Текст книги "Сатанбургер"

[СЦЕНА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ]
КОНЮШНЯ

* * *

Назад в Тишину.

Было нетрудно найти ее, с грохотом подметающую улицы, как тень грозы, засасывающую безумцев в свое брюхо – раньше оно называлось «Бар Хэмфри», когда тот еще стоял позади бензоколонки, но теперь его уже нет. Бар пришлось разрушить и заменить более солидным строением, поскольку Тишина начала поедать много уличных людей и нуждалась во внутренней структуре, способной вместить всю добычу. Здание, которое стоит теперь на месте бара, самое большое во вселенной. Его называют Саттер.

Саттеры – это горообразные машины. Это энергостанции высотой до неба, которые используют на планетах, где Время убило бога. Саттер берет на себя обязанности Господа, другими словами, это автопилот. Не такой хороший, как бог, но работает. Однако Саттер не может выполнять функции бога на 100 %. Ничто не может полностью заменить богов, потому что боги слишком сложные формы жизни и легко обижаются на людей, которые называют их машинами.

Но все же Саттер может выполнять основные обязанности бога, которые необходимы человеческим существам: зарождение жизни, замена батареек на солнце каждые сто лет, распространение добра и зла равномерно по миру, перенос души после смерти на небеса. Саттер не владеет технологией доступа к небесам, поэтому его конструкторы предусмотрели целое крыло, где собираются души, так называемый Рай-2. Крыло достаточно большое, чтобы вместить в себя души восьми сотен поколений, потом нужно строить новое.

Рай-2 не так прекрасен, как оригинальный рай, но все равно лучше, чем забвение.

* * *

Саттер питается той же энергией, что и Волм: жизненной силой. Жизненная сила – это универсальное топливо. В измерении богов оно используется гораздо чаще, чем электричество или газ. Но для получения энергии Саттеры не используют людей. Они используют души лошадей. Лошади имеют небольшой орган в мозгу, который обладает регенерирующим свойством. Этот орган, называемый томпет, восстанавливает потерянные частицы души, так что лошади не теряют душу до самой смерти. Этот орган был случайно открыт человеком по имени Филипп Томпет, который пытался доказать свою теорию «Лошади лучше, чем люди», которая была опубликована в книге «Лошади лучше, чем люди». Он акцентировал внимание не на величии лошадей; скорее хотел опровергнуть идею, что человечество – это самая совершенная мясная форма жизни, которая когда-либо существовала. Кроме этого, под его именем было издано еще четыре книги, которые поддерживали изначальную теорию: «Дельфины лучше, чем люди», «Полливоги лучше, чем люди», «Чей-то нос лучше, чем люди».

После того как мистер Томпет открыл своему миру обнаруженный орган, многие стали склоняться на его сторону. После публикации его пятой книги «Венерические заболевания лучше, чем люди» он был убит остальными представителями своей расы, которые сказали ему:

– В последней книге ты слегка перегнул палку.

Так что Саттер забит миллионами миллионов лошадиных душ, а еще там четыре бессмертных человека (они больше похожи на машины), которые заботятся обо всех лошадях и следят за чистотой и исправностью Саттера. Все-таки он – самый близкий к богу объект, что у них есть, и они относятся к нему с уважением. Если вы спросите, где они живут, они ответят:

– На конюшне.

Ведь это более говорящее название.

* * *

Ричарду Штайну не привелось прочесть книгу «Лошади лучше, чем люди», но я уверен, она бы ему понравилась. Он всегда говорил, что лошади – величайшие из созданных существ, потому что они БОЛЬШИЕ и сильные, но все равно прекрасные. Он говорил, что люди не были бы красивыми, будь они БОЛЬШИМИ и сильными, и ни одно другое животное тоже, даже львы и медведи. Для художников по-другому, потому что обычно художники находят всех существ красивыми, особенно уродливых и необычных.

Ричард Штайн сам был БОЛЬШИМ. С телом не идеальной формы, но очень массивным. Он казался себе отвратительным, противное чудовище в штанах. Каждый день перед зеркалом он испытывал конвульсии, как и я. И считал всех своих БОЛЬШИХ сильных друзей отвратительными, хотя те считали себя красивыми, и их женщины тоже так считали.

Ричард Штайн всегда завидовал маленьким худым людям. А те, в свою очередь, завидовали ему, потому что он не был маленьким и худым.

