Текст книги "Виннету"

– Конечно же, нет!

– Мой брат видит, я откровенен с ним. Я знаю, какие мысли и чувства терзают его сердце, но моим воинам этого не понять. Они презирают каждого, кто требует награду за доброе дело. Отныне Шеттерхэнд, который мог стать самым уважаемым и достойным воином апачей, подвергнется их презрению и должен будет покинуть нас.

Трудно было возразить Виннету. Сердце приказывало: настаивай на своем, а разум или, вернее, честолюбие говорило: откажись! Поняв, что творилось в моем сердце, благородный Виннету пошел мне навстречу:

– Подожди, брат мой, я поговорю с отцом, – и отошел.

– Сэр, не делайте глупостей! – убеждал меня Сэм. – Неужели вы не понимаете, что это заступничество может стоить вам жизни?

– С чего вы это взяли?

– А вот с того! Краснокожий действительно презирает каждого, кто требует от него награду за услугу. просьбу выполнит, но перестанет знаться с этим человеком. По правде, нам бы лучше всего сейчас уйти из лагеря апачей, но вокруг кайова, и не вам объяснять, что это для нас означает.

Инчу-Чуна и Виннету тем временем вели очень серьезный разговор. Закончив, вождь подошел к нам.

– Если бы Клеки-Петра не рассказал нам многое про вас, белых, я бы назвал тебя самым последним подлецом. Благодаря ему я тебя понимаю, но моим воинам объяснить это трудно, и они все равно станут тебя презирать.

– Дело не только во мне, но и в Клеки-Петре.

– Как это?

– Он исповедовал ту же веру, что и я, она призывает меня обратиться к тебе с этой просьбой. Поверь, останься жив Клеки-Петра, он никогда бы не позволил умереть его убийце в муках.

– Ты так думаешь?

– Я уверен.

Инчу-Чуна медленно покачал головой, сын и отец понимающе посмотрели друг другу в глаза. Инчу-Чуна снова повернулся ко мне:

– Этот убийца был и твоим врагом?

– Да.

– Тогда слушай мои слова! Мы поглядим, осталась ли в нем хоть капля порядочности. Если да, то я попытаюсь выполнить просьбу, не задевая твоей чести. Садитесь и смотрите, что сейчас произойдет. Как только подам знак, ты подойдешь к Рэттлеру и потребуешь у него извинения. Сделает так – умрет легкой смертью.

– Я могу сказать ему об этом?

– Да.

В сопровождении Виннету Инчу-Чуна возвратился к толпе воинов, а мы уселись там, где стояли.

– Вот не ожидал, что вождь согласится пойти вам навстречу. Вы, наверное, пользуетесь его особым расположением, – заметил Сэм.

– Причина не в этом.

– А в чем?

– Это все Клеки-Петра, он живет даже после смерти. Интересно, что теперь будет?

– Сейчас увидим. Смотрите!

С фургона сняли полог, спустили какой-то длинный, похожий на сундук предмет, к которому был привязан человек.

– Это гроб, его делают из обожженных бревен, обтягивают мокрыми шкурами, те высыхают, и таким образом гроб становится полностью герметичным, – объяснил Хокенс.

Там, где от главной долины отходило боковое ущелье, возвышалась скала, на которой из больших камней соорудили шестигранную постройку, с отверстием впереди; рядом валялись груды камней. Сюда принесли гроб с привязанным к нему человеком. Это был Рэттлер.

– Знаете, зачем туда принесли столько камней? – спросил Сэм.

– Догадываюсь.

– Ну и зачем?

– Чтобы построить склеп.

– Верно. Двойной склеп.

– И для Рэттлера?

– Да. Убийцу похоронят вместе с жертвой, и я считаю, так следует всегда поступать с убийцами.

– Ужасно! Быть живьем привязанным к гробу и знать, что это твое последнее пристанище!

– Вы что, действительно жалеете этого негодяя? Я понимаю вас, когда вы просите для него легкой смерти, но чтобы жалеть его – это выше моего понимания.

Гроб поставили таким образом, что Рэттлер оказался на ногах; затем и гроб, и пленника привязали к одной из стен. Индейцы – мужчины, женщины, дети – подступили ближе и замерли в ожидании. Виннету и Инчу-Чуна встали по обе стороны гроба. Старый вождь громко произнес:

– Воины апачей собрались здесь, чтобы свершить суд. Народ апачей понес великую и невосполнимую утрату, и виновник должен умереть.

