Текст книги "Объять весь мир"

Отрывок из романа «Полководец Соня, или В поисках Земли Обетованной» — обыск, 1949-й год, маленькая Соня спасает гумилёвского «Жирафа»

…Соня каким-то седьмым чувством понимала, когда и перед кем помалкивать. Например, даже папе не говорила, что мама прячет в её кроватке под матрасом удивительную книгу с волшебными стихами: «Ты слышишь? Далёко-далёко у озера Чад изысканный бродит жираф»… Мама знала за Соней недетское умение хранить тайны – и Соня была благодарна за доверие, когда мама сказала, что книга эта запрещённая, что это их с Соней тайна. Соня скорее дала бы разорвать себя на куски, чем кому-то бы проболталась. Да и с жирафом под матрасиком было уютно – его следовало беречь. Но её очень интересовали странные отношения взрослых, и часто она, притворяясь, что спит, с замиранием прислушивалась к их разговорам. Тайны манили Соню.

…В эту ночь она неожиданно проснулась от ощущения: что-то не так!

Горит свет, но за окном темно – значит, ещё ночь. Шкафы почему-то все открыты. Выдвинуты ящики комода. Везде непривычный кавардак. В комнату хозяек дверь распахнута, и сами они, растрёпанные, в шалях поверх длинных ночных рубашек, жмутся испуганно к стене.

Соне становится не по себе.

Папа и мама с незнакомыми застывшими лицами стоят у стола, за которым развалясь сидит чужой неприятный мужчина в сером плаще и постукивает пальцами по столешнице. Двое солдат вытаскивают и складывают перед Серым книги и вороха бумаг – письма, конверты, папины лекции. Они не помещаются на столе, падают на пол. Серый заставляет маму с папой подбирать их.

– Пишите на каждой книжке и бумажке «обнаружено у меня», подпись и число, – приказывает металлическим голосом Серый.

Папа поспешно достаёт чернильницу и две ручки.

У Сони начинает противно сосать в животе. Ей почему-то невероятно стыдно, что мама с папой такие послушные и разрешают Серому хозяйничать и так разговаривать с ними. Стыдно до резей в желудке, до мятной пустоты в полом теле.

Мама с папой не должны знать, что она их видит такими, вдруг понимает Соня.

К счастью, никто не заметил, как она проснулась. Соня, будто во сне, вскидывается, накрывается одеялом с головой, оставив себе смотровую щель, и сквозь неё продолжает подглядывать.

Красивые длинные пальцы папы с ребристыми ногтями и кустиками чёрных волос подрагивают, когда он пишет, что велит Серый. А у мамы вовсю дрожат руки и губы – вот-вот расплачется! – но она тоже пишет. Ручка прыгает. Чернила разбрызгиваются по белой скатерти.

– Не могу писать, – взрывается она. – Зачем это? У нас нет ничего запрещённого! Мы честно трудимся на благо общества. Правда! Если кто про нас что нехорошее сказал, так это от зависти, что мы с нуля поднялись, живём достойно. Но вы ведь всё равно заберёте Адама?

– Пиши, пиши, догадливая! – почти добродушно хмыкает Серый и продолжает стучать по столу пальцами. – Непременно заберём. Лет на пять-семь. Но по правилам. На всё свой порядок. А насчёт запрещённого – может, в самом деле нет. Может, вы хорошо затаились?

У Сони ещё больше холодеет внутри: ведь под матрасом в её кровати мама прячет запрещённую книжку со стихами про жирафа, который бродит у озера Чад!

Серый продолжает размеренно говорить, мельком проглядывая подписанные мамой и папой бумаги:

– Вот муж твой однажды посидел? Посидел. Снисхождение ему дали? Дали. Выпустили. Поверили. Пожил на воле – мало ли что вредного удумал. Теперь снова посидеть надо – для профилактики.

В интересах нашей советской страны. А ты: «правда, неправда»… У страны своя правда! Она главней твоей!

«Где это надо посидеть папе?» – удивляется Соня. Вспоминает: что-то похожее папа говорил про какую-то новую правду и про интересы страны, которые главнее. Только она не очень поняла – какие такие особенные у страны интересы, если не как у Сони, мамы, папы и других отдельных людей, которые в ней живут? И разве бывает правда новой и старой? В понимании Сони, правда всегда бывает только правдой, а неправда – неправдой. Но правда не может быть такой, как Серый!

