Текст книги "Мемуары посланника"

– Хотя вы изрядно кричали на Финляндском вокзале, но понапрасну, никто не знает, что мы вас арестовали. Запомните: если за границей об этом узнают, то только из вашего сообщения, в таком случае с вами немедленно покончат. Вы должны понимать, вам неоткуда ждать защиты, ваши же соотечественники предали вас.

Это заявление соответствовало действительности, поскольку заведующий делами посольств при министерстве иностранных дел Эстонии перед этим заявил эстонской прессе, что после передачи посольства совершенно безразлично, где находится бывший посланник Бирк. Последнему приходилось, таким образом, считаться с этим неожиданным положением вещей и искать выход собственными силами и средствами.

В эстонской прессе его изобразили изменником, который добровольно остался в СССР, стране, которой он будто бы продал интересы Эстонии, а ГПУ, зная это, арестовало его и держало в своей власти. По словам Бирка, его держали под надзором сначала в доме под Петергофом, потом в имении Крекшино под Москвой, затем в окрестностях Батума, скотобойне городе Воронежа и, наконец, в какой-то комнате в Замоскворечье.

Строгий надзор иногда ослаблялся, по-видимому для проверки, не убежит ли узник. Мысль о побеге никогда не оставляла посланника, но он отлично понимал: в случае неудачи ему придет немедленный и неминуемый конец. Поэтому он высматривал, не представится ли более удачный случай, внешне держался так, чтобы не возбуждать подозрений. Случай представился в Москве в феврале 1927 года. Его выводили гулять темными вечерами сначала по льду водоотводного канала и Москвы-реки, а позднее по безлюдным побережьям Замоскворечья, всегда в сопровождении одного из трех вооруженных чекистов. В масленичную пятницу посланнику удалось, воспользовавшись соответствующим настроением сопровождавшего, добраться до другого конца Нескучного сада. Притворившись, будто у него неотложная нужда, он отошел от тропинки и провожатого, который закуривал папиросу у проходившего мимо гражданина. Улучив момент и сделав вид, что присел на корточки, узник бросился за отлог холмика, достиг Москвы-реки, перебежал ее и добрался до норвежского посольства, наиболее близкого к этому району. Его признал не только гостеприимный хозяин, но и несколько бывших коллег-посланников в Москве. Старшина дипломатического корпуса граф Брокдорф-Ранцау съездил в эстонское посольство, а Эстония отказывалась впустить Бирка к себе, и убедил принять бывшего посланника. В случае отказа дипломатический корпус гарантировал Бирку свободный выезд из СССР, а в случае надобности готов был снабдить денежными средствами.

Наконец, согласие на въезд в Эстонию было дано, Бирк отправился туда в сопровождении атташе эстонского посольства. На границе его арестовали в поезде, против него возбудили дело об измене и до суда все время держали в тюрьме.

Интересно отметить, когда в Эстонии появился, пусть и под арестом, посланник Бирк, оттуда тотчас бежал сотрудник майора Мазера Роман Бирк. Он занимался потом чем-то в Берлине, исчез оттуда в тот день, когда там по шпионажу арестовали двух дам с польскими фамилиями, впоследствии осужденных и расстрелянных. Роман Бирк перебрался в Копенгаген. Недавно рассказывали, он был в Париже, где явно жил на широкую ногу, не испытывая стеснения в денежных средствах.

В ноябре 1927 году после восьмимесячного заключения посланник Бирк предстал перед судом. Двери суда в течение девятидневного разбирательства почти все время оставались закрыты. В то время «Трест» был уже разоблачен как организация ГПУ. Раскрыл его Оперпут в мае того же года в Финляндии. «Трест» обещал представить неопровержимые доказательства вины Бирка с условием, что он будет осужден военно-полевым трибуналом. Ему вынесут смертный приговор и немедленно приведут в исполнение.

Приговор первой инстанции был оправдательным, подобно приговору второй инстанции.

