Текст книги "Мемуары посланника"

Комиссар Красин

После этого официальная часть моего приезда в Москву завершилась. Вспоминаю, как комиссар торговли Красин, когда я нанес ему визит в сопровождении советского полпреда в Риге Аралова, интеллигентного симпатичного человека, вел себя совершенно независимо и свободно. В разговоре с ним я указал на трудности в экономических отношениях, вследствие различия государственного устройства СССР и Латвии, различия социлистического и буржуазного строя наших государств. Прекрасно одетый, играя золотым или позолоченным карандашом, Красин ответил:

– Да, меня самого здесь начинают обвинять в буржуазных наклонностях. Конечно, я прошел хорошую буржуазную школу торговли, финансов.

Признаюсь, подобная откровенность меня удивила. Совсем не похоже на осторожность других. Было ясно, уже тогда зарождалась оппозиция против более культурных комиссаров ленинского набора, возникло и ширилось недовольство этими комиссарами-«аристократами», как их тогда называли.

Знакомство с ГПУ

Вскоре после моего приезда в Москву произошел неприятный случай, был временно задержан наш дипломатический курьер. Надо сказать, торговля между Латвией и СССР кое-как наладилась, но была главным образом меновой. Латвийские купцы, как и другие, привозили в СССР разные товары, обменивали на золото, платину, драгоценности, даже предметы искусства. Вывозить все это из России они не имели официального права и пользовались оказиями. Советские учреждения это хорошо знали и не только не чинили препятствий, но поощряли эту практику. Через своих агентов они продавали иностранцам платину, золото и взамен получали фунты и доллары.

С виду все шло будто бы гладко. Однако видимое попустительство властей давало им право, предлог и возможности арестовать всякого, кто, с их безмолвного разрешения, занимался такой торговлей. Когда большевики хотели раздуть скандал, им ничего не стоило арестовывать того или иного иностранца за спекуляцию, запрещенную торговлю. Разумеется, аресты происходили с обдуманной заранее определенной целью. Важно было не поймать и уличить, а скомпрометировать. Например, из Риги приезжает дипломатический курьер Дулбе, под вечер куда-то уходит и больше не возвращается. К ночи узнаем, что он задержан агентами ГПУ. Об этом нам сообщают из Комиссариата иностранных дел и любезно при этом объясняют, что курьер задержан при покупке платины у какого-то советского гражданина. Я потребовал его немедленного освобождения и обещал расследовать дело. Понятно мое раздражение. Я был зол на курьера, большевиков. Заставил его рассказать совершенно откровенно обо всем, что произошло. Он был мне известен как солидный и надежный человек. Вот его рассказ:

«В Риге мне передали английские фунты с просьбой получить за них платину. Но в самый момент передачи фунтов я и советский гражданин с платиной (он оказался провокатором) были задержаны, у нас все отобрали. Потом арестовавшие меня два чекиста предложили пойти в тихий ресторан. Там они заказали вино, пили сами, угощали меня и в дружелюбной беседе стали убеждать, как легко избежать предстоящих неприятностей, если только смотреть на вещи без иллюзий и стать реальным человеком без предрассудков, в таком случае печальное происшествие будет замято и в советских учреждениях, и в латвийском посольстве». «Реальность» же без предрассудков заключалась в том, что курьер по дороге из Москвы в Ригу и обратно должен передать, когда ночью все заснут, на полчаса небольшой чемоданчик с запечатанной там дипломатической почтой агентам ЧК.

Соблазнители из ГПУ со своей стороны гарантировали, что ничего из дипломатической почты никогда не пропадает, все печати неизменно будут в полном порядке.

Чекисты ошиблись. Выслушав и узнав все, курьер не побоялся предстоящих неприятностей, чего агенты никак не ожидали, и ответил категорическим отказом. Получился скандал, началось дело о дипломатическом курьере.