«Блаженны алчущие правды, ибо они насытятся. Ох, Адам, накушаетесь вы этой правдой. Придёт она за вами!» – вспомнила Соня непонятное зловещее пророчество тёти Кыси.

Соня с ужасом догадывается: это папина правда пришла за ним! Пришла, чтоб он увидел её гадкое лицо и понял, что ошибался. Но поздно, поздно! Эта неправильная правда сейчас заберёт папу. Надо что-то делать!

– Маня! – шёпотом позвала Соня Ангела Маню. – Маня! Пусть думают: это она во сне шепчет. Но Маня не появлялся. Ну ничего, сама справится.

Соня отодвинулась к стенке, на освободившемся месте кровати «поставила» светящийся дверной проём, перевалилась за воображаемый порог на край кровати и, наблюдая из-под одеяла за происходящим, стала ждать. Может, Дверь сработает, как тогда, с Колькой?

Но мешали сосредоточиться и правильно смотреть стыд за то, что она видит маму с папой такими испуганными, и за собственный противный мятный страх перед враждебной силой, ворвавшейся ночью в их уютный дом.

Волшебная Дверь не действовала.

«Цыплёнок жареный, цыплёнок вареный, цыплёнок тоже хочет жить! Его поймали, арестовали, велели паспорт предъявить», – вспомнилась Соне весёлая, но на самом деле очень жалостная песенка, которую часто напевала мама. Мама и папа были похожи сейчас на того бедного цыплёнка, который был «лишь куриный генерал и только зёрнышки клевал». Не отнимайте у мамы с папой их зёрнышек!

А голос мамы тем временем запел внутри Сони другую песню, героическую:

 
…Вот прапорщик юный со взводом пехоты
старается знамя полка отстоять —
остался один он от всей полуроты,
но не-ет, он не может наза-ад отступать!
Но не-ет, он не будет наза-ад отступать!
Вот кончился бой. И земля покраснела.
Врагов отогнали к далёкой реке.
И только наутро нашли его тело.
И зна-а-мя сжимал он в засты-ывшей руке.
И зна-а-мя сжимал он в засты-ывшей руке…
 

Соня всегда с замиранием ждала момента, когда мама грудным глубоким голосом будто взрыдает на долгом выдохе «не-ет» и сделает, вдыхая воздух, паузу перед тем, как медленно, будто ещё размышляя, протянуть: «он не может наза-ад отступать». В этой паузе Соня становится прапорщиком юным. Ей очень страшно, и она мгновение – только мгновение! очень долгое мгновение! – думает о бегстве с поля боя, представляя, как сейчас, прячась между мёртвых тел, быстро уползёт к спасительному лесу с открытого пространства, где взрываются снаряды и клубится дым. Ведь бой уже почти проигран! Бессмысленно сопротивляться. И зачем отстаивать неживое знамя, когда главнее остаться живым, спастись?! Чтобы потом, собрав новую армию, победить врага, – ведь это разумней, чем отстаивать деревяшку с тряпкой!

Но она не может бросить знамя! Хочет, но почему-то не может. Не может – и всё тут!

Что-то чёрненькое маленькое и трусливое в ней хочет бросить знамя, убежать.

А не может этого сделать что-то светлое и большое, которое тоже в Соне, но при этом, как ни странно, куда больше, чем она сама, – будто не только Оно её часть, но она часть Его.

И она понимает: бросить знамя – это предательство вовсе не деревяшки с тряпкой и даже не тех, кто понадеялся на неё, а предательство этого Большого Светлого. Непоправимая измена, которая так изменит Соню, что её никто никогда не узнает, и даже сама себя она не узнает, когда поглядит в зеркало. Потому что если уползёт с поля боя, то всё равно не спасётся, а навсегда превратится в Скрюченного Чёрненького, который угнездился в ней и нашёптывает: «Брось! Беги!», а это было бы ужасно.

Мама делает следующий вдох-выдох – от вялого вынужденного «не может» до гордого твёрдого: «нет, он не будет наза-ад отступать».

Всего лишь ещё один вдох и выдох. Но между ними рождается новая бесстрашная Соня, в которой парИт лёгкое сердце.

