Текст книги "Поход Черного Креста"

XV. ПРЕДЗНАМЕНОВАНИЕ

С рассветом Кейн въехал в город мертвых. Ни один штурм, ни одна эпидемия, никакое стихийное бедствие не смогли бы так тщательно очистить Сандотнери от человеческой жизни. Кейну пришло на ум сравнение с отравляющим газом, но он слишком хорошо знал, что не только человек, а еще и сверхъестественные силы поработали здесь.

Мертвые были повсюду. Искаженные страхом лица, вылезшие из орбит глаза, серые губы, вывалившиеся распухшие языки… Солдаты на стенах бастионов, ополченцы в резервных колоннах, женщины, старики, дети – прямо на улицах и во дворах.

На какой-то миг ворота неземной темноты, оскалившись, распахнулись и выпустили в город нечто чудовищное, жадное до человеческой крови.

Теперь же сатакийцы, словно могильные черви, копошились в теле Сандотнери. Солдаты обыскивали мертвых, снимая с них бесполезное против потусторонних сил оружие и доспехи, врывались в дома и выносили из них все имеющее хоть какую-то ценность. Обозные телеги трещали под тяжестью груза, широкие крестьянские спины сгибались под неподъемными мешками. С города сдирали уже остывающую мертвую плоть, превращая его в груду голых костей.

Кейн, привычный к виду поверженных и разграбляемых городов, тем не менее был мрачен. Он направлялся на встречу с Ортедом, которого не видел с тех минут, когда закончился акт божественного – нет, дьявольского – возмездия и Пророк, прихватив с собой Эскетру, в сопровождении жрецов удалился из павильона генерала. Всю ночь шло разграбление города, и сейчас Кейн ехал по знакомым улицам туда, где, по словам солдат, находился пожелавший его видеть Пророк.

Ночью Кейн не смыкая глаз обдумывал свои дальнейшие шаги и время от времени вызывал к себе своих самых доверенных офицеров и солдат. Пошептавшись о чем-то с генералом, те исчезали в ночи с заданиями, известными лишь им самим и ему.

– Что-то ты сегодня невесел, генерал Кейн. – От неожиданности, услышав голос Ортеда, Кейн вздрогнул. – Похоже, вид покоренного города не очень-то вдохновляет тебя.

– Резня была бессмысленна, – ответил Кейн. – Город сдался нам, подчинился твоей власти.

– Сдался он, положим, тебе, Кейн, – напомнил Пророк, – а не мне.

– Я ведь договор подписал…

– А я на него наплевал. Что ж – дело-то, в общем, не новое. И потом, в этом нет ничего, что марало бы доброе имя генерала Кейна.

Кейн внимательно посмотрел на Ортеда, пытаясь определить долю издевки в его словах.

– И не надо так на меня коситься, генерал. Ты выполнил то, что от тебя требовалось, и я тобой доволен. Ты выковал Меч Сатаки и успешно закалил его в крови неверных. Пойми, Кейн: это не обычная война с ее законами чести. Это – Великий Поход Черного Креста, священная война за веру. Ты – мой меч, а у меча нет души. Так ты сам говорил мне. Твое дело – побеждать врагов Сатаки. Что делать с побежденными – решаю я, повинуясь воле Сатаки. Не лезь в отношения бога и его пророка, Кейн, занимайся своим делом.

Ортед помолчал, а затем, указав на разоренный город, сказал:

– Весть о страшной участи Сандотнери, государства, осмелившегося противостоять культу Сатаки, быстро обежит Южные Королевства. Все будет сформулировано предельно просто и ясно. Сандотнери посмел восстать против Сатаки – Сандотнери больше нет. Думаю, эта короткая мысль хорошо засядет в головах правителей и сослужит тебе добрую службу, когда ты поведешь войска Сатаки против остальных королевств.

– Я не сомневаюсь, что столь красноречивое предупреждение будет правильно понято их правителями, – сказал Кейн, глядя прямо в глаза Ортеду.

– Вот и отлично, – без тени юмора произнес Пророк. – Я же полагаю, что ближайшим препятствием на моем пути является королевство Рипстенари.

– Когда оно падет, я думаю, многие Южные Королевства без сопротивления принесут присягу на верность Пророку Черного Бога, – согласился Кейн.