* * *

Эта Конюшня больше не работает. Тишина проглотила ее только вчера, когда она совершала обычную прогулку через Волм и обратно, оставив этот мир без Божественного Механизма, а это значит, что мир наверняка скоро умрет. Тишина уже переварила всех лошадей и сделала из Машины большое бесполезное здание. Если бы оно было в рабочем состоянии, это бы прекрасно решило все наши проблемы. Вместо забвения мы бы отправились в Рай-2.

Теперь, когда я об этом задумался, мне кажется, после того как заполнился оригинальный рай, Господь мог бы поместить на Землю Саттер. Но наверное, ему было все равно.

Конечно, даже если бы на планете был Саттер, нам пришлось бы убить себя, прежде чем Волм поглотит наши души, а это было бы очень сложно. Хотя как план Б – неплохо. Особенно если бы что-то мешало нам попасть в Волм, какое-нибудь ползучее чудовище или охранник у ворот, что весьма вероятно.

* * *

Я ожидал, что Саттер будет заполнен людьми, но оказалось – вовсе нет. Когда я попал внутрь, он был совершенно пуст. Я захожу внутрь, мои шаги рождают эхо, эхо… Может быть, безумцы были слишком громкими и уже полностью переварились.

Я тут как-то употребил слово «молюсь», но на самом деле я имел в виду «надеюсь», потому что мольба в этом мире – дело бессмысленное.

* * *

Иду, напряженный, как струна. Картинка пляшет, показывая пропитанные запахом лошадей пространства. Здесь кто-то есть – это люди из Волма. Их совсем немного. Парочка очень голубых женщин обрабатывает изможденного подростка. Еще несколько тощих людей и один темный самец. Все они погружены в свои несчастные мысли (?), сидят.

Я держу рот на замке, продолжаю идти… Если я ошибался насчет Тишины и она меня переварит, то все мои друзья – последние настоящие люди в мире – станут топливом для Волма. Я не могу допустить, чтобы это случилось. Они рассчитывают, что я поведу себя как герой. Герой. Отверженный ублюдок – единственная надежда рода людского. Это меня пугает. Странные цвета лезут мне в голову. Я уничтожаю эту мысль.

С час побродив по холлам Саттера и обнаружив 22 грустных-прегрустных существа, я направляюсь в Рай-2, чтобы удовлетворить свое любопытство. Если Стэга и Ленни там нет, то, по крайней мере, я смогу сказать, что побывал на Небесах.

Уже внутри мне приходит на ум лишь одно слова для описания – ковер. Не уверен, что могу по-другому описать то, что имею в виду, но я чувствую ковровость всего, что здесь есть. Я чувствую, что меня мягко направляют и я свободен от всех стрессов. Суета мира полностью спала с моих плеч.

Конечно, это не настоящий рай. Это просто имитация. Единственное его достоинство – уютная атмосфера. Я уверен, что комфорт со временем надоедает. Но в настоящий момент я чувствую большое искушение остаться.

* * *

Я не нахожу ни Стэга, ни Ленни, но один из них находит меня.

Я слышу, как его голос зовет меня из темного угла Рая-2, где на ковровой стене написано: Земля панков. Это шуточка Стэга.

– Где ты? – спрашиваю я, не в состоянии разглядеть кого-либо на Земле панков.

– Я тут, – отвечает Ленни.

Потом я замечаю, что он прямо передо мной, совершенно прозрачный. Умирающий образ. Он уже наполовину переварен и существует лишь частично, сидя в странной позе и стараясь удержать остатки себя вместе.

– Где Стэг? – спрашиваю я, но шепотом.

– Исчез, как все остальные.

Он не то чтобы шепчет, но его голос тише моего.

– Тебя тоже проглотили?

– Да, но я тут не останусь. Меня нельзя переварить.

Ленни мне не верит. Он говорит:

– Херня.

– Я пришел за тобой. Мы выбираемся из этого мира.

– Я никуда не пойду, – отвечает Ленни.

– Тогда – все равно, – ворчу я.

* * *

Я рассказал ему историю «Сатанбургера» и как мы собираемся восстановить человеческую расу. Кажется, он не понимает, где он. У него на губах застыла белая пена, он молчит. Разговор со мной стоил ему еще одной частицы, которую переварила Тишина. Он объясняет, где находится Волм.

Около центра Земли панков, где снимали кино «Мертвый труп». Я принимал участие в съемках в роли зомби, стоял в последних рядах толпы других зомби. В фильме даже есть кадр, в который попала моя спина крупным планом, когда я и другие трупы убивали главного героя, одетого как педик. Гробовщик и Ленни тоже снимались в фильме, но в то время мы еще не были близко знакомы.

– Это опасно?

Ленни пожимает плечами.