И пусть наутро найдут её холодное тело, но в застывшей руке она будет сжимать знамя, которое она не выпустила до конца. И на губах её будет играть радостная улыбка…

А мама с папой подписывают и подписывают для Серого бумаги и книги. Вот уже последние стопки вытаскивают из шкафа солдаты.

Сейчас они подойдут к сониной кроватке, засунут руку под матрас, где прячется жираф, шкуру которого украшает волшебный узор!

Соня превращается в юного прапорщика, который – вдох! – не может, выдох – не допустит этого!

Сейчас она поговорит с ними, как «говорила» с бандеровцами в ночных играх. Скидывает одеяло, будто внезапно проснулась. Садится в кровати. Трёт кулачками глаза и невинным взглядом окидывает комнату.

– Дядя, ты тоже хороший? – заспанным голоском спрашивает Серого, скорчив трогательную гримаску и застенчиво улыбаясь своей самой дружелюбной улыбкой.

– Тоже? – выдаёт себя Серый изумлённым вопросом, зная, видно, что его можно заподозрить в чём угодно, но только не в том, что он хороший. – Хороший как кто?

– Как мама с папой. Они тоже, как и ты, читать любят. И как тот солдатик, – Соня пальчиком тычет в одного из солдат с более симпатичным лицом. – Смотри, как он бережно держит книжки. Мама с папой говорят: кто любит книги, тот хороший! Мама с папой дарят тебе свои, потому что ты хороший? Папа добрый. Мама всегда говорит: ему ничего для людей не жалко…

Второй солдат начинает, как и первый, аккуратнее опорожнять полку, а Серый несердито прикрикивает на Соню:

– Ишь, шустрая! Разговорилась посередь ночи…

– Соня, разве можно незнакомым взрослым людям говорить «ты»?! – обретает голос мама. Именно такой реакции и ждала Соня, чтобы произнести коронную фразу, которая должна окончательно убедить Серого в том, что он хороший:

– Ой, простите, – будто спохватывается она, обращаясь к Серому. – У вас такое доброе лицо, что вы прямо как друг, а друзьям говорят «ты». Вы будете дружить со мной?

– Буду, буду, – бурчит, отводя глаза, Серый. – Вот только с батьком твоим ещё трошки подружусь. Мы выйдем с ним, погуляем годик-другой… И уже на «вы» обращается к Адаму:

– Собирайте вещички, Адам Суренович. Сами знаете, что брать. Мама долго не может найти тёплые носки среди раскиданных вещей, и сама, как потерянная.

– Кончай работу! – устало обращается Серый к солдатам и поднимается. – Нэмае тут ничого. Ничого нэ заховано… «А вдруг они напоследок мой матрасик поднимут?» – волнуется Соня. Надо чем-то закрепить эту маленькую победу. И придумывает.

– Мама, я опи́салась! – вдруг вскрикивает она и в самом деле делает это. Вряд ли чужие люди станут касаться испоганенного матраса. А книжку, если промокнет, можно будет высушить и проветрить…

– Ну что же ты, Соня, – раздражённо говорит мама. – Как маленькая! Подожди, сейчас папу провожу и тобой займусь…

Соня не в силах больше сохранять спокойствие и, уткнувшись в подушку, горько плачет, подвывая и вздрагивая всем телом. Пусть думают: она плачет от стыда, что опи́салась, и от того, что её обозвали маленькой.

Жирафа и маму она спасла. Отогнала врага к далёкой реке. Но папу всё равно уведут. Папу спасти не удалось…

Отрывок из романа «Полководец Соня, или В поисках Земли Обетованной» — отъезд: маленькая Соня уезжает с мамой к папе, сосланному Сталиным в Сибирь

…Завтра рано-рано, когда за окном ещё будет ночь, Соня уедет из Борислава навсегда. К папе в далёкую Сибирь! Скорей бы завтра! Но перед самым домом она вдруг замедлила шаг, а потом вовсе остановилась и как-то иначе огляделась вокруг.

Соня не ставила перед собою волшебную Дверь, но будто оказалась за её порогом.

Перед ней в предзакатной дымке лежал Борислав, в котором Сони уже как бы не было, – она вдруг ощутила город не фрагментами, не в приложении к себе, то бегущей по его уютным улочкам, то играющей с ребятами в садах или у речки, а отдельно от себя и целиком.

