Текст книги "Мемуары посланника"

Отношение СССР к средней зоне Европы

Предвидения большевиков их обманули. Политические диагнозы СССР не оправдались ни в отношении Германии, ни в отношении Прибалтики. Ожидаемые путчи в Эстонии и Германии не случились. Постепенно возникли и стали крепнуть другого рода контакты между СССР и Германией.

Так, по поводу русско-японского договора появилось интервью германского посла графа Брокдорф-Ранцау, чрезвычайно поразившее меня и моих коллег. В этом интервью граф порадовался, что СССР возвращает потерянное в смысле прежних границ. По этому поводу финляндский посланник Хакелл посетил графа, но тот его якобы уверил, что не имел в виду Балтийские страны. Так это или нет, ясно было одно: СССР с одной стороны и Германия – с другой стараются ослабить Среднюю зону Европы от Ледовитого океана до Черного моря.

Однажды, во время какого-то приема я в откровенной беседе с Чичериным указывал ему на то, что СССР делает большую историческую ошибку, стремясь расколоть Среднюю зону Европы. В этом случае она слишком явно и охотно идет навстречу Германии, которая ненавидит Польшу и всегда тянула руки к Балтике. Чичерин оспаривал мои доводы и всецело обвинял Польшу.

Особенно ярко политика СССР проявилась по отношению к Средней зоне Европы в конце 1928 и в начале 1929 года. Тогда Чичерин уже не играл прежней роли, это было во время подготовки так называемого литвиновского протокола, который подписали СССР, Румыния, Польша, Эстония и Латвия.

Я проявил большую энергию, чтобы протокол со стороны Латвии был подписан совместно с другими, а не отдельно, как этого хотел СССР. Естественно, после этого меня стали преследовать, мои дни в Москве были сочтены. Но об этом дальше.

Здесь же я хочу сказать, что СССР под гипнозом Коммунистического интернационала, преследуя только свои специфические цели, не видел и не понимал, какую труднопоправимую ошибку совершает по отношению к Средней зоне Европы, сепарируя ее и, таким образом, работая на руку Германии. Германия всегда мечтала о Востоке как земле обетованной. Большевики лили воду на ее мельницу и расчищали путь для этого похода. СССР ослаблял Среднюю зону и, как свинья из крыловской басни, подрывал корни дуба, под которым мог бы теперь спокойно отдыхать и еще спокойнее поедать японские желуди.

Также неумело СССР осуществлял политику Коминтерна и в других частях света, ослабляя демократические слои. СССР не мог похвастаться дальновидностью своей политики ни на Востоке, ни на Западе. В этом теперь сила Германии и Японии. Им он надавал козырей и теперь сидит без взяток.

Автономные республики СССР

Иностранная политика каждого государства сильна только тогда, когда политически сильна сама страна. Поэтому я совершенно искренне неоднократно говорил коммунистам, что «единственно правильная политика есть политика принципиальная», как утверждал Ленин, а вслед за ним Сталин.

Я доказывал, если Коммунистический интернационал не восторжествовал тотчас после мировой войны, после всеобщего мирового потрясения, он не может восторжествовать на основе одной лишь пропаганды. Поэтому я советовал (это мое глубокое убеждение и желание избавиться от пропаганды в Латвии, как и везде) оставить все страны в покое, прекратить пропаганду, заняться исключительно делами внутреннего устройства.

– Сумеете создать у себя жизнь лучше, чем за пределами СССР, и победа будет за вами. Мир сам повернет на коммунистическую дорогу. Не сумеете – должны будете повернуться лицом к демократизму.

В этом отношении принципы большевиков не были правильны, исходные точки, основные предпосылки ненадежны, и выводы из них делались непоследовательные. В результате все здание зашаталось.