Инчу-Чуна продолжал красочно, как это умеют индейцы, описывать жизнь и деяния Клеки-Петры, его смерть и поимку Рэттлера. Наконец объявил, что после пыток убийца будет погребен вместе с их учителем. С этими словами вождь взглянул на меня и подал долгожданный знак.

Мы поднялись и подошли к индейцам.

Стоявший вертикально гроб был шириной в человеческое тело, длиной – поболее четырех локтей и напоминал обрубок толстого бревна, обтянутого кожей. Рэттлера, с кляпом во рту, крепко-накрепко, так что он не мог шевельнуть ни головой, ни пальцем, привязали спиной к кожаной поверхности. По его виду нельзя было сказать, чтобы его морили голодом или мучили жаждой. Я подошел ближе. Вытащив у Рэттлера изо рта кляп, Инчу-Чуна обратился ко мне:

– Мой белый брат хотел поговорить с убийцей, пусть будет так!

Рэттлер, увидев меня на свободе, должен был понять, что индейцы – мои друзья, и я ждал от него просьбы замолвить о нем слово. Но, как только вытащили кляп, он в ярости прохрипел:

– Что тебе от меня нужно?! Убирайся! Чихал я на вас!

– Мистер Рэттлер, вы слышали, что вас приговорили к смерти, – спокойно начал я. – Приговор окончательный, и вы умрете. Но я полагаю, что вам…

– Убирайся, собака, убирайся! – И он плюнул в меня.

– Вы умрете, – продолжал я как ни в чем не бывало, – но как – зависит от вас. Апачи собираются вас пытать. Это будет очень страшно, и я хочу избавить вас от мучений. Инчу-Чуна, по моей просьбе, готов смягчить наказание, если вы выполните одно условие.

Я замолчал, ожидая от него вопроса, но в ответ услышал такие страшные проклятия, которые я не в силах повторить. Тем не менее я попытался вставить слово:

– Инчу-Чуна хочет, чтобы вы попросили у меня прощения…

– Прощения? У тебя просить прощения? – заорал Рэттлер. – Да я скорее откушу себе язык и выдержу все пытки, какие только ни придумают эти краснокожие мерзавцы!

– Мистер Рэттлер, это не мое условие, я в ваших извинениях не нуждаюсь. Подумайте о своем положении! Вас ждет страшная смерть, ужасные мучения, от которых может спасти одно лишь слово извинения!

– Ни за что этого не сделаю, ни за что. Пошел прочь! Мне противно смотреть на твою мерзкую рожу!

– Если я уйду, то больше не вернусь. Не будьте же безумцем и скажите это слово!

– Нет, нет и нет! – заорал он.

– Умоляю вас.

– Пошел к дьяволу! О небеса! Почему я связан? Будь у меня свободны руки, я бы тебе показал!

– Хорошо, я ухожу, но еще один вопрос: если у вас есть последнее желание, я исполню его. Может быть, передать кому-нибудь от вас привет? У вас есть близкие?

– Убирайся к дьяволу в преисподнюю, там самое место такому подонку. Ты заодно с краснокожими собаками, я знаю – это ты отдал меня в их лапы. Пусть за это…

– Вы заблуждаетесь! – прервал я поток ругательств. – Так, значит, у вас нет последнего желания?

– Только одно – чтобы все вы как можно скорее попали в ад! Только это! – И он вновь разразился проклятиями.

– Довольно. Мне нечего здесь больше делать.

Инчу-Чуна взял меня за руку и отвел в сторону:

– Мой белый брат видит, этот убийца не достоин твоего заступничества. Подумать только, и это христианин! Вы называете нас язычниками, но разве краснокожий воин позволил бы себе произносить подобные слова?

Я молчал, возразить было нечего. Признаться, поведение Рэттлера меня озадачило. Раньше, когда разговор заходил об индейских пытках, он вел себя как трус, дрожал от страха, а сегодня, казалось, все на свете мучения ему были нипочем.

– Да нет, в нем говорит не храбрость, а злость, вот и все, – объяснил Сэм.

– Но почему?