Вдали звенели колокольцы сгоняемых домой с пастбищ невидимых коров. Слышалось далёкое топотанье. С тропинок, не видных за пёстрыми осенними садами и штакетником заборов, беззвучно выстреливала в небо вздымаемая коровами пыль, смешивалась с туманом и дымом из труб, подбрасывала вверх сухие опавшие листья – они танцевали, медленно кружась под нехитрую житейскую музыку вступающего в янтарный вечер маленького городка. Хриплые окрики невидимых пастухов смешивались с гоготаньем гусей, которое на закате почему-то всегда дружнее и громче, с квохтаньем кур, с чьим-то одиноким аккордеоном, с зовами родителей, собирающих детей к ужину.

Приглушённые туманом звуки стелились над мерцающей вдали рекой, над темнеющим лесом, над домами и огородами. Никогда уже среди этих звуков не послышится «Со-о-ня!»

Поток самостоятельно существующей без её участия жизни катил мимо величественные волны. Знакомые предметы вызывали ощущение чуда, казались не узнанными до конца, рождая грусть, что уже не придётся их до конца узнать, насладиться ими сполна. Сердце сжалось от неизведанной прежде тоски – его тронуло древнее, как мир: «И это пройдёт».

Но рядом с сосущей тоской соседствовал сладкий восторг, как за маниной Дверью, – восторг отстранения от себя, самозабвения и будто в дар за это полученной полноты мира. Восторг растворения в сущем, расширения собственных границ вплоть до потери их.

Это не было испытанное за Дверью детское восхищение волшебством. Это был какой-то иной восторг – взаправдашний… восторг приобщения к странному и горькому чуду жизни… к великой вечности, которая может без нас, но готова откликнуться на зов и поделиться тайной, если зовущему будет куда её поместить в себе.

Это был восторг неизвестно к кому обращённой благодарности за щедрую красоту мира, которой может восхищаться любой, но не может присвоить, забрать, потому что она непреходяща, а он всего лишь проходил мимо пиршественного стола – и его кто-то просто угостил от щедрот своих…

Отрывок из романа «Полководец Соня, или В поисках Земли Обетованной» — всё перепуталось, а потом распуталось в размышлениях двадцатилетней Сони о зеркалах и Волшебной Двери

…Соня села на одинокую скамейку в пустынном сквере, усыпанном листьями. Напротив сверкала зеркальная витрина закрытого киоска.

И здесь зеркало! Снова! Что за чёртов Знак?!

Она вытащила ручку, тетрадку и приготовилась писать письмо Лии. Задумавшись, кинула взгляд в зеркальную витрину напротив и… будто оказалась внутри зеркала.

В зеркале на одинокой скамейке в пустынном сквере, усыпанном листьями, сидела Соня-2 и что-то писала на коленке в тетрадке.

Соня-1 заглянула через плечо Сони-2 и прочла:

«Дьявольское изобретение – зеркало! Дверь Ангела Мани – правильнее!

В зеркальном мире ты улыбаешься – тебе улыбаются. Вроде ты сам себе улыбаешься! Ты убил – тебя убили. Это ты сам себя убил! В любом случае тут важнее всего ”Я”: как аукнешься – так и откликнутся. ”Я – мерило всего!” – идеология центропупизма. Дьявольское изобретение – зеркала! Фиксируют внимание человека на себе самом. И этим изолируют его. Не выпускают из границ.

А Дверь впускает в ДРУГОЕ пространство – безграничное! Там всё пронизано ЛЮБОВЬЮ и ПОНИМАНИЕМ, дышит ими, соединено ими, как клетки живого организма соединены бегущей по ним пульсирующей кровью. В живом организме главное – эта тёплая кровь, дающая жизнь. Без неё клетки мертвы, как бы совершенны ни были!

Именно бегущая кровь знакомит каждую клетку с другими, не похожими на неё, – и позволяет ощутить странное родство этих ”инаковостей” ЧЕРЕЗ ОБЩЕЕ: через живой поток крови, соединяющий их В ОДНО.

Человек ”зеркальный” – одинокий пуп в коллективе иллюзорных голограмм, дублирующих его… оставляющих по-прежнему одиноким… и статичным… ведь движение в зеркальном мире тоже иллюзорно – никуда и ни к чему не приводит.