Какого-либо возмещения за этот страшный моральный и очень крупный имущественный вред посланнику пока еще не дано. Но даже среди тех, кто был в свое время в Эстонии его противниками, окрепло убеждение, что с ним обошлись несправедливо, слишком легко доверившись ГПУ, которое ловко воспользовалось разномыслием и мелкой борьбой интересов. Арест же наглядно доказал, что факта измены, раздутого ГПУ, нет и не было в помине. Таким образом, был нанесен большой моральный вред и юному государству Эстония.

Покинутый всеми и оклеветанный перед миром, Бирк никакой опасности для СССР уже не представлял, его держали живым на всякий случай, чтобы в будущем использовать так или иначе. Ему чудом удалось спастись.

Дипломатический корпус отнесся совершенно иначе, чем многие граждане в самой Эстонии. Только в этом Бирк и мог черпать моральную силу, чтобы жить и работать в своей стране.

История Бирка чрезвычайно поучительна для каждого государства, особенно сейчас, когда пропадают, исчезают, расстреливаются десятки людей, с виду по непонятным причинам. То, что теперь дело Бирка расшифровано, раскрыто и выяснено, слава богу, снимает с молодого эстонского государства ту моральную тяжесть, которая в противном случае осталась бы на нем навсегда. Это был бы настоящий позор, если Бирк, первый министр иностранных дел и многолетний посланник в Москве, оказался бы шпионом. К счастью, этого не произошло.

«Дискредитация» явилась одним из способов борьбы за Коммунистический интернационал. «Борьба» эта должна быть интересна всем народам и государствам. «Дело» Бирка многое разъяснило и обнаружило для всех несомненность сотрудничества ГПУ и НКИД, а это могло бы оставаться в тени еще долгое время. Посланник Бирк оказал огромную услугу всему человечеству, невольно раскрыв тайные хитрые ходы и действия страшных сил, разрушающих устои морали, принципы чести не только у отдельного человека, но и посягающих на целые народы и государства.

Секретное письмо контрреволюционного отдела ОГПУ

Для пущей наглядности завидной редкой гармонии, существовавшей между ГПУ и НКИД, их общих целей, приведу точную копию чрезвычайно интересного документа. Речь идет о секретном письме от контрреволюционного отдела ОГПУ, особого и самого важного отдела политического управления. Заказное письмо № 218-с от 11 января 1926 года было отправлено по почте и ошибочно доставлено в мои руки.

«Многоуважаемый товарищ, в ответ на ваше письмо № 678 от 25.XII.25 и в дополнение моих устных с вами переговоров сообщаю, арестованный и осужденный нами в ссылку гражданин К. является для нас чрезвычайно опасным человеком по следующим причинам. До своего ареста он довольно продолжительное время состоял сотрудником консульства в Омске и миссии в Москве. Последнее обстоятельство по увольнении К. из миссии толкнуло нас на решение использовать его как средство для установления связи с одним из ответственных работников миссии.

В короткий период проведенная нами работа в указанной плоскости дала положительные результаты, но в то же время создала положение, при котором дальнейшее последовательное использование приобретенного нами работника в нужной нам степени стало перед опасением полного его расконспирирования, так как гражданин К., будучи посредником первого знакомства, знал и о характере дальнейшей нашей связи с ним, благодаря чему мог в любой момент поставить нас и нашу работу в невыгодную для нас обстановку. Выходя из создавшегося положения, с одной стороны, и, с другой, идя навстречу требованиям приобретенного ценного работника, мы были вынуждены арестовать гражданина К. и, инкриминируя ему соответствующее преступление, приговорить к ссылке и тем самым избавиться от лишнего свидетеля.

Спустя некоторое время создалось и другое положение, мы стали замечать, что к «нашему человеку» в миссии почему-то стали относиться с некоторым недоверием. Предполагая, что это дело рук К., мы вынуждены были сделать через Наркоминдел отвод «нашему человеку», дабы таким маневром замаскировать его сотрудничество с нами в глазах правительства и тем самым продолжать налаженную связь.