Совершенно непонятной с точки зрения Интернационала была политика Советов и в отношении автономных республик. Царская Россия была разделена на области и губернии по историческим, географическим и административным признакам. Большевики, чтобы привлечь к себе массы, сразу образовали автономные республики по национальному признаку. Интернационал, отрицающий национализм, создавал национальные республики! А для того, чтобы получить право на полную независимость, нужны только границы и население. Так, большевики бросили сначала искру, потом сами раздули из нее пламя, идея независимости зажглась, потушить ее теперь трудно, может быть, и невозможно. Вот почему все это теперь так беспокоит Сталина. Он беспощадно расправляется со всяким, кто имеет хоть какое-нибудь, пусть самое отдаленное и косвенное, отношение к сепаратным идеям и мечтает о национальных автономных республиках. Они ему страшны потому, что СССР боится открытых военных действий.

Мне известно, что во время создания японцами Манджуко были опрошены все военные части, проверена их надежность на случай войны и всеобщей мобилизации. Ответы получились неудовлетворительные. Ошибки могут дорого обойтись. Нельзя спохватываться поздно и исправлять, нужно строить так, чтобы ремонт не потребовался немедленно, нельзя вчера проложенные рельсы сегодня перекладывать заново.

Я мог бы привести много примеров, доказывающих непререкаемую истину о том, что «принципиальная политика есть единственно правильная», но только в том смысле, когда верны сами принципы. Если принцип ложен, вся политика, базирующаяся на нем, становится наиопаснейшим путем в пропасть.

Иностранной политикой СССР руководит политбюро, иначе говоря, Сталин, и никто другой. НКИД во всем своем составе, с одной стороны, и ГПУ – с другой, лишь исполнительные органы. Им предоставлено только осуществлять те или иные политические решения. А эта политика – война. Конечно, без обычных орудий, а с помощью новых способов и средств: децентрализации, дезорганизации, деморализации и дискредитирования. В результате такой войны ни одной коммунистической победы, полное поражение.

Отсюда и все эти безжалостные кровавые расправы со всеми, с дипломатами, высшими агентами ГПУ, военными атташе. Кто информировал не точно или не совсем точно, понял задание по-своему, исказил решение «высшей воли» – словом, сделал не то, что хотел и повелел «великий человек», тот обречен и приговорен. Виноват только он, ибо в силу своей «божественности» «великий человек» не может ошибаться.

НКИД[10]10
  Народный комиссариат иностранных дел и Государственное политическое управление.


[Закрыть] и ГПУ

Всем известно, что советское правительство неизменно и категорически заявляло, что русская коммунистическая партия и правительство ничего общего между собой не имеют. Это две различные области, едва ли не два различных мира. Партия – одно, правительство – другое, их нельзя смешивать. Правительство не отвечает за партию, партия – за правительство. На самом деле это одно и то же. Точнее, правительство – исполнительный орган партии, механизм в руках политбюро. Лучшее доказательство – сам Сталин.

Официально он всего лишь генеральный секретарь, однако имеет неограниченную власть над всеми правительственными комиссарами и органами. Теперь в этом наконец убедились все. Тут тоже прослеживается влияние принципиальной политики! На беду СССР, она построена на лживых принципах и доказала их полную несостоятельность. Даже не верится, что в продолжение десятка лет серьезные солидные люди, вершители судеб огромного русского народа, повторяют ложь о том, что советское правительство само по себе, а партия – сама по себе.

То же самое НКИД и ГПУ. Это один стан, две руки, одна другую мыла и моет, обе они пачкали и запачкали Россию. Общую согласную работу этих двух спевшихся учреждений я десятки раз испытывал на себе. Это неопровержимо подтверждают все факты. Можно привести много примеров, показывающих неопровержимо неразрывное сотрудничество НКИД и ГПУ. Ограничусь наихарактернейшими.