– Вас там будет кое-кто ждать. Мовак, который знает все. Все обо всем. От начала вселенной до ее последних дней, о том, что ты думаешь и что собираешься подумать.

– А что он там делает?

– Отвечает на вопросы.

* * *

– Лист, сделай мне одолжение. – Ленни распрямляет спину и становится еще более прозрачным.

– Извини, я тороплюсь. – Я встаю, чтобы уйти.

– Убей Мовака ради меня.

– Зачем?

– Он не достоин жизни. Никто не должен знать все.

[СЦЕНА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ]
КРОВАВОЕ БЕГСТВО

* * *

Я покидаю Тишину так же просто, как и раньше, и чувствую, как огромная улыбка озаряет мое лицо: я единственное существо, которое может сбежать из Тишины. Я – особенный. Та же история, что с Божьим оком, я один мог им пользоваться, хоть теперь его у меня забрали. Я выхожу легко и расслабленно и возвращаюсь к «Сатанбургеру» по улице, которую Тишина очистила для меня.

Дорога больше не опасна, думаю я, Тишина прошлась с толком, но опасность может поджидать меня внутри. Сейчас мое зрение несет опасность, картинка скачет перед глазами, как адский водоворот. Этого достаточно, чтобы я покончил с собой. Но я не поддамся суицидальным мыслям. Мне нужно спасать человечество. Кроме того, я чувствую, что у меня встает член. Большая выпуклость под штанами. Ричард Штайн говорил, что возбуждение всегда приходит, когда его никак не ожидаешь, но никто никогда не думал, что спаситель человечества будет иметь проблемы с контролем возбуждения в самый ответственный момент своей миссии.

Я думаю, мой член желает голубую женщину, – может быть, она желает тоже, но больше ей не получить от меня еды, потому что мы никогда больше не увидимся. Она заставила меня забеременеть, хотя даже не любила, но она была такая красивая… Мне определенно будет не хватать секса. Но наверняка скоро у меня появится еще одна голубая женщина. Как только она родится, мне придется кормить ее тем же способом, что я кормил мою голубую девушку. Конечно, растление собственного ребенка кажется инцестом, но ведь голубые женщины принадлежат к иной культуре.

* * *

Я подхожу к «Сатанбургеру», а возбуждение все нарастает, я стараюсь скрыть это, когда вижу друзей (используя книгу Человечества как прикрытие). Гроб, Нэн и остатки Джина, кажется, ничего не замечают. Может быть, им настолько все равно, что они не хотят замечать.

– Нам пора отправляться, – объявляю я. Потом осознаю, что одного члена нашей группы недостает. – Где Христиан?

Гроб отводит глаза в сторону.

– Наверное, потерялся.

– Где? – налегаю я на него. Он пожимает плечами.

– Оставайтесь здесь. Я найду его.

* * *

Я пригибаюсь, крадусь на другую сторону холма, ищу, ищу… но мое зрение слишком нечеткое, поэтому я начинаю звать. Кричу три раза, но он не отвечает. Если он с толпой безумцев, я никогда его не найду. Даже не буду пытаться, даже ради лучшего друга.

Лучшим другом Ричарда Штайна был парень по кличке Хобби, который зачал 26 детей от 13 разных женщин, ни на одной из которых не был женат. У него что-то было с головой – ему нравилось делать женщин беременными, причем по две-три зараз. И у каждой, как ни странно, рождались близнецы. Его друзья, например Ричард Штайн, считали его забавным, но тринадцать пар детей – это все-таки извращение.

Они прекратили отношения, когда Хобби арестовали за то, что он сделал близнецов 16-летней девочке. Ричард и это нашел бы забавным, если бы речь не шла о его младшей сестре.

* * *

Я нахожу Христиана на другой улице. Он забрался на крышу булочной, что стоит на левом склоне холма «Сатанбургера».

– Что ты делаешь? – кричу я ему. – Ты потерял остатки разума, придурок?

Христиан стоит в позе мессии с распростертыми руками.

– Красота, правда? – взывает он.

– Что?

– Этот город – винегрет. Весь мир – винегрет. На улицах полно существ и цветов. Я чувствую себя как мистер Ти.

Дождь добрался и до него, или это влияние душегубки.

– Христиан, ты сходишь с ума, – говорю я. – Успокойся.

Он смеется.

– Я знаю. Но это здорово.

– Борись с этим. Нам нужно идти.

Я вижу, как он кружит и качается в моем плывущем видении, тонет. Дождь пропитал его насквозь, он больше не может подняться сам.