В данное время указанный человек находится не у дел, но у нас имеются неоспоримые данные на его скорую реабилитацию и возвращение в Москву. Вот основные причины, исходя из которых мы ни в коем случае не могли удовлетворить вашу просьбу о включении К. в списки обменяемых на просимого вами товарища, тем более в первую очередь, ибо выдача К. при неустойчивом положении «нашего человека» могла лишь помешать намеченному нами плану и усугубить его личное благополучие. По приезде же «нашего человека» в Москву, мы полагаем, если это будет необходимо, за оказанную нам ценную услугу, оставить его совсем в СССР, и только тогда ваша просьба будет удовлетворена, при условии, если правительство захочет получить от нас по обмену гражданина К. Последующий обмен должен состояться в ближайшее время.

С коммунистическим приветом

Начальник 2-го отделения КРО ОГПУ (подпись),

11.1.26 № 218-С».

Часа через два после получения этого письма ко мне явился почтальон и умолял возвратить ему его, искренне уверяя, что ему грозит чуть ли не смертная казнь. По простоте души он, очевидно, не подозревал, что письмо уже было вскрыто, прочтено и, ввиду важности документа, скопировано.

Когда с письмом ознакомился посланник соответствующей страны, он признал, что все в нем совершенно неоспоримо, и ссылка гражданина К., и отвод «нашего человека» НКИД, к которому правительство стало относиться уже с недоверием. Не было никакого сомнения, что это письмо написано в контрреволюционном отделе ОГПУ. На конверте стояла эта надпись, в ней точно был обозначен отправитель и, конечно, никто другой, как и никакое другое учреждение, не посмел бы самозванствовать и обозначать фиктивного отправителя. И теперь, спустя двенадцать лет, когда я читаю о разных процессах в СССР и не успеваю считать, сколько там погибает людей, я всякий раз вспоминаю советского гражданина К., которому инкриминировались соответствующие «преступления», чтобы «избавиться от лишнего свидетеля». Невольно напрашивается вопрос: что же такое, наконец, Коммунистический интернационал, во имя которого все это проделывается? И тут ответ один: это величайшее преступление в мире.

Вербовка дипломатов на службу ГПУ

Я совсем не хочу делать поспешных заключений. Можно было бы привести множество примеров в доказательство моей мысли, но ограничусь случаем, о котором мне лично рассказал один иностранный представитель в Москве. Не называю страны, от представителя которой я получил эти сведения, только потому, что рассказанный случай не получил огласки. Произошло это в 1928 году. Мой коллега, в частности, рассказал:

– Вопреки моему желанию, ко мне в качестве секретаря прислали явно несоответствующее лицо. Этот секретарь много пил, был неразборчив в отношениях с женщинами, отличался слабоволием, несдержанностью, особенно в нетрезвом виде, всегда оказывался в долгах, словом, мог служить где угодно, только не в дипломатических учреждениях. Все же я согласился принять его к себе с условием, что сам министр иностранных дел берет на себя всю ответственность за этого секретаря. Министр согласился. Секретаря выдвигали влиятельные лица. Зная цену этому человеку, я установил за ним самое тщательное наблюдение. Следил и сам.

Прошло немного времени, и я застал его за странным телефонным разговором. Кто-то просил его прийти на свидание по важному делу. Я знал: телефонные разговоры иностранных представителей подслушиваются, и потому сделал выговор секретарю, напомнив ему, что о всяких свиданиях говорить по телефону неосторожно.

Секретарь выслушал меня и все же отправился на встречу. Оказалось, это происходило уже не впервые. Через несколько часов он вернулся в нетрезвом виде.