– Он злится на вас, сэр. Рэттлер считает, что именно из-за вас попал в руки к индейцам. С того дня как его поймали, он ничего не знал про нас, а сегодня, увидев на свободе, понял, что мы в хороших отношениях с индейцами, а он один должен умереть. Вот и думает, что тогда, замышляя нападение на апачей, мы водили его за нос. Погодите, начнут пытать, запоет по-другому. Запомните мои слова, чтоб мне лопнуть!

Апачи не заставили долго ждать. Зрители уселись на землю. Несколько молодых воинов с ножами в руках выстроились на расстоянии пятнадцати шагов от Рэттлера и, стараясь не задеть его, начали бросать нижи. Лезвия вонзались в кожаный гроб и постепенно очертили обе ноги убийцы.

Рэттлер пока держался, но вот ножи засвистели выше, «обрисовывая» тело со всех сторон. Ужас охватил Рэттлера. Каждый новый летящий нож сопровождался криком ужаса, а по мере того как ножи поднимались выше, вопли становились все громче и истошнее.

Вот уже все тело несчастного было окружено ножами. Наступил черед головы. Первый нож воткнулся справа от шеи, второй – слева, и вскоре уже вокруг головы торчали ножи. Теперь Рэттлер не вскрикивал, а просто не переставая выл.

Среди зрителей поднялся ропот, а потом и шум. Они не скрывали своего явного презрения – индеец у столба пыток ведет себя совершенно иначе: до самого последнего момента он поет предсмертную песнь, восхваляет свои подвиги и насмехается над мучителями. Чем сильнее боль, тем язвительнее насмешки, но вы никогда не услышите из его уст ни единого жалобного стона. Когда наступает смерть, мучители возносят хвалу тому, кого только что убили, хоронят, как подобает по индейским обычаям, со всеми почестями. А для себя считают большой честью быть свидетелями столь достойной смерти.

Совершенно другое отношение к трусу, который визжит от каждой царапины и молит о пощаде. Пытать его – позор, ни один воин не захочет марать о него руки. Такого обычно забивают до смерти камнями или лишают жизни еще более бесславным способом.

Рэттлер оказался именно таким трусом. Инчу-Чуна прикрикнул на него:

– Перестань выть, собака! Ты – вонючий койот, и воину стыдно марать свое оружие, прикасаясь к тебе.

И он обратился к своим воинам:

– Кто из сыновей доблестных апачей займется этим трусом?

Ответа не последовало.

– Значит, никто?

Опять молчание.

– Уфф! Этот убийца недостоин, чтобы мы его убили. И с Клеки-Петрой мы его не похороним. Не может жаба попасть в страну мертвых вместе с лебедем! Отвяжите его!

Двое юношей быстро подскочили к Рэттлеру и отвязали его от гроба.

Рэттлер издал радостный вопль и позволил увести себя к реке. Его спихнули в воду, он погрузился с головой, моментально вынырнул и лег на спину; руки у него были связаны, зато ноги свободны, и он быстро поплыл вперед.

Юноши стояли на берегу и наблюдали за ним. Инчу-Чуна приказал:

– Возьмите ружья и цельтесь в голову!

Индейцы подбежали и взяли ружья, встали на колено и начали целиться Рэттлеру в голову.

– Не стреляйте, ради Бога, не стреляйте! – страшно закричал Рэттлер.

Через мгновение с простреленной головой он скрылся под водой.

На сей раз прозвучал клич победы, как это было принято при смерти противника. Презренный трус был его достоин. Индейцы вверили реке судьбу Рэттлера, так велико было их отвращение к нему. Возможно, он был ранен или просто нырнул поглубже, как в свое время сделал я, чтобы затем выскочить в каком-нибудь тихом местечке, но индейцы посчитали недостойным себя долее заниматься презренным трусом.

Инчу-Чуна подошел ко мне.

– Мой белый брат доволен мной?

– Да, спасибо тебе!

– Не надо благодарности, я и без твоей просьбы поступил бы точно так же. Сегодня ты видел, чем отличаемся мы, язычники, от вас, христиан, храбрые краснокожие воины – от белых трусов. Бледнолицые способны на любое преступление, но, когда приходит час проявить мужество, скулят от страха, как собаки при виде палки.

– Вождь апачей должен знать, что храбрые и трусы, хорошие и злые люди встречаются повсюду.

– Мой брат прав, я не хотел его обидеть, однако ни один народ не может считать себя лучше другого только из-за различия в цвете кожи.