Шпионаж в посольствах

Случай, точнее, попытка вербовки дипломатического курьера, случившаяся тотчас после моего приезда в Москву, убедила меня в том, что все и вся здесь окружены шпионами. Собственно говоря, и шпионить-то было незачем, некого ловить. В Москву я приехал с лучшими намерениями развивать дружную взаимную работу, меня могли бы причислить к безвредным деятелям и, следовательно, представляемую мной страну. На самом деле «взаимное сотрудничество», как с друзьями, так и с недругами, приобрело совершенно неожиданную форму. Каждый иностранец, не говоря о посланниках, имел в соответствующем учреждении свой, так сказать, «текущий счет». В его досье тщательно записывалось все, включая даже незначительные мелочи личной жизни. Подробно исследовалась «натура человека», на основании этого делались заключения, как лучше подойти, какие использовать средства, как влезть в душу данного человека, перехитрить его и подсидеть.

Чтобы получить подобные сведения, надо было везде иметь надежных людей, прежде всего среди прислуги.

Я стал внимательно присматриваться к моим наемным служащим, подозревая в них некое «окружение». Надо сказать, часть прислуги была нанята на месте, в России, и казалась особенно ненадежной.

Однажды поздно ночью, когда уже почти все спали, я прохаживался по своим комнатам и вдруг неожиданно открыл дверь в коридор. За дверью притаился швейцар по фамилии Зиринь.

– Что вы тут делаете? – спросил я.

– Караулю, – растерялся он.

Утром выяснилось, что он должен был караулить сад, а не коридор. Я приказал установить за ним тщательное наблюдение, и дней через десять мы знали точно, что он агент ГПУ, и немедленно его рассчитали. Другой швейцар по фамилии Маркин тогда же рассказал, как его заставляют являться к агенту ГПУ, докладывать обо всем до самых незначительных мелочей, что происходит в посольстве. Кто бывает, о чем говорят, распределение часов посланника и прочее. Я оставил его у себя на службе с условием, что он будет и мне передавать все, о чем его спрашивают в ГПУ и что он рассказывает агенту о жизни посольства. Пришлось еще уволить истопника по той же самой причине: оказался агентом ГПУ, более того, агентом необычайно энергичным, ворвался ко мне и, сжав кулаки, пригрозил: «Я еще вам покажу!»

Служба в иностранной миссии считалась хорошо оплачиваемой, и агентам ГПУ не хотелось лишаться теплого местечка. Конечно, так обстояло не только в латвийской миссии, в других посольствах и миссиях происходило то же самое. В одном восточном посольстве, общеизвестный факт, слугу, иначе говоря, домашнего шпиона, сначала наказали основательно по восточному обычаю и только тогда уволили. Вообще шпионаж, слежка за иностранными представителями были организованы широко и продуманно. ГПУ не довольствовалось только сведениями о том, что происходит внутри посольства, желая знать все и, главное, кто и когда посещает иностранные представительства. Но прислуга не в состоянии уследить за всем, кроме того, ее умышленно могут куда-нибудь отослать, поэтому ГПУ установило наблюдательные посты в домах напротив и на углу улицы, тщательно замаскированные. Скажем, у латвийской миссии стоял чистильщик сапог, взоры которого всегда были направлены на двери и ворота миссии. Иногда такие агенты являлись под видом посетителей, по делам, в качестве латвийских граждан. Внимательно прислушивались к разговорам, приметив кого-нибудь из посетителей, выходили, поджидали его и тут же задерживали. Недалеко от посольства еще дежурили служебные автомобили и мотоциклеты на случай, если намеченная жертва захочет ускользнуть.

Часто гнались за служащими миссии и посольств, когда те ехали в машинах, таким образом устанавливая, с кем они встречаются, кого посещают. Помню, польский посол Патек показал мне однажды через окно посольства, как машина и мотоциклет ГПУ ждут его выхода. Не раз об этом говорилось в дипломатических нотах и протестах, но всегда безрезультатно. Способы шпионажа только совершенствовались. Любопытно, с какой целью? Ответ прост: надо было получать сведения, знать, что происходит в иностранных представительствах, чтобы потом дискредитировать то или иное лицо. ГПУ шло дальше. Фабриковались вымышленные «дела» о контрабанде, шпионаже, несанкционированных советским правительством покупках, предосудительных отношениях и знакомствах.