Я позвал его и заставил рассказать все до мелочей. Растерянный, под моим давлением и напором, он поведал обо всем: «Перед моим отъездом в Москву знакомые дали мне адрес надежного человека, бывшего царского офицера. Я стал с ним встречаться и проводить за рюмкой водки час-другой в ресторанах. Сегодня он мне неожиданно сделал ужасное предложение. Передам его вкратце. «Вы, – предложил мне бывший офицер, – как умный человек, должны понять, очень скоро государства Средней Европы исчезнут одно за другим, побежденные силой СССР. Поэтому умен тот, кто заблаговременно перейдет к нам, большевикам, на службу». Чтобы подбодрить секретаря, бывший офицер упомянул, что даже некоторые иностранные министры состоят на службе в объединенных учреждениях НКИД и ГПУ, никто об этом не знает. Более того, он обещал мне и более успешное продвижение по дипломатической службе, рисовал всякие будущие блага. Нарисовав «положительную», соблазнительную сторону дела, предостерегающе указал и на риск в том случае, если я не соглашусь на его предложение. Иначе говоря, через НКИД и других агентов, даже через прессу и иными путями и средствами до общего сведения будет доведено, причем, конечно, в преувеличенном виде, обо всех его поступках и пороках. Например, в нетрезвом виде поколотил извозчика, где-то упал на колени перед женщиной и целовал ее ноги, опрокинул столик в ресторане и устроил скандал, скрыл весьма важное дело от собственного правительства перед приездом в СССР и т. д.

Всего этого было, конечно, достаточно, чтобы дипломатическая служба секретаря, если он непослушен, оборвалась навсегда. Конечно, деморализованный таким образом, человек легко может стать верным слугой своего грозного соблазнителя. Важно только его завербовать, потом уж все пойдет гладко. «Коготок увяз, всей птичке пропасть». Напрасно и наивно думать, что такие вербовки безрезультатны. Напротив, часто удаются, ибо только этим и можно объяснить совершенно наглый и открытый подход к делу. Это простейший механизм вербовки. Там не заманивают, а захватывают. Это не сети, а аркан.

Контрабандные процессы

Поскольку это допускалось по отношению к высшим служащим, само собой разумеется, с низшими вообще не церемонились, делали что хотели. Сколько было контрабандных процессов, не счесть! Например, русский гражданин, хороший знакомый иностранца, просит его привезти какую-нибудь вещь из-за границы, в момент передачи, хотя свидание происходит совершенно секретно, агент ГПУ уже тут как тут, и контрабандный процесс готов. Случалось и так, «знакомый» из России пишет другу, находящемуся за границей, умоляя помочь, прислать с оказией что-нибудь. Та же история, контрабандный процесс.

Доходило и до курьезов. Служащий одного посольства, одолеваемый просьбами купить за границей советскому гражданину лезвия для безопасной бритвы, приобрел их на московской толкучке и, когда передавал их, был задержан агентами ГПУ. На толкучке он купил намеренно, подозревая «знакомого» в желании подкузьмить, спровоцировать и передать в руки чекистов. Получился большой конфуз. Конечно, здесь важно не уличить в нарушении декрета, а завербовать нового агента, шантажируя, деморализуя, дискредитируя его, загнав в свой загон.

Больше всего от этого страдали иностранные коммерсанты. Все они так или иначе состояли на службе ГПУ, если хотели, чтобы их дела шли успешно. Я лично знал коммерсанта, латвийского гражданина Т., который должен был еженедельно являться в ГПУ с докладом. Правда, он информировал и меня. Неожиданно он женился на красивой «жене» секретаря одного весьма важного комиссара, близкого, конечно, к сферам ГПУ, и я уже больше не верил его «информации».