– Так вот и сделай так, чтобы Рипстенари пало, и как можно скорее! – кровожадно потребовал Ортед. – Генерал Кейн, ваши обязанности вам ясны?

– Абсолютно ясны! – четко произнес Кейн, кивая головой и щелкая каблуками.

XVI. СЛОМАННЫЙ МЕЧ

Мертвый человек, лежащий в траве, издал какой-то хрип, когда ему в ногу вцепилась бродячая собака.

Пес удивился. Он уже неделю обжирался человечиной, и до сих пор ни один из покойников не протестовал против этого. Прижав уши, он ждал, что будет дальше.

Звук повторился, даже несколько громче. Пес, словно вступая в поединок, сильнее сжал челюсти.

На этот раз покойник (или все же живой человек?) завыл, словно раненый буйвол, а его тело непроизвольно напряглось и резко дернулось.

На крик ответил чей-то голос с наезженной неподалеку колеи. Кто-то, уже несомненно живой, стал приближаться к этому месту. Решив поискать менее беспокойную и привлекающую к себе внимание добычу, собака поспешила скрыться в высокой густой траве.

К оставленному псом человеку медленно и осторожно приближалась с кинжалом в руке худенькая девушка. Ее клинок сверкал, отражая последние алые лучи заходящего солнца.

– Ну что там, Эрилл? – Крик донесся с остановившейся в колее телеги.

– Какой-то человек, Боури, – ответила девушка. – Кажется, живой.

Старшая женщина, схватив топор, бросилась к ней:

– Не трогай его! Не подходи близко!

Лишь изодранная, перепачканная туника прикрывала незнакомца от солнца. Множество давних шрамов и свежих синяков и ссадин покрывали его тело. Мучили его и солнечные ожоги.

Издав какой-то нечленораздельный звук, человек дернулся и на полпяди переместился в сторону источника. След в примятой траве свидетельствовал о том, что он, несмотря на все свои раны, смог проползти немалое расстояние. Силы его истощились в нескольких шагах от воды. Жажда и солнце почти добили его.

Боури прокашлялась и сказала:

– Это один из солдат – жертв большого сражения.

– Наш или их? – спросила Эрилл.

– Какая разница. Этот парень все равно не жилец. Добить его, чтоб не мучился, – и дело с концом. Топор Боури поднялся в воздух.

– Нет! Подожди! – запротестовала Эрилл. – Не похоже, чтобы он был тяжело ранен. Может быть, вода – главное, что ему нужно, и он сумеет выкарабкаться.

Чтобы встать на ноги, одной водой ему не обойтись. Эй, да ты что надумала?

Девушка нагнулась над раненым и сказала:

– Боури, помоги. Давай сюда руку. Дотащим его до воды. Достаточно смертей. Насмотрелись уже.

– Тем более – одним покойником больше, одним меньше – уже не принципиально, – ворчала Боури. – Ладно, давай помогу. Эх, да как ты тащишь! Учи вас, молодых.

Взяв раненого поудобнее, женщины потащили его к источнику. Боури продолжала бормотать:

– Ну и дела. Даже если он очухается, вряд ли ему захочется жить. Ты только посмотри: у него половина рожи сожжена.

– Хватит болтать, Боури. Тащи давай.

С немалым трудом они дотащили крепко сложенного мужчину до телеги. Несколько дней назад их фургон входил в состав двигавшейся на юг орды сатакийцев. Не то чтобы обе женщины ревностно относились к распространению с помощью огня и меча культа Сатаки во всем мире, но остаться в Ингольди означало навлечь на себя подозрение в нестойкости веры – со всеми вытекающими из этого весьма неприятными последствиями. Захромавшая по пути обратно на север лошадь замедлила скорость нагруженной добычей телеги. Отстав от основного каравана, Боури и Эрилл медленно, не торопясь, направлялись в Ингольди, потому что больше деваться было некуда. Бежать на юг? Такая мысль посещала Эрилл. Но теперь, после падения Сандотнери, Меч Сатаки пронесется по Южным Королевствам, безжалостно разя любого ослушника. Такой побег был бы равносилен самоубийству. Не видя другого выхода, она вместе со старой подругой направлялась к джунглям Шапели.