Так же откровенно я, в свою очередь, оповестил об этом заведующего отделом Прибалтики в НКИД Рубинина. Я перенес вопрос в другую плоскость, совершенно логично обвинив не курьера, а советских агентов. Рубинин, толковый работник, сразу сообразил, что попалось ГПУ, а не латвийское посольство. На этом все и кончилось, и без всякой огласки дело было ликвидировано. Уже этот ничтожный случай меня убедил, что НКИД напрасно открещивается, когда к нему обращаются с протестом, жалобами и просьбами, напрасно лукаво сваливает все на ГПУ и объявляет себя безвластным или, по крайней мере, беспомощным. Нет, НКИД имеет большую власть, почти всегда может диктовать свою волю ГПУ, было бы желание. Я никогда не верил басням работников НКИД, уверявших, что они ничего не могут сделать в том или другом случае, потому что встречают непреодолимое сопротивление ГПУ. Пора понять и сказать прямо, НКИД и ГПУ всегда работали вместе, рука об руку, и разногласий между ними не бывает. Это свои люди.

Но случай с моим курьером дал мне важный козырь и для дальнейшей игры. Курьер этот в Москву больше не возвращался, получив официальный выговор, но ему я был очень и очень благодарен за умелую и откровенную расшифровку намерений ГПУ. Впоследствии дипломатическая почта перевозилась двумя курьерами. То же самое стали делать и большевики, уже не доверяя почту одному курьеру, ее сопровождали всегда двое. Западня, которую они хотели поставить нам, стала уроком для них самих.

Вожди и комиссары СССР

Моя работа в Москве продолжалась шесть лет. Она была чрезвычайно интересна и разнообразна. Конечно, рассказать все невозможно. Я и не собираюсь это делать. Буду вполне удовлетворен, если мне удастся осветить эти годы в главных чертах, с общей точки зрения, вспомнить о наиболее важных моментах, притом таких, которые дают более или менее знаменательные выводы.

Ставя перед собой эту задачу, я не собираюсь приводить факты в хронологическом порядке. Вообще я здесь веду не летопись встреч, мне важнее объективные заключения. Это и понятно. Все эти годы я был не только наблюдателем и информатором моего правительства, мне самому хотелось вникнуть в самую суть вопросов, из теоретических предпосылок сделать практические выводы. Я и тут исходил из моего постоянного убеждения, что в каждом сложном деле нужно прежде всего найти основу. Решать задачи международного значения, как я их понимал, нужно строго и точно, когда-то я так решал математические задачи. Это меня особенно занимало. Хотелось разгадать, определить, нарисовать психологические портреты основателей большевистского строя, коммунистических вождей и деятелей. Естественно, мой интерес и внимание особенно приковывали две фигуры.

Ленин и Сталин

Никогда и нигде еще не проявлялось, не показало себя с такой силой значение личности. Ее важнейшую роль в жизни не только одного государства, но и всего человечества выдвинуло и вознесло наше время. Если бы не было Ленина, Троцкого, Сталина, этих основоположников российского большевизма, не могло быть ни Муссолини, ни Гитлера, провозвестников и вдохновителей идей ультранационал-социализма. Всякое действие вызывает противодействие. Это не только закон природы, но и политики, и сосуществования народов. Чем глубже мы вникаем в этот вопрос, тем больше и крепче убеждаемся, что так называемая «масса» никакой решающей или руководящей роли не играет. Человек – рычаг, масса – только опора.

О Ленине и Сталине написаны целые библиотеки. Они антиподы. Между ними ничего общего. Психологически противоположны и враждебны друг другу. Ленина его современники называли исключительным человеком, историческим деятелем, но самому ему нравилось, когда его величали просто, по-деревенски, как бы запанибрата, по-родственному – «Ильич». Сталина уже теперь называют великим, мудрым, гениальным, отцом народов, даже божественным. И это ему нравится. И тут между Лениным и Сталиным огромная разница. Ленин был прост, я бы сказал, нагляден. Не терпел мудрствований, теоретических разглагольствований, пышной фразеологии, театральных поз, ораторских приемов, наигранной величавости, велеречивых прорицаний. Сталина эти черты должны были удивлять. Ленину он поклонялся. В его представлении великий человек должен обладать совсем другими качествами. Вот что говорит Сталин о Ленине:

«Впервые я встретился с Лениным в декабре 1905 года на конференции большевиков в Таммерфорсе (Финляндия). Я надеялся увидеть горного орла нашей партии, великого человека, великого не только политически, но, если угодно, и физически, ибо Ленин рисовался в моем воображении в виде великана, статного и представительного. Каково же было мое разочарование, когда я увидел самого обыкновенного человека, ниже среднего роста, ничем, буквально ничем не отличающегося от обыкновенных смертных.