Не желая продолжать эту щекотливую тему, я заговорил о другом:

– Что теперь намерены делать воины апачей? Начнутся похороны Клеки-Петры? Можем ли мы присутствовать при этом?

– Да. Я сам хотел просить тебя принять участие в погребении. Ты разговаривал с Клеки-Петрой в тот момент, когда мы отправились за лошадьми. О чем вы говорили?

– Об очень серьезных вещах. Для меня это был чрезвычайно важный разговор. Ты хочешь знать, о чем мы говорили?

– Да!

Тут к нам подошел Виннету, и я продолжил рассказ, обращаясь к ним обоим:

– Когда вы ушли и мы с Клеки-Петрой остались вдвоем, он сказал мне, что очень любит вас и ради Виннету готов отдать свою жизнь. Великий Дух вскоре исполнил его желание.

– Почему он хотел отдать за меня свою жизнь? – удивился юный вождь.

– Потому что любил тебя.

– Когда он умирал на моей груди и сказал тебе что-то на незнакомом языке, то говорил обо мне?

– Да.

– Что он сказал?

– Он просил, чтобы я остался верен тебе.

– Чтобы… ты… остался… мне верен? Но ты же меня еще совсем не знал!

– Нет, знал. Я видел тебя, а кто хоть раз встретит Виннету, тот сразу поймет, что за человек стоит перед ним. Кроме того, Клеки-Петра рассказал мне о тебе.

– А что ты ему ответил?

– Я пообещал исполнить его волю.

– Его последняя воля… И ты выполнил ее. Ты поклялся ему быть верным мне, ты оберегал меня, охранял, а я все это время преследовал тебя, как врага. Тот удар ножа мог быть смертельным. Я в огромном долгу перед тобой. Будь моим другом!

– Я уже давно твой друг.

– Моим братом!

– От всего сердца!

– Мы над гробом того, кто вверил тебе мое сердце, заключим союз! Нас покинул благородный бледнолицый, но, уходя, привел к нам другого, такого же благородного. Пусть моя кровь станет твоей, а твоя – моей! Я выпью твоей крови, а ты – моей! Мой отец Инчу-Чуна, великий вождь апачей, даст позволение!

Инчу-Чуна с радостью протянул нам руки:

– Позволяю! Вы станете братьями, будете как один воин, как один муж в двух телах! Я сказал! Хуг!

Мы направились к месту, где возводили склеп. Я спросил, каких он будет размеров, и попросил дать мне несколько томагавков. Затем вместе с Сэмом, Диком и Биллом отправился в верховье реки, отыскал в лесу нужное дерево и сделал крест. Когда мы вернулись в лагерь, обряд погребения уже начался. Индейцы разместились вокруг строящегося склепа и затянули монотонную траурную песню. Однообразная мелодия прерывалась время от времени жалобными вскриками.

Дюжина индейцев под руководством вождя возводила склеп, а между ними и плачущей толпой крутилась и приплясывала странно одетая и разукрашенная фигура.

– Это кто? Шаман? – спросил я.

– Да, – ответил Сэм.

– Христианина хоронят по индейским обычаям! Что вы на это скажете, любезный Сэм?

– А вам не нравится?

– Да как-то не очень.

– Смиритесь с этим, сэр! И ни слова вслух, не то смертельно обидите апачей.

– Весь этот маскарад противен мне гораздо больше, чем вы думаете.

– Они поступают так из самых чистых побуждений! Для вас это богохульство?

– Безусловно.

– Вы пока не понимаете их простые, бесхитростные души. Они верят в Великого Духа, к которому отправился их друг и учитель, и должны совершить обряд расставания, как завещали их предки. Все, что тут выплясывает шаман, носит чисто символический характер. Позволим же им делать так, как велит их обычай, а мы поставим на могиле крест.

Мы положили крест рядом со склепом. Виннету спросил:

– Этот знак христиан будет стоять на камнях?

– Да.

– Хорошо. Я сам собирался просить моего брата, Сэки-Лату, сделать крест, потому что в комнате Клеки-Петры висел такой же, и он перед ним молился. Мне хотелось, чтобы его могилу охранял символ его веры. Где должен стоять крест?

– Наверху.

– Как на высоких домах, в которых христиане поклоняются своему Великому Духу? Я прикажу поместить его там, где ты скажешь. Садитесь и смотрите, так ли мы делаем?