Подтащив вновь потерявшего сознание мужчину к воде, они заставили его сделать несколько глотков и, сняв с него тунику, стали смывать грязь с израненного тела. Боури, присмотревшись, заметила:

– Рана на лице не новая, это уже затянувшийся шрам. Ожог.

– По-моему, он не очень тяжело ранен, – с надеждой сказала Эрилл. – Жажда и солнце – вот что довело его до полусмерти.

– Он весь горит. Это либо лихорадка, либо заражение крови. И то и другое не радует.

– Да, а ведь раны-то неглубокие. Ссадины и царапины, – сказала Эрилл. – Вот только эти страшные синяки…

– Следы тяжелых ударов… Похоже, этот парень сражался в доспехах. Стальную пластину режущим или колющим клинком не пробьешь. Вот они и лупят друг друга топорами да палицами.

Женщины присмотрелись к отмытому лицу незнакомца. Если бы не уродливый шрам от ожога, оно было бы даже по-мужски красиво.

– Эрилл… – негромко окликнула девушку ее старшая подруга. – Ты… ты догадалась, кто это?

– Да.

– Джарво?

– Я поняла это, как только увидела шрам на лице. Кейн хорошо описал, кого искать. Боури облизнула губы:

– За него назначена неплохая награда. За живого или мертвого.

– Нужно сделать все, чтобы сохранить ему жизнь, – прошептала Эрилл.

– Сумма вознаграждения от этого не изменится.

– Я собираюсь выходить его не ради денег.

– А ради чего же? – Боури никак не могла уловить юмор такой шутки.

– Мы спрячем его, поставим на ноги…

– Да ты с ума сошла!

– Вовсе нет. – Лицо Эрилл было так же холодно, как ее голос. – Один раз сатакийцы использовали меня. Теперь пришел мой черед. Я должна спасти меч, который может остановить Черный Поход.

– Эрилл! – замахала руками Боури. – Эрилл, что ты задумала!

XVII. ВРЕМЯ НОВЫХ ДЕТСКИХ ИГР

– Нучи! Нучи! Нучи!

Услышав детские крики, Джарво резко обернулся. Дети всего лишь играли, и он, вздохнув с облегчением, все же беспокойно огляделся – не видел ли кто-нибудь его испуга.

– Нучи! – вновь раздался хор голосов, за которым последовали смех и веселое улюлюканье.

Нучи. Джарво знал, что он – инучири, или, как произносили это мудреное книжное слово простые люди, нучи. Здесь, в этой части мира, люди делились лишь на две категории: верные последователи Сатаки и инучири, что дословно означало «неверный», «предатель истинной веры». Там, куда простиралась тень Черного Креста, выбора не оставалось. Для инучири была единственная перспектива – смерть.

Джарво замер, заметив на противоположной стороне улицы двух стражников в алых куртках с черным крестом на груди – гвардейцев Пророка, бездушных фанатиков-головорезов. Что они здесь делают? Просто патрулируют улицы или присматриваются к нему?

Они вполне могли заинтересоваться, почему крик «Нучи!» так взволновал его. Изображая невинное любопытство, Джарво развернулся, чтобы посмотреть на веселящихся детей. Боковым зрением он заметил, как воины Сатаки, перейдя улицу, неспешно направились в его сторону. В течение какого-то мгновения Джарво прикидывал, не свернуть ли ему в переулок. Но, во-первых, такое поведение укрепило бы стражников в их подозрениях, а во-вторых, переулок оканчивался тупиком и бежать из него было некуда.

Оставалось одно: бывший главнокомандующий сделал вид, что увлечен игрой детей.

Оказалось, что там у стены они установили наклонный крест из двух старых досок. А на нем, распятая на неумело вбитых в ее руки и ноги гвоздях, висела девочка лет шести. Сплошь покрытое синяками лицо несчастной было застывшей гримасой боли.

– Нучи! Нучи! – кричали остальные дети и швыряли в нее грязью и камнями.

Каждое попадание отзывалось острой болью в истерзанном, чуть живом тельце.

– Нучи! Нучи! Нучи!