Принято, «великий человек» обычно должен запаздывать на собрания, с тем чтобы члены собрания с замиранием сердца ждали его появления, причем перед появлением великого человека члены собрания предупреждают: «Тише! Он идет». Эта обрядность казалась мне нелишней, ибо импонировала, внушала уважение. Каково же было мое разочарование, когда я узнал, что Ленин явился на собрание раньше делегатов и, забившись в угол, по-простецки вел беседу с самыми обыкновенными делегатами конференции. Не скрою, это показалось мне тогда нарушением некоторых необходимых правил. Только потом я понял, это одна из самых сильных сторон Ленина, как вождя новых масс, простых и обыкновенных, глубочайших «низов человечества».

Читая между строк, проникая в полускрытый смысл этого признания, мы без труда можем установить, каким воображал Сталин Ленина, каким рисовался ему «вождь». Эти воображаемые и обязательные для большого человека черты Сталин воспитывал в себе. Интересный вопрос: каким он был сам в ту пору? Для ответа у меня есть благодарнейший материал, характеристика Сталина, которую мне дал директор латвийского государственного банка Э. Озолинь.

Сталин в ссылке

«В 1911 году я был членом нелегальной латвийской социал-демократической партии. В 1912 году меня арестовали и вместе с другими выслали по этапу через Вологду и Пермь в Челябинск. С нами был и Сталин-Джугашвили, среднего роста, худощавый, с черными курчавыми волосами и темными выразительными глазами. Он, поздоровавшись с нами, бросил всего несколько слов. Его русский выговор отличался твердым акцентом.

До Челябинска мы ехали беспрерывно, а там комплектовались «сибирские эшелоны», которые потом препроводили дальше, в глубь Сибири. За Челябинском дорога была ужасна, вагоны переполнены до последней степени. Все арестованные чувствовали себя крайне удрученно, почти совсем не говорили друг с другом, вдобавок друг друга побаивались. Сталин принадлежал к административно-высланным. Он был сравнительно молод, на вид лет тридцать. Открыто говорил о том, как выращивается и как должен воспитываться революционер. «Мое счастье, что все силы я жертвовал на революционную партию. Если бы мне пришлось где-нибудь служить или работать в конторе, я неизбежно бы оказался под тем или иным мещанским влиянием. Потерял бы ясность мысли и революционную энергию, как это и случилось со всей революционной интеллигенцией, которая службой зарабатывает себе на хлеб, все равно какой службой, хотя бы даже в конторе либеральной буржуазии».

Внешне Сталин похож, как все кавказцы, на еврея. Иногда и происходили такие ошибки, случалось, Сталина ругали и называли «жидом», надо было видеть, как загорались его глаза. Конечно, такие ругательства ему приходилось слышать от охраны, но, как бы ни был пылок его темперамент и велик скрытый гнев, он никогда не доходил до открытой стычки с властями, даже и самыми маленькими. Несмотря на бурный характер, Сталин умел владеть собой. Не разменивался на мелочи. Вспоминаю пустой, но характерный случай. Нам выдавалось ежедневно 10 копеек, и на них мы покупали в дороге кое-какие продукты. На одной станции, когда мы особенно торопились, Сталин заплатил за какого-то медлительного товарища, разумеется, это были копейки. Но когда тот хотел вернуть деньги, Сталин пренебрежительно и наотрез отказался взять. Товарищ, однако, настаивал во что бы то ни стало отдать долг. Сталин взял деньги и тут же выбросил за окно. «Ну, теперь вы мне больше не должны, ваше самолюбие удовлетворено».

В своих оценках Сталин был груб и крут, беспощадно отзывался о людях. Откровенно признавался, что редко находил человека, который бы ему нравился и мог стать близким. Он был хорошим рассказчиком кавказских анекдотов. Передавал их остроумно и даже талантливо, во всяком случае, не банально. Актерский талант в нем отмечался и тогда.

Из Томска мы ехали по реке до Нарыма, города с 500 жителей, из которых 80—100 политические ссыльные. Встречать нас на берегу собралось много народа. Был там и Александр Петрович Смирнов, впоследствии комиссар земледелия СССР. При помощи Смирнова мы нашли небольшую квартирку из двух комнат. Я взял маленькую, Сталин побольше. Днями и ночами мы просиживали за книгами. Сталин интересовался философскими вопросами, которые тогда были очень актуальны в нашей партийной жизни. Но его неотвязно точила мысль получить фальшивый паспорт и устроить себе побег. Вопросами нашей повседневной жизни он совсем не интересовался. Должен добавить, он никогда не отличался особой практичностью. Вначале мы вели совместное «хозяйство», ежедневно, по очереди, исполняя должность «хозяина», что очень и очень не нравилось Сталину. Он стал обедать у Смирнова, поступил к нему полупансионером, но завтракать и ужинать мы продолжали вместе. Тут произошли некие осложнения, на сей раз с самоваром.

У нашего хозяина были две дочери, они и ставили нам ежедневно самовар, но, как кавалеры, мы не могли допустить, чтобы женщины носили тяжелый самовар по крутой лестнице, и, чередуясь, делали это сами. Сталину это надоело, и носить самовар стал я один. Нетерпеливого Сталина это раздражало, он не хотел принимать моих услуг. Неизменно Сталин встречал и провожал каждый пароход, толкался в гуще людей, обдумывая обстоятельства возможного побега.

Конечно, мы с ним спорили. Тем и предлогов хватало, сказывалась подлинная натура Сталина. Он говорил с увлечением, глубокой и страстной уверенностью в своей правоте, к взглядам противника относился пренебрежительно. Разумеется, много думал о партийной организации, ее членах, их пригодности, о пользе, которую мог принести каждый из них. Сталин не любил женщин-революционерок и говорил о них с иронией. По его убеждению, женщина не может отдаваться вполне делу революции, не жертвует душой, лишь флиртует. Ее интерес не в революции, а революционерах.

– Однажды я выступал на собрании, – вспоминал Сталин, – где молодая женщина, казалось, с большим интересом и вниманием следила за моей речью. Мы познакомились, разговорились, оказалось, она следила за моими губами.

Глава большевизма Ленин тогда переехал из Парижа в Краков, поскольку считал нужным находиться как можно ближе к России. В Кракове (1912) должен был состояться съезд, на который ждали и Сталина. Единственной дорогой из Нарыма во внешний мир была река Обь. Две попытки бегства провалились. Но Сталин в конце концов достиг своей цели, сбежал из Сибири в Европейскую Россию».

Клятва Сталина

На кафедре в роли оратора я видел Ленина только раз, в 1921 году на съезде Советов. Он говорил почти два часа. Основным было требование «Меньше политики, больше инженеров и агрономов!». Я сидел в ложе НКИД. Заведующий экономически-правовым отделом этого комиссариата Сабанин, обратившись ко мне, сказал:

– Гениальная речь!

– Да.

Про себя я подумал: «А может, и сумасшедшая». Она меня ошеломила. Тут было все: и упрощение сложнейших вопросов, и заостренная, упрямая односторонность требований, и нежелание охватить перед слушателями всю широту запутанного настоящего и совсем неясного будущего. Живым Ленина я уже больше не увидел, но я его хоронил.

Когда после смерти Ленина в 1924 году Сталин на съезде Советов в Большом театре произнес траурную речь-клятву, я его услышал впервые. Эта клятва произвела на меня чрезвычайно сильное впечатление. «Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам держать высоко и хранить в чистоте великое звание члена партии». Затем он поднимает правую руку и продолжает: «Клянемся тебе, товарищ Ленин, мы с честью выполним твою заповедь… Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам хранить единство партии как зеницу ока». Рука поднимается: «Клянемся тебе, товарищ Ленин, мы с честью выполним и эту твою заповедь».