Склеп был построен, наверху установлен крест. Незаделанным оставалось пока лишь отверстие для гроба.

В это время Ншо-Чи принесла две наполненные водой чаши из обожженной глины и поставила их на крышку гроба. Их назначение стало мне понятно позже.

Все было готово к погребению. Инчу-Чуна подал знак, и траурные песнопения прекратились.

Шаман присел на корточки. Вождь приблизился к гробу и медленно начал торжественную речь:

– Рано утром солнце всходит на востоке, а вечером заходит на западе. С приходом весны начинается год, а зимой все засыпает. То же происходит с людьми. Не так ли?

– Хуг! Ты сказал! – раздался скорбный возглас.

– Человек, как солнце, всходит, поднимается на гребень жизни и нисходит в могилу. Подобно весне, появляется на земле и отходит ко сну, словно зима. Но солнце после заката вновь встает на следующее утро, а зима опять сменяется весной. Не так ли?

– Хуг!

– Так учил нас Клеки-Петра. Человек сходит в могилу, а по другую сторону смерти воскресает, словно новый день, словно новая весна, и поселяется в стране Великого Духа навечно! Так объяснял нам Клеки-Петра. И теперь ему суждено проверить самому, правда ли это, ибо он исчез, как день и год, а его душа отправилась в жилище мертвых, куда всегда стремилась. Не так ли?

– Хуг!

– Он верил в одно, мы верим – в другое. Мы любим друзей и ненавидим врагов, а он учил, чтобы мы возлюбили и врагов наших, ибо и они наши братья. Мы говорим, что наши души попадут в Страну Вечной Охоты, а он твердил, что его душа будет пребывать в Стране Вечного Блаженства. Но порой мне кажется, что наша Страна Вечной Охоты и есть та самая Страна Вечного Блаженства. Не так ли?

– Хуг!

– Клеки-Петра часто говорил нам о Спасителе, который пришел в мир, чтобы дать счастье всем людям. Мы верили в истинность этих слов, ибо его уст никогда не оскверняла ложь. Спаситель пришел ко всем людям. Ко всем? Значит, и к краснокожим? Если бы Он появился у нас, мы бы встретили Его с радостью, мы ждем Его, потому что белые люди обижают и убивают нас. Не так ли:

– Хуг!

– Так учил Клеки-Петра. А теперь я поведаю о его смерти. Она настигла его, как хищник настигает свою добычу. Наш друг отправился вместе с нами; когда мы тронулись в обратный путь и уже садились на коней, пуля убийцы прервала его жизнь. Братья мои и сестры! Нам остается горестно оплакивать его!

Долгий и печальный стон прокатился по поляне. Вождь продолжал:

– Мы отомстили за его смерть, но душа убийцы улетела. Она не будет служить убийце по ту сторону могилы, она испугалась и не пошла за ним. Мы убили паршивого пса, которому она принадлежала, и труп его плывет по реке. Не так ли?

– Хуг!

– Нет теперь с нами Клеки-Петры, но осталось его тело, которому мы воздвигли памятник, чтобы всегда помнить о нашем добром отце и любимом учителе. Не наша земля породила его, он прибыл сюда из далекой страны, с другого берега Большой Воды, где растут высокие дубы. В знак любви и уважения мы собрали желуди и посадили их вокруг могилы. Они прорастут, и поднимутся дубы. Точно так же слова его прорастут в наших сердцах. А под деревьями мы найдем тень. Клеки-Петра неустанно думал и заботился о нас, и даже в свой смертный час, навеки покидая этот мир, он завещал свое дело бледнолицему, чтобы тот стал нашим учителем и братом. Перед вами Сэки-Лата, белый человек, пришедший из той же страны, что и Клеки-Петра. Он знает и умеет все, что знал и умел Клеки-Петра, и даже больше: заколол ножом большого серого медведя, ударом кулака сбивает с ног любого врага, в плавании нет ему равных, Инчу-Чуна и Виннету испытали на себе его силу; но он не убил нас, а даровал жизнь, потому что он друг краснокожих воинов. Не так ли?

– Хуг!