Джарво шагнул к подворотне, но тут на его плечо легла чья-то рука. Стражники! Пораженный противоестественно жестоким зрелищем, Джарво на миг забыл об их существовании.

– Все в порядке, приятель, – оскалился в улыбке один из них. – Это, скорее всего, действительно отродье нучи. Мы тут вчера арестовали одну семейку. Взрослых-то всех повязали, а мелкие ублюдки как бросились врассыпную – поди поймай их. Ничего, соседи-то знают, кто есть кто в квартале. Вот ребятишки и решили помочь нам. А что – пусть привыкают ко взрослой работе.

– Точно, – согласился второй стражник. – Дети быстро схватывают то, чему их учишь. Вот и эти не просто отловили ее и забили насмерть. Нет, они устроили свой суд, а затем казнили неверную по всей форме.

– Мы тут с утра стоим. Кое-что им подсказали, а остальное они сами сообразили. Только вот некоторые прохожие пугаются. Нервные, вроде тебя. Но ты не переживай. Все идет честь честью. Эта девчонка – отродье нучи. А яблоко от яблони, сам понимаешь…

Джарво криво улыбнулся, надеясь, что шрам на лице скроет неискренность этой гримасы. Стражники могли очень заинтересоваться человеком, проявившим такое участие в судьбе распятого ребенка какого-то нучи. Подозрительных обыскивали и волокли на допрос. В сапоге у Джарво был спрятал кинжал – серьезное преступление в городе, жителям которого, ради сохранения общественного порядка, именем Пророка было запрещено носить оружие иначе как во время участия в Походе. Стражники же были облачены в кольчуги, шлемы и хорошо вооружены. Случись что – с двумя такими бойцами одним кинжалом не управишься.

– Как тебя зовут, приятель? – поинтересовался один из них.

– Инсеймо, – ответил Джарво: это имя ему придумала Эрилл.

– Сдается мне, где-то я тебя видел. Ты из каких будешь?

– Театральная Гильдия. Просто в основном я ставлю декорации да таскаю реквизит. На сцене меня видно нечасто.

– И куда же ты сейчас направляешься, Инсеймо?

– Да у нас перерыв. Хотел горло промочить.

– А что у тебя с лицом?

– Попортили мне рожу знатно. Это во время штурма Эмпеоласа. Я был в первых рядах.

– А, ну да. Западная стена, конечно, помню, – словно невзначай бросил один из стражников.

– Нет, – Джарво почувствовал ловушку, – западная стена выходит на берег реки. Там такое болото – лестницу не во что поставить. Я на восточной был. Забрался на гребень стены, а тут как раз горячей смолой в меня и плеснули. Хорошо хоть увернулся. Мог бы и без обоих глаз остаться.

– В первой линии шел, – с уважением и симпатией произнес стражник. – Да, жарко вам пришлось. Неудивительно, что с такой рожей тебя на сцену не выпускают.

– Да, – вздохнул Джарво. – Это ведь я сейчас еще подкрашен и подмазан. А если смыть грим – такое уродство!

– То-то я и смотрю, что ты какой-то напомаженный. Вот, наверное, гримерши на твоей роже тренируются, – захохотал второй стражник и вдруг весело хлопнул себя ладонью по лбу: – Э, приятель, да я тебя узнал! Ты же Джарво!

Джарво усилием воли сохранил на лице благодушное выражение. Первый стражник явно посерьезнел, не вникнув в суть дела. Второй, довольный собой, пояснил:

– Ну это тот парень, который играет Джарво в театре. Видал новый спектакль – «Непобедимый марш Меча Сатаки»? Классная вещь! Я уже три раза ходил.

– Нет, пока не видел.

– Сходи, сходи. Такое зрелище – обалдеть!

– Я и не думал, что меня без костюма узнают, – небрежно заметил Джарво, стараясь скрыть дрожь в голосе.

– Я бы и не узнал, если бы ты не сказал, что в театре работаешь. Ну и находка ты для них с такой рожей! Ростом низковат, но на сцене этого не видно.

– Ладно, спасибо на добром слове. Пойду я все-таки хлебну чего-нибудь, а то перерыв заканчивается, – сказал Джарво. – Громче хлопайте, когда спектакль кончается. Наш брат это очень любит.