Последствия подтвердили это, и «коммерсант», уже в Риге, стал снабжать моих политических противников совершенно абсурдными выдумками. Цель прежняя – дискредитировать меня, как это хотелось ГПУ и НКИД. Делал он это, конечно, ради своих коммерческих интересов, желая получить лицензию на ввоз запрещенных в СССР товаров, хотя, возможно, и поневоле, уже завербованным агентом ГПУ, находящимся под внушительной угрозой. Такие люди иногда подвергались аресту, и, вообще, их можно причислить к самым несчастным существам. Очутившись в руках ГПУ, они становились его гончей собакой, охотились за другими, постепенно теряли последние остатки морали, утрачивали человеческий облик и, дискредитируя других, дискредитировали себя.

Женщины на службе ГПУ

Большие услуги ГПУ оказывали женщины. Как правило, все они заводили знакомство с иностранцами, неизменно и всегда состояли на учете в ГПУ и всячески им использовались. Неудивительно, что и на браки с советскими женщинами, хотя бы и бывшими аристократками, смотрели подозрительно. Например, жена одного посла мне лично говорила, что не может пригласить к себе на вечер служащего, должностное лицо вместе с женой потому, что она «советская жена».

Правда, женщины и без браков великолепно справлялись с заданиями. Мне точно известно, как один молодой атташе, навестив поздно вечером своих знакомых барышень, должен был у них пробыть чрезвычайно долго, ибо чуть ли не у него на глазах пропала вдруг часть его одежды, без которой выйти на улицу было совершенно немыслимо. Кроме того, пропал ключ от несгораемого шкафа, где хранились шифры. Злополучная одежда и ключ, конечно, нашлись, но, очевидно, когда все нужное было уже сделано. Атташе, как честный человек и верный чиновник, откровенно рассказал все своему шефу, однако должен был немедленно покинуть Москву. Увы, не все имели гражданское мужество признавать свои промахи.

Уже покинув Москву, я узнал, как служащий одного консульства в Ленинграде, влюбленный в танцовщицу, стал предателем своих же граждан. Дело было организовано так, что он по горячей просьбе своей возлюбленной вез ей чемодан дамских чулок, которых тогда совсем не было в Петрограде. В момент передачи чемодана танцовщице из другой комнаты вышли агенты ГПУ и составили протокол о контрабанде. Чтобы избежать скандала и не лишиться места, чиновник был готов на любой компромисс. Вместе с другой женщиной, которая эту историю раскрыла, он был приглашен в ГПУ. Там, очевидно, поладили миром, и дело ликвидировали. Вслед за этим произошли аресты многих иностранцев, так или иначе связанных с этим господином. Причины арестов ясны и бесспорны: плата поклонника танцовщицы за ликвидацию его дела о контрабанде.

Если в «деле» Бирка женщина играла некую роль, то в «деле» японского военного атташе сыграла роль уже роковую, привела его к самоубийству. В Москве прекрасно знали, что в советских газетах не может появиться ни единой строки об иностранных представительствах без ведома НКИД. Поэтому все дипломаты были крайне удивлены, когда однажды прочли в «Вечерней Москве» о скандале с японским военным атташе на квартире его машинистки, где с шумом ломалась и выбрасывалась в окно квартиры мебель. Рассказывали, машинистка, покорившая сердце атташе, устроила у себя вечер с участием агентов ГПУ, которые спровоцировали дебош. Вскоре все иностранные представительства молниеносно облетела страшная весть: японский военный атташе покончил с собой, сделав харакири. На всех это подействовало угнетающе. Труп его сожгли в московском крематории со всеми полагающимися по японскому ритуалу церемониями. На похоронах присутствовал весь дипломатический корпус. Смерть японского атташе стала реваншем, публичной расплатой чекистов за подстроенный позор. Морально японец победил ГПУ и нкид, которые хотели дискредитировать в глазах мира и его самого, и его страну.