– Последним желанием Клеки-Петры было, чтобы Сэки-Лата остался у апачей и продолжил начатое им дело, и Сэки-Лата поклялся исполнить волю умирающего. Мы принимаем его в наше племя, и пусть он станет нашим вождем, словно эта земля родила его краснокожим. По нашим обычаям он должен выкурить трубку мира с каждым воином апачей, но вместо этого пусть выпьет крови Виннету, а Виннету – его крови. Так в нем потечет наша кровь, и тело его станет телом апача. Воины апачей, согласны ли вы?

– Хуг! Хуг! Хуг! – трижды провозгласили собравшиеся.

– А теперь, Сэки-Лата и Виннету, подойдите к гробу, и пусть капли вашей крови окрасят воду в чашах братания.

Вот оно, настоящее братство, братство по крови, о котором я столько читал! Оно существует у многих диких и полудиких народов, и суть его в том, что будущие братья смешивают и выпивают крови друг друга или каждый из них выпивает крови другого. Тем самым они связывают себя гораздо более крепкими и бескорыстными узами, чем родные братья.

По обычаю апачей я должен был выпить крови Виннету, а он – моей. Мы встали около гроба друг против друга. Инчу-Чуна обнажил руку Виннету и слегка надрезал ее. Из маленькой ранки в чашу, которую держал вождь, упало несколько капель крови. Затем он проделал то же самое со мной, и капли моей крови окрасили воду другой чаши. Мы обменялись чашами. Инчу-Чуна провозгласил:

– Душа обитает в крови. Души двух молодых воинов сольются в одну. Что задумает Сэки-Лата, станет мыслью Виннету, а что захочет Виннету, станет желанием Сэки-Латы! Пейте!

Я выпил чашу Виннету, он – мою. Вождь пожал мне руку:

– Отныне ты, так же как Виннету, плоть от моей плоти и сын нашего племени. Быстро разнесется слава о твоих подвигах, и не будет тебе равных. Апачи принимают тебя в свой род как вождя, и все племена будут называть тебя вождем!

Как круто изменилась моя судьба! Еще совсем недавно домашний учитель в Сент-Луисе, потом геодезист, а теперь вождь «дикарей». Однако должен признаться, эти «дикари» были намного симпатичнее, чем белые, с которыми мне довелось встречаться.

Позже слова Инчу-Чуны о том, что теперь у нас с Виннету одна душа, обитающая в двух телах, неоднократно сбывались. Мы понимали друг друга с полуслова. Стоило нам лишь взглянуть друг на друга, как мы уже прекрасно знали, что делать. Но самое удивительное: даже находясь далеко друг от друга, мы поступали одинаково. И дело было, разумеется, не в выпитой нами крови, главное – мы с полным доверием, искренне любили и понимали друг друга.

С последними словами Инчу-Чуны апачи, включая детей, встали и издали победный клич. Вождь добавил:

– Отныне мы приняли в нашу семью нового живого Клеки-Петру, а того, который умер, мы положили в склеп. Пусть мои братья сделают это!

Снова полились скорбные песнопения, затихшие лишь тогда, когда был уложен последний камень. Церемония окончилась. Все отправились готовиться к трапезе. Меня пригласил к себе Инчу-Чуна.

Его жилище поражало не только размерами, но и скромным убранством. Мое внимание привлекла висевшая на стене богатая коллекция оружия индейцев. Прислуживала нам Ншо-Чи – Ясный День. Девушка оказалась непревзойденной мастерицей в приготовлении индейских кушаний. Мы говорили очень мало. Краснокожие вообще молчаливы, к тому же сегодня уже столько было сказано. Стемнело. Виннету обратился ко мне:

– Мой белый брат хочет отдохнуть или пойдет со мной?

– Пойду с тобой, – ответил я без лишних расспросов.

Как я и ожидал, мы спустились к реке. Виннету тянуло к могиле учителя. Мы сели около склепа, Виннету взял меня за руку и долго сидел в полном молчании.

Здесь я хочу сделать небольшое отступление и рассказать о жизни апачей. В пуэбло жили не все воины – оно не могло вместить всех. Там жил Инчу-Чуна и самые достойные воины, там проходили наиболее важные встречи представителей племени мескалеро, кочевавшего и охотившегося в окрестностях. Здесь была резиденция вождя апачей, отсюда посылали гонцов к льанеро, хикарилья, тараконам, чирикауа, пиналям, гиласам, мимреням, липанам, которые подчинялись власти верховного вождя апачей. Даже навахи, если и не выполняли его приказов, то к советам прислушивались.