А за Дверью человек – часть огромного подвижного мира, с которым ВМЕСТЕ живёт, меняет его, меняется с ним. Ведь, переступая порог Двери, человек СОГЛАСИЛСЯ РАСТВОРИТЬСЯ в мире, считать его больше себя. А сделав это, САМ СТАЛ БОЛЬШЕ СЕБЯ… потёк, как кровь по клеточкам. И перешагнув однажды СОБСТВЕННЫЕ границы, чудесным образом научился преодолевать ЛЮБЫЕ границы. Стал бесконечен, текуч, летуч, лёгок. За Дверью непонятно, где кончаешься. Всё близко. Ты свободен. Никто и ничто не владеет тобой. И ты не владеешь ничем – это не нужно, потому что всё доступно и нет невозможного… Не случайно Ангел Маня советовал затихнуть и освободить в себе место… чтобы наполниться…»

– Значит, все религии, которые учат «как ты – так и тебе», «возлюби ближнего как самого себя», – это религии дьявольского зеркального мира? – прошептала Соня-1.

«Значит, все религии, которые учат “как ты – так и тебе”, “возлюби ближнего как самого себя”, – это религии дьявольского зеркального мира? – написала Соня-2. – Нет! Ведь кроме “возлюби ближнего как самого себя” там есть и “Возлюби Бога” (Космос, Природу, Атмана, Дао)! А это – выход из “плоскости” в “объём”: ты уже контачишь со всем и всеми не “напрямую”, не через “отражения”, а через Нечто, что выше и больше… или уже это Нечто контачит через тебя со всем и всеми. Так преодолевается самодублирование. Глаза не натыкаются на личные портреты – и видишь ВСЁ КАК ЕСТЬ…»

Соня-2 задумалась, взглянула в зеркальную витрину киоска напротив – и вместе с Соней-1 оказалась внутри, за спиной Сони3, которая писала:

«Ад – это жизнь среди зеркал, где к тебе всё возвращается. Или прямо – отражением. Или опосредованно – через преломление множества отражений одного и того же в разных зеркалах, многие из которых к тому же кривы. В зеркальном мире преследует чувство вины. Когда-то застряв в одном из зеркал, прошлая вина будет время от времени тебя настигать. Придавливать к земле. Уничтожать душу. И невозможно полное искупление…»

– Но как же? – прошептали обе Сони третьей. – Ведь церковь учит, что чувство вины – необходимая составляющая! Что без чувства вины, без покаяния нет прощения и искупления!

«Но… без чувства вины, без покаяния нет прощения и искупления! – написала Соня-3. – Не-ет, это буква, а не дух. Всего лишь отдельная буква, неверно прочитанная вне контекста. Ведь говорится и другое: ”Кто полюбит душу свою, тот погубит её!”. Потому что тот, кто сосредоточен только на себе – неважно, на удовлетворении тела или души, – живёт в ”зеркальном мире”, ощущая себя “пупом”, к которому НЕИЗБЕЖНО должно вернуться то, что сам породил. Поэтому-то он и НУЖДАЕТСЯ в прощении – но никогда его полностью не получает. НУЖДАЕТСЯ в искуплении – но никогда его полностью не достигает. А за Дверью… переступив порог и ДОВЕРИВШИСЬ, ты отказываешься от себя – и одним этим искупаешь прошлые вины и получаешь прощение.

Потому что только оставив за порогом себя самого, можно избавиться и от своих отражений… в том числе – от отражений вины.

Ах какую важную вещь я сейчас поняла! Шагнув за Дверь, отказываться надо не только от прошлых ошибок, но и от прошлых побед… Да, да, от побед тоже! Хотя люди жаждут забыть ошибки, а вовсе не победы – победы греют. Но стоит спросить себя: чего ты хочешь – греться своими победами или тем, что за Дверью? Если своими победами, то Дверь тебе не нужна.

Шаг за Дверь – это ВЫБОР.