– Нам нужно попасть на Землю панков! – кричу я ему. – Волм там!

– Клево, – слова бурлят у него во рту. Христиан смотрит в точку высоко над моей головой.

– Что там?

– Мухи-скорпионы.

Я вижу, как целая туча нависла надо мной. Жужжат, готовятся к атаке. Они тоже посходили с ума и готовы спуститься к земле, чтобы атаковать жертву. Меня охватывает БОЛЬШАЯ паника. Паника помельче охватывает Христиана.

– Убирайся оттуда! – ору я. – Встретимся в Земле панков. Мы будем тебя ждать!

Христиан кивает, прыгает вниз в бурлящую толпу, а я бегу обратно к «Сатанбургеру», по неровной траектории, делая круги в своем мире на колесах.

* * *

– Бежим! – кричу я Гробу и Нэн, которые уже на ногах и готовы бежать, в ужасе глядя на тучу кружащих безумных насекомых.

Пока мы несемся вниз с холма, я бросаю взгляд на небо, на летящие разводы черного в оранжевом ветре.

– Где он? – кричит Гроб.

– В Земле панков.

Мы прыгаем в безумную толпу и продираемся вперед. Завтрак и остальные части Джина начинают отваливаться от Нэн. Она теряет один Волос Медузы и, продолжая двигаться дальше, снимает рубашку и заворачивает в нее оставшихся демонов. Ее кожа теперь обнажена для грязного мира, видны все порезы и синяки, оставшиеся от секса с Джином, бюстгальтер порван в нескольких местах от его укусов. Розовый сосок улыбается в мокром воздухе. Мое возбуждение держится на ура, особенно когда Нэн трется голой грудью о мое плечо, стараясь не отста-вать. Кроме того, все безумцы, кажется, вступили в оргию лизания, трения и сосания. Я придавливаю свой член, пока прорываюсь вперед, и чувствую, что оказался не в том месте для подобных занятий…

Мастурбирующая женщина с зелеными волосами слизывает пот с моей шеи, стараясь задержать меня, опустить на землю. Наверное, она понимает, в каком я состоянии, и хочет освободить меня от напряжения, в качестве одолжения. А я хочу в нее войти. Но мне нужно бежать дальше. Я пытаюсь протащить ее вперед, чтобы она тоже пошла к Волму, но она ослабляет хватку и продолжает удовлетворять сама себя.

Я продолжаю идти, раздвигая безумных существ, стараясь, чтобы мой член не прикоснулся ни к одной голодной женщине. Мне интересно, отчего у меня такой столбняк, наверное, от дождя. Может быть, у моего пениса завелись черви в головке.

* * *

Мухи-скорпионихи атакуют.

Я слышу, как кричат люди позади и падают, парализованные.

Начинается забег.

Огромная толпа, которая только сейчас разглядела кусочек реальности, наполняется страхом и ужасом, забывая про похоть. Потом начинается топот. Крики и удары прорываются через рыхлую желтизну.

Мои глаза и ноги плохо понимают друг друга, но я двигаюсь. Перепрыгиваю через уже парализованных. Расталкиваю медлящих на моем пути. Я до сих пор чувствую руку и грудь Нэн, она бежит рядом. Я не знаю, бежит ли следом Гробовщик или уже пал жертвой мух, но продолжаю двигаться, прижимая книгу Человечества к своему возбужденному пенису.

Некоторые бросаются в люки, на территорию темных, возможно, это самое безопасное место. Но я не иду следом за ними. Мы можем попасть там в ловушку и не успеть к Волму, или темные будут держать нас у себя, пока нас не задушат их женщины. Я прижимаю пенис еще сильнее и постанываю. На мне до сих пор свежи раны от темной женщины, полученные, когда мы ехали в машине с Водкой. Открытые раны онемели. Даже куски кожи, свисающие с моего плеча, ощущаются обрывками ткани или чем-то не связанным с моими нервными окончаниями. Может быть, этот дождь – разновидность кислоты, которая растворила мои нервные клетки.

Толпа редеет, слишком многие пали жертвами мух-скорпионов. Однако не похоже, чтобы они съедали всех несчастных. Обычно стая зависает над телом одной жертвы, и этого хватает для пропитания всего роя. Но сейчас мухи сошли с ума. Они пытаются уложить всех бегущих, как будто это одна большая жертва, а не сотни.

Нэн кричит, начинает хромать и отстает от меня. Я оборачиваюсь и топчу муху, которая впилась Нэн в живот и старается вырвать ее внутренности. Я смотрю по сторонам. Части тела Джина корчатся, завернутые в рубашку Нэн. Поблизости всего пара атакующих насекомых. Гробовщика я не вижу, он пропал. Наверное, превратился в одно из замерших позади тел, где скорпионихи уже начали трапезу. Я не вернусь за ним. Я один.

