Текст книги "Буриданы. Новый мир"

Глава вторая
Метель
(продолжение)

Все началось, как всегда, с пустяка.

– Раньше в нашей стране все-таки кое-что производили, – сказал Тимо. – Экскаваторы, радиоприемники, всякие измерительные приборы, не говоря уж о сельском хозяйстве, свиноводческие совхозы работали на полную мощность тракторы и комбайны катились по полю – а сейчас что? Продаем финнам водку и убираем за ними гостиничные номера.

– Да ведь наша промышленность оказалась неконкурентоспособной, – возразил Пээтер. – Русские отстали от западных технологий. С тем, что тут производилось, нечего было делать.

– Дело не в технологии, а в идеологии. Нарочно устроили так, чтобы заводы обанкротились, надеялись, что русские, оставшись без работы, вернутся на историческую родину.

– Ну да, но что поделаешь, если мы с ними так плохо уживаемся. За пятьдесят лет власть русских всем надоела.

– Власть была не русской, а советской, – не сдавался Тимо. – Ты что, националист?

– Я – умеренный националист, – ответил Пээтер осторожно.

А ведь ты состоял в Коммунистической партии, подумал Тимо, но вслух говорить не стал. Однако Пээтер как будто уловил его мысль, так как перевел разговор снова на экономику:

– В любом случае, социализм оказался нежизнеспособным.

– Да, так считал и отец, – согласился Тимо. – Отец пишет об этом в своей утопии, я сейчас пытаюсь в ней разобраться, это нелегко, он записывал все только согласными, чтобы КГБ не понял. Кстати, у меня возникла проблема, вдруг ты сможешь помочь. У отца там фигурирует некий город, который он обозначил как Бзн.

– Бзн? – переспросил Пээтер.

– Именно, Бзн. Я все пытаюсь отгадать, что это такое, но не получается.

– Бзн… – повторил Пээтер. – Бзн… Может, в начале не Б, а В? Тогда подошла бы Византия.

– Нет, там Б.

– М-да. Нет, затрудняюсь сказать. Может, Вальдек знает?

– Хорошо, потом спрошу у него.

– А почему потом? – произнес Пээтер кокетливо и вытащил мобильник. – Преимущества западной технологии. Будь у твоего отца мобильник, он мог бы из лагеря позвонить дяде Герману в Таллин, в немецкую тюрьму, и спросить, как там на фронте, кто побеждает?

Довольный и тирадой, и самим собой, Пээтер некоторое время поколдовав над телефоном, приложил его к уху.

– Алло! Алло, Вальдек, нам тут нужна твоя помощь…

Преимущества западной технологии, повторил Тимо про себя. Вместо того, чтобы задать вопрос через полчаса напрямую, мы вытащим телефон и позвоним. Но ведь содержание разговора от этого не изменится. Мы будем говорить и записывать те же самые мысли, что и до изобретения мобильника. Может даже более глупые. Ну да, наверняка более глупые. В Советском Союзе у людей была масса свободного времени, все читали книги, и не только детективы, детективы, кстати, весьма редко, потому что их мало печатали, а сейчас все вкалывают с утра до ночи, чтобы прокормиться, или чтобы больше заработать, все больше и больше, много, очень много, а к вечеру устают настолько, что только смотрят телевизор, даже на детективы сил нет. Понятно, что народ глупеет. Закончится тем, что человек вернется на дерево. Это как будто и есть цель бизнесменов – вывести новую породу обезьян, у которых достаточно денег для потребления…

– Вальдек тоже предлагает Византию, – послышался сзади голос Пээтера.

– Я уже сказал, что не подходит, – буркнул Тимо нетерпеливо.

Интересно, подумал он, что бы сказал отец, если бы подслушал их разговор? Как старшее поколение вообще глядело бы на новую жизнь? Дядя Герман наверняка расчихвостил бы современные стекляшки. Тетя София, возможно, и не возражала бы, что умные аппараты помогают ставить диагноз, но вряд ли ей бы понравилось, что сами врачи без аппаратов, как без рук, или, вернее, без головы. И тетя Виктория, преподаватель английского языка, известный специалист, восторгалась бы она тем, что новое поколение, как один человек, выучило английский, а на других языках двух слов сказать не может. Она ведь…

Мысль прервалась, потому что Пээтер снова заговорил.

– Прости, я не расслышал, – извинился Тимо.

– Вальдек предлагает, может, Бизония?