Не отказавшись от себя ПОЛНОСТЬЮ и не вверившись ей ЦЕЛИКОМ, не узнаешь как оно НА САМОМ ДЕЛЕ за Дверью. Не сможешь ОСВОБОДИТЬСЯ. Не получишь возможность оказаться в ином пространстве в другом качестве и начать новую жизнь. Дверь не примет – ты увидишь за её порогом то же самое, что перед ним… и будешь думать, что рассказы побывавших там – враки или фантазии.

Но как же трудно ДОВЕРИТЬСЯ ПОЛНОСТЬЮ! Как трудно переступить порог, не имея гарантий, что там лучше! Люди так любят гарантии! И всё время хотят выгадать.

А ведь это – просто ЧЕСТНЫЙ ОБМЕН: меняешь амбиции на Искупление и Благодать, маленькую личную душу на большую»…

Соня-3 перевернула исписанную страницу тетрадки, бросила взгляд в зеркальную витрину напротив – и оказалась внутри неё вместе с другими Сонями за спиной Сони-4, которая писала:

«…просто ЧЕСТНЫЙ ОБМЕН: меняешь амбиции на Искупление и Благодать, маленькую личную душу на большую. Жизнь за Дверью – сама по себе Искупление и Благодать, ибо лишена корысти, себялюбия, амбиций.

В зеркальном мире люди живут в мире эха. Отражённый звук. Отражённый свет. За Дверью нет эха. Там звук разносится далеко в бесконечность. Так же как и свет. Он не отражается. Он там всегда ЕСТЬ и пронизывает всё.

Перед порогом Двери шумит ШАЛОМ – мир. За порогом тихо беседует с тобой ИРИНИ – мир.

И то, и это – мир. Вроде бы один и тот же, но какой разный!

”Шалом”, ”мир”, древнееврейское слово, – одно из центральных понятий Ветхого Завета. Это отсутствие войны, сытость, достаток, материальное процветание. Арабское ”Салам” – то же самое.

”Ирини”, ”мир” – слово Нового Завета, произнесённое Христом: ”Мой мир даю вам”. ”Ирини” – не просто ”мир”. Это с-мирение в смысле ”СОЕДИНЕНИЕ с МИРОМ”, согласие, улыбка, лёгкость, покой и свобода живущей в любви души, не обременённой амбициями.

”Ирини” не отвергает ”Шалом”. ”Ирини” содержит в себе ”Шалом”. Просто ”Ирини” больше него.

”Шалом” – это трудное благополучие зеркального мира, где, как бы ты ни был умён и достоин, рано или поздно из какого-то зеркала вылезает давно забытая твоя вина, настигают порождённые когда-то тобою же опасности – и надо снова преодолевать их, с тоской понимая: невозможно полное искупление и освобождение, бремя накопленных ошибок придавливает к земле.

А ”Ирини” – это полёт, который возможен за Дверью!

”Ирини” – это Дверь…»

Отрывок из романа «Полководец Соня, или В поисках Земли Обетованной» — итоги: старая Соня вспоминает, как в шесть лет убежала из дому спасать всех от Кощея, и размышляет о мотивах, смысле и последствиях этого

– Зачем ты не остановил меня тогда, Ангел Маня?! Может, легче бы сложилась моя жизнь, если перегорел бы порыв, я снова успокоилась бы под крылом мамы и продолжала тешиться сказками, сидя в кресле? Почему не удержал «книжную» девочку от рокового шага из детского Рая в Ад самостоятельности, самонадеянности, одиночества и свободы, совсем не приспособленный для мечтателей? Зачем позволил ступить, гонясь за сказкой, в совершенно не сказочный мир несообразностей, ловушек, тупиков? Тот первый шаг породил череду событий… Всю жизнь потом меня гнало упрямое желание найти потерянный Рай. А не найти – так построить. Здесь. Без чертежей. Самой. По камешку. Я с терпеливым упорством маньяка искала эти волшебные камешки, пригодные для моей постройки. А если не находила, то лепила. Из пыли, слюны, слёз, человеческих экскрементов. И пыталась соорудить хотя бы фундамент мне одной видимого прекрасного Отчего Дома. «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи»… Дело не в материале – не бывает плохого материала. И Бог слепил человека всего лишь из праха земного. Из того, что было под рукой, вернее – под ногами. Дело в том, ЧТО вдыхаешь в этот сор…

Позже я узнала: таких строителей было много. Но каждый был один на «своём участке». И разгадывал свои, только ему загаданные загадки. И боялся своего Минотавра. И преодолевая сопротивление «материала», кружил в одиночку – без Вергилия и Нити Ариадны – по Аду мучительных поисков невоплощённой формы и неизречённого слова… по Аду поисков ускользающей истины и себя самого.