Я смотрю вниз на тонкое, беззащитное тело Нэн. Она выглядит так, как будто заснула, но ее глаза открыты и слегка моргают. Ее ноги раскинулись, между ними мокрое пятно. Ее обнаженная грудь сейчас чуть блестит от маслянистого пота. А книга, прижатая к моему члену, только усугубляет положение.

Она ничего не сможет сделать, если я стяну с нее штаны и войду в нее прямо посреди этого хаоса. Мне никогда не нравилась мысль о сексе с Нэн, но, видимо, дождь добрался и до меня. Нам нужно бежать. Если я сейчас войду в нее, меня может съесть муха. Тогда нас обоих сожрут, так и не дав умереть. Даже если скорпиониха не набросится на меня, меня убьет Нэн, когда очнется. На самом деле убьет.

Я чувствую себя диким извращенцем, но ничего не могу с собой поделать. Мне бы хотелось, чтобы было наоборот: Нэн бы домогалась меня и трахала, пока я лежу парализованный, а безумцы орали бы вокруг.

Я наклоняюсь к ней и обхватываю ее руками за бедра. Я напрягаю свои слабые мышцы и немного приподнимаю ее плечи от земли, но тут мой пенис упирается ей в бок, и я бросаю ее. Ее голова бьется о землю. Мое возбуждение не спадает, а продолжает напирать. Наверное, я сумасшедший, я просто безумный. Моя рука ползет к закрытой груди и стягивает с нее лифчик. Ласкает ее. Теперь я уже не могу остановиться. Мой пенис полностью контролирует тело. Вокруг громогласная суматоха, людей едят заживо, люди дерутся друг с другом, чтобы спастись, а моя вторая рука двигается к промежности Нэн.

И тут, прежде чем рука достигла места, я останавливаюсь. Возбуждение пропало, пенис упал… я отрываю обе руки от ее кожи, наклоняюсь к ее уху и шепчу:

– Прости меня, Нэн. Я схожу с ума.

Потом я роняю голову на ее окровавленный живот, но не плачу. Мой разум отказывается чувствовать отвращение, которое я должен испытывать.

* * *

– Лист! – я слышу голос издалека.

Гроб хромает в нашу сторону и победно улыбается.

* * *

– Что случилось? – спрашиваю я, когда он подходит к нам.

– Я почти попался. Я споткнулся о какого-то придурка и повредил ногу. Удивительно, почему эти твари на меня не напали. Я плелся очень медленно.

Гроб смотрит на Нэн.

– Сцапали ее?

– Ага.

– Ей конец.

– Я не смог ее поднять.

– Нам придется оставить ее здесь.

На секунду я чувствую облегчение, потому что в таком случае мне не придется смотреть ей в глаза, когда она очнется от паралича. Но я знаю, что это будет неправильно.

– Мы не можем бросить ее. Она наш друг, к тому же – последняя оставшаяся в живых женщина.

– У меня нога повреждена, а ты слаб плюс ни хера не видишь. И как мы собираемся выбираться отсюда?

– Будем нести ее вместе, – отвечаю я. – Я знаю, она меня ненавидит, но я не могу оставить ее здесь.

– Ладно, – сдается Гроб. – Но если тебя ужалят, я вас обоих тут брошу.

* * *

Когда мы уходим, мне на глаза попадается человек-клоун без рук. Кажется, что их оторвали совсем недавно. Клоун, шатаясь, двигается в сторону стаи мух. С него капает кровь. Кажется, он не замечает, что у него нет рук, и это даже немного смешно. Ричард Штайн говорил, что клоуны – это неуклюжие люди, которые знают, как быть смешными. Я думаю, он прав, потому что, хотя этот клоун находится в ужасном состоянии, лишившись рук таким жутким образом, мне ужасно смешно.

Ричард Штайн также говорил, что существует лишь два типа людей, которые бы посмеялись над несчастным клоуном с оторванными руками. Первый тип – подлые людишки, второй – те, у кого черви в мозгах завелись. Интересно, к какому типу отношусь я.

А еще Ричард Штайн говорил, что в мире мало людей, которые не посмеялись бы над жалким и несчастным существом, и это значит, что в большинстве люди подлы и/или с червивыми мозгами. Но и те и другие могут сами быть жалкими, поэтому у людей была большая путаница, пока они не потеряли свои души.