Текст книги "Мемуары посланника"

Иностранная политика СССР

В России до войны говорили: «Хорошее начало – половина дела». В Америке говорят: «Хорошая организация – все дело».

Но создать хорошую организацию можно только при условии, если найдены и проведены верные, правильные принципы. Это одинаково и для экономики, и для политики.

– Принципиальная политика есть единственно верная политика, – неоднократно повторял Ленин.

В данном случае он совершенно прав. Поскольку принцип гласит: идите за массами, даже самыми темными, стесняться не надо, не надо останавливаться ни перед какими уничтожениями, разрушениями, истреблениями. Если массам нужно, пусть погибнет все. Конечная цель – Коммунистический интернационал. Значит, надо его создать и укреплять всеми силами. К сожалению, этой принципиальной последовательности у антикоммунистического мира не было.

Признание СССР

Маленькая Эстония де-юре признала Советский Союз 2 февраля 1920 года, заключив мирный договор. Великобритания – в начале февраля 1924 года. Голландия, Югославия и некоторые другие государства не признали СССР до сих пор. Как же этот разнобой мнений и решений отражался на положении большевиков? От этого Россия только выигрывала. Это легко доказать.

Изо дня в день советская печать твердила, что буржуазные государства ведут подкоп под страну пролетариата и крестьян всеми возможными способами, измором, бойкотом, непризнанием. Но стоило какому-нибудь государству признать СССР, как те же газеты в один голос ликующе объявляли, что вот еще и такая страна должна была склониться перед волей Советов, признать их, это новое достижение коммунизма.

Как это отразилось в душе советского гражданина, его политическом понимании?

Сначала народ, знавший только одни большевистские газеты, еще колебался, не верил их гордому ликованию, но с течением времени должен был убедиться, что Советский Союз очен силен, коль скоро такой властный по отношению к странам капиталистического мира. И когда после газетных кампаний, кричавших о все новых и новых признаниях, наконец склонились Англия, Франция и Италия, большевики стали просто издеваться: дескать, не очень-то сильна и почтенна «великая Антанта», наперегонки бегущая к СССР со своими признаниями, запоздалыми, но неизбежными.

Словом, длительность вопроса о признании СССР морально укрепила большевиков. Ленин оказался прозорливцем. Когда ему еще в самом начале советовали пойти на некоторые уступки, чтобы перекинуть мост в Европу, добиться признания, он спокойно и равнодушно отвечал: «Все придет само собой и без всяких уступок».

Я лично смотрел на это дело с совершенно другой точки зрения. Полагал, и думаю, что с этим согласится всякий: если Коммунистический интернационал направил свое острие в одинаковой степени против всех, если Европа поняла, что большевики укрепились надолго, какие основания их не признавать? Это надо было сделать всем сразу, тогда Советы уже не могли бы кичиться тем, что постепенно заставили прийти к признанию одно капиталистическое государство за другим. Сколько раз мне приходилось сражаться по этому поводу с моим другом американским посланником в Риге мистером Ф. Колеманом. Я говорил ему:

– Если по принципиальным соображениям вы не признаете Советы и не станете признавать их в будущем, тут не может быть никаких возражений. Постановка вопроса правильна и тверда, логика последовательна. Но если через несколько лет вы признаете большевиков, хотя бы условно, вы совершите большую ошибку и своим признанием в будущем, и своим непризнанием в прошлом. Вы этой тактикой укрепляете моральные позиции СССР и ослабляете их у себя в мнении масс. А это в войне, пусть без винтовок и пушек, которую ведут большевики со всем внешним миром, чрезвычайно важно для них. Либо да, либо нет. Но и «да», и «нет» должны быть категоричны, тверды и потому сильны.

Мое убеждение было совершенно ясно, надо признать большевиков хотя бы условно и этим выбить из их рук орудие борьбы, лишить права кричать о своей силе и европейском бессилии. Надо было с самого начала немедленно послать в Москву своих представителей, совершенно отчетливо поставить все вопросы, политические и экономические, точно выяснить и сформулировать взаимоотношения и начать борьбу.