После похорон мескалеро, не жившие в пуэбло, вернулись в свои вигвамы, остались лишь те, кто приглядывал за добытыми у кайова лошадьми.

Итак, мы сидели с Виннету у могилы в уединеньи, никем не замеченные. Виннету заговорил первым:

– Мой брат забудет о нашей прежней вражде?

– Я уже забыл.

– Но одного ты не сможешь простить нам.

– Чего?

– Оскорбления от моего отца.

– Когда это было?

– Во время нашей первой встречи.

– Когда он плюнул мне в лицо?

– Да.

– А почему я не смогу простить?

– Потому что такое оскорбление смывается только кровью.

– Виннету, прошу тебя, не беспокойся. Я уже забыл об этом.

– Я отказываюсь понимать моего брата.

– Поверь мне. Я давным-давно доказал, что забыл это.

– Чем доказал?

– Своим добрым отношением к Инчу-Чуне. Или ты полагаешь, что Шеттерхэнд позволит себе плюнуть в лицо и не ответит, если сочтет это за оскорбление?

– Вот потому-то мы были так удивлены, что ты не ответил.

– Отец моего брата не может оскорбить меня. Я простил ему и забыл. И давай больше не вспоминать об этом.

– И все-таки я хочу выяснить все, как брат с братом.

– Зачем?

– Ты должен знать обычаи нашего народа. Ни один воин, а тем более вождь, не признается в том, что поступил неверно. Инчу-Чуна знает, что был не прав, но он не может у тебя просить прощения. Поэтому поручил мне поговорить с тобой. Виннету просит тебя от имени отца.

– Совершенно напрасно, мы – в расчете, я тоже обидел вас.

– Нет.

– А вот да! Разве удар кулаком – не оскорбление?

А я вас ударил.

– Но это было в бою. Мой брат благороден и великодушен, и мы никогда не забудем об этом.

– Давай поговорим о другом. Я стал сегодня вашим сородичем. А как с моими товарищами?

– Мы не можем принять их в наш род, но будем считать их нашими братьями.

– А что для этого надо сделать?

– Завтра мы выкурим с ними трубку мира. В стране моего брата такого обычая нет?

– Нет. Христиане все братья друг другу без всяких обрядов.

– Все братья? А разве они не воюют друг с другом?

– Иногда случается.

– Тогда они ничем не отличаются от нас. Учат любви к ближним, а сами забывают про нее. Почему мой брат покинул отчизну?

Странно было услышать подобный вопрос из уст индейца. Но Виннету имел на него право, потому что назывался моим братом и хотел поближе узнать меня. Вопрос был задан неспроста.

– Чтобы найти здесь счастье, – отвечал я.

– Счастье? Что такое счастье?

– Богатство!

Услышав это, он отпустил мою руку и замер. Я понял, что мои слова поразили его.

– Богатство! – прошептал он.

– Да, богатство, – повторил я.

– Так вот… почему… почему…

– Что почему?

– Почему мы видели тебя с…

Он с трудом пытался вымолвить слово, я поспешил ему на выручку:

– С захватчиками вашей земли?

– Ты сам признался. Значит, ты делал это, чтобы стать богатым. И действительно думаешь, что счастье – в богатстве?

– Да.

– Ошибаешься! Золото принесло индейцам несчастье. Из-за золота бледнолицые прогоняют нас с наших земель, заставляя постоянно кочевать с места на место, пока мы не умрем. Золото – это наша смерть. Брат мой, не ищи его!

– Но мне нужно вовсе не золото!

– Не золото? Но ты сам признался, что ищешь счастье в богатстве.

– Я так сказал, но богатство – не только золото. Это и мудрость, и опыт, и здоровье. Человека делают богатым милость Божья и уважение людей.

– Уфф! Уфф! Так вот ты о чем! А какое богатство выбрал ты?

– Последнее.

– Милость Божья и уважение людей? Тогда ты очень добрый человек и праведный христианин.

– Я не уверен; Богу виднее, я просто стремлюсь стать таким.

– А нас считаешь язычниками?

– Нет. Вы почитаете Великого Духа и не преклоняетесь перед идолами.

– Ты можешь исполнить мою просьбу?

– С удовольствием, я тебя слушаю.