И наконец, заключительная, последняя клятва: «Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам верность принципам Коммунистического интернационала». Рука поднимается: «Клянемся тебе, товарищ Ленин, мы не пощадим своей жизни, чтобы укреплять и расширять союз трудящихся всего мира, Коммунистический интернационал!»

В своих воспоминаниях Сталин говорит, что Ленин учил «добивать противника». «Беда, если люди, желающие стать революционерами, забывают, что наиболее нормальным порядком в истории является порядок революции. Вера в силу масс, та особенность деятельности Ленина, позволявшая осмыслить стихию и направлять ее движение в русло пролетарской революции». Сталин свои политические надежды вождя возлагает на среднего человека. Тут между ним и Лениным огромная разница, непроходимая пропасть. Он не ищет, как Ленин, сильных в том или ином отношении личностей, довольствуясь самыми обыкновенными, ничем не примечательными, ничего собой не представляющими людьми. Его окружение – толпа. Как луна освещается солнцем, они должны светиться только от света Сталина, подобно тому как X. Никербакер говорит о Геббельсе и других сподвижниках Гитлера. Он центр, он факел, горящий в ночи, фонарь в темной комнате, путеводная звезда. Светло только потому, что в его светильнике огонь. Герой данного исторического момента – он. Все остальное ничто, ноль. Но Ленина, как революционера, Сталин уважал, ставил очень высоко и писал: «В дни революционных поворотов он буквально расцветал, становясь провидцем, предугадывал движение классов и вероятные зигзаги революции, видя их, как на ладони». Эти слова о восторженном отношении «наших партийных кругов» к Ильичу невольно должны были вспомниться всеми, читавшими отчеты о недавнем московском процессе, раскрывшем таинственный заговор против Ленина, заговор, созданный его ближайшими партийными единомышленниками. Сталин прав, говоря, что Ленин плавал в революции, «как рыба в воде», только не добавил, что вода бывает различной по своей чистоте и прозрачности.

Два рода диктаторов

Если ко всему, что я сейчас сказал, добавить общеизвестные сведения о Ленине, Сталине и европейских диктаторах, из последних самый характерный Гитлер, естественно и невольно мы придем к следующему выводу.

Существуют два рода диктаторов. Одни идут за массами, другие ведут массы. Есть спутники, есть вожаки. Безусловно и неоспоримо, Ленин принадлежал к первому типу, то есть к самым опасным диктаторам. Он шел за массами, плыл с ними на одной волне, несся по течению очертя голову. «Грабь награбленное, разрушай еще не разрушенное!» – вот стимул движения темных революционных масс, единственный источник успеха Ленина. Он угадывал лучше чем кто-либо другой психику разъяренной толпы, подхватывал ее крики, делал из них призывные лозунги и потому шел победоносно. Это был гений разрушения. Пусть гибнут десятки миллионов людей, лишь бы цель была достигнута! Это вера революционного фанатика, таков был Ленин, первый вождь в революционные дни СССР.

Ни Гитлер, ни Муссолини, ни другие европейские диктаторы не относились к подобному типу вождей.

Сталин занимает среднее положение, медленно, но верно приближаясь к типу европейских диктаторов. Теперь ему импонирует «помпезность», «ореол», и он этого не скрывает. Все должны подобострастным испуганным шепотом произносить: «Тише, он идет». Любовь, пристрастие к помпезности и эффекту доходят до того, что он не хочет сказать просто: «Ленин, умирая». Это слишком обыденно. Нет, не «умирая», а «уходя».

Сталин понял, что диктаторский тип Ленина – временное явление. Ленин, впрочем, начал понимать, что с одной верой в «творческие силы масс» далеко не уйдешь. Но ему не суждено было на опыте жизни убедиться в этой открывшейся ему истине. Как стихийно пришел, так же неожиданно он и ушел. Умер, и в день его похорон это почувствовали все сопровождавшие его гроб массы. Стоял совершенно необычный даже для Москвы холод, вызвавший громадное количество жертв, обмороженных было без числа и в Москве, и во всей Стране Советов. Это, конечно, не мистика, но поучительный и знаменательный символ. Ленин, обрекавший других на смерть при своей жизни, обрек их на гибель и в день своей смерти.