Чтобы создать систематическую организацию для ловли иностранцев на женские чары, придумали даже специальную должность посредника между иностранцами и художественным миром Москвы. Эти обязанности выполнял бывший барон Борис Сергеевич Штейгер, теперь уже расстрелянный. Его главной заботой стало сближение иностранцев с актрисами и танцовщицами. В распоряжении Штейгера находились все балерины, он свободно распоряжался ими. Внимательно следил, какая из них нравится тому или иному иностранцу, и, когда было нужно, видя, что иностранец стесняется, шутя и откровенно говорил ему: «Ну что вы, любая из них может быть в вашем распоряжении». Да, все знаменитые и незнаменитые балерины, певицы, молодые актрисы часто становились в руках ГПУ «рабынями веселья».

Расстрелы

Дипломатический корпус, конечно, знал о роли Штейгера, но строго его не осуждал, наоборот, жалел, как жертву ГПУ. Он рассказывал моему коллеге трагедию своей жизни. Сын известного в Южной России помещика барона Штейгера, обрусевшего немца, прежде Штейгер служил в гвардии. В дни революции, как антибольшевик, был приговорен к смертной казни. Его уже повели на расстрел, но указали выход и спасение: службу в ГПУ. Молодой Штейгер очутился между двумя безднами. Согласился оказывать услуги чекистам. Трудно осуждать человека за такой компромисс, когда его безнадежно и безжалостно окружила гробовая жуть! Бывают такие положения, при которых никто не смеет бросить камень даже в кругом виноватого человека. И когда я прочел в газетах, что Штейгер расстрелян ГПУ вместе с Караханом и Енукидзе, мне его как-то особенно стало жаль, жертву, которую ГПУ сначала деморализовало, потом уничтожило, возможно, как лишнего свидетеля.

Штейгера обвинили в сношениях с иностранцами, забыв, что десять лет назад обязали поддерживать эту связь. Он исполнял только навязанные ему обязанности, и, должно быть, хорошо исполнял, потому что его положение постоянно крепло.

Расстрелян был и Енукидзе, вечный секретарь Совнаркома, добродушный по природе человек, известный тем, что к нему и через него обращались с просьбами о помиловании. Он был отзывчив и помогал где и как мог.

Та же участь постигла Пятакова, с которым я когда-то в Кремле дружески беседовал, сидя за одним столом. Он мне казался честным и бескорыстным советским тружеником, типично русским человеком и патриотом. Так там расстреливали и расстреливают без счета и смысла, забывая услуги, оказанные этими несчастными людьми, не принимая в соображение никаких доводов, не испытывая ни жалости, ни благодарности.

Вспоминается заседание в начале революции, о котором мне рассказывали как о действительном факте, который скорее похож на анекдот. За общим столом собрались ответственные представители, вершители судеб русского народа. Обсуждался наиважнейший вопрос о революционной программе, тактике, методах управления и т. д. Среди прочих присутствовал и один армянин, который долго слушал прения, а потом вдруг не выдержал, вскочил и с кавказским акцентом воскликнул: «Какой програм? Какой тактик? Бери кинжал, иди и режь!» Совет этого действительного или анекдотического армянина, по-видимому, пришелся по вкусу советским вождям: там резали и режут по сей день, спустя двадцать лет после начала революции.

Говоря о расстрелах, не могу не вспомнить очень известного в России и за границей железнодорожного деятеля фон Мекка, расстрелянного за вредительство вместе с двумя тоже хорошо известными в России железнодорожниками. Совершенно невозможно предположить, чтобы фон Мекк, которому шел седьмой десяток, преданный всей душой железнодорожному делу, мог оказаться «вредителем». Напомню, имя фон Мекк связано не только с этой огромной отраслью государственного хозяйства, железнодорожными вопросами. Надежда Филаретовна фон Мекк долгие годы субсидировала гениального русского композитора П.И. Чайковского.

На основании русско-латвийского мирного договора фон Мекк имел право на латвийское подданство, был занесен в список наших оптантов. Приближался последний срок оптации, и ко мне впервые явился фон Мекк со своей женой. Я увидел почтенного господина высокого роста, умудренного житейским опытом.