И так – кругами, с переменным успехом – к полному неопределённости Чистилищу, где подводишь итоги и отдаёшь прожитые дни на суд другим. И до конца точно не знаешь: к чему привели твои неловкие попытки?

Примет ли тебя в конце пути Отец, как принял он распростёртого в пыли блудного сына? Ведь тот отчитался лишь шершавыми натруженными пятками… Лишь натруженные пятки в конце пути – не мало ли? Только и дел-то, что шёл и дошёл? Только и заслугто, что ошибался, не отчаивался и снова пробовал отыскать дорогу к Отчему Дому?

Есть ли смысл в этом? Стоило ли уходить?

Ах, зачем ты не остановил меня тогда, Ангел Маня?! Почему не пресёк безумное для шестилетней девочки желание отправиться из дома – в поисках Дома, на чужбину – в поисках Родины, от отца с матерью – в поисках других Отца с Матерью… без уверенности, что даже через десятки лет блуждания в мучительных лабиринтах Ада удастся найти желаемое?

То, что я желала, дразнило близостью – вот, вот оно, за порогом, только переступи порог! Но за ним не было ничего, кроме новых головоломок. И снова дразнил слышный только мне голос: вот, вот я, за порогом…То, что казалось завершением, оказывалось лишь предтечей каких-то событий, какого-то нового пути. Ненайденные камешки с загадочным рисунком всплывали в сознании и заставляли о себе тосковать, искать их, поддразнивая, что найти их невозможно.

А впереди всё шла маленькая Соня – и я никак не могла её догнать.

Я взрослела, старела. А маленькая Соня шла и шла впереди меня, не оглядываясь…

Или так было надо? И свет можно видеть, лишь находясь в темноте?

Так было надо? И только находясь в месте, где недостаток, можно понять, чего не хватает в нём, если помнишь о полноте, из которой пришёл, когда не был чужд Вселенной? Главное – помнить?

Так было надо? И прав Матфей, говоря: «Что вы свяжете на земле, то будет связано и на небе; что разрешите на земле, то будет разрешено и на небе»?

И правдивы слова ересиарха Филиппа: «Те, кто говорит, что умрут сначала и потом воскреснут, – заблуждаются. Если не получают сначала воскресения, будучи ещё живыми, то умирая, не получают ничего»?

Может быть, мой азарт объяснялся всего-навсего величиной выигрыша, о котором что-то во мне догадывалось?

Так было надо? И это был первый шаг к спасению? Яростное стремление к жизни, какой она ДОЛЖНА БЫТЬ, а вовсе не безрассудный героический порыв, не тайная склонность к суициду? Спасается лишь тот, кто рискует, а «любящий душу свою погубит её»?

Так было надо, чтобы безумный поступок ребёнка заложил стойкий условный рефлекс разрушать свою жизнь за минуту до того, как её могут разрушить другие? …смешивать собственной рукой карты судьбы и по-своему раскладывать снова, ускользая от заданности, обманывая рок? …и быть готовой в любую секунду снова сломать рисунок и рассыпать мозаику, решая собрать новую картинку, чтобы наконец превратить разрозненные случайности в сопряжённые смыслом события и сомкнуть Небеса с землёю…

Так было НАДО? Чтобы выжить? Чтобы накопить силу? Чтобы воплотить себя? Или – через себя – другую, высшую Силу?

Для чего? Чего хотела Она от меня? На самом деле, как ты учил меня, Маня… на самом деле? Чего хотели от меня Небеса НА САМОМ ДЕЛЕ? Или всего лишь ликования каждой моей клеточки – живу! И славлю: «какой прекрасный день, какой прекрасный пень» и Тот, кто это сочинил… А бездны были нужны, потому что на их краю ликованье бывает особенно сильным? Ну, уж этого я дала Небесам в избытке!

Да, мои глаза никогда не были тусклыми. Но сколько ошибок я наделала! Как часто восторг убивали мысли: всё – иллюзии… домА на песке… и если Рима нет, то куда же ведут дороги?!