– Нет, вы, актеры, ребята что надо. Может, в бою от вас толку мало, но свое дело в Походе Черного Креста вы делаете на совесть. Я когда прихожу в казарму после спектакля, молюсь Сатаки с особым удовольствием и засыпаю с мыслью геройски повоевать во славу нашего бога.

– Ну, воины Сатаки тоже знают свое дело. А у вас, гвардейцев, и вовсе работа почетная, – уже уходя, сделал комплимент стражникам Джарво.

– Это ты правильно заметил, Инсеймо, – вслед ему ответил один из них. – Только мы смотрим спектакли молча, наблюдаем за залом. Нам хлопать особо некогда. Как-никак мы и в театре на службе. Не то что эти горлопаны кавалеристы.

Шататься по улицам Ингольди одному – Эрилл разозлится на него, только держись. С этой мыслью Джарво зашел в таверну на ближайшем углу. Придется ей объяснить, что он не мог больше сидеть взаперти в их фургончике и не выходить за пределы заднего двора театра. До разговора со стражниками ему вовсе не хотелось пить. Теперь же у него в горле пересохло.

Эль стоил очень дорого. Джарво едва наскреб денег на кружку. Рассчитался он новыми сверкающими монетками с профилем Ортеда Ак-Седди. Официально они числились серебряными, но по звону опытный слух сразу же определял, что по большей части в их состав входило олово. Пророк тратил захваченное золото и серебро на украшение своей резиденции в Седди, на содержание наемников, на закупку в других странах того, что не производилось и не росло на территории его империи. На внутреннее денежное обращение металла не оставалось. Тогда Ортед и придумал чеканить оловянные и медные монеты, которые приравнивались его приказом к деньгам из настоящего серебра и золота. Трактирщик не был в восторге от новых монет, но молча принял плату. Два стражника стояли прямо напротив входа в его заведение, и выражать недовольство было бы по меньшей мере неблагоразумно.

Джарво взял кружку и, оглядев почти пустое заведение, выбрал место за столиком, откуда через окно было хорошо видно, что происходит на улице. Эль был явно разбавлен, но в положении Джарво идти на скандал, привлекая к себе внимание, было бы безрассудно.

Страх. Печать этого чувства лежала на лицах всех людей на улицах Ингольди. Служи Сатаки или умри! Сатаки или смерть! Таков был единственный закон Империи Пророка Ортеда. Шапели, Сандотнери, другие Южные Королевства, одно за другим побеждаемые Кейном и Мечом Сатаки, уже жили по этому закону. Ортед клялся, что установит этот закон во всем мире.

Отхлебнув эля, Джарво посмотрел на роспись стены трактира. Рисунок изображал Пророка во главе его верных последователей во время первой Священной битвы на Ярмарке в Ингольди. Бросив обагренные кровью невинных горожан сабли, похожие на боровов стражники обращались в бегство. Джарво снова отвернулся к окну.

Страх. Сатакийцы уничтожали всех и все на своем пути. Тот, кто не успевал присоединиться к их орде, принеся присягу на верность Черному Богу, дорого расплачивался за нерасторопность. Но жрецы Сатаки знали о пороках человека. Знали они и то, что ради спасения жизни или в надежде когда-либо вырваться из владений их божества человек способен на ложь. Поэтому в Империи была разработана и приведена в действие целая система открытого и тайного контроля за гражданами. Стражники и скрытые соглядатаи следили за каждым шагом человека. Малейшее подозрение в неискренности веры влекло за собой немедленный арест. Мало кто выходил из застенков Седди оправданным. Почти все, получив приговор – «инучири», отправлялись на крест или просто бесследно исчезали в подземных казематах крепости.

Нучи были повсюду. Они подрывали могущество Империи, организовывали заговоры против Пророка Ортеда, распространяли богомерзкую ложь, ставили под угрозу успех Великого Похода. Когда Пророк объявлял о начале очередной великой стройки, нучи подбивали народ на саботаж, требуя объяснить необходимость бесплатной работы. Когда деньги, полученные в качестве очередной контрибуции, целиком уходили на содержание армии и жрецов, нучи жаловались на бедность и отсутствие денег. Во время общих молитв и песнопений нучи не проявляли достаточного рвения и восторга. Счастьем для Империи было то, что воины Сатаки нутром чуяли зловредных нучи и отлавливали их при первом же подозрении.