Агент ГПУ в роли секретаря миссии

Приведу весьма характерный, хотя и непреложный факт. 15 сентября 1924 года курьер доложил, что меня хочет видеть по очень важному делу какой-то советский гражданин и он чрезвычайно взволнован. Я никогда не принадлежал к тем дипломатам и вообще официальным лицам, которые часто, ради пущей важности, не принимают простых смертных или заставляют их ждать часами. Потому просил швейцара провести ко мне взволнованного посетителя.

Мне представился гражданин Кащенко, квалифицированный рабочий в кожаной куртке, возбужденно рассказывая о своей беде:

– Я рабочий, но у меня довольно хорошая небольшая квартира. Есть и две хорошие картины. Вчера ваш секретарь Михельсон их купил для вас. Так он сказал. Денег у него при себе не было, и он предложил поехать в латвийскую миссию, отвезти картину и получить деньги.

Моя жена согласилась, с ней поехала и ее сестра Фениченко. С тех пор они бесследно исчезли.

Я тут же приказал привести Михельсона, показал его гражданину Кащенко:

– Это он купил картину?

– Нет, совсем другой.

– Другого у нас нет, это провокация.

Мне сразу стало ясно: это дело рук ГПУ. Это понял и Кащенко. Я его подробно расспросил обо всем. Оказалось, какой-то их дальний знакомый предложил ему продать обе картины секретарю латвийской миссии для самого посланника. Автомобиль, на котором приехал тот знакомый с мнимым секретарем, имел латвийский флажок. Кроме того, «секретарь» позвонил в миссию, словом, не могло быть никаких сомнений в том, что картины покупает латвийский посланник через Михельсона.

Я сразу понял, Кащенко явился необходимой жертвой, провоцировали и желали скомпрометировать меня. Воображение нарисовало всю картину советского суда, где в качестве обвиняемого фигурирует гражданин Кащенко по делу о незаконном сбыте картин. Но суровый во всех других случаях прокурор находит смягчающее вину обстоятельство в том, что наивного, доверчивого гражданина ввел в заблуждение латвийский посланник. Конечно, открылся бы широкий простор для резких выпадов против всего капиталистического строя и «подрывной работы», которую ведут буржуи в борьбе с единственной в мире пролетарской страной СССР. Этот план был расстроен неосторожным и совсем непредвиденным шагом Кащенко. Провокаторы не ожидали, что он обратится в латвийскую миссию. Я был чрезвычайно рад, благодарен и очень сочувствовал ему.

Кащенко был энергичным и толковым рабочим, я его сердечно просил зайти ко мне еще раз, рассказать, чем закончилась вся эта история. Если же ему неудобно по каким-то причинам, пусть придет кто-то из его близких. 19 сентября ко мне явился гражданин Фениченко, отец обеих женщин, увезенных четыре дня назад. Он поведал:

– Когда мой зять Кащенко вернулся из латвийской миссии, мы бросились разыскивать нашего знакомого, посредничавшего при продаже картин. Мы забрали его силой и пригрозили расправиться самым решительным образом, если он не скажет, куда делись женщины с мнимым секретарем. Испугавшись, он рассказал, что они все четверо мирно ехали, вдруг автомобиль задержали милиционеры за якобы неправильную езду. Штраф – рубль, но «секретарь» запротестовал, отказался платить и приказал ехать в милицию. Когда мы подъехали к участку, оказалось, это ГПУ. Женщины страшно испугались, в растерянности одна из них сняла с пальца золотое кольцо и передала «секретарю». Автомобиль остался во дворе ГПУ, а меня отпустили.

Кащенко и Фениченко привели к следователю ГПУ. Пришлось прождать полтора часа, пока их допросили. «Посредника» следователь выпустил через другую дверь.

– От следователя мы узнали об аресте женщин, он отпустил только меня, старика. Кащенко тоже арестовали как сообщника незаконной продажи картин.

Я заявил НКИД энергичный протест. Тем не менее Кащенко и его жена были высланы из Москвы в административном порядке.

Такая атмосфера окружала нас все время, таковы условия, в которых приходилось работать, всегда чувствуя себя под надзором, в таинственном окружении. Ежедневно нужно было ждать подвоха, быть готовым к самым неожиданным провокационным выходкам, предвидеть западню. Так чувствовали себя мы, дипломатические представители. А каково ничем и никак не огражденным советским гражданам.

Кража «записной книжки» у Троцкого латвийским военным атташе

Провалившийся план лишь озлобил агентов ГПУ. Шантаж посланника провалился. Тогда агенты решили прибегнуть к еще более грубому приему. 4 октября 1924 года арестованный секретарь эстонского генерального консула в Ленинграде Росфельдт дал показание, напечатанное в советских газетах, о том, что латвийский военный атташе на приеме у военного комиссара Троцкого украл с письменного стола его записную книжку. Только позднее мы узнали уже из «дела» Бирка, что Ростфельдт – агент ГПУ.

Вскоре юные пионеры «школы Маркса» явились в латвийское посольство и потребовали, чтобы оно вернуло украденную книжку их почетному шефу Троцкому. Я сам вышел к ребятам, вступил с ними в беседу и с любопытством слушал, как они заученно отвечали на вопросы, как хорошо была отрепетирована вся эта сцена. Можно от души хохотать над этой безусой делегацией, ибо все это фантастично и глупо.

Тем не менее советская пресса раздула дело, якобы принимая его всерьез, а карикатурист Дени в «Известиях» № 222 поместил карикатуру, изображавшую латвийского военного атташе с моноклем, тащившего со стола записную книжку. Наверху стояло пояснение: «Латвийский военный атташе на приеме у наркомвоендела, пользуясь тем, что товарищ Троцкий отвернулся, стащил у него со стола записную книжку». Внизу подпись: «Дипломат за сверхурочной работой». Латвия тогда имела только одного военного представителя, теперешнего генерала латвийской армии Баха, который находился в Москве до 1922 года и ни разу не был принят Троцким, впрочем, как и никто другой из наших представителей. Абсурдность обвинения была так очевидна, вся эта история выглядела наивной бесцеремонной выдумкой, можно лишь удивляться, если бы к удивлению не примешивалось чувство брезгливости и отвращения. Цель этой примитивной мистификации ясна: показать русскому народу, что даже военный комиссар Троцкий открыто обворовывается «обнаглевшими буржуями». По этому случаю я даже не желал протестовать. Иронизируя, просил НКИД предложить комиссару Троцкому опровергнуть эту шантажную клевету, но, конечно, он этого не сделал. Вернее всего, ему и не сообщили о моем предложении, потому что и это совместная работа НКИД и ГПУ. Опровергать в данном случае означало уличать самих себя.

Но шантажировались не все государства, да и представители шантажировались не одинаково, разделившись на категории. В первую входили страны Средней зоны Европы, особенное внимание было обращено на Балтику, Польшу и Финляндию, а из восточных стран больше всего на Японию. Конечно, Англия тоже входила в эту первую группу. От шантажа были избавлены Китай и Ближний Восток. Уже из этого разделения внимательный наблюдатель мог понять, каковы планы иностранной политики СССР, на чем она строится, куда стремится, чего добивается, кого ловит и кого временно милует.

Эстонский посланник Бирк в роли «шпиона»

Если ГПУ часто шантажировало шумно, неумело, грубо, то «дело» Бирка можно назвать настоящим шедевром провокационного искусства.