– Это что, производное от бизона, что ли?

– Нет, это – официальное название Германии после войны, – произнес Пээтер важно, словно сам придумал. – Вальдек говорит, что, если память ему не изменяет, с 1947 по 1949 год. То есть, еще до берлинской стены.

– Бизония, в смысле, две зоны? Ну, конечно! В утопии отца город также разделен на две части, правда, не по внешней границе, а, как бы это сказать…

Он умолк, потому что понял, что его не слушают – все смотрели в окно. Он тоже посмотрел, и увидел, что там бушует такая метель, которой он не помнил: видимость полностью пропала, а идущие навстречу автомобили со светящимися фарами выглядели как привидения.

Затем машина, которая ехала перед ними, притормозила, мигнула правым глазом, и свернула.

– Как будто подъезжаем, – обронил Сасс, и тоже свернул направо.

Проселочную дорогу занесло снегом, но машины, рыча, словно звери, преодолели трудный отрезок, и вскоре остановились у высоких железных ворот. Пока Сасс надевал пальто и вытаскивал из багажника букет гербер, остальные успели проникнуть на кладбище, и он пошел за ними. Впереди всех шагала Биргит, логично, это ведь она знала дорогу. Темнело, ели стояли по обе стороны тропинки, словно воины с алебардами.

– Где-то здесь! – услышал Сасс голос Биргит. – Янус, пожалуйста, стряхни с этой плиты снег, у меня руки заняты. И освети плиту.

Могла бы и меня попросить, подумал Сасс с горечью, но не попросила, и по тому, как Биргит продолжала его игнорировать, стало понятно, что все кончено.

Может, и хорошо, подумал Сасс подавленно. Он решил, что через несколько дней отправит Биргит смс-ку, поблагодарит за все красивое, что между ними было, и пожелает счастья – без иронии, ни словом не упоминая Хиллара и вообще семейную жизнь – просто счастья.

– Ну да, я правильно запомнила, вот она… – продолжила Биргит, и вдруг запнулась – резко, неожиданно. Остальные тоже умолкли, это была странная тишина, Сасс никак не мог понять, что происходит, он по сугробам обошел могилу, чтобы подобраться поближе, не обращая внимания на то, что снег набивается в туфли, наконец подошел к изголовью, и увидел Биргит, которая стояла, откинув капюшон, простоволосая, и загипнотизированно глядела на плиту.

– Ну как я могла так ошибиться! – крикнула она вдруг, с отчаянием в голосе.

Сасс наклонился, включил мобильник, и увидел в луче света имена тети Софии и дяди Эдуарда – значит, все правильно, подумал он, но затем его взгляд упал на даты… Калькулятор он искать не стал, еще не совсем забыл арифметику…

– Ничего страшного, можем в следующем году снова приехать, – услышал он храбрящийся голос тети Моники. – Цветы и свечи оставим здесь. Это моя вина, постарела, видать, уже не помню, что и когда.

Сасс почувствовал, что вот-вот прыснет, и приложил немало усилий, чтобы подавить смех – неприлично, все-таки кладбище…

– Мне сразу показалось странным, как это, неужели уже сто лет, – услышал он голос папы Тимо.

– Что ж ты не сказал, мы бы проверили!

Упрек Биргит прозвучал весьма воинственно, папа даже начал оправдываться:

– Я подумал, что ошибся, я человек рассеянный…

Янус, Кристель и Кая очистили могилу от снега, каждый положил на нее привезенные цветы, Моника и Биргит зажгли свечи. Некоторое время все стояли молча. Ветер выл, снег бил в лицо, но они стояли.

– Прошу тишины! – сказал Сасс, заметив, что дядя Вальдек встал и собирается что-то сказать.

Он чувствовал себя ответственным за то, чтобы ужин удался, это ведь он зарезервировал эту странную деревенскую корчму, с тяжелыми темными балками под потолком. Пока что все ладилось, правда, по дороге с кладбища машина Кристель застряла в снегу, но всем вместе им удалось вытолкнуть ее – хорошая вещь большая семья.

Дядя Вальдек говорил коротко, но веско, он поведал, как мальчиком, во время войны, на хуторе видел дедушку, каждое утро отправляющегося на поле, будь то весна, лето или осень. Дедушка привык работать, и у него была цель в жизни – дать всем детям образование, чего он и добился несмотря на все трудности, во многом, благодаря тому, что рядом с ним всегда находилась его верная жена, бабушка Марта.