Джарво решил не испытывать больше свое везение. Главное он себе доказал: при необходимости он сумеет пройти по улицам Ингольди, не попав в лапы первому же стражнику.

Выходя из трактира, он услышал страшный крик: ребенок умирал от невероятной боли. Одновременно из подворотни пополз запах горящего мяса.

– Совсем одурели! – воскликнул один из стражников. – Заигрались, понимаешь ли. Так ведь и дом спалить недолго!

Вдвоем с напарником они бросились в подворотню, чтобы пресечь беспорядки: могло сгореть имущество великой империи.

– Нучи! Нучи!

Крики горящей заживо девочки и звонкий заливистый смех…

XVIII. СНЫ И ВИДЕНИЯ

Когда Эрилл сердилась, ее глаза сверкали такими же яркими зелеными искрами, как и серьги из змеиного камня в ее ушах. Сейчас она рассердилась не на шутку.

– Ты просто законченный болван, Джарво! Я же тебя предупреждала – не суйся один на улицу! И вы на него поглядите: первое, что он сделал, оказавшись в городе, – нарвался на патруль.

Она действительно разозлилась. Разозлилась настолько, что назвала его настоящим именем, а это было очень рискованно в городе, где и стены имели уши.

– Да сколько же мне сидеть в этой норе! – не выдержав, огрызнулся Джарво. – Черт побери, я благодарен тебе за все, что ты для меня сделала, но сколько можно хорониться у тебя под кроватью, когда Эскетра изнывает, мучается в гареме этого дьявола!

Эрилл абсолютно не расчувствовалась, услышав эти слова.

– Знаешь что, мне было бы наплевать, если бы ты подставлял под топор только свою шею. Неужели ты не понимаешь, болван, что, схватив тебя, они выйдут и на нас? Вот тогда все мы вместе весело сыграем последнее представление в сезоне на крестах площади Юстиции.

Разумеется, все это Джарво продумал, но тем не менее решил рискнуть.

– Извини, Эрилл, – буркнул он, отступая перед ее гневом. – После того как ты рисковала из-за меня, я не могу, не имею права подвергать опасности тебя, Боури, твоих друзей. Но, черт возьми, не могу я сидеть сложа руки, зная, что Эскетра…

Эрилл от души выругалась. Она здорово сглупила, рассказав Джарво, что объект его «великой любви» жив, что Эскетра неплохо устроилась, нежась в мехах и шелках в покоях башни Пророка в крепости Седди. Но, судя по всему, Джарво несколько тронулся умом, узнав, что Сандотнери теперь мертвый город, груда голых развалин. Отчаявшись спасти королевство, он с упорством безумца строил планы освобождения Эскетры из застенков Ортеда. До поры до времени приступы такой активности были нечасты и сменялись долгими периодами черной меланхолии. Но в последнее время Джарво не на шутку разошелся, и его поведение стало внушать Эрилл серьезные опасения. Разумеется, абсолютно незнакомую ей женщину по имени Эскетра она возненавидела всей душой.

Вздохнув, Эрилл обратилась к Джарво, как к непослушному ребенку:

– Слушай, у меня есть кое-какие дела. Ты обещаешь мне, что не сунешься за пределы театрального двора, пока я не вернусь?

– Если принесешь мне сюда горшок, я и из фургона ни ногой.

Эрилл ушла не попрощавшись. Джарво даже не посмотрел ей вслед. Размышляя, он пришел к выводу, что не должен ощущать себя виноватым. В конце концов, Эрилл всего лишь бродячая актриса, девчонка со дна общества. Да, она рисковала, спасая его, но где ей, при ее-то происхождении, понять высокие чувства и порывы благородного рыцаря. Истинная любовь – разве способна она понять, что это такое? Впрочем, это не мешало Джарво испытывать к своей спасительнице и ее приятелям снисходительную благодарность, какую испытывает господин по отношению к верным и надежным слугам.

Снисходительная благодарность. Не больше. Ни в коем случае не больше. Иначе это уже будет оскорблением своего достоинства.