Бирк был моим товарищем, я хорошо его знал и потому в его «шпионаж» никак не мог поверить. Всеми силами я старался выяснить действительную картину в деле, которое в 1926 году облетело весь мир и передавалось в самых различных вариациях. Мне хочется рассказать все, что я знал об этом деле по информации осведомленных людей, признанию самого Бирка и, наконец, материалам расследования и трех судебных процессов.

А. Бирк был первым эстонским министром иностранных дел. По образованию и профессии юрист, он всегда был очень осторожен, но, когда нужно, весьма решителен. При его участии был заключен первый мирный договор Эстонии с Россией еще тогда, когда с ней воевали все. Эстонское правительство назначило его своим посланником в Москву. Секретарем посольства был Джоди, у которого сложились хорошие, дружные отношения с одним чиновником из польского посольства в Москве. Польские власти были недовольны этим чиновником, отозвав его из Москвы. Это отразилось и на Джоди. От Бирка потребовали увольнения Джоди со службы. Бирк на это не согласился. Джоди остался. Против Бирка возникли недовольства. Произошел небольшой конфликт с военными властями.

Тут необходимо некоторое пояснение. В дипломатическом мире немало историй, когда посол или посланник, высшие представители страны, не всегда могли найти нужный контакт со своим военным атташе. Военные представители не зависят от министерства иностранных дел, им предоставлена значительная самостоятельность действий, потому они вершат свою политику, не всегда согласованную с общей. Отсюда несогласия между посланником и военным представителем и, следовательно, явные и тайные конфликты. Поэтому иные послы, например француз Эрбетт, принципиально не желали иметь военного представителя. Двойственность власти часто служила источником недоразумений. И это одна из причин, породивших «дело» Бирка.

Теперь остановимся на второй стадии этого «дела». Бирка вызывают в Эстонию и предлагают занять пост министра иностранных дел. Он соглашается. Однако, предвидя недолгое существование кабинета, дает согласие с тем условием, что за ним остается должность посланника. Министром он пробыл весьма недолго. Кабинет вскоре сменился, и за это короткое время обострились его отношения в Эстонии.

Прошло некоторое время. Я собирался на два месяца в отпуск, который хотел провести в своей усадьбе Приекуле недалеко от Либавы. Перед самым моим отъездом из Москвы Бирк приехал ко мне еще раз, очень нервничал, говорил об интригах, хотя я ничего страшного не подметил. Между прочим, он сказал, что поедет куда-нибудь отдохнуть, минуя Эстонию, вернее всего на юг Европы. Мы дружески простились, ничего зловещего я не ожидал.

Прошла какая-нибудь неделя, я был уже у себя в Приекуле. Вдруг получаю телеграмму из Риги. Меня с семьей на следующий день, в воскресенье, собираются навестить советский посланник в Латвии Черных и торговый представитель Шевцов со своими женами. Мы были рады их приезду. Перед обедом мы прогуливались по берегу пруда, и тут мне принесли утренние газеты. На первых полосах, к моему крайнему изумлению, напечатано наисенсационнейшее известие: «Эстонский посланник – шпион» и т. д. Меня это взволновало до последней степени. Я громко, не сдерживаясь, сказал:

– Это черт знает какое безобразие! Я сейчас же выступлю в защиту Бирка.

Черных, испугавшись, ответил:

– Ради бога, не вмешивайтесь в это дело!

Я промолчал, но внутри у меня все перевернулось. Я догадался, что Черных и всей его компании все было известно заранее, по крайней мере днем раньше, а мне об этом не сообщили намеренно и, вероятнее всего, по этому делу и приехали ко мне, чтобы воздействовать соответствующим образом. Они хотели, чтобы я, друг Бирка, «не вмешивался». Прекрасно отдавая себе отчет во всех возможных последствиях таких действий, я тут же решил для себя, что поеду в Ригу вечерним поездом. На другой день, в понедельник, узнав, что я приезжаю, журналисты ожидали меня в министерстве иностранных дел. Я встретил их довольно сердито и сказал:

– То, что происходит сейчас вокруг посланника Бирка, напоминает бандитизм на Митавском шоссе.

Дело в том, что в то время на Митавском шоссе орудовали замаскированные разбойники, нападали на проезжающих, грабили и стреляли. Словом, настоящий бандитизм. Надо было видеть, как после этого все обрушились на меня как на защитника шпиона! Даже хотели освободить от должности посланника. Дело дошло до президента государства Чаксте, которому я сказал:

– Если нужно, я в любой момент готов покинуть пост, но я не в силах идти против своей совести, гражданского долга и молчать о деле Бирка, которого хотят уничтожить.

Президент всецело принял мою сторону:

– Вы поступили благородно, и пока я президент государства, вас никто не тронет. Спокойно работайте.

Тем не менее мое выступление в защиту Бирка сыграло свою роль, дело приобрело совершенно иной привкус, и я был удовлетворен. Правда, прочитав позднее объяснения Бирка в советских газетах, я был недоволен, хотя он свою статью заканчивал спокойно и твердо: «Совесть моя чиста, я глубоко убежден, что действую на благо своего народа». Мне не понравилось, как он публично подтверждал, что СССР окружен военным союзом под руководством Польши. Это было и неуместно, и неправильно, но так хотели большевики. Тогда я, конечно, не знал, что именно происходит с Бирком в СССР, давал он печатные объяснения по доброй воле или по принуждению.

Как выглядело это дело с точки зрения понимания Москвы и в ее толкованиях?

Коллеги встретили меня очень радушно и благодарили за то, что я выступил в защиту Бирка. В первый же день после приезда у меня побывали французский посол Жан Эрбетт и английский представитель сэр Роберт Ходсон. Оба живо интересовались делом, понимали его происхождение, отлично разбирались во всех вопросах, связанных с этой историей. Все, что произошло с Бирком, Роберт Ходсон возмущенно охарактеризовал словами: «Absolutely stupide»[11]11
  Очень глупо (англ.).


[Закрыть].

Да, действительно, настоящее умопомрачение. Как можно было забыть, что Бирк – посланник самой Эстонии. Чем хуже он, чем сильнее оклеветан, тем хуже для самой страны, в данном случае Эстонии. Но страсти разгорелись, и в этом пожаре даже министры перестали думать о последствиях.

В Москве, судя по многочисленным свидетельствам и рассказам самого Бирка, дело рисовалось так: «В 1924 году в числе подсудимых оказался арестованный перед тем по обвинению в шпионаже чиновник эстонского консульства в Петрограде Ростфельдт. Он, в частности, признался, что собирал материалы, которые в РСФСР подводят под статью о шпионаже с высшей мерой наказания, и оговорил еще несколько служащих консульства в Петрограде и Москве, в том числе и майора Мазера, военного атташе при посольстве. Бирк в своих нотах Наркоминделу горячо и резко протестовал против ареста Ростфельдта и требовал его освобождения до разбора дела и открытого признания Ростфельдтом своей вины в суде. Бирк также считал необходимым, чтобы оговоренные были отозваны в Эстонию из соображений приличия и просто безопасности. В Эстонии же, в особенности в военных кругах, находили, что надо как-нибудь защитить майора Мазера, несмотря на оговор Ростфельдта, получившего вскоре после процесса место на советской службе и даже с командировкой за границу. Мазера, оговоренного Ростфельдтом, Бирк все же считал скомпрометированным уже тем, что он не распознал в Ростфельдте агента ЧК и ему доверял. По настоянию Бирка Мазер был отозван, таким образом, случился явный разлад между Бирком и военными кругами. Это назревало уже давно из-за расхождения во взглядах по поводу взаимоотношений между Эстонией и СССР. Бирк с самого начала придерживался той позиции и наставлял в том же духе подчиненных, что Эстония, ее представительство, как и все служащие консульства и посольства должны выказывать лояльность к СССР. Майор же Мазер придерживался иных убеждений, у него через известного чекиста Оперпута завязались связи с разоблаченной к тому времени чекистской организацией «Трест», тогда выставлявшей себя комплотом русских монархистов и снабжавшей Эстонию и еще 26 «пунктов» фальшивыми и устаревшими сведениями о внутреннем положении и военных приготовлениях СССР. Помощником Мазера был Роман Бирк, который настолько компрометирующе вел себя в среде служащих посольства, что А. Бирк настоял на его отставке, несмотря на крайнее недовольство Романа Бирка и его начальства. Отношения посланника и военных еще более обострились, впоследствии, уже во время процесса посланника Бирка в Эстонии, представители Генерального штаба также признали на суде, что Роман Бирк был агентом ГПУ уже во время его командировки в Москву, в помощь майору Мазеру. Посланник Бирк оказался здесь, правда, более прозорливым, чем военное начальство майора Мазера и Романа Бирка, тем больше оснований имело ГПУ точить против него оружие. У ГПУ было и больше шансов на успех, ему следовало только использовать эти обостренные отношения между посланником и военными кругами.

К этому вскоре прибавился новый, благоприятный для ГПУ момент. Когда Бирк осенью 1925 года в течение нескольких месяцев находился на посту (третий раз) министра иностранных дел Эстонии, он вычеркнул из сметы на 1926 год кредиты на содержание посольства Эстонии в США, несмотря на упорный протест тогдашнего посланника профессора Пийпа. Со сменой правительства перед Рождеством 1925 года Пийп стал преемником Бирка на посту министра иностранных дел. ГПУ правильно учло и это обстоятельство, личные недоразумения двух министров. Оно через «Трест» Оперпута, Романа Бирка и других стало предоставлять эстонскому военному атташе подполковнику Курску, а через него Генеральному штабу Эстонии информацию о том, будто посланник Бирк изменник Эстонии. Бирк, уйдя с поста министра иностранных дел, вернулся посланником в Москву. Ему сразу стало ясно весьма своеобразное и оскорбительное к нему отношение министра иностранных дел. Прошло еще немного времени, и Бирку наконец было предложено уйти. Тогда в Эстонии кипела избирательная борьба партий, посланник Бирк был сильно расстроен отношением министерства и решил отдохнуть месяца два на юге Франции, отправившись туда южным морским путем по Черному и Средиземному морям. Он чувствовал, что лучше переждать, пока страсти улягутся, и тогда вернуться.

По пути он остановился на Украине у своего школьного товарища, возможно, тоже агента ГПУ, и там узнал, что против него развернулась мерзкая травля. Он решил переменить маршрут, ехать в Эстонию и для пущей предосторожности выбрал путь через Финляндию. Хотя его виза была в порядке, власти СССР на финляндской границе признали ее недействительной и не выпустили его, чему были свидетелями коммерческий атташе финляндского посольства в Москве барон Карпелан и другие лица.

Отделение Наркоминдела в Петрограде объяснило все недоразумением, но, когда Бирк вторично, на этот раз в сопровождении эстонского консула в Петрограде, поехал на границу, повторилась прежняя история. Но на этот раз Бирку не пришлось даже доехать до границы. На Финляндском вокзале Петрограда его, воспользовавшись минутной отлучкой сопровождающего, захватили агенты ГПУ, усадили в автомобиль и укатили за город. Потом, правда, вернули его в город и поместили на сутки в одной потайной чекистской квартире, куда на другой день явился сотрудник Наркоминдела, заведующий отделом Балтийских стран, впоследствии посланник СССР в Финляндии Логановский, который по обнаружении его чекистской работы не смог уехать в Финляндию и отправился на Ближний Восток. Он заявил задержанному Бирку: