко, словно в театре, где со сцены за несколько десятков секунд удаляют одни декорации и устанавливают новые, и в этом новом мире такими глупостями, как шахматы, не занимались, тут вели бизнес. Хотя разве бизнес – не самое бессмысленное занятие? Жить во имя того, чтобы сдирать с других как можно больше шкур – во что превратит человека такая философия? Кстати, уже превратила. Добродушный олух советской поры пропал с концами, и вместо него из ямы прошлого на землю вылез хищник. Ррр-рр-рр! Бумажник или честь! И все забыли о чести и выбрали бумажник. Он, Тимо, в том числе. Еще несколько лет назад, когда изредка случалось, что кассирша в магазине ошибалась в его пользу – обычно происходило наоборот – он обращал на это ее внимание; сейчас – уже нет. Они грабят нас, почему бы нам, при возможности, не воспользоваться их оплошностью, думал он цинично, нервно суя чек в карман – но в глубине души все равно чувствовал отвращение.

Он машинально побрел обратно в сторону порта, и, не останавливаясь, выудил из кармана пиджака (жилет отца, увы, истрепался) те самые золотые часы, которые ему передала «убийца». Обручальное кольцо, оставшееся от первого брака, Тимо как-то, когда в очередной раз на повестке дня стоял вопрос выселения из квартиры, продал, но часы сохранил. Замок работал отменно, тихий щелчок, открылась крышка и появился циферблат с римскими числами, первую десятку которых Тимо знал неплохо, с тысячами еще могли возникнуть трудности, но их на часах не было. Так-так, если рвануть, можно еще успеть на тот же самый корабль. В Хельсинки делать нечего, скучнейший город, правда, здесь обитала его первая жена, удачно выскочившая за финна в начале перестройки, но встречаться с ней у Тимо охоты не было – зачем тогда вообще разводиться, если так приятно болтать наедине? Еще тут вроде должна была учиться дочь Пауля Рита… Вспомнив о двоюродном брате, Тимо расстроился – вот, кому совсем не повезло: умереть таким молодым, в наше время, когда большинство идиотов – ведь люди, в основном, идиоты – живут чуть ли не до ста лет… Он навсегда запомнил день, когда позвонила Сайма, по ее голосу Тимо немедленно понял – что-то случилось. Так и оказалось, Сайма вернулась с кинофестиваля и, не застав Пауля дома, пошла в мастерскую… Тимо встретил Пауля в день его смерти, еще поведал ему про их глупость, как они проморгали участок деда в центре Тарту – неужто это так подействовало на Пауля? У брата ведь тоже были немалые проблемы, на его квартиру объявился «хозяин», да еще из тех, кто считал его отца «предателем нации». Смерть Пауля разрешила все, «хозяин» выплатил Сайме компенсацию, чтобы она переехала, раньше он ее не предлагал, но теперь, когда некого было ненавидеть… Тимо воспринял смерть Пауля, как личную катастрофу, из всех братьев именно он вызывал в нем какую-то особую нежность, которой не было в отношениях ни с Вальдеком, ни с Пээтером, ни, тем более, с молодым поколением, даже собственные дети казались чужими, что уж говорить про Риту – так что ее Тимо не стал бы разыскивать даже, если бы знал, как найти, но он не знал. И вдруг Тимо вспомнил. Ну, конечно, сегодня ведь намечался большой выезд на могилу тети Софии! Вообще он должен был состояться еще в прошлое воскресенье, но Кая просила отложить, у нее в Милане что-то стряслось, скандал с одной из ее девочек, которую чуть не изнасиловали. Или даже изнасиловали? Нет, вряд ли, тогда, учитывая конституцию топ-моделей, переломали бы и кости. Тимо сразу сказал Сассу, что среда ему не годится, но кто с ним считался? Однако встреча с Брандстаттером получилась молниеносной, и, теоретически, вполне можно было успеть к назначенному сроку. Он еще раз вытащил часы, поколебался секунду-другую – у него было смутное ощущение, что молодежь в чем-то ошиблась – но наверняка ошибался он сам. И рванул.

Когда корабль тронулся, Тимо обошел все бары, но заказывать ничего не стал, хотя и был голоден, да и чувствовал, что отупел. У каждой вещи есть своя цена, и цена чашки кофе здесь ну никак не могла быть в сто раз выше, чем дома – однако была, не говоря уже о том, что дома кофе получался намного вкуснее. Он пошел в знакомый салон и снова вытащил блокноты. А что, если для разнообразия изучим БЗН, подумал он, открыв записи. Отложив расшифровку заглавия до лучших дней, он углубился в отрывок, в котором неоднократно повторялась комбинация букв бнкр, которую Тимо интерпретировал как «бункер». Сочинение отца напоминало утопию, что-то в духе Кампанеллы, и исходило из предпосылки, что человеку свойственно желание свободно выбирать для себя не только подходящий образ жизни, но и форму общества, проблема состоит лишь в том, что люди разные и трудно свести их мечты в гармоничное целое. Тимо вполне понимал логику отца, он тоже испытал предостаточно дисгармонии хотя бы в отношениях с женщинами; но отец рассматривал вопрос круче. Исследуя двадцатый век, он пришел к выводу, что в эту эпоху человечество, по большому счету, разделилось на две части – одни хотели продолжать жить по-старому, в условиях частной собственности, а другие пытались модернизировать мир, и, поскольку эти два желания оказались диаметрально противоположными, то их столкновение, кумулированное человеческими страстями, привело к кровавым событиям, революциям и войнам. Отец использовал, как образ, даже их фамилию, сказав, что человечество в двадцатом веке вело себя «по-буридановски». Чтобы в будущем избегать катаклизмов, отец придумал свой «город солнца», или, как он его окрестил, БЗН, где параллельно наличествовали два общества. Отец напоминал, что, в каком-то смысле, в его теории нет ничего нового, так как в истории известны случаи, когда на какой-то территории одновременно действуют два свода законов, но что раньше это всегда было связано с завоеваниями – например, лангобарды, вторгнувшись в седьмом веке в Италию, разрешили «аборигенам» и впредь пользоваться римским правом, но сами решали споры на основе права варварского – однако отец добавил к этому личностный момент. По системе отца каждый человек, став взрослым, или сразу, или через некоторое время, обязан выбрать, в каком обществе он хочет жить, и дальше придерживаться его законов. В утопии было несколько подвариантов, и в одном из них отец пользовался понятием «бункера». Он представлял ситуацию примерно так: одновременно функционируют два общества, одно из которых – с очень строгими законами, в котором даже за, кажущийся незначительным проступок, например, за вандализм, можно получить очень суровое наказание. Понятно, продолжил отец, что немало народу, возможно, даже большинство, не пожелает жить в таком обществе, потому что человек по природе жаден, ленив и порочен. И для того, чтобы никого ни к чему, и особенно к труду, не принуждать, он и придумал параллельное общество или бункер, где народ будет только веселиться. Нормы закона там предусматривались чрезвычайно мягкие, даже за убийство полагались очень короткие сроки. Бункер содержало первое общество, отец считал, что при развитии техники возникнет ситуация, когда небольшое количество людей сможет снабжать остальных всем необходимым, и даже всем не необходимым. К тому же, объяснял отец, всегда хватает тех, кто мешает другим работать, например, бюрократы или банкиры, создающие такие сложнейшие структуры, как государство или финансы, чтобы в их тени, по сути, ничего полезного не делать, а только упиваться властью – так пусть они переберутся в бункер.

Идея бункера Тимо понравилась, он живо представил, как вся современная молодежь спрячется под землю, поставит динамики на полную мощь и погибнет от этого шума – сразу наступила бы приятная тишина. Но как выстроено первое общество? Во имя чего там вкалывают, живя, как аскеты, неужели отец хотел воссоздать что-то, близкое к коммунизму? Тимо не мог этому поверить – и углубился в текст.

Часть шестая
Большой выезд

Общество, которое приглашает всех своих детей на один и тот же банкет, уже на заре жизни пробуждает в них честолюбие.

Оноре де Бальзак

Глава первая
Метель

Ханна позвонила, когда Сасс уже почтительно распростился с клиентом и взял с вешалки пальто.

– Сасс, я обещала, что поеду встретить Риту, но теперь вижу, что не успеваю, шоссе ужасно скользкое. Может, ты заедешь в порт?

Старшая дочь дяди Пауля была, как всегда, активная и жизнерадостная, благодаря этим качествам осуществились все ее начинания: поехала в Штаты, закончила там университет, вышла замуж, притащила мужа в Эстонию, и теперь они оба преподавали в университете, Ханна – политологию, муж – английский язык.

– Хорошо, заеду, но узнаю ли я ее? Несколько лет не виделись.

– Она сама узнает тебя. На том же корабле, кстати, твой отец.

Сасс сперва даже не понял, кого Ханна имеет в виду, не нового ли мужа мамы, раньше тот действительно часто курсировал между Хельсинки и Таллином, но теперь, с его здоровьем…

– Мой отец? – переспросил он неопределенно.

– Ну да, Тимо! Рита обещала подойти к нему, когда причалят, – объяснила Ханна нетерпеливо и бросила: «Все, заканчиваю, а то еще устрою аварию».

И прервала разговор.

Удивленный, Сасс стал натягивать пальто, ломая голову над вопросом, что мог папа Тимо делать в Хельсинки? Не поехал же он встретиться с мамой? Время от времени Сасса посещала наивная надежда, что родители однажды, десятилетия спустя, воссоединятся, но это, конечно, была абсолютная утопия. Вдруг он вспомнил, что Гея подала документы для поездки в Перу, может, какой-то справки не хватало, и отец взял на себя роль курьера. Удовлетворившись этим объяснением, он накинул шарф на шею, бросил последний взгляд в сторону «аквариума», в котором «негры» продолжали ублажать клиента, и выбежал.

Дверь на улицу он открыл коленом, и только тут понял, что так и не сфотографировал вывеску «Буридан и партнеры», чтобы прихвастнуть перед родственниками. Ну и черт с ней, подумал он, еще будут смеяться, что у него не своя фирма, а с «партнерами» – и тотчас решил, что возьмет и выкупит все-таки у приятелей акции – чиновник из министерства стал больно важным, почти перестал помогать с заказами, а журналист позвонил несколько дней назад и сообщил, что поменяет место работы и займется «светской хроникой» – сказал, что там лучше платят; вполне возможно, но Сасса свет и хроника не интересовали, он не имел никакого желания рекламировать свою частную жизнь, тем более, что она практически отсутствовала, с Биргит они после ссоры ни разу не встречались. Неужели тогда он повел себя подло? Этот вопрос продолжал мучить Сасса, какое-то время он вообще был сам не свой, даже проиграл в казино несколько тысяч крон – подумал, что раз не везет в любви, повезет в картах, но оказалось, что не все так просто, бывает и так, что нигде не везет. Все это время он ждал звонка Биргит, был убежден, что она объявится, это ведь она затеяла возню с выездом – но вместо Биргит позвонила сперва Кристель, а затем Ханна. «Сасс, надо договориться, как и где мы встретимся!» Он сперва даже не посмел спросить, куда пропала Биргит, потом все-таки расхрабрился, но получил весьма расплывчатый ответ: «Ох, у нее масса работы, один заказ за другим!» Сасс был уверен, что это неправда, и Биргит избегает его, возможно, ждет, чтобы он позвонил первым – но этого он делать не хотел.

Он чуть было не поскользнулся, перейдя с тротуара на мостовую, но устоял и поспешно влез в кабину.

Папа Тимо сел рядом, Рита – сзади, и Сасс повернул машину в сторону дома, в котором когда-то жила бабушка Тамара, ну и сам папа, естественно. Бабушка несколько лет назад умерла, а отец переехал еще раньше, повезло, государство успело выделить ему квартиру в новом жилом районе; сейчас в том доме из родственников осталась только тетя Моника, у нее и назначили «общее собрание».

Почти доехав, он позвонил Кристель – оказалось, что все уже на месте, даже Ханна, и Сасс посоветовал им одеться и выйти на улицу, чтобы не терять время и добраться до кладбища, пока не стемнело.

Перед домом толпились дорогие машины, но как-то он, все-таки, припарковался, и когда увидел, что дверь в подъезд открывается, вылез. Снег бил в лицо, на пиджаке оседали белые хлопья, но надевать пальто из-за такой мелочи он не стал.

Первыми вышли Ханна и дядя Вальдек, он поздоровался с ними и сразу спросил:

– А где Гея?

– Я звала ее, но она сказала, что у нее какой-то семинар, который она не хочет пропустить.

Наверняка просто не захотела, подумал Сасс – его печалило, что сводная сестра сторонится родни. В следующую секунду он про Гею забыл, потому что в дверях появилась Биргит. Сердце застучало, Сасс колебался, пойти навстречу или подождать у машины, и решил подождать: захочет помириться, сама подойдет, и тогда можно даже обнять ее – родственники ведь; однако Биргит направилась прямиком к Ханне и Рите и стала щебетать с ними.

– Давайте не будем тянуть! – разочарованно крикнул Сасс.

Слова были как будто обращены ко всем, но, на самом деле, он надеялся, что ответит Биргит, хоть подразнит его, – что, Сасс, ложишься с курами? – и он сможет пригласить ее в свою машину; но Биргит даже не взглянула в его сторону.

– Сасс! Какой ты стал солидный!

Подошла Кая, в тоненьком пальтишке, очень похожем на то, которое Сасс оставил в машине – униформа современного бизнес-сообщества, наверняка и в Милане обращали внимание на такие нюансы. Что касается «солидности», то Сасс не понимал, в чем это, по мнению Каи, выражалось – он даже не брился, только подрезывал иногда бородку – такова была мода.

Он обнял Каю, высокую и стройную, Кристель, заметно короче и плотнее сестры, поздоровался с тетей Моникой, дядей Пээтером и его сыном Янусом, и влез в машину. Папа Тимо снова сел рядом, а сзади устроились Пээтер, Янус и маленькая дочка Януса. Сасс знал, что Янус недавно разошелся с женой, или вернее, сожительницей, ребенок, конечно, остался у мамы, но Янус пользовался каждым поводом, чтобы с ним встречаться.

– Янус, как твою дочь зовут? – спросил папа Тимо, бросив взгляд через плечо.

– Меня зовут Мария Келли, – ответила сама девчонка звонким голосом, и добавила – Дядя Тимо, ты спрашиваешь это уже в третий раз.

– Неужели? Вполне возможно, я весьма рассеянный человек, – признался отец.

Некоторое время говорили про плохую погоду, потом отец сказал что-то резкое о нынешней власти, дядя Пээтер с ним не согласился, и начался обычный спор. Сасс слушал краем уха, а потом и вовсе сосредоточился только на вождении – скользко, да еще метель, запросто можно съехать в кювет.