В долгой беседе он рассказал мне все, как священнику на исповеди. Оказалось, его арестовывали чуть ли не двенадцать раз, всячески придирались, искали хотя бы малейший повод для обвинения, ничего не находили, выпускали, снова арестовывали, допрашивали, вновь освобождали. Естественно, фон Мекк имел все основания полагать, что его больше уже не будут тревожить, как аполитичного старика, и позволят целиком посвятить последние дни любимому делу, оценив его как большого специалиста.

Перебраться в Латвию он был не прочь, но смущало, что у нас мало железных дорог, нет простора для его широкой работы, и он, возможно, пожалеет об отъезде. С этими доводами и соображениями я не мог не согласиться. Сказал, что на его месте, пожалуй, поступил бы так же. Он и его жена поблагодарили меня от всей души за внимательное участие к их судьбе. От оптации Мекк отказался и вышел из посольства как советский гражданин, потерявший право на латвийское гражданство. Меньше чем через год стало известно, что он расстрелян. Я пребывал в непоколебимой уверенности, что погиб совершенно невинный человек, притом весьма нужный самим большевикам. Вот почему и последующие расстрелы самих большевиков не рассматриваю как наказания за преступления.

Чтобы получить более полную картину всех этих дел, этой смертоносной практики, следует разобраться в работе ГПУ и НКИД за границей.

Порой, кажется, советское представительство в том или ином государстве является скорее органом ГПУ, чем НКИД. Часто в заграничных учреждениях ГПУ более важная и ответственная отрасль, чем НКИД. Заграничная армия агентов ГПУ во много раз больше, чем количество официальных дипломатических представителей, вместе взятых. Наивно полагать, что агенты занимаются только шпионажем. Против этого все государства могут и умеют бороться и защищаться.

Одно из важных заданий агентов – дискредитировать, деморализовать и децентрализировать. Для этого они обязаны использовать разногласия политических партий, искусственно создавать столкновения и обострения. При помощи женщин агентам удается бросить тень на нежелательных лиц, дискредитировать их, убирать с постов. Эта хитрая тактика проводится ими легко и ловко.

Приведу трагический пример.

В Латвии жил талантливый, опытный генерал Радзинь, заслуженно считавшийся большим военным авторитетом. Он окончил в Петрограде Академию Генерального штаба с золотой медалью и был начальником штаба в Новогеоргиевске во время мировой войны. Это признавалось и в Латвии, и за ее пределами. Однако Радзинь очень не нравился большевикам. Надо было найти к нему подход, что и произошло. Агенты понимали, что шпионов боятся все. Некто Ланге, большевистский агент, сотрудник советского посольства в Латвии, установил связи с хозяйкой пансиона, где летом проживал Радзинь. Конечно, к нему самому приблизиться было невозможно, да это было и не нужно. Цель иная.

Этот Ланге, сотрудник советского посольства, скоро был пойман, обвинен в шпионаже, как и хозяйка пансиона Биндже. Правда, все это было организовано чрезвычайно глупо, никаких сведений от генерала они не получали и не могли получить. Но важно было бросить тень на этого незапятнанного авторитетного человека. Ланге устроили «провал» с единственной целью – показать, что генерал Радзинь связан со шпионами. Большевики не без основания полагали, что тем самым они морально уничтожают Радзиня, поскольку дальнейший ход событий будет завершен политическими партиями, сплетнями, счетами, печатью и т. д. Действительно, началась травля генерала, создалось много неприятностей. Радзинь с горя начал пить и безвременно погиб. Все прошло, как планировали большевики.

А в это самое время в Москве театр Корша ставил пьесу, дискредитирующую в глазах советских граждан весь капиталистический мир. Пьеса называлась «Карьера министра». Ее герой оказывался бандитом, взломщиком, но благодаря всеобщему моральному упадку получил пост министра и, конечно, стал действовать как настоящий бандит.

Особенно сильное желание у советских агентов было дискредитировать меня, но об этом я расскажу дальше.