– Она даже поехала с дедушкой в деревню, в Лейбаку, хоть и была в душе горожанкой. Я думаю, тут и кроется секрет настоящей семьи – чтобы муж нашел дело своей жизни, жена никогда не предала бы его, а дети умели ценить старания родителей. Все прочее, общественный строй в том числе, не так важен.

В конце Вальдек предложил выпить за память тех Буриданов, которых уже нет среди них.

– За философа тоже? – крикнул Тимо.

– Не только за философа, но и за осла!

Все засмеялись, и Сасс, на радостях, что все развивается благополучно, выпил еще одну рюмку – хотел бы он посмотреть на инспектора, который в такую погоду выйдет на трассу. Скоро накрыли стол для кофе, и затем настало время рассчитаться. Сасс позвал официанта в фойе, чтобы устроить все поделикатнее, но Кая заметила и поспешила за ними.

– Сасс, плачу́ я!

– Тебе же билеты на самолет влетели в копеечку?

– Мне оформили командировку. Моя хозяйка итальянка, она понимает, что такое семья.

Они договорились, что поделят расходы пополам, но тут неожиданно к ним присоединилась Биргит.

– Кая, Анника перевела мне деньги, чтобы я заплатила с нашей стороны.

На троих сумма получилась уж вовсе мизерная, и Ханне, которая тоже вышла из зала, сказали, что интеллектуалы в число платежеспособных лиц не входят.

Кая и Ханна стали живо обсуждать, что дает больше повода называть человека интеллектуалом, умственный труд или тощий кошелек, и в какой-то момент Сасс обнаружил, что они стоят с Биргит с глазу на глаз.

– Может выйдем, покурим?

Биргит послушно последовала за ним. Они вышли на улицу, в метель, Сасс пару раз попытался щелкнуть зажигалкой, но та немедленно гасла и он махнул рукой.

– Извини меня, я повел себя противно…

– Да нет, Сасс, все правильно, – возразила Биргит. – Так мне и надо. Я сейчас послушала отца, и мне стало так стыдно. Я все-таки попробую наладить с Хилларом отношения, хотя бы ради ребенка.

Ну да, конец, подумал Сасс – но почему-то сейчас, после слов Биргит, от этой мысли уже не было так больно, как раньше. Понятно, что они должны расстаться, и хорошо, что это происходит, как бы это сказать, по-человечески, что ли. Он даже почувствовал, что вдруг, за эту одну минуту, повзрослел.

Они еще некоторое время поговорили, потом он обнял Биргит, но целовать не стал, и они вернулись в зал.

Глава третья
Премьера (конец)

Карлос явился с огромным букетом роз и, низко наклонившись, поцеловал Аннике руку.

– Вы не представляете, какое удовольствие вы всем нам доставили! Если бы вы видели лицо нашего режиссера! Он пытался делать вид, что ничего особенного не случилось, что вы только пошутили по-дружески, но его унылая физиономия говорила сама за себя.

– Жаль, что горшок был пустой, – добавил Роберт весело, и сунул Пьеру в руки бутылку коньяка. – Мама привезла с родины, у нас там это национальный сувенир.

И снова почувствовала Анника на себе пытливый взгляд седовласой миниатюрной женщины.

– Прошу за стол!

Салаты Анника приготовила сама, особенно хорошо удался столичный, мужчины съели и потребовали добавки, прошутто Стефании тоже имело успех.

– На второе – бефстроганов а ля Пушкин.

Рецепт этого блюда Анника получила странным образом, давно, еще в советское время. Как-то в Москве, во время гастролей, они большой компанией хотели пойти в ресторан, только в какой? Никто не знал, и тут Анника вспомнила, что отец как-то рассказывал, будто дедушка Алекс любил отмечать успешные сделки в «Савое». Они стали выспрашивать у московских коллег, где этот ресторан находится, те смутились, поскольку даже не слышали о таком, но, в конце концов, кто-то выяснил, что «Савой» вполне себе существует, только под другим названием – теперь это «Берлин». Они отправились, и все, что Анника слышала от отца, она увидела наяву: стены в зеркалах и бассейн с живыми рыбами. Рыбу они заказывать не стали, выбрали бефстроганов, и он так понравился Аннике, что она попросила у официанта рецепт. Тот сходил в кухню, проконсультировался с шеф-поваром, и, вернувшись, сказал, что, в принципе, это возможно, но повара интересует, что Анника может предложить взамен. Она ответила: «Я певица, могу вам спеть». И действительно, в сопровождении ресторанного оркестра, исполнила одну из неаполитанских песен, сорвала аплодисменты и заработала рецепт.