Неужели не было более простого пути? Или Путь никогда не бывает простым?

Или не бывает простым только Путь Победителя?

Зачем ты не остановил меня тогда, Ангел Маня? Зачем дальнейшими событиями дал мне, ребёнку, почувствовать вкус победы? Вроде бы я лишена свойственного победителям тщеславия. Ведь именно его удовлетворение – ГЛАВНАЯ НАГРАДА: заполняет души победителей до отказа и не позволяет сомневаться – как же, лавровые венки, рукоплескания, безоговорочное признание заслуг! У меня не было такой награды – почти всегда оставалось сомнение в правильности того, что делаю. Даже если мне рукоплескали.

Хотя и колебаний не было: я всегда знала, что поступить могу ТОЛЬКО так. При всех сомнениях не стояло передо мной проблемы выбора. И может, мне, вышедшей в шесть лет из дома за свободой, была дарована благодать – высшая свобода: освобождение от свободы выбора?!

Человек становится по-настоящему свободным, если вообще не нужно выбирать? Мне почти никогда это не было нужно…

Бог не может никого спасти – он может лишь указать путь к спасению и авансировать благодатью?

Я так часто её ощущала, будто в самом деле меня ею одарили… просто так… ни за что… даром – ДАРом… Ведь, наверное, только благодать даёт возможность свободно и без страха жить? И даёт мир душе, несмотря на все противоречия… удивительный баланс взаимоисключающих чувств… и страшное, чу́дное напряжение на стыке, на той «проволоке», по которой я шла.

Может быть, Вергилий был внутри меня?

Отказавшись в шесть лет от проводников и посредников между собой и жизнью – от слепого повиновения родителям, от Веры с Надеждой, от Бога, – может быть, я впустила Бога в себя, когда решила руководствоваться только Любовью? И много лет не догадывалась об этом?

Наверное, прав был Данте, поместив над своим Адом слова «Оставь надежду всяк сюда входящий»? Данте я тогда ещё не читала, но интуитивно угадала: по Аду нельзя ходить с надеждой. Она спутывает коконом… порождает рефлексии… лишает способности действовать. Надеясь на добрую поддержку извне, погибаешь, не находя её. Много раз потом я видела такое в жизни…

Я никогда ни от кого ничего не ждала. Любой подарок судьбы, хорошее отношение людей и Небес были всегда нежданны – может, потому я так сильно этому радовалась и каждый раз была несказанно благодарна? И искренне удивлялась: за что мне это?

Нет, по Аду можно ходить только с Раем в душе!

Только тогда Ад безопасен и даже может кое-чему научить. И ты как «пятая колонна», засланная в Ад, – свет Рая изнутри тебя освещает его закоулки, уменьшает его территорию.

И если я не льщу себе, то как же много мне было дано! Так что я лукавлю, когда жалуюсь.

Конечно, у меня были свои награды… радостное ощущение полноты жизни… восторг перед совершенством Божьего Замысла… перед миром, каким он МОЖЕТ быть. Мне открывались хрупкие черты возможного прекрасного будущего – и позволялось тешиться тем, что я делаю их заметнее. Возможно, это куда бо́льшее тщеславие – чувствовать себя СОработником Бога? А может, я была просто слишком самонадеянна? И всю жизнь себе что-то придумывала?

Но любовь… Её было так много!

Непридуманной, настоящей… такого не сочинишь… такое только чувствуешь всем существом, как чувствуешь жар солнца над головой и насыщение внутри после обильной трапезы.

Но почему к свежему вкусу радости всегда примешивалась горчинка тайной печали? Послевкусие сладкого плода Древа Познания?…

Отрывок из романа «Полководец Соня, или В поисках Земли Обетованной» — вчера, сейчас, завтра и вечно

…И сказал Бог: да произведёт вода пресмыкающихся, душу живую, и птицы да полетят над землёю. И было утро, день пятый.

Океан, густой и тёплый, покоился на тверди земной, пробуя её волною. И все создания ещё пребывали друг в друге, не зная, что уже сотворены и не могут не осуществиться, ибо Программист уже создал программу и условия для её работы.

По Всемирной Космической Сети побежали импульсы. И в недрах огромного водяного компьютера на Земле начались неотвратимые процессы.