В памяти Джарво мало что сохранилось от опаленных лихорадкой дней. Он долго пролежал в фургончике Эрилл и Боури. Еще не зная, как зовут его спасительниц, он пил подносимые к его рту отвары, жевал какие-то листья, глотал порошки. Перед ним время от времени появлялось красивое лицо юной блондинки и, реже, обычно недовольное лицо темноволосой женщины постарше. Всем любопытным Эрилл поясняла, что раненый – ее жених Инсеймо, геройски сражавшийся под Меритавано. Обычно расспросы на этом заканчивались. Много, очень много было в Империи Сатаки таких изуродованных войной солдат.

Не сразу, не в один день Джарво стал понимать, где он, с кем и что с ним происходит. Пытка отчаянием, когда он наконец осознал и понял все, оказалась страшнее всех мучений лихорадки и кошмарных бредовых видений.

Джарво восстановил в памяти битву, момент, когда понял, что проиграл, и дал сигнал к отступлению, пытаясь спасти хоть остатки своей армии. Потом – бешеная скачка прочь от догоняющих кавалеристов Кейна. Затем – безумный рывок по неразведанному зеленому лугу, на поверку оказавшемуся топким болотом. Верный конь Джарво провалился в разверзшуюся под его копытами трясину, и всадник, перелетев через голову скакуна, тоже рухнул в засасывающую грязь. В своих тяжелых доспехах он был обречен. Зловонная болотная жижа стала наполнять стальной панцирь, просачиваясь сквозь суставные сочленения и заливая шлем через щели забрала. Джарво основательно нахлебался мутной воды и, задыхаясь, уже почти потерял сознание…

Невидимые руки резко выдернули его из трясины. Торопливые пальцы расстегнули крепления шлема и сняли с головы Джарво маску демона. Верные присяге, всадники легкой кавалерии, сняв с себя кольчуги и шлемы, вернулись на болото, чтобы под стрелами противника попытаться спасти командира. Вытащить Джарво из стального гроба им удалось. Но с каждой секундой их становилось все меньше. Было ясно, что Кейн пустит свою конницу в обход болота и перекроет им выход. Кто-то из оказавшихся в ловушке воинов Сандотнери решил рискнуть и, не веря страшным рассказам о сатакийцах, сдался в плен солдатам Кейна. Кто-то погиб, получив стрелу в спину; кто-то утонул, оступившись и провалившись в зыбкую трясину. Остальных разметал по топким кочкам бой с пехотой Кейна.

Джарво, поняв, что болото будет окружено и прочесано вдоль и поперек, решил воспользоваться единственным оставшимся у него шансом. Словно саламандра, он то полз в грязи, то пускался вплавь, двигаясь по течению ручья. Ему повезло: в какой-то момент он понял, что сумел проползти между окружившими болото кавалеристами и еще не добравшейся до дальнего берега пехотой. Затаившись в густой траве, Джарво слушал, как вскрикивают добиваемые, застрявшие в грязи всадники, как издают последние стоны те, кого трясина поглотила раньше, чем их настиг кинжал сатакийца. Доносились до него и радостные возгласы победителей. Джарво ждал. Безоружный, он понимал, что лишь яростный рывок навстречу противнику может гарантировать ему быструю смерть от клинка, а не долгие мучения и позор плена. Каждую минуту его могли обнаружить.

Наконец над Меритавано опустилась ночь, накрывшая и саванну, и болото, живых и мертвых, победителей и побежденных.

Дальнейшие скитания в бреду лихорадки Джарво помнил не лучше, чем первые дни пребывания в фургончике Эрилл. Болезнь истощала его силы. Он куда-то брел, полз, карабкался. Гнилая малярийная вода не утоляла вызванную лихорадкой жажду. В пищу шли сырые змеи, лягушки, тритоны – то, что он был в состоянии поймать. Кожа разрывалась от зуда: мириады укусов насекомых покрывали его тело. Однажды прямо перед лицом Джарво оказалась греющаяся на солнце кобра. Ее укус мог бы стать избавлением от мучений, но Джарво, поколебавшись мгновение, отдернул уже протянутую к змее руку, поднял с земли камень, убил ядовитую тварь и съел ее.