Анника рассказала гостям эту историю, сперва на французском, потом на русском, чтобы поняли все, Карлос сносно говорил по-французски, но Роберт, армянин, владел им плохо, его мать и вовсе – нет, к счастью, Анника не успела забыть русский, имела практику – она нередко встречалась на сцене с коллегами из бывшего Советского Союза, границы открылись, и многие рванули на Запад, ловить удачу.

– Я как-то пел в Москве, – сказал Карлос. – Хорошо заплатили!

– Мой отец, экономист, считает, что к концу 21 века Россия может стать самой богатой страной в мире.

– Богаче Штатов? – засомневался Карлос.

– Да, потому что у них много полезных ископаемых.

– Россия однажды, в начале 20 века, уже была на подъеме, но революция отбросила их назад, – добавил Роберт.

– В каком-то смысле отбросила, а в каком-то, наоборот, продвинула вперед, – возразила Анника.

– Это в чем же? В сантехнике, что ли? – вставил Пьер ядовито.

Они с Пьером были ну не то, что в ссоре, но близко к тому, Пьер обиделся, что Анника, не посоветовавшись с ним, дала согласие петь Паризину, в то время как он, практически, уже договорился о выступлении в Берлине на те же даты.

– Хотя бы в том, что покончили с религиозным мракобесием – вспомнила Анника разговоры отца на эту тему.

– Ну да, священникам веревку на шею, и никаких проблем.

– А разве бесплатные медицина и образование не достижения? Я бы, скорее всего, не сидела бы сейчас за этим столом, если бы советское государство не отправило меня учиться в Италию.

– Да, это верно, – поддержал ее Роберт. – В советской системе было немало хороших сторон, но с экономикой они так и не справились.

– Интересно, почему? – спросил Карлос.

Настала тишина, Анника не знала, что ответить, Роберт тоже пожал плечами; вместо него вдруг открыла рот его мама, до сих пор молчавшая.

– Я знала человека, который считал, что социализм не соответствует человеческой природе. Человек корыстен, жаден и ленив, а социализм предполагает честность и трудолюбие.

– Это почти то же самое, что говорит мой отец, – обрадовалась Анника.

Когда все наелись, Анника отнесла грязную посуду в кухню, поставила воду, чтобы сварить кофе, и быстро позвонила Биргит, чтобы выяснить, как прошел «большой выезд». От сестры она узнала совершенно потрясающую историю – оказывается, они перепутали дату, столетие тети Софии только через год. Анника от души рассмеялась.

– Повезло, что премьера, а то я бы тоже прилетела.

– Ты не прилетела, а Кая прилетела…

Теперь Анника расхохоталась вовсю и продолжала смеяться, пока они не закончили разговор. Когда выключила мобильник и оглянулась, то увидела, что в дверях стоит мама Роберта, в руке салатница, которую Анника не успела убрать со стола.

– Что-нибудь случилось? – спросила мама Роберта озабоченно.

Наверно, это было похоже на истерию, подумала Анника.

– Да нет, ничего особенного, небольшое замешательство в семье.

Анника забрала у нее салатницу, поблагодарила и поставила в раковину, но гостья не спешила возвращаться в комнату.

– Роберт как-то говорил мне, что Буридан – ваш сценический псевдоним, но сегодня он перевел мне ваше интервью, и я поняла, что ваша бабушка действительно Буридан?

Анника подтвердила.

– А можно спросить, как ее звали? – продолжила мать Роберта, немного поколебавшись.

– Виктория.

Веселость Анники мгновенно растаяла, она почувствовала, что происходит что-то серьезное и важное.

– Так я и подумала, – сказала мать Роберта изменившимся голосом.

– Вы знали ее?

– Очень бегло. А чья вы дочь, Вальдека, Пээтера или Моники?

Потрясение Анники все усиливалось – откуда эта женщина так хорошо знает их семью?

– Вальдека. Вы что, и моего отца знали?

– Только по разговорам. Я…

Было видно, что она снова заколебалась.

– Это печальные воспоминания, – сказала она наконец, как бы для того, чтобы объяснить, почему не хочет об этом говорить. – А с Тимо Буриданом вы иногда встречаетесь?

– С дядей Тимо? Да, иногда встречаюсь.