Конечно, я и мои коллеги в Москве старались подойти к вопросу о признании несколько иначе. В интервью советской прессе 5 февраля 1924 года я с умыслом подчеркнул, что признание Советов Англией является победой без побежденных, вопреки большевикам, провозглашавшим это признание как абсолютную победу.

Я подчеркнул: «Если правящая Коммунистическая партия СССР и руководители иностранной политики Союза захотят идти в достаточной мере навстречу так называемому здесь «буржуазному миру», притом считаясь не только с интересами СССР, но и других государств и граждан, независимо от государственного строя, я убежден, что наступит действительно новая эпоха в отношениях Союза с внешним миром и созидательная работа для СССР только разовьется».

В моей фразе о так называемом «буржуазном» мире слово «здесь» из интервью было нарочно пропущено, но эта мелочь, формальность коммунистического этикета, этот смешной пропуск одного слова, конечно, нисколько не изменил смысла сказанного. Я хотел подчеркнуть, что в этих отношениях все должны быть равны. Если СССР требует прав для своих учреждений экономического характера и людей, обслуживающих эти учреждения вне Союза, такими же правами должны быть наделены и все приезжающие в СССР иностранцы. Мысль была ясна. Спорить невозможно. Как аукнется, так и откликнется. Друг другу надо платить честной монетой, рубль за рубль, и право одной стороны должно быть правом другой.

Потом мне стало известно, что некоторым лицам из НКИД, умеющим читать между строк, мое интервью сильно не понравилось. Советские журналисты часто обращались ко мне за интервью по тому или иному вопросу, и я говорил с ними совершенно откровенно. Поэтому интервью не всегда помещались в газетах, впоследствии журналисты и вовсе перестали обращаться ко мне.

СССР развивал усиленную антианглийскую пропаганду в Афганистане. В своем интервью афганский посланник Гулим-Наби Хан, между прочим, сказал: «Афганское правительство, несомненно, с особой радостью встретило весть о признании СССР. Наше правительство первым признало Советский Союз. В течение всего времени с момента признания афганское правительство стремилось наладить мирные отношения между Востоком и Западом. Однако именно неопределенность отношений между СССР и Англией в значительной степени препятствовала спокойной и мирной работе Афганистана».

Ту же мысль выразил и полномочный посланник Монголии Тушегундава: «Радость народов СССР по случаю признания Англией явилась также радостью и для монгольского народа. Это объясняется тем, что прочная дружба между СССР и Англией знаменует для Монголии возможность мирного развития».

Восток и СССР

Эти свидетельства, интервью официальных представителей Востока, показывают, как его все время будоражили, вулканизировали, подстрекали, посылая золото на пропаганду, подкупали, интриговали, разжигали внутреннюю междоусобицу и мешали мирной работе.

То же самое было и в Китае.

Европейские державы, вместо того чтобы проводить принципиальную политику, на самом деле, выражаясь словами Ленина, сказанными о Керенском, «стояли на месте и дрыгали ногами». Смутившись долговечностью большевизма, они признали СССР, однако без принципиального подхода. Они решили слегка укротить «зверя», но уже тогда, когда он уверенно и спокойно разлегся на большой дороге. На действия Японии европейские державы сознательно закрывали глаза, особенно в ту пору, когда в Китае начал орудовать Карахан. В результате такой политики так называемый «восточный жандарм» стал укрепляться, почувствовав свою безнаказанность и сделав из этого все напрашивающиеся сами собой выводы.

Вспоминаю разговор во время приема в японском посольстве в Москве с Караханом, только что приехавшим с Востока. Он рисовал пленительную для большевиков картину. В Китае коммунистическая победа – вопрос сегодняшнего или, самое позднее, завтрашнего дня. Японию и весь Запад ждут великие сюрпризы исключительной важности.

Я выслушал Карахана и задал ему вполне уместный, как теперь стало ясно, вопрос:

– А не думаете ли вы, Лев Михайлович, что, вулканизируя Китай, вы ослабляете позиции западных государств на Востоке, таким образом усиливаете, создаете и выращиваете восточного жандарма в лице Японии?

Карахан с моей постановкой вопроса, конечно, не мог согласиться.

Я подозревал, что он вообще был сторонником похода на Восток, чего, конечно, нельзя было сказать о Чичерине. И вот почему.

Кажется, в 1926 году, после подписания договора с Германией, Советы начали понимать, что игра в коммунизм на Западе, в частности в Германии, ими проиграна. Я только что приехал из Риги, развернул партийную советскую газету «Правда» и на первой полосе увидел портрет Чичерина во весь рост. В руках он держал буссоль, смотрел на стрелку и ехидно улыбался. Подпись под портретом гласила: «Стрелка поворачивается на Восток».

В тот же вечер в Бетховенском зале Большого театра состоялся концерт для дипломатического корпуса, советских комиссаров и высших служащих. В антракте Чичерин подошел ко мне и, поздоровавшись, спросил, как всегда:

– Ну, что у вас, Карл Вильюмович, нового?

Он знал, что я только приехал из Риги.

Я вспомнил о его портрете в «Правде» с такой знаменательной подписью и полушутя спросил:

– Что же, Георгий Васильевич, «стрелка» повернулась на Восток. На Западе все спокойно?

Чичерин задумался и, кажется, польщенный моим вопросом, тихонько сказал:

– Да, но не я, другие повернули эту стрелку.

Ответ Чичерина подтвердил слух о том, что в восточном вопросе уже нет единой линии, единодушия, плана. Может быть, это разномыслие и явилось причиной того, что Карахан впал в немилость и был расстрелян вместе с Енукидзе и Штейгером как предатель. Но кто, логически рассуждающий, разбирающийся в событиях, мог и может поверить, что Карахан, ставший потом послом в Турции, продавал какие-то документы? Если бы он был столь корыстен, жаден до денег, он мог бы присвоить буквально миллионные суммы, отправлявшиеся на Восток ему как главному руководителю предстоявшего восстания. Подобные сомнения о виновности Карахана мне недавно высказал и американский посол в Турции Роберт Скиннер. Прощаясь в Анкаре с Караханом, Скиннер выразил надежду снова увидеться, но получил от Карахана весьма пессимистичный ответ:

– Мы уже больше не встретимся.

Если бы Карахан действительно занимался продажей каких-либо планов, чего ради он бы вернулся в Москву, отлично зная, что его ждет? Он мог попросту бы остаться за границей, как это сделали многие советские посланники. Вернее всего, Карахана обвинили в недальновидности и, чтобы оправдать свои восточные неудачи, свалили вину на него. Виновный найден, «преступление» сформулировано, конец известен – смертная казнь.

После этого, после «создания восточного жандарма», Сталину, конечно, ничего другого не оставалось, как прекратить политику вулканизации Востока и начать создавать сильную армию, единственное спасение Восточной Сибири, до самого Байкала, от японской агрессии.

Советская политика расширения союза трудящихся при помощи Коммунистического интернационала не только потерпела полное фиаско на Востоке. Случилось худшее: Россия стала под угрозой с Востока. Черта вызвали, а прогнать не умеют.

Германия и СССР

Ленин, как можно легко предположить, еще имел кое-какое чувство к России, и в плане территориальной целостности, и в плане страны русских. Но Троцкий, Зиновьев и другие, конечно, были совсем далеки от таких чувств. Границы их совсем не интересовали. Этим только и можно объяснить Брест-Литовский договор 3 марта 1918 года, по которому Россия должна была потерять по крайней мере миллион квадратных километров с 63 миллионами жителей. На основании Версальского договора эти условия мира с немцами были аннулированы.

Правда, тогда еще в коммунистических сердцах теплилась вера в победу интернационального коммунизма. В таких условиях границы роли не играют. Важна была передышка, Брест-Литовский договор ее предоставлял.

В 1922 году Рапалло открыло новую страницу советско-германских отношений. Началась лихорадочная работа. Испытанный в политических боях, старый германский дипломат граф Брокдорф-Ранцау на мирной конференции отказался подписать Версальский акт и отправился в Москву с немаловажной целью – дать реванш союзникам. Немецкие специалисты, гражданские и военные, стали прибывать в СССР сотнями, чтобы поднять обескровленную и разрушенную Россию, максимально развивать русско-германские экономические отношения. Втайне Германия надеялась на гибель коммунизма, веря в торжество идей Бисмарка, то есть в крепкое объединение России с Германией. Конечно, руководящую роль в этом союзе Германия отводила себе. И наоборот, коммунисты-большевики верили в победу Коммунистического интернационала. Каждая сторона по-своему понимала конечную цель взаимного сотрудничества.

Началась политическая игра, и в ней опять проиграли большевики, хотя и были пущены в ход все средства и способы борьбы.

В течение каких-нибудь двух лет, прошедших со времен Рапалло, Германия почти совсем была подготовлена к перевороту, и находящийся в Риге полномочный представитель СССР Семен Иванович Аралов получил специальную командировку в Германию, чтобы изучить обстановку и все обстоятельства на случай вторжения туда советских войск. Разумеется, под большим секретом. Аралов объяснял свое долгое отсутствие болезнью, тем, что он вынужден лечить щеку у немецких профессоров, уверял, что эту болезнь никто другой понять не мог. Дело, конечно, не в щеке. Аралов обладал хорошей способностью быстро ориентироваться в любой местности, и в этом отношении отличался еще во время Гражданской войны, будучи красноармейцем, несмотря на то что по образованию учитель и работал в колонии для малолетних преступников недалеко от Москвы.

В свою очередь, заместитель НКИД, теперь покойный Виктор Копи, в ведении которого находился прибалтийский отдел, начал, хотя и весьма осторожно, вести со мной неофициальные переговоры о возможности отправки русских войск в Германию через Латвию. Когда же я пресек все эти разговоры и Копи убедился, что его старания напрасны, он довольно цинично и совсем недвусмысленно заявил:

– Если вы будете то отворять, то затворять ваши двери, они могут выскочить из шарниров.

– Ну, тогда мы их заколотим, чтобы не могли выскочить, – парировал я.

На этом беседа завершилась, Копи больше не поднимал этот вопрос.

Столь горячо ожидаемого германского путча так и не случилось.

Евроазиатская железнодорожная конференция

Коммунистическая пропаганда тогда повсюду велась подпольно. Коммунизм продвигался тихой сапой. Работа в Германии оказалась напрасной. Нору рыли, но не прорыли. Ожидаемых результатов не получили. Приходилось работать уже не в потемках, а на свету, легальными средствами.

В декабре 1925 года была организована евроазиатская железнодорожная конференция. На банкете по этому случаю с политической речью выступил Литвинов. Заявил, что СССР – это единение Азии и Европы. Другими словами, подчеркнул, что в конечном итоге Европа и Азия могут объединиться только посредством и при помощи СССР и Коммунистический интернационал восторжествует. Говорил-то Литвинов, но суфлером выступало политбюро.

Сами делегаты Европы и Азии говорили мало, многие не владели русским языком совсем или владели плохо, потому попросили литовского министра Балтрушайтиса, от имени Литвы, и меня, от Латвии и Эстонии, говорить на банкете. Эстонский министр отсутствовал. Здесь нелишне привести сказанное мной, поскольку я на этом банкете впервые осудил экономическую политику СССР:

«Многоуважаемые представители Азии и Европы, приветствую вас как представитель Латвии, а также и от имени Эстонии, двух государств, которые успешно завершили работу конференции.

Железнодорожное сообщение имеет огромное значение для каждой страны, и недаром говорится: каково сообщение, таковы и отношения, такова страна, ее культурный уровень в широком смысле этого слова. Особенно пути сообщения имеют выдающееся значение в таких странах, как СССР с его громадными пространствами и длиннейшими расстояниями.

Не меньшее значение железные и другие дороги имеют и в международных отношениях.

XX век начался с великой мировой войны и разделил весь мир на враждебные лагери. Прерваны были многие пути сообщения, в том числе и железнодорожное сообщение между Востоком и Западом через Сибирь.

Некоторые страны во время войны и после нее, под влиянием враждебных настроений по отношению к своим соседям, усвоили ту экономическую политику, которая считает, что каждая страна должна сама производить все нужное ей и обходиться без соседа, быть самодостаточной. Конечно, если бы так продолжалось долго и подобная экономическая политика последовательно проводилась, прогресс жизни и экономические отношения между народами были бы отброшены надолго назад, возможно, на целые столетия, и стремлению народов к мирному сосуществованию был бы нанесен сильнейший удар.

Но жизнь требует свое, диктует свои правила и не терпит искусственных преград на своем пути. Современная жизнь народов требует, чтобы экономическая жизнь строилась целесообразно не только в личных интересах, хотя бы это интересы и целого государства, но в интересах всего человечества, и чтобы каждая страна производила у себя то, что ей больше присуще по экономическим или другим условиям.

Если с этой точки зрения, единственно, по-моему, правильной, мы ставим вопросы в мировом масштабе и хотим подойти к экономическим отношениям между отдельными народами и их государствами, куда легче разрешится и проблема всеобщего мира и дружбы между ними. При такой постановке вопроса железные дороги и другие пути сообщения в международном смысле приобретают все большее и большее значение и начинают лидировать.

Прибалтийские страны, Эстония, Латвия и Литва, лежащие на пути великого прямого железнодорожного сообщения, где и в старину перекрещивались различные пути между Западом и Востоком, первые установили прямое сообщение с Союзом ССР. Тем самым они способствовали длиннейшему прямому железнодорожному пути в мире, который будет соединять Дальний Восток с Дальним Западом, осуществленный по инициативе СССР при содействии многих государств, представленных на этой конференции.

Так как здесь столь дружно объединяются в общей работе народы Запада и Востока, мне хочется сказать: я верю в дружбу между Востоком – Азией и Западом – Европой, а также СССР. Я верю, скоро потребуется не один поезд в неделю, и конечным пунктом этого движения будут не только Токио и Париж, но и многие другие центральные пункты Дальнего Востока и Западной Европы.

Пусть же вместе с пассажирами, которые сначала сотнями, а потом и тысячами, десятками тысяч больше будут двигаться по великому железнодорожному пути, движутся и лучшие мысли и стремления их народов и сами народы к мирному сосуществованию! Пусть этот великий железнодорожный путь послужит действительной основой сотрудничества международного труда!»

Итак, в 1925 году, поняв, куда ведет советская экономическая политика, я начал уже открыто протестовать против нее. В конечном счете она вела к самоизоляции. Эта нездоровая политика ставила перед собой цели сеять вражду между народами и государствами. Моя речь явилась своего рода ответом на речь Литвинова и, разумеется, не понравилась большевикам. Она ослабляла коммунистические тенденции, гласящие о путях объединения Запада и Востока, вскрывала ложь громких фраз о взаимном дружеском сотрудничестве мысли и трудов человечества.

Русско-латвийский торговый договор

Как ни странно, наша работа в области экономических отношений с СССР увенчалась успехом. Мы заключили с ним торговый договор, в котором Советы отступили от своей демпинговой политики и обязались покупать на определенные суммы продукты латвийского производства, нашу естественную продукцию. Словом, в русско-латвийских экономических отношениях была окончательно ликвидирована политика демпинга, который СССР до этого проводил почти везде.

Не скрою, здесь нам очень помогла обострившаяся англо-русская политика. Но так как меня, несмотря на то что для Латвии был заключен выгодный торговой договор, начали осуждать, я, ради общего успокоения, дал пояснение в самой популярной латвийской газете Jaunakas Zinas. Там, между прочим, говорилось:

«После войны мир разделился на два фронта, коммунистический с главным центром в Москве и антикоммунистический с центрами по всей Европе и других частях света. Антикоммунистический мир, плохо ориентируясь в коммунистических возможностях, верил в скорое крушение главного коммунистического центра, а признание СССР рассматривал как очень полезный и важный шаг для будущей эксплуатации России. Тут начались своего рода бега на скорость или скачки с препятствиями. Развивалось даже соперничество, кто кого обгонит, первым придет к столбу. Надежды рухнули. Коммунизм не эволюционировал, не изменялся так, как на это надеялись.

Тогда участники бегов переориентировались, изменили планы и, следовательно, политику. Возникла и стала крепнуть мысль о прерывании всяких экономических отношений с СССР, как это уже сделала Англия. Спору нет, СССР плохо выполнял условия мирного договора, но из этого ничего не следовало в том смысле, что мирный договор был совсем не нужен, равно как торговый договор теряет всякий смысл, если нет определенных гарантий, обеспечивающих точное исполнение Советами принятых на себя обязательств. Если рассуждать так, никаких соглашений с СССР вообще быть не могло. Никогда еще ни один акт перемирия не обещал безоблачных времен.

Наш мирный договор был важен и логичен, как первый и притом краеугольный камень для будущего здания, попытка установить более или менее нормальные экономические отношения. «Более или менее». Это не означает идеально и совершенно налаженной добрососедской жизни. Топтание на месте и ничегонеделание в данном случае самое худшее решение. Этим мы только помогли бы большевикам. Все же надо было еще оценить возможность сотрудничества с СССР при помощи определенных договоров. Таким и был русско-латвийский торговый договор.

Внешторг, монополия внешней торговли, всегда стремился к увеличению своих прав и уменьшению обязанностей. Большевики готовы покупать у вас, когда им захочется, а продавать всегда вам. Но русско-латвийский торговый договор устанавливал, уравновешивал регулярный товарообмен. И тут СССР должен был отказаться от своих притязаний, привилегий. Только недальновидные люди могут осуждать такой договор. Латвия смело шагнула вперед, а еще смелее шагнет назад, когда увидит, что договор таит в себе какие-нибудь иные цели. Но тогда никто, в том числе и «массы», не сможет сказать, что Латвия не сделала все возможное, чтобы установить нужное сотрудничество в СССР. Такое осознание всегда дает моральный перевес, а это весьма важно для каждого народа, желающего руководствоваться принципами чести, права и справедливости. С общей точки зрения русско-латвийский договор лишь ускоряет исторический процесс взаимоотношений СССР с внешним миром».

Я привожу все эти немногие соображения исключительно потому, что этот договор послужил козырем в общей экономической политике-игре, когда СССР после конфликта с Англией опасался дальнейших последствий. Подписывая договор, Советы демонстрировали готовность отказаться от демпинговой политики. Словом, имел гораздо более широкий смысл, чем казалось. Он стал поворотом всеобщего международного значения.

Между тем экономические повороты, имеющие чисто внутреннее значение, происходили не раз, и СССР то отходил от коммунизма, поворачиваясь лицом к капитализму, то опять возвращался. Это происходило в наиболее критические моменты и зачастую было непонятно даже самим комиссарам. Например, в 1923 году на закрытии Московской сельскохозяйственной выставки демонстрировали крестьянина Московской губернии, присудив ему звание «героя труда» за то, что он на небольшом участке земли создал хорошее доходное хозяйство с коровами, двумя лошадьми и всем необходимым инвентарем. Крестьянина просили подняться на трибуну и сказать, по случаю его торжества, несколько слов. В порыве чувств известная немецкая большевичка Клара Цеткин даже расцеловала его. Однако прошло всего два с половиной года, и я узнал, что этот крестьянин отправлен в ссылку за кулацкое хозяйничанье. Когда на одном обеде у меня в Москве, где присутствовали советский посланник в Латвии Аралов, торговый представитель Шевцов, комиссар финансов Брюханов и другие, я рассказал об этом крестьянине, о его недавнем торжестве и спросил, чем объяснить его судьбу, все промолчали. Только представитель Сельсоюза, который тоже присутствовал на обеде, простой, но умный крестьянин-самородок, ответил, не стесняясь: «У нас иногда и с одной коровой объявляют кулаком. Это как товарищам вздумается». Такие зигзаги были в экономике и политике. Все время большевики шли не прямой дорогой, а прыжками из стороны в сторону, сегодняшний день отрицал вчерашний.