Джарво резонно полагал, что лихорадка и страшная усталость помутили его рассудок в дни странствий по саванне. Скрывшись от непосредственной погони, первые дни он твердил себе сквозь кровавую пелену перед глазами и гул в ушах, что ему нужно вернуться в Сандотнери. Усилием воли он логически обосновал сам себе, что это невозможно. Кейн наверняка осадил город, обложив его плотным кольцом. К тому же что-то настойчиво подсказывало Джарво, что довольно быстро Сандотнери падет, не выдержав осады и штурма армии сатакийцев.

Другая мысль овладела слабеющим сознанием генерала разбитой армии. Он решил пробраться в Ингольди, чтобы найти там Кейна и убить его. Почему-то Ортед Ак-Седди появлялся в его мстительных планах лишь как побочный персонаж. Последняя четкая мысль, которая осталась в памяти Джарво, касалась одного: не попасть в плен, ни в коем случае не оказаться в лапах Кейна живым. Что было потом, как перед его глазами вместо травы и неба оказались парусиновая обтяжка фургона и лицо светловолосой девушки, – этого Джарво вспомнить уже не мог.

Ослабевший от голода и болезни, обросший бородой, со сбившимися в колтуны волосами, Джарво представлял собой весьма неприглядное зрелище. Впрочем, когда он пришел наконец в себя, ему было не до своего внешнего вида. Как только Эрилл сообщила ему о печальной участи Сандотнери, он снова впал в близкое к забытью состояние. Зачем судьба пощадила его, повторял он про себя. Навязчивые мысли о мести вновь овладели его разумом.

Когда ему, едва понимающему, что происходит вокруг, Эрилл и Боури рассказали о том, что Эскетра жива, Джарво почувствовал: в его жизни появился смысл. Он стал строить планы освобождения своей возлюбленной. Для этого требовалось добраться до Ингольди и не быть при этом схваченным воинами Сатаки.

Больше всего Джарво боялся узнать, что Эскетра погибла. Остаться без цели в жизни значило снова погрузиться в бессмысленное существование, близкое к смерти если не тела, то разума. Да, Эскетра предала его, но он мог простить ее, он уже простил. Он верил, что она вновь отдаст ему свое сердце, вновь одарит его своей любовью. Когда он спасет ее, вырвет из лап страшного чудовища – Пророка Ортеда, она будет навеки принадлежать ему одному. Их мир был разрушен. Но любовь станет первым камнем в основании нового мира.

В мыслях Джарво возникали одна за другой картины. Вот он штурмует Ингольди с тайно собранной армией, вот он поднимает восстание в городе, вот на глазах изумленной Эскетры он рубит на куски поверженного Ортеда. Впрочем, возможен и другой вариант: победив в эпохальном поединке ненавистного Кейна, он сохраняет презренно молящему о пощаде противнику жизнь в обмен на клятву отпустить принцессу.

Все эти бесчисленные вариации на тему успешного спасения Эскетры и попутной расправы над Кейном и Ортедом он вываливал на голову терпеливо слушающей Эрилл. То ли ее участие помогло, то ли травки, завариваемые Боури, но так или иначе если не разум, то физические силы к Джарво вернулись. Время шло. Пора было возвращаться в Шапели, чтобы не рисковать попасть в списки инучири. Патрули так и сновали по саванне, ставшей оживленной дорогой, связывающей столицу Империи Сатаки с армией Кейна, углубляющейся все дальше в Южные Королевства. Изначально Эрилл планировала поставить Джарво на ноги и помочь ему бежать при первом же удобном случае. Дальше судьбе следовало решить, позволить ли ему еще раз собрать армию и выйти на тропу войны против Кейна и Ортеда. Но постепенно в ней росло желание оставить Джарво подольше рядом с собой. Поэтому ее протестам по поводу его сумасбродного решения ехать в Ингольди недоставало убедительности.

В конце концов, все считали Джарво утопленником, бесследно исчезнувшим в болоте у Меритавано. А если кто-то и продолжал подозревать, что генерал армии Сандотнери жив, то последним местом, где его стали бы искать, была столица Империи. В общем, Джарво решил пробираться в Ингольди – в фургончике Эрилл или каким-либо другим способом.