– Как он?

– Он работает шахматным тренером. Женат во второй раз, от первого брака у него сын, его я знаю неплохо, от второго – дочь.

– Так что у него все в порядке?

– Наверно, – ответила Анника без особого убеждения; никому из поколения ее родителей легко не жилось.

– Это хорошо, – вздохнула мать Роберта с облегчением. – Я…

Она как будто все-таки надумала рассказать, откуда она знает Буриданов, но именно в этот момент засвистел чайник, Анника извинилась, поспешила к плите, и тут же в кухню вошел Пьер, собравшийся сварить кофе, он потребовал, чтобы Анника нашла ему мерную ложку – и когда она со всем этим справилась, оказалось, что матери Роберта в кухне уже нет.

За кофе стали говорить об опере, ругали вместе постановщиков и жалели о временах, когда самыми главными в спектакле считались певцы. Остаться с глазу на глаз с матерью Роберта Аннике больше не удалось, а задавать вопросы при других ей показалось неуместным – тут явно крылась какая-то тайна.

После ухода гостей она взяла трубку и позвонила домой. Отец только что вернулся из поездки, усталый, но когда Анника стала говорить про странную гостью, он оживился.

– Как ее зовут?

– Лукреция.

Хоть Анника и слышала имя женщины только мимоходом, но сразу запомнила, потому что Лукреция Борджа была одной из ее любимых ролей.

– А фамилия?

– Фамилию я не знаю, когда Роберт ее представил, он сказал только: моя мать Лукреция.

– Но фамилию этого Роберта ты должна знать! – сказал отец сердито – в смысле, «до чего же ты глупа, дочка».

– У Роберта странная фамилия – Арутюн.

– Ну да, это то же самое, что Арутюнов. Я думаю, что знаю, кто эта женщина. Помнишь, у твоей бабушки был брат, Эрвин?

– Да, конечно, Тимо ведь его сын.

– А ты знаешь, что Эрвин бросил семью и ушел к новой жене?

– Что-то смутно припоминаю.

– Именно эту женщину звали Лукреция Арутюнова.

– И что, Роберт – сын моего дяди?

– Да нет же, она была замужем, сын от первого брака. Но мама всегда говорила, что это – замечательная женщина, и что она украсила последние годы дяди Эрвина. Ты ведь знаешь, Эрвин был в лагере, там его здоровье и было подорвано.

– А за что его посадили?

– За любовь к волейболу.

Анника онемела.

– Это раскрылось только во время перестройки, – пояснил отец. – Тетя София занялась реабилитацией Эрвина, и увидела его дело. Эрвину не с кем было играть в волейбол, и знакомый отца позвал его в команду Кайтселийта. Ну а кайтселийтовцев, если ты не знаешь, в 1941 году арестовали и отправили в лагерь.

– Кошмарная была страна, – вздохнула Анника с ужасом.

– Скажи лучше: кошмарный был век, – поправил ее отец, – а то армяне и евреи тебя не поймут.

Любопытство Анники было утолено, она попрощалась, положила трубку и отправилась в кухню. Пьер уже вымыл половину посуды, Анника пришла ему на помощь и стала сушить бокалы. Настроение у мужа, после выпитого вина и гостей, улучшилось, и, чтобы уж совсем нормализовать домашнюю обстановку, Анника сказала:

– Можешь им там в Берлине предложить, что я спою что-нибудь другое, в любое время и что угодно, хоть Бриттена.

На этом примирение было достигнуто, единственное, в душе Анники затаилась тревога, а вдруг Пьер поймет ее слова буквально и впрямь договорится о Бриттене, но потом она успокоилась – Пьер, как-никак, не садист.

Они легли рано и некоторое время занимались любовью, после чего Пьер сразу уснул, а Анника еще долго лежала на спине и думала о странной гостье. Как тесен, все-таки, мир! А, может, и не тесен, может, жизнь приводит друг к другу людей, у которых есть что-то общее. Бабушка Виктория любила оперу, наверняка и дядя Эрвин – возможно, и эта женщина, Лукреция, и они заразили своих детей и внуков, так что оба они стали певцами, и она, и Роберт…

Возможно, она размышляла бы еще долго, но назавтра был назначен повтор «Травиаты», следовало быть в форме, и она повернулась на бок, закрыла глаза и начала считать в уме оперы Доницетти, их было семьдесят, и примерно на половине списка она обычно засыпала.