– Не говори со мной о своей вере и не пытайся меня в нее обратить. Я очень люблю тебя, и мне будет жаль потерять тебя. Все происходит так, как говорил Клеки-Петра. Возможно, твоя вера самая истинная, но индейцам ее не понять. Если бы христиане не убивали и не преследовали нас, может быть, мы смогли бы со временем понять ее, вникнуть в то, о чем говорит ваша священная книга и ваши священники. Обреченные на смерть не в состоянии поверить, что религия убийц есть религия любви.

– По поступкам людей, нарушающих заветы, нельзя судить о всей религии.

– Все бледнолицые говорят так. Называют себя христианами, а поступают не по-христиански. У нас есть бог Маниту, его единственное желание, чтобы все люди были добрыми. Я стараюсь быть добрым – значит, я христианин и, несомненно, лучше тех белых, кто думает не о ближних, а о собственной выгоде. Никогда не говори со мной о вере и не старайся сделать из меня так называемого христианина! Вот о чем я хотел просить тебя!

Я молча пожал ему руку в знак согласия.

– А как мой брат оказался вместе с захватчиками земли? – спросил Виннету.

– Разве ты не знал, что по нашим законам это преступление?

– Мне не приходило это в голову. Я был рад получить место геодезиста, потому что мне обещали хорошо заплатить.

– Заплатить? Кажется, вы не успели закончить работу? Вам платят до окончания работ?

– Я получил лишь немного денег и снаряжение. Остальное должны были выплатить после завершения всех работ.

– А теперь ты потерял эти деньги?

– Да.

– Много?

– Для меня – много.

Виннету помолчал, потом сказал:

– Мне жаль, что из-за нас мой брат потерял так много. Ты бедный?

– Как сказать – ни да, ни нет, а впрочем, что касается денег, то я, в сущности, последний бедняк.

– Много еще оставалось доделать?

– Немного, работы на пару дней.

– Уфф! Если бы я тогда знал тебя, как сейчас, мы бы напали на кайова чуть позже.

– Чтобы я успел все сделать до конца? – спросил я, пораженный его великодушием.

– Да.

– Ты хочешь сказать, что был бы готов согласиться, чтобы мы украли вашу землю?

– Не украли, а закончили ее измерять. Линии, что вы чертите на бумаге, ничего не значат, земля от этого никуда не исчезнет. Преступление совершается, когда рабочие бледнолицых начинают прокладывать дорогу для огненного коня. Я бы тебе…

Он запнулся на полуслове, серьезно обдумывая пришедшую в голову мысль, затем произнес:

– Для того чтобы получить деньги, тебе нужны те самые бумаги?

– Да.

– Тогда ты ничего не получишь, потому что все ваши бумаги мы уничтожили…

– А что стало с нашим снаряжением и приборами?

– Воины хотели было все сломать, но я запретил. Хотя я не ходил в школу бледнолицых, но все-таки понимаю, что это очень дорогие предметы. Я приказал сохранить их и перевезти сюда. Я хочу вернуть их моему брату.

– Благодарю тебя и принимаю твой дар. Впрочем, пользы теперь от них мало, но, по крайней мере, я смогу их вернуть.

– Так, значит, они не нужны тебе?

– Нужны как раз для завершения измерений.

– Но у тебя ведь нет бумаги!

– Я все предусмотрел и сделал копию.

– И она у тебя есть?

– Да, вот здесь, в кармане. Хорошо, что твои воины не очистили его.

– Уфф! Уфф! – обрадовался Виннету и замолчал, что-то обдумывая.

Позже, узнав о его решении, я был поражен – вряд ли такое могло прийти в голову моим бледнолицым собратьям.

Встав, Виннету сказал:

– Мы нанесли ущерб моему белому брату, и Виннету сделает все, чтобы он был возмещен. Но сначала тебе надо хорошенько поправиться.

Мы вернулись в пуэбло. Впервые за последние дни четверо белых провели спокойную ночь. На следующий день Хокенс, Стоун и Паркер торжественно выкурили с апачами трубку мира. Речи при этом лились рекой, особенно усердствовал Сэм. Он то и дело вставлял в свою речь смешные словечки, и серьезные индейцы тщетно пытались сдерживать приступы смеха. Затем мы удалились, чтобы с мельчайшими подробностями обсудить события прошедших дней. Когда разговор коснулся освобождения Инчу-Чуны и Виннету, Хокенс ни с того ни с чего прочитал мне целую нотацию: