Текст книги "Сатанбургер"

А Водке все равно.

[СЦЕНА ДВАДЦАТАЯ]
ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ЛЮБИТ ВСЕ

* * *

Я плыву несколько миль, двигаюсь по рекам в направлении «Сатанбургера», захваченный потоком людей, игнорируя лица на поверхности. Когда я попадаю туда, оказывается, что заведение переполнено. Люди карабкаются по ступеням, стараясь выплыть из океана, некоторые падают назад. Они кричат друг другу что-то безумное.

Затем мысли со свистом и кровью вливаются в мои эмоции от того, что я увидел на вершине холма.

Я вижу: «Сатанбургер» исчез.

* * *

Я подплываю к ступеням, чтобы рассмотреть получше, но людей вокруг слишком много, меня переполняет разочарование и гнев. Тошнота усиливается. У меня приступ клаустрофобии.

Я начинаю лезть вверх.

* * *

На полпути я встречаю знакомое лицо. Оно вымокло под дождем, я удивлен, что узнал его, несмотря на кислотное зрение.

– Сатана! – зову я.

Он замечает меня и подплывает ближе.

– Что случилось? – я пытаюсь перекричать безумных, пока он приближается.

Безумные толкаются и щекочут.

– «Сатанбургер» разрушен, – кричит он, приближаясь… Его лицо в грязи и крови, его шикарная одежда разодрана в клочья. Как ни саркастично это звучит, такое впечатление, что он вернулся из ада. Я даже не вижу на нем гордого значка гея.

Он кричит:

– Было землетрясение, оно раскололо здание пополам, на части!

Я кричу в ответ:

– Но в Новой Канаде не бывает землетрясений!

– Черта с два! – орет он. – Малышка Земля позабавилась, мерзкая малявка. Ей не понравилось, что я крал души у ее новых игрушек, и она наслала на меня землетрясение. Мне не следовало вообще прикасаться к этой стерве.

– Что значит прикасаться?

Опять орет:

– Я виноват, что эта планета дышит! Я прикоснулся к ней. Помнишь, я ведь обладаю даром оживления. Я ожи вилее. Я оживил почти все планеты в этой чертовой Вселенной, своими сраными педриловыми лапами!

Тут смысл происходящего доходит до меня, и я спрашиваю себя: «Так Земля – демон?»

* * *

– Я сматываюсь отсюда, – кричит Сатана. – Предлагаю тебе пойти со мной.

– Куда? – меня кусает головная боль. – Куда еще можно пойти?

– В Волм, – отвечает он.

– Это безумие. Можно оказаться где угодно, например на земле без кислорода, и погибнуть.

– Я готов пойти на такой риск, если ты готов, – Сатана нерадостно ухмыляется.

– Где все остальные?

– Какая разница. – Сатана окунается в толпу-океан. – Пошли, нужно успеть до нового землетрясения.

– Куда все делись? – снова ору я, но Сатану уже уносит людское течение. Он позволяет толпе нести себя. Вдруг расстояние между нами становится очень БОЛЬШИМ.

От края парковой зоны он кричит:

– Увидимся в аду, – он всегда так говорит, когда уходит. Грустно, но ему смешно.

Затем его уносит от меня прочь.

* * *

Я нахожу путь наверх – по боковой тропке – и довольно скоро поднимаюсь на вершину, но не с той стороны холма. Эта сторона открыта, и я останавливаюсь, чтобы глотнуть немного пространства. Потом я понимаю, что мне нужно присесть, и нахожу камень под деревом-демоном, которое немного защищает меня от надоевшего дождя.

– Он прав, Лист, – произносит голос неподалеку.

Я не сразу поворачиваюсь, все еще дышу пустым пространством, пытаясь остановить голову-вертушку, крепко зажмуриваясь…

– Ты кто? – наконец спрашиваю я.

Я чувствую, что он сидит рядом со мной. Мертвые листья шуршат. Он отвечает:

– Я – Иисус Христос.

* * *

Когда я открываю глаза, то вижу низенького толстого мужчину с бородой в дворницкой форме. Этикетка на его майке гласит: «Это Иисус».

Я ничего не могу сказать, или, может быть, мне ничего не приходит в голову. Раньше я не встречал Спасителя или человека, который его видел. Но мне почему-то все равно.

Он продолжает:

– Сатана прав, Волм – твой единственный выход.

Мой рот продолжает молчать.

Он говорит:

– Ты должен спасти свою бессмертную душу.

Потом я встряхиваю головой.

– Я не знаю, есть ли еще смысл ее спасать.

– Не говори так! – взрывается Иисус, приводя меня в чувство. – Это Волм крадет твою жизненную силу и заставляет думать такое. Ты должен сопротивляться.

Я осознаю, что Иисус прав. Вроде.

* * *

Ричард Штайн всегда хотел встретиться с Иисусом Христом. Конечно, это ему не удалось. Возможно, они все-таки встретились, после его смерти, но я не уверен, как оно бывает после смерти. Не знаю, сразу ли можно поговорить с Христом, или нужно ждать сотни лет. Я думаю, что я – единственный из живущих, кто встретился с Христом после его распятия. Наверное, я должен чувствовать себя избранным. Но я не чувствую.

Ричард Штайн очень интересовался Христом, когда ему было слегка за тридцать. Этот интерес заставил его принять Иисуса как такового. Но Ричард Штайн не любил Бога. Ему не нравилось, что тот заставлял писать слово «Он» с большой буквы. Господь казался Ричарду Штайну слишком высокомерным, а таких он называл пижонами. Вот как я это понял: «Бог – это высший авторитет, а такие люди, как Ричард Штайн, не любят авторитетных личностей».

Впрочем, Иисус был очень похож на Ричарда Штайна. Иисус был человеком, его можно было убить, победить. Он был Спасителем, но сам нуждался в спасении. Он мог ходить по воде, но все равно мог утонуть. Он улучшил структуру общества, но также стал причиной религиозных войн. Для Ричарда Штайна Иисус был одновременно святым и дьяволом, именно это его и привлекало.

Ричард Штайн всегда хотел встретиться с Иисусом, чтобы посмотреть, как он выглядит, какой стиль в одежде предпочитает, какую еду любит, о чем сожалеет – всякие незначительные детали, которые делают Иисуса более человечным. Ему особенно интересно было узнать, умеет ли Христос ненавидеть. Ему было любопытно, ненавидит ли Иисус Сатану, или жалеет, или боится его. Ричард Штайн хотел узнать, ненавидит ли Иисус зло и грех.

Однажды Ричард Штайн сказал: «Я знаю, что он ненавидит грех, просто хочу услышать лично, что он что-то ненавидит».

* * *

Будь на моем месте Ричард Штайн, он бы тут же забросал Христа сотней вопросов. Ему бы понравилось, что Иисус толстый, уродливый мужик, а не прекрасный образ, который рисуют люди. Но из всех вопросов, которые Штайн мог бы задать, только один приходит мне в голову. Я спрашиваю:

– Почему на тебе форма дворника?

Сначала я подумал, что он носит эту форму, поскольку работает дворником в «Сатанбургере», но у Сатаны работали только демоны, поэтому я все-таки задаю этот вопрос.

Он отвечает:

– Я дворник человечества, а не пастырь, как говорит БОЛЬШАЯ книга. Я вычищаю грязь в обществе, грязные углы человеческих душ. Я был создан для этой работы, и мне за нее ничего не платят.

– Господь ничего не платит тебе?

– Понимаешь, Господь не такой простак, чтобы платить, даже если нужно. Он нанимает бухгалтеров из агентства, чтобы вели его финансовые дела. Его главный бухгалтер считает, что у меня нет причин быть дворником человечества, и поэтому не платит мне. Это волонтерская работа.

Я говорю:

– Пожалуй, слишком тяжелая работа для волонтера.

– Тяжелая работа меня не пугает. Сказать по правде, я люблю работать.

– Что? – Я шокирован, услышав слова «любить» и «работа» в одном предложении. Иисус начинает казаться мне сумасшедшим.

– Работа упорядочивает мою жизнь. Поддерживает баланс плохого и хорошего. Когда я работаю, я учусь ценить свободное время, я не трачу его на такие пустяки, как музыка и телевидение.

– Ты не любишь музыку и телевидение?

– Смеешься? Я их обожаю.

– Я люблю рекламу, – говорю я капризным тоном. – Из-за нее телевидение стало пустой тратой времени.

– Реклама все-таки лучше, чем ничего, – отвечает Иисус. – Если бы не было рекламы, что бы заняло ее время и место? Диктор объявлял бы, что они вернутся после каких-то сообщений. Три минуты темного экрана. Ничего. Разве ты не хотел бы увидеть вместо этого рекламу?

Думаю, он прав, хотя… Он, конечно, сам Иисус, но мне кажется, если бы не было рекламных роликов, телепродюсеры просто увеличили бы время передач. Хотя Христу лучше знать.

– Думаю, что ты прав. Но ведь реклама – это денежные корпорации. А деньги – это наивысшее зло.

– Нет, в это я не верю. Деньги – это наивысшее благо. Деньги дают людям стимул к работе. Без работы мы бы все еще жили в пещерах.

– О, – кажется, его ответы раздражают меня.

Должно же быть что-то, что Иисус не любит. Я уже спросил его о трех оплотах зла в мире. Ричард Штайн всегда говорил, что нет большего зла, чем работа, деньги и реклама.

– Есть что-нибудь, что ты не любишь?

– Я все люблю.

– Ты можешь найти хорошее в каждом человеке? В каждом событии, предмете?

– Конечно.

Думая о Ричарде Штайне, я настаиваю:

– Но ведь есть одна вещь, которую ты точно ненавидишь. Ты ненавидишь грех.

Христос просто качает головой.

* * *

– Люди не понимают, что такое грех, – отвечает Иисус, перебирая в руке песок. – Никто не понимает, что он абсолютно необходим.

Он делает паузу и смотрит на уличных людей под дождем. Капли дождя уменьшаются, зато появляются порывы насылающего ужас ветра.

Он продолжает:

– Ведь не Сатана это начал. Конечно, в Библии написано, что это он. Но именно Господь ответственен за возникновение зла, и все в раю знают об этом. Он создал человеческую душу частично злой, но просил не использовать эту часть. Он надеялся, что человек со временем поддастся злу, хотел, чтобы это произошло, потому что без зла нет Бога.

– После изобретения зла появилась его противоположность. Так появилось добро. Теперь ты понимаешь, почему мне приходится любить зло? Добро происходит от зла. Без плохого в мире не было бы добра, потому что не было бы сравнения. Это одна из причин, почему я не в раю. Рай – это ужасно скучное место. Слишком совершенное. Слишком райское. Конечно, оно кажется милым, но там нет зла, нет конфликтов, нет мести. И люди забывают, как прекрасна бывает месть.

Он приводит примеры:

– В раю никто не работает, там нет такого понятия, как вернуться домой после тяжелого рабочего дня, ты просто просиживаешь задницу, ничего не делая, и получаешь от этого абсолютное удовольствие. Даже любовь скучна в раю, потому что там тебя повсюду окружает любовь, нет ни капли ненависти. А любовь не представляет из себя ничего особенного. Когда влюбляешься, не нужно проходить через терзания влюбленного, так что, завоевав любовь, ты не испытываешь чувства победы. Вся еда в раю безукоризненна, так что сравнить ее с плохой нет возможности. Нет и возбудения, потому что его создают конфликты и опасность. Страха там тоже нет. В раю все удобно, но этот комфорт не приносит удовольствия. Два месяца это еще можно терпеть, но после тебе становится дико скучно. А если скука тебя не поглотит, ты превратишься в небесного зомби.

Эти слова заставляют меня повернуть голову в сторону безумной толпы. Я спрашиваю себя:

– Неужели они такие же, как ангелы?

* * *

– Есть-таки одна вещь, которую я ненавижу. Ненавижу страстно. Ненавижу до омерзения…

Он ненавидит совершенство.

* * *

– Что ты собираешься делать? – спрашиваю я Иисуса, собираясь уйти. – Ты тоже пройдешь через Волм, как Сатана?

– Никогда.

– Почему? Ты потеряешь свою душу, если останешься.

– Я уже ее потерял, так что нет смысла идти.

– Что? Но ты кажешься абсолютно нормальным.

– Это потому, что я – Иисус Христос. Иисус должен быть наполнен любовью. Такое поведение для меня – рутина, к чувствам это отношения не имеет. Из-за этой привычки я не могу оставить моих людей. Я их последний защитник. Даже если бы у меня оставалась душа и меня что-то волновало, я бы все равно остался.

Но тогда это была бы не рутина, а любовь.

* * *

Иисус говорит;

– Лист, я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал.

Я киваю.

– Я хочу, чтобы ты выжил.

Я снова киваю.

– Я написал большую автобиографию. – Иисус до стает том в потрепанной обложке, похлопывает – глухие удары. – Это книга Человечества, здесь записаны все события с момента появления человека. Она передавалась от одного хранителя к другому, пока не попала ко мне. Человек не умрет, пока кто-то хранит память о нем. Память спасает людей от небытия. Я хочу, чтобы ты прошел через Волм с этой книгой и спас ее. Потом ты должен продолжать записи. Напиши о себе и своих друзьях, об обществе, которое ты построишь в мире, где окажешься. Плодитесь и размножайтесь, может быть, вы сможете воссоздать человеческую цивилизацию заново. Перед смертью передай книгу следующему поколению. Потом оно передаст следующему и так далее. До тех пор, пока в мире не останется один-единственный человек.

– А как же люди, которые останутся здесь? Что с ними случится?

– У них не осталось чувств, – отвечает Иисус. – Они больше не люди.

Он кладет книгу мне на колени, потом руку мне на плечо.

– Последний оставшийся человек должен похоронить эту книгу на высокой горе и написать эти слова на мо гильной плите. – Он пишет слова на песке:

ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО

[СЦЕНА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ]
ЛЕТАЮЩИЕ РЫБЫ

* * *

Я карабкаюсь на вершину холма к руинам «Сатанбургера» и вижу стаю летающих рыб, которая подчищает остатки пищи. Эти рыбы не имеют крыльев и лап, как рыбоптицы, которых я однажды видел на территории карликов-президентов. Это обыкновенные рыбы, которые просто перепутали воздух с водой, плывя по кислороду с помощью плавников и сильно намокая под дождем. Может быть, рыбы перепутали воздух с водой, потому что они тоже сошли с ума.

Я поднимаюсь все выше и выше, наблюдая, как рыбы ныряют к «Сатанбургеру» и копошатся среди объедков, мертвых покупателей и окровавленных трупов демонов. Там я вижу Гробовщика. Он карабкается на мусорную кучу. Может быть, он ищет воду или свою пиратскую шляпу, но я ничего ему не говорю.

На плоском месте расслабляется Христиан, сидя на куске вывески. Курит сигарету, довольно попыхивая, – рядом лежит куча пачек из сломанного сигаретного автомата. Я подхожу к нему.

Единственное, что я слышу, – это гул ветра и доносящиеся с ним крики Нэн. Я вижу ее, как только подхожу к Христиану. Она сидит на теле Джина, обняв его, щипая за то, что оно не работает правильно.

– Что не так? – спрашиваю я у Христиана.

– Что случилось с Джином?

Он смотрит на труп.

– Он умер.

Докурив сигарету, Христиан поднимается и смотрит на Нэн. Пока Нэн была без сознания, после землетрясения, которое разрушило здание, Джин съел сатанбургер, прямо тут. Во время еды он прижал свои ноздри ко рту Нэн, и, как объяснял нам Сатана, его душа вытекла из ноздрей и впиталась в Нэн. Он умер прежде, чем Нэн очнулась. Он ушел в небытие.

Я вижу, как Нэн толкает его, кричит, кружится. Части его тела все еще двигаются, все еще живы. Завтрак ползает по лицу Джина, пробует на вкус, но лицо стало бездушной тканью.

– Сатана ошибался, – говорю я. – Есть люди, которые откажутся от своей бессмертной души и отправятся в небытие, чтобы спасти жизнь другого человека, даже если этот человек его не любит.

Теперь она его любит.

* * *

– Что нам теперь делать? – спрашивает Гробовщик. Он прыгает к Христиану с мусорной кучи. – Сатана исчез, а он единственный, кто мог нам помочь.

– Нас кинули, – говорит Христиан, закуривая новую сигарету, ментоловую.

– Нэн, что ты думаешь? – Гробовщик срывается на крик. – Что ты хочешь делать?

Ей приходится все время орать, чтобы они отстали. На ее лбу глубокая кровавая рана.

Гроб обращается к ней снова.

Разговор между Гробом и Христианом продолжается. Потом она прерывает их своим ответом:

– Я хочу умереть! Я хочу только одного – смерти. Это единственное, что было гарантировано мне в жизни, так почему я не могу это получить? Если бы только была жизнь после смерти, хоть самая коротенькая, я бы хотела отправиться туда с Джином. Жаль, что мы не умерли на прошлой неделе, пока Смерть еще работал.

Но никто не обратил на нее внимания.

– Сдавайся, Гроб, – говорит Христиан, – ты знаешь, что нас кинули.

Гроб отвечает:

– Да, кинули, но наши души продолжают уходить. Надо бы что-то предпринять, пока мы не превратились в зомби, как все остальные. Давайте отрываться.

* * *

– Пока нас еще не кинули, – наконец я вступаю в разговор, удивляясь, почему они не подумали об этом сами. – Если мы пройдем через Волм, мы можем найти новый мир. Мир, где мы не потеряем наши души.

– Тупица, – говорит Христиан. – Любой мир, в который мы попадем, будет иметь Волм, и мы все равно потеряем наши души. Ты не можешь попасть в мир без Волма, если пройдешь через Волм.

– Но мы ведь станем новыми людьми, – спорю я. – В нашем мире новые люди не отдают души Волму, и я совершенно уверен, мы тоже не пострадаем.

Христиан с сомнением качает головой.

– Давай рискнем, – поддерживает меня Гроб. – Пусть мы лишимся душ, но хотя бы что-то сделаем.

– Но как мы найдем Волм? – спрашивает Христиан. – Мы там никогда не были. На его поиски в городе у нас уйдет вечность, особенно когда вокруг столько безумцев.

– Я думаю, кое-кто знает, где он находится, – говорю я.

– Да? И кто же? – спрашивает Христиан.

– Стэг и Ленни.

– Но их нет, – говорит Христиан. – Их поглотила Тишина. Оттуда никто не возвращается.

Я трясу головой.

– Я хочу попытаться. Я был у нее внутри уже два раза. Я был у нее в брюхе и возвращался назад – по какой-то причине она не может переварить меня. Наверное, я слишком противный на вкус. Один из них должен быть еще жив в ее недрах. Я найду Тишину и вытащу их.

– Я тоже пойду, – отзывается Гроб. – Кажется, это прикольно.

Я говорю:

– Нет, не нужно. Я должен пойти один.

* * *

Я прохожу мимо Нэн на пути к основанию холма.

– Нэн, – обращаюсь я к ней, – оставайся здесь, ладно? Как только я вернусь, мы все отправимся через Волм. Я хочу вытащить нас отсюда.

Она спокойна. По крайней мере, уже не в истерике.

– Я не оставлю Джина, – говорит она.

Это истеричная идея.

– Ты должна пойти с нами, – отвечаю я.

Я сажусь рядом с ней и трупом. Все живые части тела Джина отрезаны и обнимают колено Нэн. Тут Завтрак, Батарея, Энциклопедия, Селенсон, Тофу, Пивная Кружка и Волосы Медузы. Мне интересно, осталась ли толика души Джина в живых частях его тела. Может, хоть часть души спаслась? Кажется, у Нзн с ними контакт. Она обнимает части тела Джина, как раньше обнимала его самого. И это ее не пугает.

– Нэн, пожалуйста, – настаиваю я. – Мы все спасемся и будем свободны.

– Я хочу умереть, – говорит она.

– Ты не можешь умереть здесь. Иди с нами и проживи новую жизнь. Со временем ты умрешь и твоя душа куда-нибудь отправится. Если ты останешься здесь, то никогда не умрешь. А вот душа тебя покинет. Ты проживешь вечность без души.

– Мне больше не нужна душа. Как только она исчезнет, я перестану грустить. Мне больше не придется иметь дела с чувствами.

– А как насчет приятных чувств? Например, любви, радости, наслаждения, возбуждения. Разве ты не хочешь испытывать их?

– Они вовсе не так прекрасны. Я откажусь от них, если с ними уйдет грусть. – Нэн гладит Завтрак, хныча. Она снова стала маленькой девочкой. Не стало больше крутой стервы. – В моей жизни было слишком много неприятных моментов. Я никогда не смогу освободиться от тоски и ненависти. Никогда. Если я пройду с вами через Волм, они будут преследовать меня, другой мир не настолько далеко, чтобы они отстали. Я хочу остаться. Я хочу, чтобы Волм поглотил мою тоску и разрушил ее в своем механизме. Я хочу, чтобы грусть была уничтожена. Я не пойду с вами. Это мое единственное спасение. Моя единственная месть.

– Мне тяжело говорить это, Нэн, – я кладу свою руку на ее обнаженное плечо, – но будущее человечества зависит от тебя.

– Не говори так, – стонет она. Она знает, что я собираюсь сказать.

– Ты единственная оставшаяся в живых женщина. Без тебя человечество вымрет.

– Пусть, – говорит она.

– Не будь эгоисткой.

– Человечество недостойно спасения. И я никогда не буду трахаться ни с одним из вас.

– Тебе не нужно трахаться, кто-нибудь подрочит в кружку, если хочешь. Как-нибудь разберемся. Не волнуйся, что это буду я, если ты об этом думаешь. Я никогда не допущу, чтобы мои дрянные гены достались кому-нибудь еще.

– Ничего не выйдет, Лист. Я не собираюсь давать начало обществу, основанному на кровосмешении.

– С Адамом и Евой это сработало. Кроме того, это идея Иисуса. Уж ты-то должна послушать его.

– Иисус мне больше не нравится. Он толстяк. Он мне нравился раньше, потому что я считала его таким, каким его изображали на картинах. Я думала, что Иисус сексуален. Но даже если бы тот Иисус попросил меня стать Евой, я бы отказалась.

– Понятно.

– Я хочу просто умереть, – говорит она.

– Хорошо, пойдешь с нами и умрешь там.

* * *

Какое-то время она сидит в тишине, думая, дуясь. Потом она говорит:

– Какая разница.

Но ее «какая разница» на самом деле значит: «Прости меня, Лист. Я пойду с вами и посмотрим, что случится. Может быть, я передумаю в будущем, но нужно подождать. Сейчас я просто хотела бы иметь возможность умереть».

– Я знаю, Нэн, – говорю я про себя. – Я бы тоже хотел, чтобы все мы могли умереть.

Она смотрит в землю и обнимает меня одной рукой. Я не помню, когда она обняла меня и почему. Я беру ее за руку, пожимаю, притворяюсь, что она мне физически близка.

Под шумом дождя я слышу ее слова мне:

– Я уже беременна.

Я не удивлен. Но по какой-то причине она отвечает мне тем же, когда я говорю:

– Я тоже.